Тут-то ему и вспомнить бы
совет Варлака, пораскинуть умом о своей судьбе и о жизни вообще, по крайней
мере скучно бы не было. Но нет, разве будет четырнадцатилетний ребенок
забивать себе голову абстрактными проблемами на голодный желудок... Соседний
кабинет заняли рабочие-ремонтники, надзиратель то отвечал на звонки, то
отходил с бумагами на короткое время, а про Гека забыли. Его бы это и не
слишком доставало, но близилось время обеда, он беспокоился, что его забудут
и баланда остынет. А ведь уже май стоял на дворе, хотелось горяченького; в
камере еще было довольно тепло, а на прогулке ноги и спину прихватывало:
одежка была неважнецкая, подогнанная по фигуре, но не по сезону. Рабочие
побросали инструменты и пошли на обеденный перерыв, надзиратель опять
отлучился вглубь коридора, исчез из поля зрения. Гек немедленно
воспользовался этим и с любопытством заглянул в ремонтируемую комнату, по
всей видимости -- будущий кабинет очередной канцелярской крысы. Что он там
рассчитывал увидеть -- неизвестно, но привлек его внимание вскрытый ящик с
гвоздями-двухсотками. Не долго думая Гек схватил один и поспешил вернуться
на место -- вот-вот должен был появиться надзиратель к трещащему телефону.
Гек с большей радостью тяпнул бы спички, но не увидел их вовремя
лихорадочного осмотра ремонтируемой комнаты. Если бы во время досмотра,
перед водворением в камеру, у Гека нашли злополучный гвоздь, не миновать бы
ему дополнительного срока -- минимум в год. А могли подболтать и на
полтора-два малолетских года. Но никто не предполагал, что практически
размотавший свой срок сиделец будет так глупо рисковать. Хотя, конечно, в
опытных руках такой гвоздь -- ценное приобретение для камеры... Так прошел
целый день. Обедал и ужинал Гек тут же, перед дверью, что вообще уже не
лезло ни в какие ворота. Дважды выводили на оправку в туалет. Гека не
обыскивали и он благополучно вернулся в камеру, пряча гвоздь в рукаве.
Что-то не так шло в обычной тюремной жизни, постоянные сбои и огрехи видны
были даже Геку, который отнюдь не был специалистом по "крытому" режиму. А в
камере во время его отсутствия произошли фатальные перемены: появился новый
сиделец.
Первое, что увидел Гек, войдя в камеру -- сухари и сахар на столе перед
здоровенным бугаистым парнем, лет двадцати трех -- двадцати пяти.
Надзиратель окинул взглядом камеру и, видимо заранее проинструктированный,
не заметил ничего предосудительного. Ни Варлак, сидящий на своей шконке с
разбитым лицом, ни постельные принадлежности Субботы, в том числе его
роскошная желто-зеленая подушка, лежащая на матраце, сброшенном на цементный
пол, ни сам Суббота, как обычно сидящий у стены, только не на корточках, на
заднице, с поникшей головой и бессильно откинутыми руками, -- не привлекли
внимания представителя тюремной администрации. Он, как показалось Геку,
сочувственно глянул на него и молча вышел.
Гек все еще не мог, точнее не хотел поверить очевидному: голодных,
немощных стариков решили трамбовать, как в прежние, далекие времена, только
за то, что они до сих пор, на исходе жизни, держались за свои блатные
принципы. Тут Варлак тяжело поднялся и проковылял к параше. Там он долго
возился с ширинкой, потом стал тихонько, по стариковски мочиться. Гек понял,
что Варлак действует так странно в знак презрения к чавкающему новичку, а
Геку "телеграфирует" соответствующим образом ситуацию: вновь пришедший -- не
человек.
Гек стоял у дверей и обозревал раскинувшуюся картину, не произнося ни
слова.
-- Эй, шакаленок, что стоишь, проходи -- гостем будешь. Бутылку ставь
на стол -- хозяин будешь! Парень загоготал своей замшелой шутке, приподнялся
с места и дал пинка Варлаку, отходящему от умывальника. Много ли старику
надо -- тот взмахнул неловко руками и упал, успев все же подставить полу бок
и плечо. Варлак с трудом перевернулся на спину и приподнялся на локтях.
Кровь залила почти все лицо, видимо повреждены были и глаза -- белки также в
крови.
Гек, не выбирая места, рванул рубашку у себя на животе, выдранный
лоскут смочил водой из умывальника и сел перед Варлаком. Варлак узнал его,
улыбнулся слабо и одними губами проговорил: "Сучья шерсть". Гек кивнул, в
знак того, что понял и принялся аккуратно промакивать кровь с рассеченного
лба. Нет, с глазами, похоже, все было нормально, просто кровь попала. Варлак
уцепился за его ладонь своею и Гек смутно поразился -- стариковская рука
была теплой и почти упругой...
-- Да брось ты его, он все равно уже падаль... Брось, я сказал!
Гек прижал тряпку к ранке на лбу, тьфу-тьфу -- с лицом все было не так
опасно, как выглядело поначалу -- и молча посмотрел на "сушера".
-- Хочешь сахарку, крошка?
-- Хочу.
-- Ну так иди сюда, я угощаю...
-- С удовольствием бы, да не могу -- все это зашкварено.
-- Как зашкварено! Кем?
-- Да тобою и зашкварено, пидарюга!... Не подходи... Не подходи! Чичи
выбью, сука!
Гек выставил перед собою кулак левой руки, пригнулся и стал отступать к
стене...
Проблема выбора между жизнью и смертью может коснуться каждого человека
и, как правило, застает его врасплох. Быть или не быть? Масштаб подобной
перспективы настолько отличается от колебаний при покупке нового кресла, к
примеру, что обыватель теряет голову. Он, в пиковых случаях , в отличие от
Гамлета с его абстракциями, весь отдается во власть живота и спинного мозга.
Труслив и жалок он в этот момент, дрябл совестью и честью... Случаются и
герои. Но кто трус, кто герой -- определяет только жизнь и только задним
числом. Повторится ситуация выбора -- и герой и амеба вновь окажутся на
равных стартовых позициях (герои знают об этом).
Гек очень долго прожил на свете: четырнадцать лет -- солидный возраст в
животном мире, а чем его жизнь отличалось от жизни зверя? Опыт -- горький,
бесценный опыт зверька предостерегал его от резких телодвижений: свобода
придет не сегодня-завтра, а тюрьма, с ее ритуалами и условностями, растает
за спиной, чтобы никогда больше (или неопределенно долго) не напоминать о
себе. Так пусть они там сами между собою разбираются! Но Гек для этого
слишком мало прожил на свете, ведь он был человеческий ребенок :
сострадание, сыновья привязанность, жажда справедливости, милосердие -- все
это еще не увяло в его сердце и он, не задумываясь долее о последствиях
своего душевного поступка, встал на сторону слабых и беззащитных.
... -- Не подходи, хуже будет!
Сушер, спровоцированный оскорбительными выкриками тщедушного Гека и его
отступлением, не имея страха, потерял и осторожность. Он выбрался из-за
стола и двинулся к нему, дожевывая на ходу. Гек сделал быстрый выпад, попал
ему в скулу и отпрыгнул. Удар оказался резким и чувствительным, так что
сушер даже охнул от неожиданности. Он рванулся вперед, вплотную к Геку,
левой рукой ухватил того за грудки, а правой перехватил левую руку, с явным
намерением сломать ее для начала. Теперь щенок был целиком в его власти и
можно было проучить его на всю оставшуюся жизнь. Но и Гек , закаленный и
умудренный сотнями отчаянных драк, получил то, на что рассчитывал -- шанс:
близкий контакт и надежный упор. Легким поворотом кисти он высвободил из
рукава огромный гвоздь и резко, снизу-вверх вогнал ему гвоздь в
горло-гортань. Сушер конвульсивно стиснул левую руку -- ткань бушлата
затрещала, правой же схватился за горло, в котором гвоздь торчал почти по
шляпку. Он застыл на месте, не падая и не вопя, мозг его, видимо задетый
гвоздем, казалось, не в силах был поверить сообщениям периферийных нервных
центров о том, что он убит. Вдруг его и Гека сильно тряхнуло: это Суббота
подкрался к ним и выставив перед собой как топор сложенные в замок кисти
рук, всем своим костлявым телом обрушился на левую руку сушера. Хилая ткань
не выдержала и здоровый лоскут остался у того в кулаке, а сам он опрокинулся
навзничь, кувыркнувшись через Варлака, поднырнувшего к нему под коленки. Гек
все еще стоял, оглушенный сознанием того, что он только что совершил
убийство и, таким образом, раскрутился на новый срок. Прощай, воля, лет
шесть дадут, а то и больше... Оба старика навалились на бьющееся в
конвульсиях тело, Варлак зажал ему рот и ноздри, чтобы избежать лишнего
шума, но сушер был уже окончательно мертв и затих естественным путем.
Гек очнулся и, повинуясь знаку Субботы, закрыл спиной волчок в двери.
Покойника быстро обыскали, но брать -- не взяли ничего. Таковы были тонкости
зонно-тюремного этикета: отверженного можно жестоко бить или убивать, или
насиловать, но прикасаться к нему в быту, или брать в руки вещи, ему
принадлежащие, -- категорически нельзя никому, ни работяге, ни скуржавому,
ни золотому, ни самому большому вану. Обыскать собственноручно созданного
покойника -- можно, но не с целью наживы, а чтобы узнать, если повезет,
какой-нибудь кумовской секрет. Обыск, естественно ничего не дал. По частям,
не снимая одежды, осмотрели тело. Тут повезло больше -- на плече сидела
стандартная для внутренней службы татуировка: мускулистый трехглавый цербер
на фоне сторожевой вышки. Не надо быть оракулом, чтобы догадаться: покойный
провинился и попал на спец зону. Но, видимо, был настолько мерзким типом,
что провинился и там. Больше ему сидеть было негде в пределах страны -- и
жизненное пространство, ему доступное, сократилось до размеров трамбовочной
хаты. А может он и там оказался отверженным, изгоем -- иначе зачем бы его
одного посылали бы к ванам, старым, увечным, но -- ванам!
Ваны ухватили покойника за ноги, Гек за руки -- втроем подтащили его к
шконке, наиболее близко расположенной к параше, и совместными усилиями
взгромоздили его на матрац, предусмотрительно перенесенный и расстеленный
Варлаком. Чтобы не было видно крови изо рта и гвоздя, по-прежнему торчащего
в горле, его перевернули на бок, лицом к стене. Вдруг покойник тяжело
вздохнул и Гек чуть было не потерял сознания.
-- Когда ворочаешь -- он "дышит", -- тихо просипел Варлак, заметив
испуг Гека. -- Потом окоченеет и это у него пройдет...
Варлак тщательно и придирчиво перебирал "сушеру" пальцы правой руки,
пятная ими шляпку гвоздя и верхушку ствола под ней. Удовлетворившись
сделанным, высвободил из левого кулака обрывки гековского бушлата, затем
принялся "ставить позу" покойнику. Гек сорвал с себя измочаленный, ни на что
уже не годный, кроме как на тряпки, бушлат и разорвал его надвое -- мыть
пол. К его удивлению, Варлак и Суббота также принялись за уборку камеры. Гек
было попытался объяснить, что до утра -- времени вагон и он все успеет...
-- ...Вам ведь не положено убирать самим?
-- Кто тебе сказал? -- удивился Суббота. -- Мы довольно крепко знаем,
что нам положено, а что нет. За тебя нам убирать не положено, если ты здоров
и руки-ноги есть, а за собою каждый урка должон уметь сам порядок соблюдать.
Камера -- мой дом. Если в моем дому унитаз грязный, это для меня позор,
независимо от того, сколько нас там сидит. А если я его за собой уберу --
нет в том позора. А иначе, Малек, мы бы не ванами, парафинами бы ходили...
Гек сразу вспомнил свои беседы с Чомбе. Он с удвоенным рвением принялся
протирать пол в том месте, где из под мертвого сушера натекла зловонная лужа
мочи. Однако старики не позволили ему сразу же смыть мочу с тряпки -- ее
следовало осторожно и аккуратно выжать на кровать и брюки "сушера".
-- Что мне посоветуете теперь -- с повинной идти или "гусей гонять"?
-- Погоди маленько, -- до утра, как ты говоришь, далеко, погоди... --
задыхаясь ответил ему Варлак , -- время подумать у нас есть. Да не прядай ты
ушами, Малек, нас ведь трамбуют сейчас, ни одна падла сюда не заглянет... А
хотелось бы узнать, что за бардак на крытке: полвека почти сижу, такое
первый раз вижу. Ни трамбонуть толком не могут, ни изолировать, ни тебя
освободить, ни нам предъявить -- чего им от нас надо было. Слышь, Суббота,
стоило бы опять телефон унитазный опробовать, может и соседи у нас
появились?
-- Вряд ли. Сколько мы уж пробовали -- пауки дело туго знают...
-- Значит не слишком туго, коли теперя лопуха дают всю дорогу, как
малые дети...
Так за неспешными разговорами камера была приведена в прежний вид,
только покойник ощутимо пованивал нечистотами. Оскверненные безымянным
сушером сухари и сахар пришлось спустить в унитаз. Работа закончилась и Геку
сразу стало холодно, на нем были брюки и разорванная на пупе черная рубашка.
Использованный бушлат не смог бы восстановить даже волшебник. У стариков
тоже ничего не было.
-- Гек, возьми мою жилетку и от Вика козырную подушку, -- слава богу --
не зашкварена, еще одно одеяло, ложись спать, утро вечера мудренее. Мы же
по-стариковски между собой потолкуем, да подумаем... Спи, парнище, пацан ты
наш золотой!...
Это были единственные слова благодарности от ванов Геку и они очень
много значили, эти слова...
Под утро они его разбудили.
-- Вот что, Малек... Проснулся, нет?
-- Угу.
-- Варианта два. Сначала используем первый -- он сам на себя руки
наложил. Если не пройдет такая тема, ну, не устроит их, тебя мы все равно не
подставим. Я тогда его завалил, а Суббота соучастник. Не вякай ничего, не
время. Ты, как я понял, подумал над моими словами и выбрал для себя путь.
Что ж... Кроме благословения мы мало чего можем дать, но -- чем богаты...
Ну, спрашивай, раз не терпится...
-- Зачем второй вариант? Упремся рогом дружно -- не докажут.
-- Им и не надо от нас доказательств -- свои настругают. Захотят -- и
твой крест на бумагах примут, а захотят -- докажут, что никогда ты в камере
нашей не сидел. Здесь тонкое дело. Они тоже люди, тоже служилые... Им нужны
те козыри, которые им нужны. Но ведомства собрались разные. Сумеем
сообразить да нажать на заветные клавиши -- по нашему будет, а не сумеем --
по ихнему, сила-то на их стороне. Тут нам бояться особенно нечего, власти
нас живыми не оставят. Мы с Субботой все равно собирались отваливать от
хозяина в лунную сторону, на пиковый-то случай, так что... -- старый ван
причмокнул губами.
-- ...Мы ведь тут не зря всю ночь обсуждали -- сходка у нас была... из
всех уцелевших ванов. Вроде мы надумали кое-чего про тебя. Посмотрим...
Гек уже устал от чудес и парадоксов, а они все продолжались. Следствие
продолжалось четверо суток и шло в три смены, беспрерывно. Гек держался
дебилом и в тени: он поздно пришел, тот мужик кричал про какие-то погоны
свои и психовал, дедов, похоже, побил, рубашку вот ему разорвал, потом
чавкал как свинья, а потом вдруг бросился на шконку и затих. Деды тоже легли
спать, ну и он ничего не видел...
На ванах же обломали зубы многие поколения дознавателей всех видов и
квалификаций. Короче говоря, полковник, отвечающий за следствие, убедился,
что имело место дикое, непонятное, но самоубийство. Иначе, например,
невозможно было объяснить появление в камере гвоздя(кто признается, что не
обыскивал юного сидельца перед заводом в камеру?). Но самоубийство не имело
право на существование в той немыслимой обстановке, в которой давно уже
пребывала "Крытая Мама", темная ипостась пыльного городка Сюзерен.
Корневое, основополагающее чудо, стронувшее лавину всех последующих
чудес, заключалось в том, что в тенета "Крытой Мамы" однажды попал
всамделишний шпион, агент британской разведки МИ-6. Но с помощью авуаров
кабинета министров Ее Величества, удалось склонить "хозяина" тюрьмы к
щадящему для агента англичан режиму: никаких побоев, сносная жратва, тайная
переписка и, похоже, даже вербовка алчного чиновника, безупречного до этого
начальника первой (по значимости) тюрьмы государства Бабилон. Будь это
американский, русский или какой другой шпион, друзьям начальника тюрьмы
удалось бы пригасить дело и спровадить его в почетную ссылку, подальше от
эпицентра скандала, но это был агент ненавистных господину Президенту
британцев (англичан, как он их упорно называл). Завертелось следствие,
которое, как всегда в таких случаях, выявило ужасающую картину
взяточничества, воровства и некомпетентности. Люди из системы безопасности
на этот переходный период взяли на себя управление огромным, но при этом
тонким и сложным тюремным механизмом. И механизм тотчас же заскрежетал и
начал давать сбои. И не то чтобы отстранили от дел всех специалистов, и не
то чтобы среди людей Службы не нашлось знающих свое дело тюремщиков, нет --
дело шло вкривь и вкось как раз из-за несбалансированно большого числа
контролеров и опекунов, желающих бдительностью своей выслужиться перед
господином президентом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45