Мгновение – и девочка преобразилась. Щеткой и гребешком она красиво уложила на лбу несколько вьющихся прядей и, высоко подняв голову, грациозно прошлась по ателье, сопровождаемая мягким шелестом юбок.
Мистер Гамильтон, который в эту минуту передвигал кушетку, остановился и удивленно заморгал. От волнения щеки Дели порозовели, а глаза стали почти черными. Белый лоб, оттененный черными волосами и темными ниточками бровей, казался мраморным.
– Ну и ну, – удивленно протянул мистер Гамильтон. По лицу Дели скользнула торжествующая улыбка.
– Это здесь не понадобится. – Мистер Гамильтон резко отодвинул диван. – Здесь нужна лестница с итальянской балюстрадой. Сейчас что-нибудь придумаем. – На губах его мелькнуло подобие улыбки.
Мистер Гамильтон засуетился, выбирая Дели место у нарисованной лестницы, – в нем проснулся художник. Он принес подушку и, положив ее на пол, пристроил на ней длинный шлейф. Дели молча наблюдала за его приготовлениями. Мистер Гамильтон вернулся к фотоаппарату, заглянул в объектив и вновь вынырнул. Склонив голову на плечо, он присмотрелся к Дели, что-то прикинул.
– Вот в чем дело! Ваши руки, мисс Гордон. Думаю, вам лучше убрать их за спину. Нет, нет, они должны быть видны, вы только слегка соедините их сзади… Так. Хорошо.
Дели смутилась. Кисти рук у нее и вправду великоваты; они всегда на фотографиях выходят некрасивыми.
– Улыбнитесь! Нет, нет, не так широко, лишь намек на улыбку. Прекрасно. Задержитесь в таком положения.
Образ, удержанный в мимолетном мгновении, переместился на чувствительную пластину.
В своей рабочей комнате Дели, не снимая платья, достала со дна картонной коробки две картины – холст, натянутый на рамку, и прикрепленную к дощечке акварель. На холсте была изображена панорама города, увиденная Дели с дальнего берега; среди деревьев хорошо просматривались церковные шпили и водонапорные башни.
– Отлично, просто замечательно, – воскликнул мистер Гамильтон. – Надо будет сделать снимок в таком ракурсе. Отличная открытка может получиться. Гм-м. Это все ваши работы? Слов нет, хороши.
Он взял акварель, на котором был изображен ялик, застывший среди красных эвкалиптов. В зеленой воде хорошо просматривалось его отражение.
Дели воспользовалась моментом и, прижав к себе холст, умоляюще посмотрела на фотографа.
– Мистер Гамильтон, я вас очень прошу. Позвольте мне два раза в неделю ходить в Художественную школу искусств на занятия по пейзажу.
– Ну уж! Еще немножко и вы выскочите замуж, милая девушка, заведете детей и думать забудете про такую чепуху.
Если молодые люди в наши дни не круглые идиоты, вы в девушках долго не задержитесь. Гм, сколько раз в неделю вы сказали?
– Всего два, мистер Гамильтон. Вторник и четверг, с трех часов. Если хотите, я буду возвращаться сюда после занятий и работать ночью.
В нежно-голубом платье и с дрожащими от возбуждения губами Дели была просто очаровательна.
– Нет, по ночам я вам работать не позволю. Лучше утром приходите пораньше. Будь по-вашему. Только не вздумайте писать портреты – оставите меня без работы.
Дважды в неделю занятия класса живописи проходили на природе. Молодые художники брали с собой из школы мольберты, раскладные стульчики, этюдники, и, найдя интересную композицию или неожиданный ракурс, принимались рисовать. Но такие занятия, хотя и очень приятные, имели свои трудности, начиная с зудящих комаров, которые садились на свежие краски, и кончая таящими опасность тигровыми змеями и разъяренными быками.
Директор школы Дэниель Уайз был искренне влюблен в пейзаж. На природе он становился необыкновенно разговорчивым и откровенным. Прохаживаясь за спинами рисующих студентов в старой бархатной куртке, заляпанной красками так, словно об нее вытирали кисти, он готов был часами рассказывать о своей студенческой жизни в Мельбурне и поселках художников в Данденонге.
Он был дружен с Томом Робертсом. Прихватив в свою компанию «того самого башковитого паренька» – Артура Стритона, они поселились на холмах близ Хайдельберга в хижине, которая смотрела на бассейн Ярра.
– Уж больше десяти лет прошло, золотые были денечки, – он со вздохом взъерошивал седеющую бороду и застывал, устремив в пространство взгляд своих немного навыкате глаз. – Разве забудешь эти холмы, покрытые выжженной солнцем травой? – продолжал он. – А горы, которые тянутся далеко на северо-восток? Там на всем почать уединенности и загадочности… Славное, замечательное было время!
В эту минуту глаза его обычно увлажнялись и студенты, зная об этом, старались не смотреть на него. Оба друга его юности посвятили себя искусству; он же рано обзавелся семьей и вынужден был прозябать в провинциальном городишке, пробуждая в молодежи художественное чутье и обучая мастерству живописца, в то время как его собственное чутье и мастерство постепенно все больше становились достоянием прошлого.
Дели боготворила Уайза, ведь он был ее наставником, значительно превосходил ее годами и – самое главное – был приобщен к великим Робертсу и Стритону. Она с удивлением и радостью узнала, что Робертс так же, как и она, приехал сюда из Англии ребенком и так же, как она, некоторое время работал у фотографа.
Когда Даниэль Уайз проходил у Дели за спиной, кровь начинала стучать у нее в висках; она крепко сжимала в руке кисть и лишь слегка касалась ею холста, от волнения не в состоянии сделать ни одного сильного мазка. Стоило учителю мимоходом похвалить ее, и она готова была прыгать от радости. Уайз никогда не комментировал незаконченные работы, разве что обращал внимание молодого творца на недостатки композиции или рисунка. Иногда он брал в руки кисть и несколькими ловкими движениями превращал мазню в произведение искусства.
Теперь он все чаще останавливался за спиной Дели, время от времени одобрительно крякая, а возвращаясь с натуры, неизменно шел с нею рядом. Со временем Дели перестала благоговеть перед Уайзом, и они сдружились, что вызвало немалую зависть трех остальных представительниц прекрасного пола в классе.
Но Дели это не трогало; их болтовня о мальчиках и тряпках мало занимала ее; она предпочитала разговаривать с мужчинами. Она знала, что за глаза ее называют «ветреницей», но она была поглощена работой и чувствовала себя вполне счастливой.
Но дома, в своей холодной комнате, наедине с книгой или карандашом, которые она предпочитала общению с пустыми молодыми людьми в гостиной пансиона, ей становилось грустно и одиноко. В мягкую теплую погоду она открывала окно и смотрела на видневшиеся за стеной дома темные купы деревьев, обрамлявшие реку.
И почему она не переехала сюда раньше, когда был жив Адам? Почему так рано пришла за ним смерть? Горькие вопросы роились в ее голове, но на них не было ответа.
Убранство комнаты, где жила Дели, состояло из кровати, возле которой стоял расшатанный умывальник, и туалетного столика с множеством выдвижных ящиков и высоким зеркалом. Зеркало качалось, и под него приходилось подкладывать картон. На зеркало Дели набросила шелковый шарф в яркую полоску – чтобы купить его, она целую неделю ходила без обеда. Но несмотря на все ее старания, комната выглядела неуютной, не спасали даже небольшая библиотечка, репродукция картины Стритона «Золотое лето» над кроватью и цветы герани на подоконнике.
Свои работы: разрисованные холсты и доски, многие из которых еще не были закончены, – Дели расставила по стенам.
В последнее время она увлеклась цветом. Не тратя времени на прорисовывание деталей, она, едва обозначив контуры, бралась за краски. Выдавливала их из тюбиков, наслаждалась чистотой и нежностью цвета. Запах масляных красок волновал ее больше, чем самые изысканные духи. Она настолько пропиталась им, что Бесси Григс как-то даже заметила: «От тебя пахнет, как из красильни». Однако холст и краски стоили дорого. Дели просила у друзей крышки от коробок с сигаретами и все, что имело гладкую деревянную поверхность, и писала на них этюды.
Как-то раз, спускаясь в обеденный час по верхней улице, Дели увидела знакомую бричку, а в ней дядю Чарльза. Дядя остановился, и Дели подошла ближе. Потрепала Барни по упругой шее. Барни поднял хвост и вывалил на дорогу три желтых кругляша. И Дели вдруг увидела себя тринадцатилетней девочкой. Она сидит в бричке и неотрывно смотрит на кучку желтого навоза; навоз облепили черные мухи, а дядя говорит ей, что банк лопнул, и она потеряла все свои деньги.
Дели прогнала видение и улыбнулась Чарльзу.
– Я жду «Филадельфию» с Дарлинга, хочу ее написать. Вчера «Гордость Муррея» с «Непобедимым» вернулись. Думаю, и она не задержится.
Дели была без шляпы. Ее темные волосы глянцевито блестели на солнце, совсем как холка у Барни. Чарльз грустно улыбнулся в ответ. Он выглядел поникшим и потерянным, глаза потускнели, усы понуро висели по щекам. После смерти Адама он заметно постарел.
– Смотри, покажи мне, когда будет готово. Я на следующей неделе еще приеду, тетю привезу доктору показать. Она за последнее время сильно похудела. Я думал, это от того, что она по Адаму сильно убивается, но у нее ведь еще и в спине боль держится, да и бок не проходит, все хуже ей. Доктор считает, дела у нее неважные.
– Бедная тетя Эстер! – проговорила Дели, и тут же подумала, что наконец-то тете можно будет жалеть себя на законном основании. Доктор даст ей на это право.
«Что это я злорадствую?» – снова подумала Дели, но странное чувство отмщенной обиды вдруг нахлынуло на нее: таких людей, как тетя Эстер, трудно прощать по-христиански.
– Хотя, по-моему, кое в чем она лучше стала, – озабоченно глядя на Дели, проговорил дядя Чарльз. – Помнишь, в прошлый-то раз, когда ты к бричке выходила, она тебе обрадовалась, и странности ее прошли, и враждебности к тебе не было, как после смерти Адама.
– Просто она виду не показывала, – заметила Дели, – а сама меня не простила, я знаю. Так и считает меня виноватой неизвестно в чем. Но выглядела она и вправду вполне нормально.
– Вполне, вполне нормально, и я так думаю, – облегченно вздохнул Чарльз.
3
Каждый день в полуденные часы Дели неизменно оказывалась на пристани: не пришла ли «Филадельфия». Расспрашивала о ней только что вернувшихся в порт капитанов, может, знает кто-нибудь новости о пароходе.
Пароходы с Дарлинга возвращались теперь каждый день. Пристань гудела. Скрежетали колеса, грохотали лебедки; шипел выпускаемый пар – с пароходов перегружали на поезд до Мельбурна квадратные тюки с шерстью, на которых стоял штамп далеких от Эчуки западных поселков. И баржи, и пароходы были доверху нагружены шерстью, за год через Эчукскую пристань ее проходило миллиона на два фунтов, а то и побольше.
Ясным июньским днем, когда косые солнечные лучи отливали золотом, создавая иллюзию теплой погоды в разгар зимы, позади швартующихся «Клайда» и «Ротбери» рядом с маленьким «Бантамом» Дели заметила небольшое белое суденышко с боковым колесом. Названия не разглядеть, только… ну, конечно, это она, «Филадельфия», названная в честь Дели полным ее именем.
Вернулась, проделав путь в тысячу миль до самого западного края Нового Южного Уэльса.
Дели ловко пролезла под железными перилами, которыми был огражден грузовой причал, и побежала, перепрыгивая на ходу толстые бухты и железные крюки. Она спустилась по деревянной лесенке к самой воде и очутилась у сходней «Филадельфии».
– Том! – закричала она. – Том, ты здесь? Но никто не отозвался. Пароход как вымер.
Дели подобрала саржевую юбку, обнажив ноги до самых икр, прошла по сходням на пароход и стала подниматься по узкой лесенке над колесным кожухом, собираясь постучать в дверь капитанской каюты: Том наверняка здесь. Она дошла почти до самой верхней ступени, как вдруг снизу раздался негромкий оценивающий свист.
Дели повернулась и непроизвольно выпустила юбки. Внизу, привалившись спиной к паровому котлу и скрестив руки, стоял высокий, широкоплечий парень с копной пьющихся ослепительно медных волос, кепка сдвинута на затылок, в глазах – насмешливый огонек.
– Простите! – Дели неожиданно покраснела. – Я хотела видеть капитана Тома. Он тут?
– В данный момент нет. А я не смогу заменить? Нахальный парень, а голос приятный.
– Боюсь, что нет, – Дели вздернула подбородок и с гордым видом стала спускаться, но на предпоследней ступеньке, как нарочно, зацепила каблуком за подол и чуть не упала.
– Осторожней! – Парень бросился к ней и сильно схватил за локоть, стукнув по косточке, – руку больно закололо.
Дели почти вырвала руку и отошла в сторону.
– Вы кто, новый член команды? – сухо спросила она.
– Так точно. Помощник капитана, если не возражаете.
– Тогда вы мой подчиненный. Я – совладелица этого парохода.
– Значит, это в вашу честь кораблик назвали? Ничего старушка, в порядке.
Как его понимать? На всякий случай Дели промолчала.
– Только я не совсем ваш подчиненный, скорее, компаньон.
– Капитан Том продал вам какую-то долю?
– Точно. Половину.
– Да? – Дели вновь почувствовала, что краснеет. Значит, этому несносному парню известно про ее жалкие двадцать пять процентов от дохода. Он просто смеется над ней! Ей захотелось поскорей уйти.
– Передайте, пожалуйста, капитану Тому… Он, наверное, искал меня по старому адресу. Пожалуйста, скажите ему, чтобы он зашел в фотоателье Гамильтона на Верхней улице, там он сможет меня найти. Спасибо.
– Гамильтон, Верхняя улица. Я запомню, мисс Филадельфия. – Он поднял кепку над медными кудрями.
Дели в скверном настроении быстро прошла по сходням. Поднявшись по темным ступенькам, пошла прочь. Похоже, этот нахал решил, что она сообщила свой адрес для него.
Красавчик. Самодовольный петух! Как он смеет так смотреть на нее? И Дели искренне пожелала себе никогда больше с ним не встречаться.
– Починка нужна, мисс. А где деньги брать? Вот я и нашел компаньона. – Том – большой, нескладный, заполнял собой всю маленькую каюту. Как же они с помощником помещаются в одной рубке? – Этому парню деньги отец в наследство оставил, – продолжал Том, – и ему уж так хотелось вложить их в пароход. Я и продал ему половину. Теперь, если хотите, мисс Филадельфия, мы вам те пятьдесят фунтов обратно вернем.
– Нет, Том, не надо. Я так рада, что владею хотя бы частичкой «Филадельфии». Может, когда-нибудь я куплю собственный пароход и отправлюсь по рекам, все объеду: и Муррей, и Маррамбиджи, и Дарлинг. Вы в этот раз до Верка доплыли? До Уолгетта? Здорово! Как бы мне хотелось тоже с вами поехать! Возьмете меня?
– Что вы, мисс, как-то это… – Том почесал бороду и наморщил лоб, подыскивая слова. – Вы – молодая девушка и все такое… Будь у нас помощник женатый, мы бы его жену к вам приставили, как эту… Как они называются-то, мисс?
– Компаньонки? Вообще-то, конечно, нужно соблюдать приличия. Мне-то все равно, но дядя Чарльз… он все-таки мой опекун. И надо мне было девчонкой родиться? Такая несправедливость!
«Дернуло меня сказать, что я не хочу забирать деньги, – подумала Дели. – Пятьдесят фунтов. С такими деньгами в Мельбурне можно целый год в Художественной школе учиться». Нет, все-таки хорошо, что у нее есть часть парохода, если только этот противный помощник…
– Как зовут этого помощника, твоего компаньона?
– Брентон Эдвардс, если угодно, мисс. Вообще-то на реке его знают, как Тедди Брентона. Классный речник, мисс.
Том пошарил в кармане жилета (в последнее время бывший матрос приоделся и выглядел, как настоящий щеголь: темный костюм-тройка, котелок, который он забыл снять перед Дели, даже ботинки), вытащил пять фунтовых бумажек и одна за другой выложил на стол перед Дели. Дели даже присела от неожиданности. Это же столько красок и холстов!
В субботу Дели отправилась рисовать «Филадельфию». В старом свободном платье, которое она надевала, когда шла на этюды, Дели спустилась к реке. Судно плавало внизу у самого берега. С берега, довольно крутого, сбегала тропинка, на которой была небольшая ровная площадка – как раз, чтобы разместить мольберт и устроиться самой Дели.
Дели немного волновалась. Она спешила. Освещение вполне подходило ее замыслу, однако еще немного – и все может измениться.
Часть парохода находилась под сенью могучего эвкалипта, листья которого свешивались над самой палубой.
Дели не брала с собой сиденья. Она предпочитала рисовать стоя, время от времени отходя в сторону и оценивая впечатление. Прижмурив глаза, она искала оптимальное соотношение света и тени, определяла границы картины, прорисовывала контур и самые темные места.
Незаметно бежало время. Дели вдруг почувствовала, что картина «пошла». Закатное солнце придало освещению желтый оттенок, образ будущей картины сложился.
К ней вдруг пришли сила и уверенность, которых она до сих пор не знала в себе; кисть двигалась быстро и четко, мазки, казалось, безошибочно ложатся в нужное место.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
Мистер Гамильтон, который в эту минуту передвигал кушетку, остановился и удивленно заморгал. От волнения щеки Дели порозовели, а глаза стали почти черными. Белый лоб, оттененный черными волосами и темными ниточками бровей, казался мраморным.
– Ну и ну, – удивленно протянул мистер Гамильтон. По лицу Дели скользнула торжествующая улыбка.
– Это здесь не понадобится. – Мистер Гамильтон резко отодвинул диван. – Здесь нужна лестница с итальянской балюстрадой. Сейчас что-нибудь придумаем. – На губах его мелькнуло подобие улыбки.
Мистер Гамильтон засуетился, выбирая Дели место у нарисованной лестницы, – в нем проснулся художник. Он принес подушку и, положив ее на пол, пристроил на ней длинный шлейф. Дели молча наблюдала за его приготовлениями. Мистер Гамильтон вернулся к фотоаппарату, заглянул в объектив и вновь вынырнул. Склонив голову на плечо, он присмотрелся к Дели, что-то прикинул.
– Вот в чем дело! Ваши руки, мисс Гордон. Думаю, вам лучше убрать их за спину. Нет, нет, они должны быть видны, вы только слегка соедините их сзади… Так. Хорошо.
Дели смутилась. Кисти рук у нее и вправду великоваты; они всегда на фотографиях выходят некрасивыми.
– Улыбнитесь! Нет, нет, не так широко, лишь намек на улыбку. Прекрасно. Задержитесь в таком положения.
Образ, удержанный в мимолетном мгновении, переместился на чувствительную пластину.
В своей рабочей комнате Дели, не снимая платья, достала со дна картонной коробки две картины – холст, натянутый на рамку, и прикрепленную к дощечке акварель. На холсте была изображена панорама города, увиденная Дели с дальнего берега; среди деревьев хорошо просматривались церковные шпили и водонапорные башни.
– Отлично, просто замечательно, – воскликнул мистер Гамильтон. – Надо будет сделать снимок в таком ракурсе. Отличная открытка может получиться. Гм-м. Это все ваши работы? Слов нет, хороши.
Он взял акварель, на котором был изображен ялик, застывший среди красных эвкалиптов. В зеленой воде хорошо просматривалось его отражение.
Дели воспользовалась моментом и, прижав к себе холст, умоляюще посмотрела на фотографа.
– Мистер Гамильтон, я вас очень прошу. Позвольте мне два раза в неделю ходить в Художественную школу искусств на занятия по пейзажу.
– Ну уж! Еще немножко и вы выскочите замуж, милая девушка, заведете детей и думать забудете про такую чепуху.
Если молодые люди в наши дни не круглые идиоты, вы в девушках долго не задержитесь. Гм, сколько раз в неделю вы сказали?
– Всего два, мистер Гамильтон. Вторник и четверг, с трех часов. Если хотите, я буду возвращаться сюда после занятий и работать ночью.
В нежно-голубом платье и с дрожащими от возбуждения губами Дели была просто очаровательна.
– Нет, по ночам я вам работать не позволю. Лучше утром приходите пораньше. Будь по-вашему. Только не вздумайте писать портреты – оставите меня без работы.
Дважды в неделю занятия класса живописи проходили на природе. Молодые художники брали с собой из школы мольберты, раскладные стульчики, этюдники, и, найдя интересную композицию или неожиданный ракурс, принимались рисовать. Но такие занятия, хотя и очень приятные, имели свои трудности, начиная с зудящих комаров, которые садились на свежие краски, и кончая таящими опасность тигровыми змеями и разъяренными быками.
Директор школы Дэниель Уайз был искренне влюблен в пейзаж. На природе он становился необыкновенно разговорчивым и откровенным. Прохаживаясь за спинами рисующих студентов в старой бархатной куртке, заляпанной красками так, словно об нее вытирали кисти, он готов был часами рассказывать о своей студенческой жизни в Мельбурне и поселках художников в Данденонге.
Он был дружен с Томом Робертсом. Прихватив в свою компанию «того самого башковитого паренька» – Артура Стритона, они поселились на холмах близ Хайдельберга в хижине, которая смотрела на бассейн Ярра.
– Уж больше десяти лет прошло, золотые были денечки, – он со вздохом взъерошивал седеющую бороду и застывал, устремив в пространство взгляд своих немного навыкате глаз. – Разве забудешь эти холмы, покрытые выжженной солнцем травой? – продолжал он. – А горы, которые тянутся далеко на северо-восток? Там на всем почать уединенности и загадочности… Славное, замечательное было время!
В эту минуту глаза его обычно увлажнялись и студенты, зная об этом, старались не смотреть на него. Оба друга его юности посвятили себя искусству; он же рано обзавелся семьей и вынужден был прозябать в провинциальном городишке, пробуждая в молодежи художественное чутье и обучая мастерству живописца, в то время как его собственное чутье и мастерство постепенно все больше становились достоянием прошлого.
Дели боготворила Уайза, ведь он был ее наставником, значительно превосходил ее годами и – самое главное – был приобщен к великим Робертсу и Стритону. Она с удивлением и радостью узнала, что Робертс так же, как и она, приехал сюда из Англии ребенком и так же, как она, некоторое время работал у фотографа.
Когда Даниэль Уайз проходил у Дели за спиной, кровь начинала стучать у нее в висках; она крепко сжимала в руке кисть и лишь слегка касалась ею холста, от волнения не в состоянии сделать ни одного сильного мазка. Стоило учителю мимоходом похвалить ее, и она готова была прыгать от радости. Уайз никогда не комментировал незаконченные работы, разве что обращал внимание молодого творца на недостатки композиции или рисунка. Иногда он брал в руки кисть и несколькими ловкими движениями превращал мазню в произведение искусства.
Теперь он все чаще останавливался за спиной Дели, время от времени одобрительно крякая, а возвращаясь с натуры, неизменно шел с нею рядом. Со временем Дели перестала благоговеть перед Уайзом, и они сдружились, что вызвало немалую зависть трех остальных представительниц прекрасного пола в классе.
Но Дели это не трогало; их болтовня о мальчиках и тряпках мало занимала ее; она предпочитала разговаривать с мужчинами. Она знала, что за глаза ее называют «ветреницей», но она была поглощена работой и чувствовала себя вполне счастливой.
Но дома, в своей холодной комнате, наедине с книгой или карандашом, которые она предпочитала общению с пустыми молодыми людьми в гостиной пансиона, ей становилось грустно и одиноко. В мягкую теплую погоду она открывала окно и смотрела на видневшиеся за стеной дома темные купы деревьев, обрамлявшие реку.
И почему она не переехала сюда раньше, когда был жив Адам? Почему так рано пришла за ним смерть? Горькие вопросы роились в ее голове, но на них не было ответа.
Убранство комнаты, где жила Дели, состояло из кровати, возле которой стоял расшатанный умывальник, и туалетного столика с множеством выдвижных ящиков и высоким зеркалом. Зеркало качалось, и под него приходилось подкладывать картон. На зеркало Дели набросила шелковый шарф в яркую полоску – чтобы купить его, она целую неделю ходила без обеда. Но несмотря на все ее старания, комната выглядела неуютной, не спасали даже небольшая библиотечка, репродукция картины Стритона «Золотое лето» над кроватью и цветы герани на подоконнике.
Свои работы: разрисованные холсты и доски, многие из которых еще не были закончены, – Дели расставила по стенам.
В последнее время она увлеклась цветом. Не тратя времени на прорисовывание деталей, она, едва обозначив контуры, бралась за краски. Выдавливала их из тюбиков, наслаждалась чистотой и нежностью цвета. Запах масляных красок волновал ее больше, чем самые изысканные духи. Она настолько пропиталась им, что Бесси Григс как-то даже заметила: «От тебя пахнет, как из красильни». Однако холст и краски стоили дорого. Дели просила у друзей крышки от коробок с сигаретами и все, что имело гладкую деревянную поверхность, и писала на них этюды.
Как-то раз, спускаясь в обеденный час по верхней улице, Дели увидела знакомую бричку, а в ней дядю Чарльза. Дядя остановился, и Дели подошла ближе. Потрепала Барни по упругой шее. Барни поднял хвост и вывалил на дорогу три желтых кругляша. И Дели вдруг увидела себя тринадцатилетней девочкой. Она сидит в бричке и неотрывно смотрит на кучку желтого навоза; навоз облепили черные мухи, а дядя говорит ей, что банк лопнул, и она потеряла все свои деньги.
Дели прогнала видение и улыбнулась Чарльзу.
– Я жду «Филадельфию» с Дарлинга, хочу ее написать. Вчера «Гордость Муррея» с «Непобедимым» вернулись. Думаю, и она не задержится.
Дели была без шляпы. Ее темные волосы глянцевито блестели на солнце, совсем как холка у Барни. Чарльз грустно улыбнулся в ответ. Он выглядел поникшим и потерянным, глаза потускнели, усы понуро висели по щекам. После смерти Адама он заметно постарел.
– Смотри, покажи мне, когда будет готово. Я на следующей неделе еще приеду, тетю привезу доктору показать. Она за последнее время сильно похудела. Я думал, это от того, что она по Адаму сильно убивается, но у нее ведь еще и в спине боль держится, да и бок не проходит, все хуже ей. Доктор считает, дела у нее неважные.
– Бедная тетя Эстер! – проговорила Дели, и тут же подумала, что наконец-то тете можно будет жалеть себя на законном основании. Доктор даст ей на это право.
«Что это я злорадствую?» – снова подумала Дели, но странное чувство отмщенной обиды вдруг нахлынуло на нее: таких людей, как тетя Эстер, трудно прощать по-христиански.
– Хотя, по-моему, кое в чем она лучше стала, – озабоченно глядя на Дели, проговорил дядя Чарльз. – Помнишь, в прошлый-то раз, когда ты к бричке выходила, она тебе обрадовалась, и странности ее прошли, и враждебности к тебе не было, как после смерти Адама.
– Просто она виду не показывала, – заметила Дели, – а сама меня не простила, я знаю. Так и считает меня виноватой неизвестно в чем. Но выглядела она и вправду вполне нормально.
– Вполне, вполне нормально, и я так думаю, – облегченно вздохнул Чарльз.
3
Каждый день в полуденные часы Дели неизменно оказывалась на пристани: не пришла ли «Филадельфия». Расспрашивала о ней только что вернувшихся в порт капитанов, может, знает кто-нибудь новости о пароходе.
Пароходы с Дарлинга возвращались теперь каждый день. Пристань гудела. Скрежетали колеса, грохотали лебедки; шипел выпускаемый пар – с пароходов перегружали на поезд до Мельбурна квадратные тюки с шерстью, на которых стоял штамп далеких от Эчуки западных поселков. И баржи, и пароходы были доверху нагружены шерстью, за год через Эчукскую пристань ее проходило миллиона на два фунтов, а то и побольше.
Ясным июньским днем, когда косые солнечные лучи отливали золотом, создавая иллюзию теплой погоды в разгар зимы, позади швартующихся «Клайда» и «Ротбери» рядом с маленьким «Бантамом» Дели заметила небольшое белое суденышко с боковым колесом. Названия не разглядеть, только… ну, конечно, это она, «Филадельфия», названная в честь Дели полным ее именем.
Вернулась, проделав путь в тысячу миль до самого западного края Нового Южного Уэльса.
Дели ловко пролезла под железными перилами, которыми был огражден грузовой причал, и побежала, перепрыгивая на ходу толстые бухты и железные крюки. Она спустилась по деревянной лесенке к самой воде и очутилась у сходней «Филадельфии».
– Том! – закричала она. – Том, ты здесь? Но никто не отозвался. Пароход как вымер.
Дели подобрала саржевую юбку, обнажив ноги до самых икр, прошла по сходням на пароход и стала подниматься по узкой лесенке над колесным кожухом, собираясь постучать в дверь капитанской каюты: Том наверняка здесь. Она дошла почти до самой верхней ступени, как вдруг снизу раздался негромкий оценивающий свист.
Дели повернулась и непроизвольно выпустила юбки. Внизу, привалившись спиной к паровому котлу и скрестив руки, стоял высокий, широкоплечий парень с копной пьющихся ослепительно медных волос, кепка сдвинута на затылок, в глазах – насмешливый огонек.
– Простите! – Дели неожиданно покраснела. – Я хотела видеть капитана Тома. Он тут?
– В данный момент нет. А я не смогу заменить? Нахальный парень, а голос приятный.
– Боюсь, что нет, – Дели вздернула подбородок и с гордым видом стала спускаться, но на предпоследней ступеньке, как нарочно, зацепила каблуком за подол и чуть не упала.
– Осторожней! – Парень бросился к ней и сильно схватил за локоть, стукнув по косточке, – руку больно закололо.
Дели почти вырвала руку и отошла в сторону.
– Вы кто, новый член команды? – сухо спросила она.
– Так точно. Помощник капитана, если не возражаете.
– Тогда вы мой подчиненный. Я – совладелица этого парохода.
– Значит, это в вашу честь кораблик назвали? Ничего старушка, в порядке.
Как его понимать? На всякий случай Дели промолчала.
– Только я не совсем ваш подчиненный, скорее, компаньон.
– Капитан Том продал вам какую-то долю?
– Точно. Половину.
– Да? – Дели вновь почувствовала, что краснеет. Значит, этому несносному парню известно про ее жалкие двадцать пять процентов от дохода. Он просто смеется над ней! Ей захотелось поскорей уйти.
– Передайте, пожалуйста, капитану Тому… Он, наверное, искал меня по старому адресу. Пожалуйста, скажите ему, чтобы он зашел в фотоателье Гамильтона на Верхней улице, там он сможет меня найти. Спасибо.
– Гамильтон, Верхняя улица. Я запомню, мисс Филадельфия. – Он поднял кепку над медными кудрями.
Дели в скверном настроении быстро прошла по сходням. Поднявшись по темным ступенькам, пошла прочь. Похоже, этот нахал решил, что она сообщила свой адрес для него.
Красавчик. Самодовольный петух! Как он смеет так смотреть на нее? И Дели искренне пожелала себе никогда больше с ним не встречаться.
– Починка нужна, мисс. А где деньги брать? Вот я и нашел компаньона. – Том – большой, нескладный, заполнял собой всю маленькую каюту. Как же они с помощником помещаются в одной рубке? – Этому парню деньги отец в наследство оставил, – продолжал Том, – и ему уж так хотелось вложить их в пароход. Я и продал ему половину. Теперь, если хотите, мисс Филадельфия, мы вам те пятьдесят фунтов обратно вернем.
– Нет, Том, не надо. Я так рада, что владею хотя бы частичкой «Филадельфии». Может, когда-нибудь я куплю собственный пароход и отправлюсь по рекам, все объеду: и Муррей, и Маррамбиджи, и Дарлинг. Вы в этот раз до Верка доплыли? До Уолгетта? Здорово! Как бы мне хотелось тоже с вами поехать! Возьмете меня?
– Что вы, мисс, как-то это… – Том почесал бороду и наморщил лоб, подыскивая слова. – Вы – молодая девушка и все такое… Будь у нас помощник женатый, мы бы его жену к вам приставили, как эту… Как они называются-то, мисс?
– Компаньонки? Вообще-то, конечно, нужно соблюдать приличия. Мне-то все равно, но дядя Чарльз… он все-таки мой опекун. И надо мне было девчонкой родиться? Такая несправедливость!
«Дернуло меня сказать, что я не хочу забирать деньги, – подумала Дели. – Пятьдесят фунтов. С такими деньгами в Мельбурне можно целый год в Художественной школе учиться». Нет, все-таки хорошо, что у нее есть часть парохода, если только этот противный помощник…
– Как зовут этого помощника, твоего компаньона?
– Брентон Эдвардс, если угодно, мисс. Вообще-то на реке его знают, как Тедди Брентона. Классный речник, мисс.
Том пошарил в кармане жилета (в последнее время бывший матрос приоделся и выглядел, как настоящий щеголь: темный костюм-тройка, котелок, который он забыл снять перед Дели, даже ботинки), вытащил пять фунтовых бумажек и одна за другой выложил на стол перед Дели. Дели даже присела от неожиданности. Это же столько красок и холстов!
В субботу Дели отправилась рисовать «Филадельфию». В старом свободном платье, которое она надевала, когда шла на этюды, Дели спустилась к реке. Судно плавало внизу у самого берега. С берега, довольно крутого, сбегала тропинка, на которой была небольшая ровная площадка – как раз, чтобы разместить мольберт и устроиться самой Дели.
Дели немного волновалась. Она спешила. Освещение вполне подходило ее замыслу, однако еще немного – и все может измениться.
Часть парохода находилась под сенью могучего эвкалипта, листья которого свешивались над самой палубой.
Дели не брала с собой сиденья. Она предпочитала рисовать стоя, время от времени отходя в сторону и оценивая впечатление. Прижмурив глаза, она искала оптимальное соотношение света и тени, определяла границы картины, прорисовывала контур и самые темные места.
Незаметно бежало время. Дели вдруг почувствовала, что картина «пошла». Закатное солнце придало освещению желтый оттенок, образ будущей картины сложился.
К ней вдруг пришли сила и уверенность, которых она до сих пор не знала в себе; кисть двигалась быстро и четко, мазки, казалось, безошибочно ложатся в нужное место.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81