Известие о том, что датские суда снова вышли в море и появились вблизи английских берегов, у Корсета, было воспринято, как гром среди ясного неба. Леннокс, возглавлявший судебную и исполнительную власть Дорсетшира, получил приказ отправиться туда и организовать отпор. Он поспешно собрался и уехал, оставив Фрэнсис в большой тревоге, потому что было хорошо известно о коварстве датских моряков, которые предпочитали не вступать в сражение в открытом море, а действовать в английских территориальных водах, где их добычей становились безлюдные и неподготовленные суда, которые были оставлены там, поскольку считалось, что война закончилась.
Стоя на холме в кобхемском парке, Фрэнсис не верила своим глазам, видя, как величественная датская флотилия входит в широкое устье Темзы, где большие английские суда могли оказать ей весьма слабое сопротивление. Фрэнсис вместе с другими обитателями Кобхема могла наблюдать одно из самых трагических событий в истории английского флота и рыдала от отчаяния, когда старый дом содрогался от пушечной стрельбы и когда до нее доходили рассказы – правдивые и вымышленные – об огромных потерях, которые несла Англия.
Фрэнсис совсем ничего не знала о том, чем занят в Дорсете ее муж, до тех самых пор, пока у нее в доме не появился капитан Джонсон – шкипер с одного из принадлежавших Ленноксу каперов, названного в ее честь «Фрэнсис», – который привез ей письмо и обнадеживающие сведения о нем.
Фрэнсис принимала гостя в большом зале, где капитан с жадностью поглощал наспех приготовленную для него еду.
– Крепитесь, Ваше Высочество, – говорил он ей с грубоватым участием. – Герцог здоров и командует самым лучшим экипажем, какой только может быть. Эти дьяволы застали нас врасплох – прекрасная штука, раз мы поверили в перемирие, – но скоро они свое получат. Хотя это нам и дорого будет стоить – и корабли, и люди, которые погибают вместе с ними.
– Можно построить новые корабли, – ответила ему Фрэнсис. – Другое дело – люди, все те люди, которые ничего не подозревали… Скажите, капитан Джонсон, вы действительно уверены, что мой супруг вне опасности? Если вы здесь для того, чтобы сообщить мне, что он… что с ним… Пожалуйста, не старайтесь скрыть, потому что вам это не удастся. Такие новости невозможно смягчить.
Грубоватый моряк Джонсон смотрел на Фрэнсис с удивлением и восхищением. Он никогда не видал раньше такой красивой и равнодушной к себе женщины. Она сидела напротив него за большим дубовым столом, поставив на него локти и положив подбородок на сцепленные ладони.
– На самом деле все обстоит совсем не так, – сказал он. – Герцог все время оставался на своем посту. Датские корабли, наверное, именно поэтому прошли мимо нас, и Дорсетское побережье не пострадало. Герцог больше тревожится о Вашем Высочестве – Кобхем ведь совсем близко, в пределах досягаемости пушек. Если бы враг высадился на берег, одному Богу известно, что могло бы произойти. Многим женщинам, – честно сказал он, – вряд ли удалось бы сохранить самообладание.
– Правда?! Я не принадлежу к их числу, – ответила Фрэнсис. – Хотя было очень много шума, и я волновалась за ту часть дома, которая еще не достроена. Она вполне могла рухнуть от сотрясения. Но ничего подобного не случилось, так что вы можете порадовать герцога. Но все-таки было ужасно видеть, как они входят в наши воды, а наши пушки молчат…
– Вам надо было где-нибудь спрятаться. Моя жена хоть и не трусиха, но спряталась бы в погребе.
– Никому из нас это даже не пришло в голову, – честно призналась Фрэнсис. – Мы все смотрели с холма, а мужчины ругались. Я никогда раньше, – она невольно рассмеялась, – никогда в своей жизни не слышала ничего похожего на то, что теперь слышу от наших строителей и Уоринга, садовника. Это было так здорово! Жаль только, что я все забыла!
Капитан Джонсон не мог не рассмеяться вместе с Фрэнсис.
– Мне выпала большая честь – сказать Его Высочеству, что его супруга – храбрейшая леди!
– Может быть, мне и понадобилась бы храбрость, если бы я задумалась о том, что происходит, – призналась Фрэнсис. – Но теперь уже все позади. Принц Руперт в Шепи занимается фортификационными сооружениями.
– И эти сухопутные моряки в Лондоне наконец побеспокоились и нашли десять тысяч фунтов, – сказал Джонсон.
– Наверное, в Шепи они очень плохо обеспечены, – с тревогой сказала Фрэнсис. – Я получила от принца письмо с просьбой прислать им оленью тушу. У них нет мяса. Я выполнила его просьбу и еще отправила провизию из наших собственных запасов. И в Дорсет тоже. И немного пороха, который был припасен у герцога. Наверное, сейчас уже все получено.
До отъезда капитана Фрэнсис поспешила написать Ленноксу письмо, которое он увез с собой: «О, мой дорогой, если бы моя любовь могла защитить Вас! Я самая счастливая женщина в мире, потому что любима Вами, мой дорогой супруг, и эта любовь – единственная радость моей жизни, и я скорее соглашусь умереть, чем потерять ее».
Спустя несколько дней после отъезда капитана Джонсона в военных действиях наступил перелом. Представители Англии на переговорах в Бреде – под впечатлением последних событий в своих внутренних водах – были готовы прийти к разумному соглашению, и Ковентри, посол Англии, прибыл из Голландии с проектом мирного договора.
Однако несмотря на эти события, Леннокс не смог сразу же уехать из Дорсета, хотя король уже отдал приказ отчеканить медали в связи с окончанием войны. Несмотря на то, что Фрэнсис утратила расположение короля, и в его присутствии никто не решался вспоминать о ней, хотя многим ее очень не хватало при Дворе, на медали было ее изображение в образе Британии, с гордостью наблюдающей за своими судами, плывущими в океане.
Фрэнсис очень скучала без мужа и занималась переустройством Кобхема, проявляя при этом такие способности, которые наверняка удивили бы всех ее друзей, включая и самого короля.
Она написала Ленноксу о том, что их спальня уже почти готова и покрашена, поскольку ей удалось найти маляра, о котором он говорил, хотя, писала она, найти рабочих в это время нелегко. Кроме того, она много времени уделяла саду, сама вникала в то, где и какие клумбы должны быть подготовлены, потому что надеялась выращивать на них розы.
Фрэнсис была занята с утра до вечера и очень часто, подгоняемая нетерпением, не ограничивалась только тем, что отдавала распоряжения, но многое делала и сама, показывая, как именно следует выполнить ту или иную работу. Миссис Харвест в ужасе наблюдала за ней, умоляя поберечь себя и не забывать про отдых, что было совсем не лишним, поскольку было известно, что Фрэнсис ждет ребенка.
Однако Фрэнсис, конечно, не могла отдыхать, когда кругом было столько дел, требовавших ее участия, и сбылись самые мрачные опасения миссис Харвест: однажды Фрэнсис упала на груду кирпичей, сваленных возле дома. Она растянулась во весь рост, поранила локоть и колени, и, когда ее унесли в дом, ей было очень плохо.
Примерно через час или немного позднее грум верхом помчался за доктором, но он ничем не смог помочь Фрэнсис, и к вечеру стало ясно, что ее желанию стать матерью пока не суждено осуществиться.
Поскольку всем казалось, что мысль о будущем ребенке не очень занимала Фрэнсис, окружающие были удивлены тем искренним отчаянием, с которым она восприняла случившееся и как плакала, уткнувшись в подушку.
– Перестаньте, перестаньте! Ваше Высочество, вы еще так молоды, у вас будет много детей! – успокаивала ее миссис Харвест, но Фрэнсис качала головой: она почему-то не верила в то, что сможет еще раз зачать ребенка. Предчувствие было таким сильным, что его можно было назвать уверенностью.
Старый добрый семейный доктор, более тонкий человек, чем многие его коллеги, отвел миссис Харвест в сторону.
– Ее Высочество совсем не такая сильная и здоровая, как кажется, – сказал он. – Она – мужественная и жизнерадостная женщина, и этим вводит в заблуждение себя и других. Но, по правде говоря, она слаба. Как можно быстрее пошлите за герцогом. Война закончилась, и, может быть, он сумеет приехать. И если у нее есть мать или другие родственницы постарше, было бы очень полезно, чтобы они побыли с ней сейчас.
Миссис Харвест знала, что мать Фрэнсис живет в Лондоне, ей даже казалось, что в Сомерсетхаус, и в то время, как слуга был послан верхом в Дорсет, к Ленноксу, семейный кучер отправился в Лондон. Через пару дней миссис Стюарт уже была возле постели дочери, и какими бы ни были их отношения в прежние дни, сейчас у Фрэнсис не было к матери никаких претензий, потому что миссис Стюарт относилась к ней с большой нежностью и не скрывала своих материнских чувств.
Вскоре после миссис Стюарт прибыл и Леннокс, который проделал неблизкий путь из Дорсета всего лишь с несколькими короткими остановками. Когда он обнял Фрэнсис, она услышала от него то, что ей говорила уже и мать, и домоправительница.
– То, что случилось, не такая уж редкость. Вам следует забыть обо всем и поправляться. Не сомневаюсь, что у нас будет много детей, мальчиков и девочек, а то, что случилось, – всего лишь маленькая неудача.
Сейчас, когда он вернулся невредимым и не скрывал своей любви к ней, Фрэнсис тоже начала верить в это. Как могла она быть печальной, когда закончилась их разлука, и как могла она сказать ему, что, вопреки всем словам врача, она не верит в то, что у них будут дети?! Они должны найти свое счастье друг в друге.
Глава 21
Сейчас, когда закончилась война с Францией и с Голландией, Карл и Генриетта-Анна смогли возобновить переписку, которая прервалась почти на два года. Вдовствующая королева приехала в Англию, пообещав дочери вернуться до наступления зимы, и именно от нее, а не от самой Фрэнсис, герцогиня Орлеанская узнала о замужестве своей подруги и о том, что король зол на нее.
Вдовствующая королева попыталась поговорить с сыном о Фрэнсис, но безуспешно. Зная о том, что между братом и сестрой существуют свои, особые, отношения, она написала дочери о том, что, может быть, ей стоит напомнить Карлу о своей дружбе с Фрэнсис. Генриетта-Анна так и поступила, но ответ Карла не оставлял никаких сомнений в том, что он не собирается считаться с просьбой сестры: «Уверяю Вас, – писал Карл, – что я очень огорчен тем, что не могу выполнить все Ваши желания. Особенно это касается герцогини Леннокс и Ричмонд, в случае с которой Вы можете посчитать меня злопамятным». Далее король писал о том, что Фрэнсис постоянно провоцировала его и жестоко обманула. Он всегда относился к ней с большой нежностью, но не может забыть той обиды, которую она нанесла ему.
Карл обычно легко прощал разных людей, кроме того, Екатерина считала, что он просто скучает по Фрэнсис как по веселому, жизнерадостному человеку, которому лучше, чем кому бы то ни было, всегда удавалось развлечь и рассмешить его. Скорее дерзкая, чем остроумная, она почти всегда находила смешное там же, где его видел и Карл, и этого ему очень не хватало. Может быть, именно эти качества Фрэнсис привлекали к ней короля больше, чем что бы то ни было другое? Веселые приятельские отношения без всяких обязательств, украшенные романтической влюбленностью?
Екатерина не могла объяснить, почему Карл, столь не разборчивый в связях, так откровенно скучает, томится без Фрэнсис, которая даже не успела стать его любовницей. Конечно, причина в том, что он был очарован, околдован ее жизнерадостным смехом, ее весельем, которому удавалось побеждать даже его мрачное настроение.
И королева пришла к выводу, что, если Фрэнсис вернется во дворец счастливой замужней женщиной, Карл, хоть ему и придется расстаться с мыслью обладать ею, все же сможет радоваться общению с ней. Если бы только нашелся такой человек, который смог бы его уговорить… Но Екатерина твердо знала, что время для этого еще не пришло.
Межу тем Генриетта и Фрэнсис возобновили переписку, и герцогиня Орлеанская высказала очень заманчивую мысль: поскольку Карл упрямится, а ремонт в Кобхемхолл, кажется, не имеет конца, почему бы Фрэнсис и Ленноксу не провести во Франции хотя бы зиму?
Помимо всех прочих титулов, Леннокс имел и полученный по наследству титул герцога Д'Обиньи, который был пожалован его предкам в пятнадцатом веке королем Франции Карлом Седьмым. Генриетта была уверена в том, что стоит ей только обсудить этот вопрос с Людовиком, как Леннокс станет владельцем Обиньи, что даст Фрэнсис возможность занять положение фрейлины при Дворе вдовствующей королевы или при ее собственном Дворе.
Леннокс и Фрэнсис отнеслись к подобной перспективе без всякого энтузиазма.
– Правда, однако, в том, – сказал Леннокс, – что как бы мы ни любили Кобхем, невозможно жить здесь безвыездно. Зима здесь покажется вам очень тоскливой.
– Меня не так пугает зима в Кобхеме, – ответила ему Фрэнсис, – как огорчает то, что нас не хотят видеть при Дворе. Сколько это может продолжаться? Что мы ему сделали? А вы, если вдруг снова начнется война… Вас немедленно оторвут от меня и пошлют служить ему. Как бы я ни любила Риетту и как бы ни была рада снова увидеть ее, я не хотела бы оказаться в изгнании во Франции, словно мы совершили какое-то преступление, о котором даже нельзя говорить. Кроме того, это не такое простое путешествие – из Кобхема во Францию и обратно. Доехать до Лондона гораздо проще.
– Я думал о Шотландии, просто, чтобы вы смогли сменить обстановку, – сказал Леннокс. – Ваши кузены, Блантиры, с удовольствием примут вас. К сожалению, в моем имении там живет моя сестра, и мне вряд ли удастся подыскать ей что-нибудь другое в качестве замены. А пожить какое-то время у них в гостях… она весьма придирчивая и сварливая особа, она старше меня на несколько лет. Я не уверен, что вам будет приятно с ней и с ее мужем О'Брайеном. Мне трудно даже сохранять с ними просто приличные отношения.
– Значит, мне будет еще труднее, – честно призналась Фрэнсис. – Когда я вспоминаю прошлое, – правда, тогда я совсем не думала об этом – мне казалось, что лишь немногие женщины относились ко мне хорошо. Но зато их мужья – всегда!
Леннокс рассмеялся.
– Думаю, что вас не слишком волновало, как к вам относились жены. Но даже и вы вынуждены будете признать, что О'Брайен – крепкий орешек, который не поддается женским чарам. Впрочем, если он вообще мужчина… Честно признаться, он и Кейт – малосимпатичная пара.
– Тогда давайте не приближаться к ним!
– Если бы у меня была хоть маленькая надежда на то, что вам удастся завоевать их симпатию, это было бы совсем не так плохо. Дело вот в чем, моя ненаглядная. Если нам не посчастливится иметь собственных детей, сына, единственное, что я смогу вам оставить – долю в Кобхеме и в шотландских землях.
– Перестаньте! – крикнула Фрэнсис, и ей показалось, что цветущий сад, по которому они гуляли, мгновенно потемнел. – Если вас не станет, ничто не будет иметь значения в моем одиночестве. Но зачем говорить об этом? Вы молоды и сильны. Мы вместе доживем до глубокой старости.
Она рассмеялась, и солнце снова осветило сад своим ярким светом.
– Я буду formidable старухой! Так и вижу себя: высокая, худая, с крючковатым носом, как у ведьмы!
Он стал потешаться над ней, пытаясь доказать, что нос уже почти такой, как она говорит.
– Раз уж лето кончается, нам лучше всего перебраться в Лондон. Ваша матушка будет рада, если мы поживем с ней в Сомерсетхаус. Кроме того, раз вдовствующая королева в Лондоне, значит, вы повидаетесь с Софии.
– Было бы прекрасно, – ответила Фрэнсис. – Королева Генриетта-Мария не будет обращать никакого внимания на неудовольствие Карла по поводу того, что она принимает нас. Она вообще никогда не страдает, если ссорится с ним. Мы сами сможем держать собственный Двор.
Так они и сделали, к большому неудовольствию Карла, который, узнав об их приезде, сказал, что Фрэнсис не имеет ни малейшего представления о том, как следует себя вести.
– Ни одна девушка не вела себя так и не обращалась с вами менее церемонно. Так, наверное, обращалась бы с вами ваша сестра, живи она в Англии, – заметила королева.
– Не совсем, как сестра, – возразил Карл, которому никак не хотелось признать, что Фрэнсис не поддалась влиянию его мужских чар, но поймал насмешливый взгляд Екатерины и застенчиво рассмеялся.
– Мужчины – тщеславные дураки. Я пытаюсь убедить себя в том, что эта кокетка влюбилась бы в меня, будь я холост.
– Ума не приложу, как она смогла избежать этого, несмотря на то, что вы женаты, – честно ответила ему Екатерина, и этот ответ не только позабавил, но и растрогал Карла.
– Я вовсе не Адонис, – ответил он.
– Адонис всего-навсего глупый мальчишка.
Карл рассмеялся и обнял королеву за плечи. Никто не понимал его лучше, и ни к кому он не был так привязан. Это ужасно жестоко, что ей не суждено было иметь детей, потому что дети могли изменить его. Впрочем, возможно, что это просто ему казалось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36