Его не берет никакая пуля, никакой осколок мины. И когда бесились ланци— значит, партизаны натерли им солью морды и непременно там должен был быть русский Федор... Боюсь, что Никколо сам ему придумывал всякие подвиги... Ну и я тоже, наслушавшись брата...
Некоторое время, одолевая крутой подъем, Джузеппе молчал.
— Даже у нас в Риме о нем говорили,— заметил Антонио.— Единственный иностранец, награжденный высшей воинской медалью Италии.
— А вы говорите — кому выгодно забыть... О последнем бое здесь в ущелье...
— Мой сын тоже был там ранен,— вставил Антонио.
— Да, вы уже сказали. Так вот, мы, конечно, во всех подробностях и все знали. Партизан была горсточка. Замерзая, лежали они в снегу (и одеты ведь были кое-как), гитлеровцев в пять-шесть раз больше. Атакой их взять невозможно, и партизаны подползали все ближе, ближе...
Тогда поднялся во весь рост друг Федор. И с ручным пулеметом — на ланци. Брат говорил: он был как Зевс, как самый сильный бог. И ланци в страхе побежали!.. Мальчишки не хотели верить, что уже потом он погиб от шальной пули...
— Вы так рассказываете, будто были рядом с ними...
— Поверите ли, даже ездили к памятнику. Ему цветов в горах нарвали... Кое-что мальчишки помнят всю жизнь...
Антонио долго молчал. Не представлял он, что все то далекое, казалось, смутно жившее только в его памяти, вот так воскресло... Селенье, в которое они ехали и которого он никогда не видел, будто стало родным, быть может, потому, что связано это с тем лучшим, о чем думал с еще не осознанной гордостью отца,— недаром жил на свете Филиппо. И его имя могло бы быть там, на белом мраморе.
— А где сейчас Никколо? Что он делает? — снова заговорил Антонио.
Джузеппе ответил не сразу и не очень охотно. - Он в Милане... Вообще-то, как я, тоже рабочий, но состоит в руководстве профсоюзов.
— И он... коммунист?
— Да...— суховато проронил Джузеппе, и, видимо, не желая продолжать разговор на эту тему, сказал, что прежде всего они заедут в таверну. Франческо Казакова все знают, и он всех знает,— решительно заключил Джузеппе.
Антонио невольно улыбнулся. Когда-то в молодые годы ему попала книжка о любовных похождениях Казановы, и он сказал об этом. Джузеппе так заразительно захохотал, что и старик невольно улыбнулся.
— Да, да, благодаря этой его фамилии партизанам удалось провести за нос ланци! — И шофер рассказал, как Казанова пришел со своим другом Рафаэлем к фашистскому начальнику попросить пропуск. У него, мол, заболел отец. На самом же деле надо было срочно связаться с партизанами. Конечно, припрятанный для, совершенно особого случая коньяк должен был смягчить фашиста. Тот, услышав фамилию Казановы, погрозил ему пальцем: о, плут, я, мол, кое-что знаю о твоих по-
хождениях. Рафаэль с серьезным видом подтвердил: кто же не знает, какие грешки водятся за Казановой?
— Так тот жил больше ста лет назад! — смеясь, воскликнул Антонио.
— Это вы знаете! — весело продолжал Джузеппе.— А тупой, как ржавая пила, ланци, наверное, вообще ничего не читал. Слышал о таком ловеласе, и все тут. Тем более что Рафаэль — он был куда более бойкий, чем наш Казанова,— тут же подмигнул ланци: все именно так. И тот, выписывая пропуск, потребовал, чтобы Казанова и для него присмотрел синьорину. На что наш герой скромно ответил: уж как получится.
— Наверное, партизаны придумали все это,— вытирая глаза, на которые от смеха набежали слезы, сказал старик.
— Придумали или нет, но Казанова в это верит. Кстати, он до сих пор не женат. Сам стряпает, подает, ведет хозяйство — словом, увидите.
— Давно так не смеялся,— сказал Антонио.
— У нас климат "особый — много солнца, не'унываем. К нам через горы и ущелья не так-то легко пробиться чужакам.
Из-за поворота появился седой мул, груженный корзинами, в которых стояли бутылки с вином. Крестьянин, здороваясь с Джузеппе, снял широкополую шляпу и приветственно помахал ею.
— Запасается,— кивнул в его сторону шофер.— Замуж дочку выдает. Они там еще выше в горах живут.
— Куда ж еще выше,— Антонио глянул из кабины. Отвесная скала уходила в синее ущелье, вдоль которого тонкой прозрачной пеленой лежал туман и лишь кое-где, будто осколки стекла, поблескивала струившаяся по дну речушка. На противоположном склоне алели осенней листвой террасы виноградников. Вокруг стояла тишина, нарушаемая лишь монотонным урчанием мотора.
Селенье открылось внезапно. Выкрашенные в светлые тона домики причудливо раскинулись на пологом склоне, утопая в зелени оливковых и апельсиновых деревьев.
И снова шофер бросил быстрый взгляд на своего пассажира:
— Нравится?
— Еще бы?! Красиво тут у вас.
В зеленых двориках бегали дети, полоскалось на свежем ветру белье, у дороги два здоровенных сенбернара лениво подняли морды, глядя на приближающуюся машину.
— Зимой в горах — незаменимые помощники,— Джу-зеппе хотел, чтобы гость вполне оценил своеобразие этих мест.
Остановились у таверны, стоявшей несколько в стороне от дороги.
Навстречу им вышел хозяин. Это был невысокий, худощавый, очень подвижный для своих лет человек с небольшими умными глазами и ласковой, обаятельной улыбкой, совершенно менявшей его морщинистое смуглое лицо.
С Джузеппе он обменялся крепким рукопожатием и негромко спросил:
— Отсюда к Никколо?
— Как обычно. Он собирается выехать в Комизо на два-три месяца, но сначала мне надо повидать Джино. Он еще не приехал?
— Уже здесь, в селенье, зашел по делу. Сейчас и сюда придет.
— Хорошо,— Джузеппе обернулся к Антонио, который уже вышел из кабины.— Знакомьтесь!
Узнав, что Антонио — отец партизана, воевавшего в этих краях, Казанова порывисто обнял старика и ввел в таверну.
Просторная светлая комната была отгорожена легкой дощатой перегородкой от кухни. Несколько посетителей сидело за длинным массивным столом. Стены были увешаны всевозможными охотничьими трофеями и сувенирами побывавших здесь посетителей. На самом видном месте над стойкой, возле пестро раскрашенной статуэтки, изображавшей святого Франциска, лежали рядом с большой матрешкой шесть раскрашенных деревянных ложек, и, указав на все это, Казакова с гордостью сказал:
— Подарок русских.
Он, очевидно, всем сообщал, откуда и как попали к нему сувениры.
— Знакомьтесь, отец нашего партизана,— продолжал он, уже обращаясь к сидевшим за столами гостям. Те подвинулись, освобождая место для Антонио, хотя тут же стоял еще один стол, налили вина, отрезали ломоть пирога.
— Я как чувствовал, что сегодня у нас будет гость издалека,— продолжал Казанова, тоже присаживаясь к столу.— Угощайтесь, синьор Антонио, и не стесняйтесь,
здесь все свои.— Он поочередно представил старику своих посетителей.
— Я думаю, найдутся партизаны, которые вспомнят вашего Филиппо,— проговорил Джузеппе.— Надо только разговориться.
— А я и сейчас помню,— неожиданно произнес могучего сложения пожилой мужчина, стоявший в дверях таверны. Чуть запрокинув голову с копной будто инеем посеребренных волос, он, улыбаясь, смотрел на собравшихся.
— Компаньо Джино!
— Тигре! — раздались возгласы.
Антонио было известно, что партизаны и коммунисты, обращаясь друг к другу, говорят не «синьор», а «компаньо».
— Он был командиром нашего партизанского отряда,— пояснил Казанова сидевшему рядом с ним Антонио.—Тигре — его партизанская кличка.
Антонио кивнул. Ему казалось, что именно таким описывал ему своего командира Филиппо. Гордо поднятая голова, словно из темного мрамора высеченное лицо с резко очерченным подбородком и высокими скулами. Невозможно было представить себе этого человека вялым, ожиревшим. Будто время, как на скале, оставляло свои отметины, но это все равно была скала.
— Неужели вы помните моего сына?— дрогнувшим голосом спросил Антонио. Он поднялся из-за стола, сделал шаг навстречу Джино.
— Я помню всех своих солдат,— ответил тот и обеими руками пожал и задержал в своих широких ладонях сухую руку старика.
Джузеппе выразительно взглянул на командира и коснулся пальцем наручных часов — ему надо торопиться.
Джино подошел к своей куртке, висевшей у двери, и достал увесистый конверт.
— Статья? О пражской ассамблее?
— Да! И основной упор сделан на то, что иностранные базы на нашей земле находятся вне контроля итальянского правительства, само по себе это уже противоречит конституции страны.
— Правильно!
— Это закон!
— Разве его придерживаются! — раздались голоса.
— Вот это мы и должны разъяснять и разъяснять, компаньо!
Джино с Джузеппе вышли, и присутствующие переглянулись.
Когда Джино вернулся, Антонио уже не отходил от него и за стол сел рядом. Собравшиеся говорили о своих делах. Было ясно, что Джино из-за этого и приехал из города.
Антонио нетерпеливо дожидался, когда снова можно будет заговорить о Филиппо. Казанова заметил это его состояние и незаметно перевел разговор на давние-давние времена.
— Как я понял, нашему гостю хотелось бы узнать о своем сыне,— сказал он, обращаясь к Джино.
Тот улыбнулся Антонио и, дружески положив руку ему на плечо, проговорил:
— Сын, наверное, вам много рассказывал о «чертовой кухне»?
— Нет, не-ет,— с запинкой произнес старик. Никак он не ожидал, что Филиппо в горах не сражался, а варил похлебку. Дома и спагетти не умел толком приготовить. Так вот почему всегда отмалчивался. Совсем тихо Антонио пробормотал: — Какой там из него повар!
Грянул дружный хохот. А старик с недоумением смотрел на своих новых знакомых. Слова его не могли вызвать столь бурной реакции.
— Значит, ничего не говорил! — все еще смеясь, сделал вывод Казакова.— Вот засекретили вы свою кухню, что до сих пор боитесь проговориться.
— Я ничего не... понимаю...
— Сейчас объясню,— живо прервал старика Джино.— У нас в горах был минер Стефанио...
— Он называл себя Краснодар,— подсказал одни из партизан.
Джино оглянулся на него, сдвинул брови, потом, видно, что-то припомнил, закивал своей большой головой:
— Да, да, Краснодар. Так назывался его родной город. Так вот, Стефанио устроил в горах «адскую кухню». Туда ему Энрико и Филиппо доставляли неразорвавшиеся снаряды, и все вместе извлекали тол. Только им двоим разрешалось входить в пещеру к Стефанио. Каждую минуту могли взлететь на воздух... Ну, Энрико уже тогда разбирался в физике, химии, а ваш Филиппо умел обра-
щаться с ножовкой, напильником. Вот эта троица и снабжала нас минами, чинила оружие, делала отличные ножи. Да мало ли что... Рисковали...
Не сводя глаз с Джино, Антонио пытался совладать со своими чувствами, но глаза его горели, напрягались мускулы лица — он будто сбросил десяток лет.
Теперь и другие партизаны припомнили его сына. Ну, как же, это он, Филиппо, вместе с ними ходил освобождать военнопленных и взрывчатку принес.
Припомнили, как подкладывал ее под стену хорошо укрепленного здания, за которой находились канцелярия и кабинеты гестаповцев. Эта часть дома рухнула, и узников удалось освободить.
— Филиппо и Энрико были неразлучны,— припомнил Казанова.— Они, кажется, и потом не теряли друг друга из виду.
— А где, где этот Энрико?! — взволнованно воскликнул Антонио, не совладав со своими чувствами. Он столько услышал, столько узнал о Филиппо, что сын представлялся ему настоящим героем. Никогда не только не бахвалился тем, что происходило в горах, но даже ему, своему отцу, ничего не рассказал. К гордости примешивалась боль —- он, отец, не знал своего сына, не понимал его... Гораздо лучше знали товарищи и больше всех, вероятно, Энрико.
— Где же его найти, друга Филиппо? — Антонио даже приподнялся со скамьи, он готов был сейчас идти искать этого человека. Ехал сюда со смутной надеждой: -хоть что-либо узнать. Может, в памяти у кого-то сохранилось... Никак не предполагал, в голову не могло прийти, что партизаны держатся вместе, собираются...
— Он стал большим ученым,— Казанова многозначительно поднял указательный палец.— Очень большим ученым, наш компаньо Энрико.
— С профессором вы встретитесь. Это не сложно,— и Джино обнадеживающе улыбнулся.— Положитесь на нас... Сейчас он в Комизо — встречает делегацию шведов— сторонников мира!
— Неутомимый Энрико! — Там, кажется, лагерь?
— Да, там международный лагерь мира — место сборов борцов за то, чтоб не допустить базирования ракет на итальянской земле. И создан в Комизо постоянный президиум лагеря мира. Молодые ребята, активисты,
находятся вблизи строящейся базы. Они сообщают, что там происходит, привлекают внимание людей, устраивают акции протеста, принимают делегации других стран, но одних митингов и маршей мира не достаточно...
ГЛАВА 9
Джованни любил вечерние часы, когда он возвращался из порта и они вдвоем с Лаурой садились за стол. Антонио обедал гораздо раньше — он, мол, так привык. Молодым была ясна эта наивная уловка: старик боялся их стеснить, считая, что им хочется побыть наедине.
В эти мирные вечерние часы, когда стихал шум возле лавчонок, они беседовали, потом выходили посидеть на скамье в крохотном садике за домом и вскоре возвращались — Джованни порядком уставал на погрузке судов, а утром надо было быть бодрым, полным сил.
Но сегодня за обедом он мрачно смотрел в свою тарелку, и Лаура не стала его ни о чем расспрашивать, Молча подложила еще спагетти, добавила томатного соуса — мясную подливку они позволяли себе только по воскресеньям. Хоть квартирка мала и район один из самых бедных, все же почти половину заработка Джованни приходилось отдавать хозяину. Вот если б еще ей, Лауре, удалось найти работу, тогда было бы совсем хорошо.
Заговорил Джованни, когда они вышли погулять. У них в порту сейчас очень неспокойно. Поговаривают о большой демонстрации, хотят припугнуть администрацию порта. Пусть хозяева раскошелятся — цены растут и растут, а заработки остаются прежними.
— Правда, некоторые твердят, чтоб мы в этом не участвовали,— сказал Джованни.— Особенно один молодой парень вчера усердствовал. Поговаривают, что Джузеппе коммунист.
— Наверное, он знает больше, чем другие.
— М-ма! Что он там знает?! А я считаю, если ты коммунист, так первым лезь в драку.
— Но ты не коммунист и никуда не ходи! — попро? сила Лаура и, не удержавшись, твердо добавила: — Разве не знаешь, чем это тебе грозит?!
Джованни кивнул. Конечно, он понял: надо держаться в тени, ничем к себе не привлекать внимание. Быть может, те шефы и оставили его в покое, но времени про-
шло слишком мало, чтобы быть в этом окончательно уверенным.
— Я никуда не пойду,— с некоторой досадой ответил он.— Нужно ли об этом еще предупреждать?! Но, с другой стороны, как потом смотреть в глаза своим товарищам?
— Жаль, Тони нет. Но, может, он еще сегодня вернется?
— А что изменится?
Лаура вынуждена была согласиться. Действительно, тут надо сказать или да, или нет. Ничего другого не придумаешь. И хоть они твердо решили: Джованни останется дома, но все же долго еще беседовали об этом.
А утром, когда по обыкновению рано проснулись, Джованни все поглядывал на часы. Потом, позавтракав, как бы между прочим, заметил:
— Я еще не опоздал.
Лаура взглянула на него с такой мольбой и укором, что он поспешно добавил:
— Можно ведь издали посмотреть.
— Нет, нет, Джованни. Прошу тебя, не нужно. К чему тогда мы здесь поселились, не появляемся в центре города? Я не пущу тебя, слышишь?!
— Что сказали бы люди, если б услышали, как жена разговаривает с мужем?! —с наигранной строгостью заметил Джованни.
Но Лаура не отступала.
— Я лишь прошу. Решаешь ты и только ты, но просить тебя я могу?1
Она и сама не выходила из дому до полудня и не выпускала мужа. Теперь и она поглядывала на часы— беспокоилась, что до сих пор не вернулся дед. Джованни понимал ее волнение и напомнил: ведь шофер, который повез старика в Канталупо, родом из тех же мест, вот и не торопится возвращаться в Геную. Значит, надо терпеливо ждать завтрашнего дня.
— Ты обещал починить кран,— робко напомнила Лаура.
— Сейчас займусь, а то когда еще выпадет свободный денек,— без особого энтузиазма согласился Джованни. Схожу к соседке, одолжу немного овощей,—заглянув на кухню, сказала Лаура. Но вовсе не за овощами она собиралась выйти. Хотела посмотреть, кончилась ли уже демонстрация, на которую не пошел Джованни.
Накинув на плечи платок, она выбежала на улицу и дальше — переулками и проходными дворами, самой короткой дорогой — побежала к набережной. Там в лавчонках, что тянулись вдоль всей улицы, опоясывающей порт, она что-либо узнает. Может, все уже кончилось и нечего попусту волноваться?
Но еще издали она услышала какие-то возгласы, гулкие удары — словно металлом били по металлу — и, выбежав из переулка, замерла от страха.
По дороге шла разноголосая растрепанная толпа, Всередине ее двигалось несколько ободранных малолитражек и «фиат», на их крышах были прикреплены репродукторы, через которые неслись неразборчивые выкрики двух длинноволосых неопрятных парней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20