Потом всех их гонят к грудам тюремного платья. "Бери, бери!"-кричат им и бросают части одежды, которые девушки должны надевать чуть ли не на ходу. Под конец они получают головные платки для своих позеленевших голов, и превращение в безобразных старух закончено.
Сегодня в Гиглинге они впервые моются без надзора, могут поменяться одеждой или как-нибудь подогнать ее, у них даже есть время подумать о том, как лучше повязывать платки. Из старух снова начинают проглядывать девушки.
Неутомимо наряжается Юлишка. Она назначена старшей по кухне, стало быть, она влиятельная фигура, каждой хочется быть с ней в хороших отношениях. И, если Юлишка говорит: "Дай-ка мне примерить твое платье", ни одна девушка ей не отказывает, и Юлишка деловито раздевается и одевается, вертится перед дверным стеклом, запустив руку за спину, подтягивает лифчик, чтобы он лучше облегал бюст, зовет на помощь одну из девушек, оказавшуюся портнихой, и успокаивается окончательно, только убедившись, что получила самое лучшее платье и лучший платочек.
- Ну как тебе нравится бесстыдница? - спросила Магда Илону, когда мимо них снова мелькнула полураздетая Юлишка.
Илона грустно улыбнулась.
- Оставь ее в покое. Она неплохая девушка, я ее знаю. Но она страшно боится смерти и сейчас, бедняжка, защищается единственным оружием, которое у нее осталось, - телом.
* * *
Операция продолжалась долго, Феликс несколько раз терял сознание. Доктор Имре даже вспотел, хотя в бараке было холодно. Наконец он опустил руки и присел отдохнуть. "Готово", - сказал он тихо и совсем не по-военному.
Оскар зажег сигарету и всунул ее в рот коллеге. "Молодец", - сказал он.
Феликс лежал, закрыв глаза, и почти не дышал. Доктор Антонеску не отходил от него. Другим больным было разрешено лечь на спину. Все они с немым вопросом глядели на доктора Имре: "Выживет?" Имре пожал плечами, закрыл глаза и сидел молча, вдыхая дым сигареты, прилипшей к нижней губе. Несколько посторонних тихонько заглянули в лазарет, среди них арбейтдинст Фредо.
- Я вижу, бормашина вам больше не нужна, - шепотом сказал он. Через несколько минут Бронек пришел за бормашиной и унес ее в контору. Фредо тем временем с должной дипломатичностью сообщил писарю и Хорсту, что выбрал им подходящего парня для услуг. Они оглядели Бронека и удовлетворенно кивнули, увидев крепыша, довольно чисто одетого и смышленого на вид. Держался он скромно, понимал по-немецки, сказал, что умеет стряпать, и на пробу отлично вычистил сапоги Хорста.
- По-моему, пусть приступает хоть с сегодняшнего дня, - усмехнулся писарь. - Главное, что он не грек! А что скажет староста лагеря?
Вместо ответа Хорст сел к столу, взял чистую нарукавную повязку и красиво написал на ней по-немецки "Laufer" ("Рассыльный"). Он был горд, что у него теперь есть вестовой, как подобает "почти офицеру" и главному среди заключенных.
- Парень, - поучал он Бронека, надевая ему повязку, - надеюсь, ты оценишь наше доверие. "Laufer" происходит от слова "laufen" нем.)>. Бегать - значит быстро двигаться, быть деятельным, активным. Бегать - значит не рассиживаться, не бездельничать, не валяться, не лодырничать. Бегать - это не только движение, это мировоззрение, понял?
- Jawohl! - сказал молодой поляк с кошачьими глазами и усмехнулся.
* * *
В бараках выдавали хлеб - по буханочке на четверых - и колбасу из конины - по четыре ломтика на человека. Бывший кельнер Франта, раздавая порции в четырнадцатом бараке, громко ржал по-лошадиному, намекая этим на происхождение колбасы. Вечером в конторе Зденек услышал песенку, пользовавшуюся большим успехом у заключенных немцев. Двое немцев пришли в гости к писарю, получили по порции колбасы и запели: "Мамочка, купи мне лошадку"12. Последняя строчка этой песенки "Лошадку я хотел, но не такую..." была слегка переделана и содержала жалобу на мизерность порции.
Писарь так смеялся, что у него даже запотели очки. Он выпил с гостями по рюмочке шнапса. Потом взглянул на бутылку и вдруг хлопнул себя по лбу, вспомнив того, от кого получил ее, - Фрица. Спровадив гостей, Эрих направился в двадцать второй барак - проверить, внял ли новый блоковый его предостережению и раздал ли честно все порции.
По дороге он встретил Лейтхольда, который запирал калитку женского лагеря. Рабочие из абладекоманды принесли корзины с хлебом и колбасой и поставили их возле калитки. Потом им было велено повернуться направо кругом и убираться вон. Из женских бараков к калитке поспешили блоковые, Лейтхольд отпер калитку, девушки внесли корзины в лагерь, и эсэсовец опять повесил замок.
- Утром в шесть поверка! - крикнул он им. - Вы, писарь, тоже будьте готовы в шесть. Правда, надзирательница вам не доверяет, но я лично думаю, что могу положиться на вас и в этом деле.
- Ehrensache! - прохрипел писарь (это, мол, "дело чести") и старался дышать так, чтобы Лейтхольд не учуял запаха шнапса. - Сегодня мы выполнили приказ - построили семь бараков. Хорошо, если бы вы, герр кюхеншеф, походатайствовали в комендатуре о небольшом поощрении для добровольцев. Добавочная порция супа или что-нибудь в этом роде. Это очень помогло бы сохранить трудовую дисциплину на сегодняшнем высоком уровне...
- Schon gut, na ja... - бормотал новый эсэсовец, думая о том, что, быть может, он роняет свое достоинство, разговаривая с заключенным, хотя бы и с влиятельным писарем. - Я сделаю, что смогу.
- Тысяча благодарностей! - прохрипел писарь, почтительно наклонив голову и стараясь не дышать на собеседника.
В комендатуре было так жарко, что Лейтхольд еще в дверях оттянул рукой воротник френча.
- Сними-ка этот фюреровский мундир, - приветствовал его Копиц. Он был, как обычно, в рубашке, из рукавов и у воротника выглядывала фуфайка. Рапортфюрер сидел, наклонясь над миской гуляша, состряпанного Дейбелем из казенной колбасы. Время от времени Копиц поднимал голову, утирал пальцем усы и брался за нож и хлеб. Набросав кусочки хлеба в густой красный соус, он снова наклонялся над миской и, чавкая, орудовал ложкой.
Лейтхольду тоже дали обильную порцию, хотя он клялся, что колбасы уже видеть не может, так как, присутствуя сегодня при развеске порций в лагерной кухне, съел ее граммов четыреста. Но, не желая обидеть Дейбеля, приготовившего это блюдо, он расстегнул ворот и принялся за еду.
Копиц опять был в хорошем настроении. Визит Россхауптихи прошел благополучно. Прощаясь, надзирательница вскользь упомянула о том, что среди заключенных есть одна смуглая девчонка, которую она, Россхаупт, избрала себе в секретарши. Сказано это было отрывисто, с хмуро деловым видом, в обычной манере Кобыльей Головы, но у прожженного рапортфюрера все же возникло некое подозрение, и оно его обрадовало. Боже, как бы ему хотелось узнать об этой противной "соратнице" что-нибудь неблаговидное! Женщины в лагере - досадная обуза для Копица. До сих пор в такие маленькие лагеря, как "Гиглинг 3", женщин вообще не посылали, потому что с ними одна морока. Правда, Россхауптиха, видимо, сумеет поддерживать порядок. А если из-за какой-то там смуглой девчонки-секретарши она еще окажется в руках рапортфюрера, бояться будет совсем нечего... Только бы кюхеншеф не натворил глупостей!
- Слушай-ка - с полным ртом обратился Копиц к Лейтхольду. - Говорят, сегодня днем, на осмотре девушек, ты с них глаз... виноват, глаза не сводил. Это верно?
Лейтхольд зарделся, как обычно - у него покраснела лишь одна щека.
- Вздор! - пробормотал он. - Это все Россхауптиха болтает. Я усвоил твое наставление: для меня существуют номера, только номера!
- Дай бог! - продолжая жевать, сказал Копиц. - Дейбель и я тертые калачи. В свое время и мы потешались, когда нам впервые доверили хефтлинков, и считали, что можно делать с ними все, что нам вздумается. Иной раз, бывало, совсем запаришься, и даже перед глазами круги, а, Руди?
Он громко рассмеялся, а Дейбель небрежно махнул рукой.
- Но посмотри на нас сейчас, - продолжал Копиц. - Перед тобой закаленные бойцы, зрелые немецкие мужи, как говорит фюрер, которые стоят выше всяких там мелких утех с заключенными. Некоторые наши коллеги любят обрабатывать узников в одиночку, но ведь это так утомительно! Когда проторчишь тут годы и годы, все это приедается и набивает оскомину. Те же, кто забавляется с заключенными иначе, да еще с неарийскими девками, те всегда плохо кончают; в нашем деле они недолго протянут. - Рапортфюрер усмехнулся, протянул здоровенную ручищу через стол, ухватил Лейтхольда за борт френча и притянул его поближе. - Я, конечно, не говорю, что мы с Дейбелем воплощенные ангелы, у нас тоже есть свои утехи, но, понимаешь ли, более утонченные. И мы иной раз позабавимся, но при этом никогда не забываем о будущем... - Копиц поднес руку к лицу Лейтхольда и задвигал пальцами у него перед носом. - Пети-мети, понял? Это самая большая утеха!
Кюхеншеф перевел дыхание, и его воображению снова представилась клетка с хищниками, в которую он так безнадежно угодил. Есть он уже не мог и встал из-за стола.
- В чем дело? - строго спросил Дейбель. - Тебе не нравится гуляш?
- Нравится, - отозвался Лейтхольд и снова плюхнулся на стул.
Копиц подвалил ему еще гуляша.
- Только не обожрись. Тебе от всего полагается одна треть, понятно? Во всяком деле мы - одна рука, единая и нераздельная троица, вот как мы понимаем товарищество. Но, ежели ты, не дай бог, затеешь какую-нибудь Rassenschande13, заведешь шашни с неарийками, тогда уж тебе придется расхлебывать эту кашу самому. Девок в кухне не вздумай трогать, Россхаупт будет за тобой присматривать. А если ты не дурак, можешь платить ей тем же. Присматривай за ней потихоньку. Не показалось ли тебе, кстати, что во время осмотра у нее тоже текли слюнки?
* * *
Писарь уснул позже всех в лагере. Перед сном он читал засаленную газету, полученную от Фрица. В ней было много интереснейших новостей, и совсем не в пользу того, что предсказывал этот коротышка гитлерюгендовец. Советские войска наступали на Восточную Пруссию и штурмовали Дуклу. Нацистам "удалось эвакуировать Грецию, Румынию и Болгарию", говорилось в германской сводке, и "разрешить тем самым одну из труднейших задач, стоявших перед нашими вооруженными силами". Войска союзников, Италии и Венгрии, вышли из игры, это было ясно. На все крупные города Германии падали бомбы, но немцы тоже обстреливали Лондон ракетными снарядами "Фау-2"; это, очевидно, не было выдумкой. Англичане заняли Вальхерен в Голландии. Иден только что побывал в Риме. Советские войска вступили в Ужгород и приближались к Будапешту. Коренной венец, Эрих хорошо знал, как близко от Будапешта до Вены...
Нет, будь даже у Гитлера в запасе самое чудодейственное "Фау-3", войны ему уже не выиграть. "Стало быть, моя линия на сотрудничество с политическими заключенными правильна, - решил писарь, - надо углублять это сотрудничество. Но не следует совсем топить и Фрица, мало ли как могут обернуться события..."
У Эриха уже смыкались глаза. Он перевернул газетный лист и обратил внимание на какую-то невразумительную фразу. Ничего толком не поймешь, и все же заметно предчувствие неотвратимого конца. Среди "Интереснейших афоризмов недели" газета приводила на первом месте изречение некоего профессора философии Мартина Хейдеггера. Колбасник Эрих Фрош решил, что завтра потребует от своего младшего писаря, чтобы тот объяснил ему, в чем тут суть. Для чего же иначе он держит у себя в конторе человека с университетским дипломом?
Изречение профессора Хейдеггера начиналось так: "Смерть есть наиболее естественное, устойчивое и характерное состояние природы..."
- Ну-с, будьте здоровы! - зевнул писарь и погасил свет.
6.
Снегопад прекратился, казалось, близка оттепель, но толстый слой снега все еще лежал на земле и на крышах.
С утра, едва проснувшись, узники стали чесаться. В уборных только и говорили о том, что в лагере появились вши. Кое-кто уже выискивал и давил их в швах белья. Вот одна, вот другая... Серые, чуть синеватые, почти неподвижные. Тотчас же послышались старые армейские шуточки: "Которые с крестиком на спинке, те от меня, ты их, приятель, не обижай!"
Как и в каждом лагере, нашлись любители "Бравого солдата Швейка", которые знали из этой книги наизусть целые страницы. Стали вспоминать, что Швейк говорил насчет вшей. И вот уже кто-то рассказывает о перепившем майоре, который допрашивал Швейка в тюрьме н уснул в его объятиях на вшивом тюфяке. А рано утром бравый Швейк наставлял высокого гостя: "Если вошка маленькая, с красноватой спинкой, это самец. Один самец - еще полбеды. А вот если к нему на пару найдется длинненькая вошь с красноватыми полосками на брюшке, дело плохо. Это, стало быть, самочка. А они, паскуды, размножаются еще быстрей, чем кролики..."
Гонза Шульц сидел на нарах и думал совсем о другом. Гонза был человек здравого ума, в политике разбирался, в духов не верил, молиться не умел. Но от одного маленького предрассудка Гонза избавиться не мог: он суеверно берег нечто, называемое "картинкой", берег как зеницу ока, уверенный, что если потеряет эту вещицу, то уже не найдет в себе сил оставаться здоровым и хотя бы в мыслях вырваться из этого подлого лагеря.
Гонза держал в руке картонный квадратик, в середине которого был маленький рентгеновский снимок зубов. Снимок был такой же грязный и захватанный, как и рамочка, но, если посмотреть на свет, видны были контуры двух зубов и полоска десны. Это была "фотография" его жены Ольги, полученная им в подарок к свадьбе. Лучшей не нашлось, так как фотографов в Терезине не было, а снимок двух больных зубов Ольга случайно нашла в кармане жакетки. Он остался незамеченным при обысках и не попался на глаза пресловутым "бралкам" (от слова "брать"), которые интересовались главным образом дамскими сумочками, вытаскивая оттуда все, что попадалось.
Гонза взял снимок с собой в Освенцим. Во время "селекций" Гонза обычно прятал его во рту (где, собственно, и место такому снимку!), а когда опасался, что эсэсовцы прикажут открыть рот - нет ли там случайно кольца, ножика или часов, - тогда ронял снимок на пол, захватыоал поджатыми пальцами левой ноги. Так он сберег его до самого Гиглинга.
Сейчас Гонзе предстояло принять важное решение, Дело в том, что картонная рамочка снимка совсем обветшала; если каждый день брать снимок с собой на работу, он просто рассыплется в кармане. Гонзе же хотелось во что бы то ни стало сохранить свою "картинку" хотя бы такой, какова она сейчас: он верил, что без нее он не сможет благополучно вернуться в Прагу и увидеться с Ольгой. Гиглинг, видимо, сулил заключенным известную устойчивость существования, здесь можно не опасаться внезапной отправки куда-нибудь. Стало быть, не лучше ли спрятать драгоценный сувенир в щель в нарах, прикрыть стружкой и вынимать только вечером, чтобы полюбоваться на него перед сном.
Гонза улыбался, у него вдруг невольно возникла уверенность, что в Гиглинге ни ему, ни "картинке" не грозит опасность. Несмотря на все тяготы и лишения, несмотря на снег, общие сборы и вши, здесь у него появилось ощущение безопасности. Ошибочное? Может быть. Но было так приятно хоть на минутку поддаться этой обманчивой надежде и думать о том, что здесь он будет спокойно работать лопатой. Бросив последний взгляд на стружку, под которой лежала его единственная ценность, Гонза вышел из барака.
* * *
Сегодня утром у венгерских девушек был первый общий сбор. За оградой женского лагеря они выстроились в шеренги по пяти человек. Илона отрапортовала. Лейтхольд с помощью секретарши Иолан и доктора Шими-бачи распределил девушек так, как вчера распорядилась Россхауптиха: двадцать человек пойдет в лагерную кухню, двадцать - в кухню СС, двадцать уборщицами в бараки охраны. Оставшиеся девятнадцать, в том числе трое больных, будут работать в лагере. Они уберут два жилых барака, а в третьем, еще незаселенном, устроят контору и лазарет: барак перегородят занавеской из одеял, впереди будет помещение для больных, сзади - для старосты Илоны и секретарши Иолан.
В мужском лагере тем временем началась обычная утренняя жизнь. Иногда кто-нибудь из заключенных бросал взгляд через забор на "женскую территорию", но в общем было похоже, что "мусульмане" боялись глядеть туда. Они казались себе такими жалкими, слабыми, продрогшими, а там, за забором, щебетали и бегали девушки, с голыми икрами, в коротких платьях и деревянных башмаках на босу ногу. Словно тут не было ни снега, ни колючей ограды! "Мусульмане" смущались. Они втягивали голову в плечи, украдкой сморкались в руку и стушевывались, переходя в такое место, откуда не видно девушек.
Лейтхольд открыл калитку, и первая группа девушек во главе с Юлишкой промаршировала в кухню. Платочки у всех были повязаны одинаково: плотно вокруг головы, с веселым узелком на макушке. То ли это были особенно бойкие девушки, то ли им было жалко темных, как тени, "мусульман", глядевших на них со всех сторон, но они шагали четко, в ногу, под возгласы "левой, левой!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
Сегодня в Гиглинге они впервые моются без надзора, могут поменяться одеждой или как-нибудь подогнать ее, у них даже есть время подумать о том, как лучше повязывать платки. Из старух снова начинают проглядывать девушки.
Неутомимо наряжается Юлишка. Она назначена старшей по кухне, стало быть, она влиятельная фигура, каждой хочется быть с ней в хороших отношениях. И, если Юлишка говорит: "Дай-ка мне примерить твое платье", ни одна девушка ей не отказывает, и Юлишка деловито раздевается и одевается, вертится перед дверным стеклом, запустив руку за спину, подтягивает лифчик, чтобы он лучше облегал бюст, зовет на помощь одну из девушек, оказавшуюся портнихой, и успокаивается окончательно, только убедившись, что получила самое лучшее платье и лучший платочек.
- Ну как тебе нравится бесстыдница? - спросила Магда Илону, когда мимо них снова мелькнула полураздетая Юлишка.
Илона грустно улыбнулась.
- Оставь ее в покое. Она неплохая девушка, я ее знаю. Но она страшно боится смерти и сейчас, бедняжка, защищается единственным оружием, которое у нее осталось, - телом.
* * *
Операция продолжалась долго, Феликс несколько раз терял сознание. Доктор Имре даже вспотел, хотя в бараке было холодно. Наконец он опустил руки и присел отдохнуть. "Готово", - сказал он тихо и совсем не по-военному.
Оскар зажег сигарету и всунул ее в рот коллеге. "Молодец", - сказал он.
Феликс лежал, закрыв глаза, и почти не дышал. Доктор Антонеску не отходил от него. Другим больным было разрешено лечь на спину. Все они с немым вопросом глядели на доктора Имре: "Выживет?" Имре пожал плечами, закрыл глаза и сидел молча, вдыхая дым сигареты, прилипшей к нижней губе. Несколько посторонних тихонько заглянули в лазарет, среди них арбейтдинст Фредо.
- Я вижу, бормашина вам больше не нужна, - шепотом сказал он. Через несколько минут Бронек пришел за бормашиной и унес ее в контору. Фредо тем временем с должной дипломатичностью сообщил писарю и Хорсту, что выбрал им подходящего парня для услуг. Они оглядели Бронека и удовлетворенно кивнули, увидев крепыша, довольно чисто одетого и смышленого на вид. Держался он скромно, понимал по-немецки, сказал, что умеет стряпать, и на пробу отлично вычистил сапоги Хорста.
- По-моему, пусть приступает хоть с сегодняшнего дня, - усмехнулся писарь. - Главное, что он не грек! А что скажет староста лагеря?
Вместо ответа Хорст сел к столу, взял чистую нарукавную повязку и красиво написал на ней по-немецки "Laufer" ("Рассыльный"). Он был горд, что у него теперь есть вестовой, как подобает "почти офицеру" и главному среди заключенных.
- Парень, - поучал он Бронека, надевая ему повязку, - надеюсь, ты оценишь наше доверие. "Laufer" происходит от слова "laufen" нем.)>. Бегать - значит быстро двигаться, быть деятельным, активным. Бегать - значит не рассиживаться, не бездельничать, не валяться, не лодырничать. Бегать - это не только движение, это мировоззрение, понял?
- Jawohl! - сказал молодой поляк с кошачьими глазами и усмехнулся.
* * *
В бараках выдавали хлеб - по буханочке на четверых - и колбасу из конины - по четыре ломтика на человека. Бывший кельнер Франта, раздавая порции в четырнадцатом бараке, громко ржал по-лошадиному, намекая этим на происхождение колбасы. Вечером в конторе Зденек услышал песенку, пользовавшуюся большим успехом у заключенных немцев. Двое немцев пришли в гости к писарю, получили по порции колбасы и запели: "Мамочка, купи мне лошадку"12. Последняя строчка этой песенки "Лошадку я хотел, но не такую..." была слегка переделана и содержала жалобу на мизерность порции.
Писарь так смеялся, что у него даже запотели очки. Он выпил с гостями по рюмочке шнапса. Потом взглянул на бутылку и вдруг хлопнул себя по лбу, вспомнив того, от кого получил ее, - Фрица. Спровадив гостей, Эрих направился в двадцать второй барак - проверить, внял ли новый блоковый его предостережению и раздал ли честно все порции.
По дороге он встретил Лейтхольда, который запирал калитку женского лагеря. Рабочие из абладекоманды принесли корзины с хлебом и колбасой и поставили их возле калитки. Потом им было велено повернуться направо кругом и убираться вон. Из женских бараков к калитке поспешили блоковые, Лейтхольд отпер калитку, девушки внесли корзины в лагерь, и эсэсовец опять повесил замок.
- Утром в шесть поверка! - крикнул он им. - Вы, писарь, тоже будьте готовы в шесть. Правда, надзирательница вам не доверяет, но я лично думаю, что могу положиться на вас и в этом деле.
- Ehrensache! - прохрипел писарь (это, мол, "дело чести") и старался дышать так, чтобы Лейтхольд не учуял запаха шнапса. - Сегодня мы выполнили приказ - построили семь бараков. Хорошо, если бы вы, герр кюхеншеф, походатайствовали в комендатуре о небольшом поощрении для добровольцев. Добавочная порция супа или что-нибудь в этом роде. Это очень помогло бы сохранить трудовую дисциплину на сегодняшнем высоком уровне...
- Schon gut, na ja... - бормотал новый эсэсовец, думая о том, что, быть может, он роняет свое достоинство, разговаривая с заключенным, хотя бы и с влиятельным писарем. - Я сделаю, что смогу.
- Тысяча благодарностей! - прохрипел писарь, почтительно наклонив голову и стараясь не дышать на собеседника.
В комендатуре было так жарко, что Лейтхольд еще в дверях оттянул рукой воротник френча.
- Сними-ка этот фюреровский мундир, - приветствовал его Копиц. Он был, как обычно, в рубашке, из рукавов и у воротника выглядывала фуфайка. Рапортфюрер сидел, наклонясь над миской гуляша, состряпанного Дейбелем из казенной колбасы. Время от времени Копиц поднимал голову, утирал пальцем усы и брался за нож и хлеб. Набросав кусочки хлеба в густой красный соус, он снова наклонялся над миской и, чавкая, орудовал ложкой.
Лейтхольду тоже дали обильную порцию, хотя он клялся, что колбасы уже видеть не может, так как, присутствуя сегодня при развеске порций в лагерной кухне, съел ее граммов четыреста. Но, не желая обидеть Дейбеля, приготовившего это блюдо, он расстегнул ворот и принялся за еду.
Копиц опять был в хорошем настроении. Визит Россхауптихи прошел благополучно. Прощаясь, надзирательница вскользь упомянула о том, что среди заключенных есть одна смуглая девчонка, которую она, Россхаупт, избрала себе в секретарши. Сказано это было отрывисто, с хмуро деловым видом, в обычной манере Кобыльей Головы, но у прожженного рапортфюрера все же возникло некое подозрение, и оно его обрадовало. Боже, как бы ему хотелось узнать об этой противной "соратнице" что-нибудь неблаговидное! Женщины в лагере - досадная обуза для Копица. До сих пор в такие маленькие лагеря, как "Гиглинг 3", женщин вообще не посылали, потому что с ними одна морока. Правда, Россхауптиха, видимо, сумеет поддерживать порядок. А если из-за какой-то там смуглой девчонки-секретарши она еще окажется в руках рапортфюрера, бояться будет совсем нечего... Только бы кюхеншеф не натворил глупостей!
- Слушай-ка - с полным ртом обратился Копиц к Лейтхольду. - Говорят, сегодня днем, на осмотре девушек, ты с них глаз... виноват, глаза не сводил. Это верно?
Лейтхольд зарделся, как обычно - у него покраснела лишь одна щека.
- Вздор! - пробормотал он. - Это все Россхауптиха болтает. Я усвоил твое наставление: для меня существуют номера, только номера!
- Дай бог! - продолжая жевать, сказал Копиц. - Дейбель и я тертые калачи. В свое время и мы потешались, когда нам впервые доверили хефтлинков, и считали, что можно делать с ними все, что нам вздумается. Иной раз, бывало, совсем запаришься, и даже перед глазами круги, а, Руди?
Он громко рассмеялся, а Дейбель небрежно махнул рукой.
- Но посмотри на нас сейчас, - продолжал Копиц. - Перед тобой закаленные бойцы, зрелые немецкие мужи, как говорит фюрер, которые стоят выше всяких там мелких утех с заключенными. Некоторые наши коллеги любят обрабатывать узников в одиночку, но ведь это так утомительно! Когда проторчишь тут годы и годы, все это приедается и набивает оскомину. Те же, кто забавляется с заключенными иначе, да еще с неарийскими девками, те всегда плохо кончают; в нашем деле они недолго протянут. - Рапортфюрер усмехнулся, протянул здоровенную ручищу через стол, ухватил Лейтхольда за борт френча и притянул его поближе. - Я, конечно, не говорю, что мы с Дейбелем воплощенные ангелы, у нас тоже есть свои утехи, но, понимаешь ли, более утонченные. И мы иной раз позабавимся, но при этом никогда не забываем о будущем... - Копиц поднес руку к лицу Лейтхольда и задвигал пальцами у него перед носом. - Пети-мети, понял? Это самая большая утеха!
Кюхеншеф перевел дыхание, и его воображению снова представилась клетка с хищниками, в которую он так безнадежно угодил. Есть он уже не мог и встал из-за стола.
- В чем дело? - строго спросил Дейбель. - Тебе не нравится гуляш?
- Нравится, - отозвался Лейтхольд и снова плюхнулся на стул.
Копиц подвалил ему еще гуляша.
- Только не обожрись. Тебе от всего полагается одна треть, понятно? Во всяком деле мы - одна рука, единая и нераздельная троица, вот как мы понимаем товарищество. Но, ежели ты, не дай бог, затеешь какую-нибудь Rassenschande13, заведешь шашни с неарийками, тогда уж тебе придется расхлебывать эту кашу самому. Девок в кухне не вздумай трогать, Россхаупт будет за тобой присматривать. А если ты не дурак, можешь платить ей тем же. Присматривай за ней потихоньку. Не показалось ли тебе, кстати, что во время осмотра у нее тоже текли слюнки?
* * *
Писарь уснул позже всех в лагере. Перед сном он читал засаленную газету, полученную от Фрица. В ней было много интереснейших новостей, и совсем не в пользу того, что предсказывал этот коротышка гитлерюгендовец. Советские войска наступали на Восточную Пруссию и штурмовали Дуклу. Нацистам "удалось эвакуировать Грецию, Румынию и Болгарию", говорилось в германской сводке, и "разрешить тем самым одну из труднейших задач, стоявших перед нашими вооруженными силами". Войска союзников, Италии и Венгрии, вышли из игры, это было ясно. На все крупные города Германии падали бомбы, но немцы тоже обстреливали Лондон ракетными снарядами "Фау-2"; это, очевидно, не было выдумкой. Англичане заняли Вальхерен в Голландии. Иден только что побывал в Риме. Советские войска вступили в Ужгород и приближались к Будапешту. Коренной венец, Эрих хорошо знал, как близко от Будапешта до Вены...
Нет, будь даже у Гитлера в запасе самое чудодейственное "Фау-3", войны ему уже не выиграть. "Стало быть, моя линия на сотрудничество с политическими заключенными правильна, - решил писарь, - надо углублять это сотрудничество. Но не следует совсем топить и Фрица, мало ли как могут обернуться события..."
У Эриха уже смыкались глаза. Он перевернул газетный лист и обратил внимание на какую-то невразумительную фразу. Ничего толком не поймешь, и все же заметно предчувствие неотвратимого конца. Среди "Интереснейших афоризмов недели" газета приводила на первом месте изречение некоего профессора философии Мартина Хейдеггера. Колбасник Эрих Фрош решил, что завтра потребует от своего младшего писаря, чтобы тот объяснил ему, в чем тут суть. Для чего же иначе он держит у себя в конторе человека с университетским дипломом?
Изречение профессора Хейдеггера начиналось так: "Смерть есть наиболее естественное, устойчивое и характерное состояние природы..."
- Ну-с, будьте здоровы! - зевнул писарь и погасил свет.
6.
Снегопад прекратился, казалось, близка оттепель, но толстый слой снега все еще лежал на земле и на крышах.
С утра, едва проснувшись, узники стали чесаться. В уборных только и говорили о том, что в лагере появились вши. Кое-кто уже выискивал и давил их в швах белья. Вот одна, вот другая... Серые, чуть синеватые, почти неподвижные. Тотчас же послышались старые армейские шуточки: "Которые с крестиком на спинке, те от меня, ты их, приятель, не обижай!"
Как и в каждом лагере, нашлись любители "Бравого солдата Швейка", которые знали из этой книги наизусть целые страницы. Стали вспоминать, что Швейк говорил насчет вшей. И вот уже кто-то рассказывает о перепившем майоре, который допрашивал Швейка в тюрьме н уснул в его объятиях на вшивом тюфяке. А рано утром бравый Швейк наставлял высокого гостя: "Если вошка маленькая, с красноватой спинкой, это самец. Один самец - еще полбеды. А вот если к нему на пару найдется длинненькая вошь с красноватыми полосками на брюшке, дело плохо. Это, стало быть, самочка. А они, паскуды, размножаются еще быстрей, чем кролики..."
Гонза Шульц сидел на нарах и думал совсем о другом. Гонза был человек здравого ума, в политике разбирался, в духов не верил, молиться не умел. Но от одного маленького предрассудка Гонза избавиться не мог: он суеверно берег нечто, называемое "картинкой", берег как зеницу ока, уверенный, что если потеряет эту вещицу, то уже не найдет в себе сил оставаться здоровым и хотя бы в мыслях вырваться из этого подлого лагеря.
Гонза держал в руке картонный квадратик, в середине которого был маленький рентгеновский снимок зубов. Снимок был такой же грязный и захватанный, как и рамочка, но, если посмотреть на свет, видны были контуры двух зубов и полоска десны. Это была "фотография" его жены Ольги, полученная им в подарок к свадьбе. Лучшей не нашлось, так как фотографов в Терезине не было, а снимок двух больных зубов Ольга случайно нашла в кармане жакетки. Он остался незамеченным при обысках и не попался на глаза пресловутым "бралкам" (от слова "брать"), которые интересовались главным образом дамскими сумочками, вытаскивая оттуда все, что попадалось.
Гонза взял снимок с собой в Освенцим. Во время "селекций" Гонза обычно прятал его во рту (где, собственно, и место такому снимку!), а когда опасался, что эсэсовцы прикажут открыть рот - нет ли там случайно кольца, ножика или часов, - тогда ронял снимок на пол, захватыоал поджатыми пальцами левой ноги. Так он сберег его до самого Гиглинга.
Сейчас Гонзе предстояло принять важное решение, Дело в том, что картонная рамочка снимка совсем обветшала; если каждый день брать снимок с собой на работу, он просто рассыплется в кармане. Гонзе же хотелось во что бы то ни стало сохранить свою "картинку" хотя бы такой, какова она сейчас: он верил, что без нее он не сможет благополучно вернуться в Прагу и увидеться с Ольгой. Гиглинг, видимо, сулил заключенным известную устойчивость существования, здесь можно не опасаться внезапной отправки куда-нибудь. Стало быть, не лучше ли спрятать драгоценный сувенир в щель в нарах, прикрыть стружкой и вынимать только вечером, чтобы полюбоваться на него перед сном.
Гонза улыбался, у него вдруг невольно возникла уверенность, что в Гиглинге ни ему, ни "картинке" не грозит опасность. Несмотря на все тяготы и лишения, несмотря на снег, общие сборы и вши, здесь у него появилось ощущение безопасности. Ошибочное? Может быть. Но было так приятно хоть на минутку поддаться этой обманчивой надежде и думать о том, что здесь он будет спокойно работать лопатой. Бросив последний взгляд на стружку, под которой лежала его единственная ценность, Гонза вышел из барака.
* * *
Сегодня утром у венгерских девушек был первый общий сбор. За оградой женского лагеря они выстроились в шеренги по пяти человек. Илона отрапортовала. Лейтхольд с помощью секретарши Иолан и доктора Шими-бачи распределил девушек так, как вчера распорядилась Россхауптиха: двадцать человек пойдет в лагерную кухню, двадцать - в кухню СС, двадцать уборщицами в бараки охраны. Оставшиеся девятнадцать, в том числе трое больных, будут работать в лагере. Они уберут два жилых барака, а в третьем, еще незаселенном, устроят контору и лазарет: барак перегородят занавеской из одеял, впереди будет помещение для больных, сзади - для старосты Илоны и секретарши Иолан.
В мужском лагере тем временем началась обычная утренняя жизнь. Иногда кто-нибудь из заключенных бросал взгляд через забор на "женскую территорию", но в общем было похоже, что "мусульмане" боялись глядеть туда. Они казались себе такими жалкими, слабыми, продрогшими, а там, за забором, щебетали и бегали девушки, с голыми икрами, в коротких платьях и деревянных башмаках на босу ногу. Словно тут не было ни снега, ни колючей ограды! "Мусульмане" смущались. Они втягивали голову в плечи, украдкой сморкались в руку и стушевывались, переходя в такое место, откуда не видно девушек.
Лейтхольд открыл калитку, и первая группа девушек во главе с Юлишкой промаршировала в кухню. Платочки у всех были повязаны одинаково: плотно вокруг головы, с веселым узелком на макушке. То ли это были особенно бойкие девушки, то ли им было жалко темных, как тени, "мусульман", глядевших на них со всех сторон, но они шагали четко, в ногу, под возгласы "левой, левой!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52