Он взглянул на меня с удивлением.
– Я тоже ее любил.
– Тогда почему?..
– Так получилось…
Мы шли к его лимузину, который был припаркован в роще около входа на кладбище. Начинался дождь с градом.
– Твоя сестра меня ненавидит.
– Разве тебе это не все равно?
Он не ответил.
– А мои чувства тебе тоже безразличны? – спросила я, вытирая глаза.
– В общем, да, – честно признался он. – Потому что ты никогда не была одним целым с нами. Ты отдалилась давным-давно.
Я остановилась и взяла его за руку, чтобы он не мог уйти.
– Отец, еще не поздно…
Он устало кивнул.
– Нет, это уже не по мне. Я слишком устал от ссор. Есть тысячи вещей, которые ты не в состоянии понять.
Он вытащил носовой платок и вытер глаза. И сразу постарел, осунулся. От возраста никуда не денешься.
– Отец… – начала я, но слезы мешали мне продолжать.
Он же больше не хотел ни о чем говорить.
– Бесполезно, – сказал он с кривой усмешкой. – Ни с кем из вас просто невозможно нормально разговаривать…
Потом он повернулся и пошел к машине, ссутулившись от незримой ноши. Около лимузина он остановился, несколько мгновений смотрел на меня издалека, а потом забрался внутрь. Я медленно подняла руку, чтобы помахать ему на прощание, но поздно – лимузин уже выезжал за кладбищенские ворота.
Еще кое-что удивительное происходило на протяжении всего этого дня. Помогая мне садиться или выходить из машины, поддерживая под локоть, когда я переступала через порог, всякий раз Ави с виноватой улыбкой спрашивал у меня:
– С тобой все в порядке?
Это было так необычно, что я не могла удержаться от улыбки. Ави, мой генерал, который обычно бросал меня под дождем около автомобиля и бежал сначала открывать свою дверцу или оставлял меня на тротуаре или в потоке машин посреди улицы, а сам переходил на другую сторону, предоставляя мне обходиться собственными силами, теперь Ави вдруг проникся необыкновенной заботой о моей безопасности и комфорте. Конечно, это совсем не значит, что он и раньше не проявлял обо мне заботы. Просто такого рода внимательность была ему совершенно не свойственна. Это было не в обычаях его страны. И я принимала его таким, какой он есть… Теперь с ним что-то случилось.
С кладбища мы возвращались вместе с Кларой, Стивеном, Куинси и Дэном. Ави так дрожал надо мной, что всякий раз, когда машину встряхивало на дорожной выбоине, он бережно меня обнимал. В конце концов Куинси не выдержала.
– Вы так суетитесь над ней, что можно подумать, она беременна, – воскликнула Куинси.
Все слегка покраснели и ждали, что я начну возражать.
– Именно так, – сказала я, помолчав. Потрясенная Клара ударилась в слезы и счастливо закудахтала.
– О, Мэгги, – тараторила она, – ты должна была мне сказать. Почему я об этом не знала?
– У нас были другие заботы, – сказала я с иронией.
– Я так счастлива, – пробормотала она, обнимая меня.
– Это еще почему? – рассмеялась я.
– Да потому что ты будешь нормальной женщиной, как все мы! – воскликнула она, но тут же смущенно прикусила язык.
И совершенно напрасно. В ее словах была доля правды.
– И когда же? – поинтересовалась Куинси, прижимаясь щекой к моей щеке.
– В августе.
Дэн пожал Ави руку, а Стивен похлопал его по спине. Можно подумать, что между этими мужчинами появилось что-то общее из-за того, что один из них сделал меня беременной.
Оказавшись в центре всеобщего веселья, я совсем растерялась, Ави, однако, нисколько не смутился. Он прекрасно себя держал: отвечал на вопросы, улыбался и обнимал меня всю дорогу, пока мы ехали в город. В конце поездки каждый успел шепнуть мне на ухо, что Ави производит самое замечательное впечатление: он обаятелен, добр, красив, а главное, влюблен в меня до сумасшествия.
Впрочем, все эти мнения были для меня не такой уж новостью. Но я начала осознавать, что более не властна над своими чувствами и уже ничего не могу изменить. Я его любила, я ему принадлежала… Словом, мы были одним целым.
Мы вернулись в нашу квартиру. И это было теперь так естественно говорить о квартире, что она «наша», а о себе самой, вместо «я», говорить «мы»… Как только мы вошли, телефон стал звонить не переставая. Звонили самые разные люди и по самым разным делам. Одни, чтобы выразить сочувствие. Другие – различные официальные лица Израиля и Соединенных Штатов – чтобы обсудить неотложные политические вопросы, в связи с запланированными в Вашингтоне встречами.
Грэйсон прозвонился между израильским премьером и американским помощником госсекретаря.
– Мэгги, – тепло произнес он, – я никогда не хожу на похороны с тех пор, как умерла моя мать, но я хочу, чтобы ты знала, что я с тобой и, если потребуюсь, весь в твоем распоряжении, днем или ночью. И не беспокойся насчет контракта.
Через некоторое время у нас с Ави разгорелся спор. Впрочем, Ави настаивал, что это никакой не спор, а просто разный взгляд на вещи, – что-то вроде дискуссии. Или, по крайней мере, взаимное недопонимание по причине языкового барьера.
– Кто последний будет отводить свои войска? – спросила я, перемалывая кофе.
– Американцы требуют одностороннего вывода воинских частей из Ливана, – объяснил Ави, доставая чашки и блюдца.
– И что же теперь? – не унималась я.
– Легких решений не предвидится, – сказал он, передавая мне молоко. – А что сказал Даниэль Грэйсон?
– О, он очень мил. Просто хотел, чтобы я знала, что он со мной и что я могу не беспокоиться о контракте.
Ави поставил чашку и, встав из-за стола, подошел ко мне.
– Мэгги, – сказал он с нежностью, – я хочу, чтобы теперь ты была очень осторожна. Из-за ребенка.
– Что ты имеешь в виду?
Он тихонько коснулся моей щеки.
– Тебе тридцать четыре года, а в этом возрасте рожать не так легко, как в двадцать. Я хочу, чтобы ты поберегла себя, пока он не родится, и не появлялась в зонах вооруженных конфликтов.
Спору нет, в моей жизни многое переменилось, но еще не было случая, чтобы моя работа становилась объектом обсуждения. Да еще чтобы я учитывала чье-то мнение.
Я понимала, какого ответа ожидает от меня Ави, но я не была готова дать ему этот ответ. Я лишь взглянула на него и улыбнулась. А он добавил:
– Я люблю тебя и не хочу, чтобы что-то случилось…
Однако он и не ждал, что я быстро капитулирую, понимая, что эта беременность – необычное и новое дело для нас обоих.
– Так вот, – продолжал он прерванный разговор, – американцы не воспринимают всерьез близость Советов, во всяком случае не хотят занимать жесткую позицию.
Я с трудом удержалась, чтобы не улыбнуться. Он поцеловал меня в шею.
– Ассад никогда не пойдет на переговоры с Израилем.
– Займись со мной любовью, – прошептала я.
– Это не предмет для торговли, – спокойно сказал он.
Израильская позиция в вопросе о компромиссе была до того прозрачна для меня, что я вполне могла бы сама отправиться на переговоры в Вашингтон. Я бы показала себя в этом деле лучше, чем любая шишка из американского правительства.
Ави взял меня за подбородок и заглянул прямо в глаза.
– Я хочу, чтобы ты обещала мне быть осторожной и близко не подходить к зонам вооруженных конфликтов.
– Я тебя понимаю, но не могу этого обещать, – ответила я.
Ави прижал меня к холодильнику, и мои губы почти касались его губ.
– Постарайся как-то к этому приспособиться, привыкнуть, – сказал он. – Я тоже попытаюсь.
– Но как? – спросила я, выскальзывая от него. – Вот ты смог бы перестать заниматься тем, чем занимаешься?
Это был классический пример израильской наступательной тактики: смешать все карты, воспользоваться любым оружием, какое только окажется под рукой, притвориться, что идешь на компромисс, а потом еще и переложить всю вину на противника… Ответ Ави был вполне гладким и предсказуемым.
– Для меня это не работа, – сказал он. – Это вопрос выживания. Постоянная обязанность.
Что бы вы ответили на моем месте мужчине, который исподволь готовит вас к тому, чтобы вы отказались от всего, во что вы верили?
– Я люблю тебя, – ответила я и позволила увлечь себя в спальню.
Ну а в спальне какие дискуссии? Нет возможности сосредоточиться на деталях… Он начал целовать меня, и наша одежда оказалась на полу, а сами мы – в постели на прохладных простынях. И я хорошо помню, как нежен он был. Как осторожно двигался. Я сказала ему:
– Ты так боишься сделать мне больно…
– Я люблю тебя, – ответил он, припадая щекой к моей груди, – и не хочу, чтобы с тобой что-то случилось. – И потом еще добавил:
– Я буду всегда любить тебя.
На этом дискуссия закончилась. Никаких обещаний дано не было. За исключением самого расплывчатого – вечно принадлежать моему Ави. В конце концов, то, что он чувствовал, было так естественно, и если бы я была более благоразумной, то могла бы облегчить жизнь нам обоим. Но мы впервые в своей жизни ждали ребенка, и одному из нас приходилось уступать другому. Кончилось тем, что я просто расплакалась, а почему – и сама не понимала. Может быть, я просто подумала о родительнице. Ави осушил губами мои слезы и запретил мне вообще разговаривать, поскольку все равно невозможно было сосредоточиться – ни на деталях, ни на общих вопросах, – он снова и снова целовал меня, а потом мы занимались любовью, как в последний раз – бурно и страстно.
– Я люблю тебя, – прошептала я, переводя дыхание.
– Обещай мне, – попросил он, целуя меня. Но я все еще не была к этому готова.
Новый, 1983 год мы встречали в маленьком ресторане на Бликер-стрит. Мы оба были в джинсах, толстых свитерах, лыжных куртках и теплых сапогах. На улице было мрачно и холодно. Ави вполне вписался в бесшабашную атмосферу Гринвич Вилледж. Только перед тем, как заказать вино, полез в карман и достал специальную памятку, в которой на еврейском подробно объяснялось, какой сорт вина урожая какого года наиболее удачен. Меня это нисколько не беспокоило, но я с удивлением наблюдала, как, покусывая нижнюю губу, он дотошно изучает эту свою шпаргалку.
– Наверное, мне не следовало этого делать? – пробормотал он, поднимая на меня глаза. – Здесь это кажется смешным, да?
А мне просто хотелось обнять его, потому что он казался мне таким беспомощным, таким неуверенным в житейских делах. Пламя свечи на нашем столе слегка колебалось, и на его симпатичном лице дрожали тени.
– Всегда делай то, что считаешь нужным, – сказала я и, помолчав, добавила:
– Даже если хочешь взять с меня слово не появляться в зонах вооруженных конфликтов. – Я улыбнулась. – Ты был совершенно прав, а я поступила глупо, все усложняя. Для меня нет ничего важнее, чем ты и наш ребенок.
У него на глазах появились слезы, и он не мог вымолвить ни слова. Вместо этого он снова занялся карточкой вин и, когда подошел официант, заказал вино с таким чудным названием, какого я в жизни не слыхала. А когда бутылка была откупорена и вино налито в наши бокалы, Ави, откинувшийся на своем стуле, притворился, что весь поглощен дегустацией вина и ни о чем другом не думает.
На протяжении ужина он менялся, и я видела перед собой нескольких разных людей. Однако ближе всего был мне тот, кем он, по сути, и оставался – маленький мальчик, который однажды глухой зимней ночью покинул Россию. Фальшивые документы отец запрятал во внутренний карман своего длиннополого черного пальто. Мать очень спешила. Маленький мальчик едва поспевал за ней, спотыкаясь и падая. Наконец они погрузились в поезд, который перевез их через австрийскую границу… Мне до боли хотелось защитить его, слиться с ним, сделать так, чтобы его воспоминания стали моими воспоминаниями. Но он менялся слишком быстро. Выражение его лица менялось на протяжении нескольких минут. Его глаза сияли, а на губах появлялась чуть заметная улыбка, когда он переплетал свои пальцы с моими… Наш ребенок будет в полной безопасности. Он не будет знать тех ужасов, которые пришлось пережить его отцу. Ави размышлял о будущем сына. Он уже чувствовал всю ответственность за него, какую мог чувствовать только отец. Роды должны проходить естественным образом. Необходимы разве что несколько легких сечений. Ави снова затрагивал самые острые практические проблемы нашей будущей жизни.
– Иногда я за нас немного боюсь, – признался он откровенно. – Слишком много безумия мне пришлось повидать в жизни. Больше я не хочу испытывать судьбу. По крайней мере, не теперь.
– А каково будет мне всякий раз, когда ты должен будешь уехать?
– Что ж, ты, конечно, будешь волноваться, но верить в то, что я очень осторожен и хорошо знаю свое дело.
– А все это безумие вокруг? Разве можно все предусмотреть, от всего защититься?
Он пристально посмотрел на меня, потом нежно погладил по щеке. А потом поцеловал.
– Конечно, нет, любимая. Ты слишком много знаешь, и мне будет нелегко тебе лгать.
Я содрогнулась от ужаса.
– Что ты хочешь этим сказать?
Выражение его лица снова изменилось. Передо мной израильский генерал. Губы плотно сжаты, глаза прищурены, а когда он начинает говорить, его тон резок.
– Мэгги, – произнес он, – я хочу рассказать тебе о том, что меня беспокоит…
Я внимательно посмотрела на него, вспоминая о том, какое у него крепкое тело, какие сильные волосатые руки. Он был моим и только моим.
– Я о тех шестерых солдатах, которых захватили в плен в зоне безопасности почти восемь месяцев назад. Они патрулировали участок вокруг поста ООН. Мы даже не предполагали, что такое может случиться. Словом, просчитались… Троим террористам удалось проникнуть в зону и обезоружить солдат… И вот теперь они отказываются подчиняться Женевской конвенции. Ты понимаешь, что я хочу сказать?
– Не совсем… – проговорила я, хотя очень хорошо все понимала.
– Они не признают никаких международных законов. Ливан превратился в рынок, где торгуют заложниками.
Я даже повторила про себя последние его слова, но у меня не хватало духа признаться себе, что за ними стоит.
– Возможно, – сказал Ави, – заложников удастся освободить в результате торга… Этот вопрос мы и приехали обсуждать в Вашингтон. Но это только начало.
– Начало чего? – рискнула поинтересоваться я.
– Начало войны другого рода.
В эту ночь мы медленно шли домой. Мы то и дело останавливались, чтобы заглянуть в празднично освещенные окна, – только бы отвлечься от мрачных перспектив.
Снег кружил в свете фонарей. Улицы Гринвич Вилледж были почти пусты. Лишь изредка нас обгоняли веселые компании, которые хором поздравляли нас с Новым годом. В этот момент меня поразило, как мы, американцы, далеки и изолированы от того, что принято называть «Меккой революций». Но это ложная безопасность и изолированность. Все, что происходит там, неизбежно отзовется здесь. Даже если большинство людей не имеет об этом никакого понятия.
– Воевать должны только те, кто затевает войны, – сказала я. – Всех остальных война не должна касаться.
Он остановился и обнял меня.
– Пусть воюют в каком-нибудь специально обозначенном месте, где никогда не бывает солнца, – добавил он.
– Мне страшно, – прошептала я.
– С Новым годом, малыш, – нежно сказал Ави, когда мы были уже в постели.
Вообще-то, было не очень понятно, к кому именно он обращается. Однако я ответила за нас обоих – и за себя и за своего будущего ребенка:
– С Новым годом, Ави! С Новым счастьем! Этой ночью нам обоим снился один и тот же сон, и никто из нас не чувствовал себя спокойно… А когда среди ночи зазвонил телефон, лишь подтвердились все наши опасения. Ситуация действительно становилась критической.
Первый день нового года выдался особенно напряженным. То и дело в моей памяти возникало лицо родительницы, и из моих глаз лились слезы.
– Почему? – мучил меня все тот же вопрос. – Почему это случилось?
Даже Ави Герцог, который всегда и всему мог дать рациональное объяснение, не был на этот раз способен выдвинуть сколько-нибудь удовлетворительные причины. Точно так же он вдруг отчаялся дать удовлетворительный ответ на вопрос, почему в Ливане началась бессмысленная эскалация террористической активности. Казалось, все договорились друг с другом, и война окончена, но вдруг палестинцы, израильтяне, сирийцы и ливанцы словно забыли об этом. Все договоренности о прекращении огня были снова сорваны, и стали сбываться предчувствия Ави, что грядет война иного рода…
Свернувшись калачиком около Ави, я лежала в постели, а он пытался дозвониться в Тель-Авив до министра обороны.
– Скажи, есть надежда, что вам удастся добиться мирного решения и заключить в Вашингтоне соглашение? – спросила я.
Он мог бы не отвечать. По его глазам я поняла, что, если и узнаю, как обстоит дело, мне не станет от этого легче.
– Да, – наконец произнес он, – возможно, мы достигнем соглашения. Вот только примут ли его люди из Хисбаллах и другие экстремистские фракции? Они непредсказуемы…
Телефонные звонки не прекращались. Ави сидел у телефона всю ночь. У меня же началось то, что принято, хотя и не совсем правильно, называть приступами «утренней тошноты».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44