И всё бы ничего. И уж привыкла я к Витиным песням на непонятном языке, и к его вещим снам привыкла, и к концептуальным утюгам, ботинкам, мискам, и алюминиевым трубкам с дырками, похожие *а скорее, и являющимися на самом деле* на трубу от пылесоса…
Но тут, на 58-ом году Витиной жизни с ним случилась Любовь.
Любовь всегда приходит без предупреждения, поэтому Витину жену и дочь эта Любовь предупредить о своём визите к Виктору сочла излишеством.
Любовь звали Еленой. И было ей 28 лет. С Виктором её роднила любовь к неизвестному языку, к Витиным стихам, и к эльфам. Выглядела Лена под стать Вите: мешок с картошкой, в деревянных фенечках, с лицом, похожим на шаманский бубен. А ещё их роднил секс. Да-да.
Секс их роднил часто, бурно и громко. Настолько громко, что я однажды не выдержала, и, стОя под Витиными ДВУМЯ железными дверями, завистливо записала доносящиеся оттуда вопли на диктофон в телефоне. До сих пор не могу понять. ЧТО такое делает дядя Витя, что Лена ТАК кричит?? Концептуальными утюгами её фистингует что ли? Жуть. Но всё равно завидно.
И вот как-то вечером раздался звонок в дверь. Я открыла дверь, уже в процессе открывания понимая, что кого-то я этой дверью охуячила задорно. Ибо открывалась дверь наружу. Пару секунд стояла тишина, а потом из-за двери вылез шаманский бубен в феньках, и послышался голос Лены:
— Здравствуйте. А Вы не знаете, Виктор дома?
— Здравствуйте. Не уполномочена знать.
— Знаете… думаю, его нет…
— Допускаю такую мысль.
— Э… скажите, а можно мне его у Вас подождать?
Нормальный человек ответил бы "У меня тут не гостиница, и я ваще вас знать не знаю, тем более, что вы ещё и эльф ебанутый!" — и закрыл бы дверь. Но я-то ненормальная! Я Гамми анусом вижу насквозь, что твой рентген! И прозвучал ответ:
— Пожалуйста, проходите…
Бубен заулыбался, пожал мне руку, и, чеканя по-солдатски шаг, вошёл в мою квартиру.
Из прихожей он прошествовал на кухню, где ему было предложено полакомиться чаем. Бубен оглянулся по сторонам, и спросил:
— А мяса нету?
Тут мне показалось, что я уже никогда не увижу Великого Гамми, ибо третий глаз мой сжался с космической силой. "Мяса!!!!" — это было сказано именно так. "МЯСССССАААААА!"
Мясом бубен, судя по габаритам, вполне мог счесть и меня. Поэтому я отрапортовала:
— Есть. Мясо есть. Щас дам. Мясо. Будете его есть. Да.
Пока бубен ел мясо, я пила очаковский джин-тоник, и мне было страшно. Потому что я поняла, что дядя Витя сегодня не придёт, и Лена попросится на ночлег… И ноги холодели от этой мысли. И клитор дрожал где-то в глубине моего организма, и было страшно.
Лена съела мясо, сыто рыгнула, и сказала:
— Ты уже знаешь, что ты — эльф. Тебе Виктор говорил? О, Виктор… Он гений. Ты понимаешь?? ГЕНИЙ!!! И я посвятила ему стихи. Вот.
С этими словами откуда-то из-под юбки а-ля "палатка двухместная, типовая", была извлечена засаленная, свёрнутая в трубку тетрадь в клеёнчатой обложке *тут меня посетили мысли, ОТКУДА могла быть извлечена сия рукопись, и мне совсем поплохело*, торжественно открыта, и загремел голос:
— Я катилась за тобой жёлтым цыплёнком, ты летел за мной полной луной… И когда я вижу лист осенний, я чувствую себя так, словно я всю ночь трахалась С НИМ!
Блядь! Ну, только вот этого мне не хватало! Остаться на ночь наедине с сумасшедшей бабой, которая считает меня эльфом, Витю — гением, а себя — поэтессой!!!!
Ну вот вечно я такая… Не украсть, бля, не покараулить… Что жила — то даром…
Мысленно перекрестилась, и сказала: "Отче наш, иже еси на небеси, да святится Имя Твое, да придет Царствие Твое… Да помоги ж ты мне, Господи, не умереть этой ночью от разрыва сердца или, прости, Господи, отверстия анального… прими мою душу невинную, если погибну сегодня я смертью лютой, безвременной. Аминь."
И тут Лена посмотрела на часы, и сказала:
— Витя явно сегодня не приедет. Куда мне лечь?
Я обречённо сказала:
— Пойдём, постелю…
И отвела её в детскую. Хорошо, сын тогда был у бабушки… Лена сняла свою юбку-палатку, под которой был какой-то белый саван, обнажила волосатые ноги в мужских носках, совершила какой-то странный намаз со своими фенечками, рухнула на кровать, и по-босяцки захрапела.
Всю ночь я не могла уснуть. Я прислушивалась к храпу, и к тишине за дверью, в надежде, что вот-вот приедет дядя Витя, и заберёт от меня свою нимфу.
Но Витя так в ту ночь и не пришёл.
Наутро бубен сурово сказал:
— Спасибо, сестра, за хлеб-соль, и крышу над головой. Теперь мы с тобой подруги. Навсегда.
И ушёл.
Я трижды перекрестилась, и наконец, уснула.
Мне снился Витя в саване, Великий Гамми с бубном, Лена, вопящая "ВЫСОСИ ПОМОИ!!!" и маленький глаз, висящий на китовом усе…
Дядю Витю я вижу ежедневно, слышу ежечасно, отношусь к нему как к неизбежному и вечному, а от Лены шифруюсь до сих пор.
Но Великого Гамми я так никогда и не увидела. Возможно, я вовсе и не эльф…
Про кофточку, сиськи, и Шырвинта
15-05-2008 14:42
Май. Тепло. Пириадически тепло, и пириадически холодно. Хуй знает, чо напялить на себя завтра. Эта несогласованность с природой очень нервирует, и расстраивает.
На той неделе было тепло. Жарко даже было в Москве. Поэтому я возрадовалась, друзья. Возрадовалась, и обокрала своего мужука на энную сумму бабла, штобы прикупить себе проститутский наряд. Для выёбывания на предстоящей презентацыи книшки Шырвинта. То, что этот наряд проститутским был, выяснилось только после того, как я его уже прикупила, обокрала мужука ещё разок, докупила к наряду всяческие девайсы, и посмотрела на себя в зеркало.
После чего на меня печально посмотрел мой мужыг, и грусно сказал: "А знаеш что, Лида? Ты очень напоминаеш мне времена моей йуности, и мою первую половую любофь — Любку Затычку. Она это… В общем, падшей девушкой была. Вот если тибе пакет на голову надеть — вылитая Затычка будеш. Но ты не плачь, я тибя всё равно люблю. А в этой леопардовой эпидерсии, на которую ты проебала половину моей зарплаты, я тибя завтра выебу. Иле послезавтра. В общем, не всё так плохо, Лида. Не отчаивайся, главное"
После этого монолога я разрыдалась, и пошла выносить ведро помойное. Поскольку я жыву как буржуй, в шешнаццатиэтажном домике с мусоропроводом — далеко на помойку ходить нинада. Только за дверь выйти. Вот взяла я ведро с объедками и прочими яствами, и пошла их выбрасывать. Напомню: гламурное леопардовое барахло с кружафчиками и разрезами в самых непредсказуемых местах всё ещё на мне. И со-о-опли. И сопли, конечно же висят. Сопливые такие. От расстройства. И ведрище это стопиццотлитровое по коленкам меня долбит. Обречённо иду так, как бурлак по Волге. Выхожу за дверь, а там какие-то готичные существа стоят. Все в чорном, ебальники чорные — чисто негры. Потом сопли с лица смахнула — вроде нет. Готы как готы. Только с карандашом для глаз переборщили. Стоят они, и чота вынюхивают возле моей помойки. Я им так культурно говорю:
— Пошли нахуй отсюда, извращенцы в рясах. Повадились тут ссать ходить всем, блять, кладбищем своим. Жыльцам насрать уже негде стало — всё и без нас засрали, суки крашеные.
И ведром своим на них замахнулась. Мол, кыш-кыш.
А готы никуда не уходят. Стоят, смотрят на меня, и лыбяцца паскудно.
"Чо? — говорю, — Хуёво понимаете? Брысь отсюда, коты помойные! Дайте мне в тишине и покое опорожнить свой сосуд с говном"
А готы всё зырят. И, главное, непонятно же: кто они там, под рясами своими? Бабы или мужики? Как к ним обращацца-то? И тут один из этих мерлин менсонов ко мне шаг делает, и говорит:
— Девушка, а у вас это… Грудь вылезла.
А надо сказать, что я после своего дваццать девятого дня рождения сильно стала терять в остроте слуха и зрения. Вот какого хуя, извините, мне послышалось не «вылезла», а «выросла»? Не знаю. Но я ведро на пол с грохотом уронила, надулась как жаба, и отвечаю гордо этому недоразумению:
— Да, я такая. Сисястая бабища.
Пушкен сразу вспомнился некстате.
И царица хохотать,
И плечами пожимать,
И подмигивать глазами,
И прищелкивать перстами,
И вертеться подбочась,
Гордо в зеркальце глядясь (с)
Стою себе дальше, надувшысь от гордости, и попинывая своё ведро ногой. Нога у меня так и напрашывалась на комплимент.
А существо это чорное хихикнуло вдруг, и ко мне прижалось:
— Тёть, вы бы сисечку убрали бы, вдруг кто увидит?
Тут до меня запоздало дошло, что я чота не так поняла. Ну не может быть так, что пять секунд назад тебя уверили, что у тебя "ГРУДЬ выросла", а теперь её «СИСЕЧКОЙ» вдруг называют. Что в принцыпе больше соответствует действительности.
Я глаза вниз опускаю, и понимаю, что мне и с сисечкой-то польстили. И хихикали зомби не напрасно. Я бы вообще уссалась, если б на их месте была.
Моя леопардовая тряпочка, которая и так держалась на одной ниточке, которую надо было за шею цеплять, съехала набок, и повисла на одной сиське. Вернее, не повисла, а зацепилась за царапину. А вторая сиська хитро смотрит на мэнов ин блэков, и меня позорит.
Тут, я конечно, чота заорала как кликуша, ведром помойным груди свои пышные прикрыла, и домой обратно ускакала. Там мои страдания усилились настолько, что мужыг мой не выдержал, и сказал:
— Фсё. Переодевайся во что-нить более приличное, и пошли в магазин. Будем тебе новую кофточку покупать. Погода испортилась, и леопард твой под нынешние погодные условия не катит совсем. Если начистоту — он вообще у тебя никуда негодный. Разве что соседей у помойки напугать, или дома в туалет в нём бегать. Ночью. Штоп никто не видел.
А я никуда идти не хочу. Я реву самозабвенно. Мужики — они ж такие, они ж думают, что всё дело в кофточке… Дурачьё.
— Какая кофточка?! — Всхлипываю, и останками леопардовой роскоши сопли утираю, — У меня сиси маленькие, поэтому я в вечном позоре, и меня кофточки не спасут!
Мужыг мне платок носовой дал, и леопарда тайком начал в ведро помойное запихивать:
— Мы тебе такую модную кофту купим. Знаешь, щас все красивые бабы в таких ходят. Безразмерные такие хламидомонады для беременных, и рукава фонариком. В такой кофте вообще непонятно — есть сиськи или нету.
Я изумилась, и забыла, что надо самозабвенно оплакивать свои сисечки:
— Ты где этого понабрался? — Спрашываю, и глаза уже недобро щурю. — Отвечай, потаскун!
— Так на работе… — Возлюбленный мой попятился. — У нас там одни бабы работают, и у них разговоров всех только про сиськи да кофточки с фонариками… Лид, тычо?
— Ничо. — Успокоилась уже такая. — Пойдём, кофточку прикупим. Только это… К ней надо будет туфли, сумочку, бусики…
— Духи, помаду, новую причёску, цветные контактные линзы…
— И заколочку. На чёлку.
— Господи, Боже мой. И заколочку. Прости, забыл.
Кофточку мы купили.
Модную, стильную, молодёжную.
Рукавчики фонариками, сисек не видно.
Сумку спиздили у моей сестры, так дешевле.
Туфли не купили. Не подобрали, блять.
А погода опять испортилась… Холодно мне будет, в кофточке этой.
В шесть придёт с работы кормилец.
Идём покупать новую кофточку.
Новые бусики.
Новые туфельки.
Новую заколочку.
Всё надо купить до завтра.
Ведь завтра он меня непременно бросит.
А виноват будет ШЫРВИНТЪ И ЕГО ПРЕЗЕНТАЦЫЯ!!!
Рассмешить Бога
09-06-2008 16:00
"Если хочешь рассмешить Бога — расскажи ему о своих планах"
— У тебя сигареты есть?
— У меня одна.
— Оставишь?
— Оставлю. Только давай за твой дом отойдём, у тебя окна на другую сторону выходят, мама не запалит.
Курить я начала недавно, в пятнадцать лет. Юлька ещё раньше. Юлька вообще всё успевала сделать раньше меня. Правда, она и старше меня на два года. У Юльки даже был парень. У меня его не было. А хотелось. Хоть какого. Пусть даже ботана прыщавого. Но на меня никто внимания не обращал. Пока я не начала курить. Внимания сразу прибавилось, но только со стороны дворовых бабок, которые не переминули доложить о моей дурной привычке маме. Мама меня строго наказала, и почему-то обвинила в случившемся Юльку.
Юльке эти обвинения ущерба не нанесли, с неё вечно всё как с гуся вода. Поэтому мы продолжали дружить.
И курить.
— Слышь, — Юлька щёлкнула зажигалкой, и поднесла огонь к помятой сигарете "L&M", — мать моя хату нашу продавать собралась. Вернее, менять. На «двушку» в Зеленограде, и комнату в коммуналке где-нибудь в жопе мира. На задворках Москвы.
— А зачем? — Смотрю на тлеющий кончик сигареты, внимательно следя за тем, чтобы Юлька не выкурила больше половины. — Зачем ей Зеленоград нужен? Там же ещё нет ничего. Магазинов нет, метробуса нет, одни болота. И нахуй вам ещё комната в коммуналке?
— Меня отселить хотят. — Юлька глубоко затянулась, стряхнула столбик пепла, и протянула мне наполовину выкуренную сигарету. — Мать говорит, что больше не хочет жить со мной в одной квартире, что её заебала я и мои друзья, потом добавила, что не хочет, чтобы её младшая дочь брала пример со старшей, то есть с меня, и вот решение принято. Щас мать ездит, варианты рассматривает, а я жду. Так что съеду я скоро отсюда. В гости ко мне будешь приезжать?
— Не знаю, Юльк… Смотря, куда. Ты ж знаешь, меня мать вечно контролирует. Да и с тобой мне дружить не разрешают. С прошлого года.
— Это когда я тебе на днюху литр спирта подарила? — Хохотнула Юлька. — Так это ж прикол был. Что, мать твоя шуток не понимает?
— А в чём прикол-то? — Пепел аккуратно стряхиваю, и курю короткими затяжками, дым глубоко не вдыхая, чтоб не закашляться. — Мы твоим подарком и нахуячились. Десять четырнадцатилетних девок. Меня мать потом чуть не убила. Хорошо, что отцу ничего не рассказала.
— Ну, давай теперь всё на меня валить. — Юлька выдернула у меня из рук короткий бычок, и в одну затяжку добила его до самого фильтра. — Моё дело было подарок вручить. А вот открыла ты его уже сама. И водой из бачка туалетного сама разводила. И с вареньем вишнёвым миксовала тоже ты. А виновата, как обычно, Ершова, ага.
— Ещё сигареты есть? — Тему перевожу.
— Есть. На жопе шерть. И та клоками. Нету ничего, я ж тебе сразу сказала. Попозже стрельнём у кого-нибудь. — Юлька сплюнула на асфальт, и опустилась на корточки. — Я в залёте, Лид.
Я опустилась рядом с Юлькой, и так же как она, опустила голову вниз.
Сидим, плевок Юлькин рассматриваем.
— Это как? — Задаю глупый вопрос. Понимаю сама, что глупый, что нагрубит мне щас Ершова, но спросить ведь что-то надо, а не знаю чего…
— Как-как… Каком кверху. Обычно, как… Мать моя ничего не знает, само собой. Так что, может, этот переезд и к лучшему…
Молчим сидим. Слюни на асфальте медленно превращаются в мокрое пятно.
— А отец кто? — Снова спрашиваю. И уши краснеют, чувствую. Два года у нас разницы с Юлькой — а ощущаю себя сейчас первоклашкой какой-то. Даже не знаю, что в таких случаях спрашивают.
— Дед Пихто. — Юлька снова сплёвывает. Рядом с мокрым пятном появляется комок белой слюны. Смотрим на него. — Толик, конечно.
— Толик… — Повторяю эхом. — А он ведь намного тебя старше ведь?
— Не намного. На восемь лет всего.
На восемь лет… Мне мама запрещала дружить с мальчиками, которые были старше меня больше, чем на два года. Пугала меня изнасилованием, беременностью, и вселенскими проклятиями, если ослушаюсь. Книжки подсовывала разные, ещё и абзацы в них карандашом обводила. Так я узнала, что все мальчики, которые старше меня больше чем на два года, непременно потребуют от меня плотской любви. Причём, как утверждал автор книги, ещё обязательно будут шантажировать меня чувствами. Интересно, а Юльку шантажировали? И зачем она повелась на уговоры?
— Юльк… — Я тоже плюнула на асфальт, но у меня не получилась, и слюни повисли у меня на подбородке как у дауна. Быстро вытерла их рукой. — Он тебя изнасиловал, да?
— Дура, что ли? — Юлька подняла голову, и посмотрела на меня. — Совсем тебе мама твоя мозги высосала. Я сама кого хочешь изнасилую, блин. Вот честное слово, иногда так и подмывает пойти к твоей мамаше, и высказать ей всё, что я о ней думаю. Сдурела баба совсем! Она хочет, чтоб ты старой девой сдохла? Вот отвечай быстро, не задумываясь: с чем у тебя ассоциируется слово «секс»? Ну? Быстро!
— Кровища-изнасилование-милиция-пиздюли. — Отвечаю не задумываясь. Юлька замахивается на меня рукой, а я по-лягушачьи отпрыгиваю в сторону.
— Вот так и знала… — Юлька рубанула рукой воздух. — Ёптвою… Сделай мне одолжение: не слушай свою маму, и упаси тебя Бог ещё раз взять в руки эти мамины книжки для мудаков. Я не удивлюсь, если ты на всю жизнь потом фригидной останешься.
— А это что такое? — Спрашиваю с расстояния в полтора метра. На всякий случай.
— Никогда не будешь удовольствия от секса получать. — Непонятно отвечает Юлька. — И кончать не будешь.
— А ты получаешь, что ли?
— А зачем тогда трахаться? — Вопросом на вопрос отвечает. — В общем, оставим эту тему, тебе щас бесполезно что-то объяснять. И подталкивать я тебя не собираюсь. А то потом маман твоя меня обвинит в твоём растлении, Господи прости. Я уже жалею, что про залёт тебе рассказала.
— Ты что? — Пододвигаюсь к Юльке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61