Ави прилетает в Нью-Йорк завтра и, стало быть, уже опоздал на один день. Он никогда не увидит родительницы, и эта мысль повергает меня в отчаяние, и я начинаю плакать.
Клара обнимает меня.
– Постарайся взять себя в руки, – шепчет она. Офицер Горти – весьма приятный мужчина. Так же как и офицер Рамбусто.
– Ваш лечащий врач может отослать по почте свидетельство о смерти. Я уверен, он знает, как это делается. Что касается меня, то в своем протоколе я отмечу, что смерть наступила от сердечного приступа.
– Спасибо, – бормочу я и всхлипываю.
– Мы вам так благодарны, – говорит Клара дрожащим голосом.
– Теперь мы уедем. Если, конечно, мы вам больше не нужны, – говорит офицер Горти.
– Нет, нет, – отвечаю я, – мы справимся сами. Еще раз большое спасибо.
– Я вас провожу, – говорит Клара.
Она всегда безупречно радушна. Джонези выходит следом за ней.
Когда они возвращаются, я вижу, что Клара похожа на разъяренную волчицу: ноздри раздуваются, а глаза свирепо блестят.
– Джонези рассказала мне о Лоретте, – заявляет она.
– Ты удивлена?
– Не слишком. Меня бесит, что у него хватило совести привести ее в дом мамы. Он пренебрег элементарной чистоплотностью. Ее убила его страсть к женщинам, и я никогда ему этого не прощу.
– Правильно, – твердо кивает Джонези. – Он был таким с самого начала, даже когда вы были совсем маленькими.
Видно, такая наша судьба.
– Неужели все прошлые несчастья имели одну и ту же причину? – восклицаю я. – И тот случай после морского праздника, и та ужасная сцена в больнице?..
Клара с беспокойством смотрит на меня.
– Мэгги, ты совсем зеленая!
– Может, в довершение всех бед я еще и грипп схватила… – предполагаю я. – Так ты говоришь, он был таким даже, когда мы были совсем маленькими? – спрашиваю я у Джонези.
– Каким таким?
– Ну, волочился за женщинами.
– Еще бы, – говорит Джонези. – Сколько я его помню.
Клара опять плачет.
– Я никогда ему этого не прощу!
– Клара! – Я бросаюсь к ней.
– Лучше позвони доктору Менделю, – всхлипывает она. – А я позвоню Стивену.
Но, прежде чем я успеваю уйти, она хватает меня за руку.
– Ах, Мэгги, – плачет она, – что же нам теперь делать?
«Что же нам теперь делать?» Непростой вопрос, скажем прямо. Наверно, на него можно ответить по-разному. Однако в данный момент я пытаюсь сосредоточиться на практической стороне вопроса, поскольку мы действительно оказались в довольно необычной ситуации. А именно, родительница лежит в своей постели, и в этом, собственно, еще нет ничего необычного, несмотря на то, что сейчас два часа дня, и необычность ситуации заключается лишь в том, что сегодня она умерла. В моей профессии мне приходится сталкиваться с мрачными сторонами жизни, и это неизбежно учит меня реагировать на подобные ситуации так, как должен на них реагировать цивилизованный человек. Другими словами, я отдаю себе отчет в том, что худшее еще впереди. И совершенно бессмысленно и бесполезно объяснять Кларе, что продолжение этого кошмара еще более ужасно, чем его начало. Поэтому на ее вопрос я отвечаю следующей сентенцией.
– Мы должны постараться держать себя в руках и все это преодолеть…
– Мэгги, – говорит Клара, наморщив лоб, – мы кое о чем забыли…
– О чем?
– Кто-то должен сообщить обо всем отцу. Тебе не кажется?
Нет ничего удивительного в том, что никто из нас до сих пор не побеспокоился это сделать. Более того, ни я, ни Клара не испытывали особого желания взять это на себя.
Клара находит Стивена в отделении психиатрии нью-йоркского госпиталя. Сначала он лишается дара речи, но быстро справляется с эмоциями, и первый его вопрос о том, как себя чувствуем мы.
– Очень мило с его стороны, – ворчит Клара. – Он такой заботливый, – с иронией добавляет она.
– Ты за что-то рассердилась на него, когда вы были в отпуске?
– Я от него снова забеременела. Разве это не дурость?
– Разве ты не хотела еще ребенка?
– Конечно, нет, – говорит Клара довольно убедительно. – Я мечтала, что дети пойдут в школу, а я смогу чем-нибудь заняться… Впрочем, работа меня пугает. В конце концов, зачем искать какую-то работу, если я и с этой прекрасно справляюсь?
– Но, может быть, попробовать это как-то совместить? Я имею в виду быть матерью и чем-то еще заниматься в жизни…
Клара с любопытством смотрит на меня.
– А что, для тебя это тоже стало актуальным?
– Возможно, – говорю я и опускаю глаза.
– Ну, женщины, которые заводят детей после тридцати, как правило вполне удачно совмещают работу и материнство. К тому же у них всегда есть выбор.
Доктор Мендель также потрясен новостями. Он заверяет меня, что приедет через полчаса.
– Он чуть не зарыдал прямо в трубку, – говорю я. – Никогда бы не подумала, что он на это способен.
– Почему же, ведь он знал ее столько лет! – возражает Клара.
– Это так, но он всегда был таким сдержанным.
– А что он сказал?
– В том-то и дело, что он почти не мог говорить. Он только пробормотал что-то насчет того, что Лоретте придется отменить на сегодня прием всех пациентов.
– Какой еще Лоретте?! – восклицает Клара, прищуриваясь.
– Его медсестре, – пожимаю плечами я. Мне и в голову не пришло об этом подумать. Через полчаса доктор Хайман Мендель появляется. На его постоянно загорелом лице скорбное выражение. Он как всегда безукоризненно одет: бежевый твидовый пиджак спортивного покроя, темные брюки, шерстяное полупальто. Когда-то он и родитель жили по соседству, вместе росли. Затем Мендель долгое время пребывал в городе Лондоне, где обзавелся птичьим английским акцентом, склонностью к употреблению пива в теплом виде, а также удивительной преданностью монархии. Старина Хай был запотомственным ходоком и закоренелым холостяком. Это он заявил однажды, что, пока мужчина не женат он молод.
Он никогда не внушал нам особенной любви, а потому мы обычно отклоняли приглашения на загородные уик-энды, если туда собирался и он.
Клара и я презирали его манеру называть родительницу Верунчиком, а также его притворство, когда он усердно пытался доказать, что в «Тайме» его интересуют исключительно разделы по искусству и досугу. А еще мы презирали то, как он изображал из себя Арамиса и без конца говорил о членах королевской семьи, причем таким тоном как будто все они были его близкими знакомыми.
Как бы там ни было, между нами всегда сохранялась негласная договоренность внешне поддерживать вежливые и дружеские отношения. Несмотря ни на что, он смиренно принимал наш образ мыслей. Он был бесконечно предан родительнице, а потому стремился сколько возможно облегчить наше теперешнее бремя.
– Клара, Мэгги, – говорит он тоном принца Филиппа, – я совершенно опустошен.
Несмотря на свой дурацкий светский тон и обычную аффектацию, он плачет настоящими слезами.
– Спасибо, – говорю я.
– Вы так добры, что приехали, – добавляет Клара.
– Где она?
– Там, – говорит Клара и отступает, давая ему дорогу.
Он отдает мне свое полупальто и только после этого входит в спальню.
Клара, очевидно, тоже в недоумении от его тона. Она пожимает плечами и качает головой. Вдруг раздается протяжный вой, который сменяется завываниями, которые, в свою очередь, сменяются обильными всхлипами.
– Может быть, ему нужна помощь, – говорю я.
– Я не могу туда идти, Мэгги, – бормочет Клара. – Иди ты.
– С тобой все в порядке, Хай? – спрашиваю я, становясь около него.
– Какой ужас! Мы только вчера с ней разговаривали…
Я киваю и наблюдаю за тем, как он ее раздевает и осторожно прикладывает свой блестящий фонендоскоп к ее груди, а также пробует двумя пальцами пульс на ее сонной артерии.
– Боюсь, что она скончалась, – говорит он и снова заливается слезами.
Блестящий диагноз, ничего не скажешь.
– Вы так расстроены, может быть, нам… – начинаю я, но он меня прерывает и, махнув рукой, говорит:
– Нет, нет. Все в порядке. – Он всхлипывает – Просто она так посинела…
Если честно, то мы все посинели.
– Почему бы не составить свидетельство о смерти в соседней комнате? – предлагаю я.
Совершенно ясно, что и эта простая письменная формальность сейчас ему не по силам. Роняя авторучку, он закрывает лицо руками и снова рыдает.
– Мне так жаль. Пожалуй, нам действительно лучше выйти.
И он, не оглядываясь, выскакивает из спальни. В гостиной он тут же направляется к коллекции спиртных напитков, которая размещена в шкафчике около окна. Клара пристально наблюдает, как он наливает в стакан сначала изрядное количество шерри, а затем впечатляющую дозу бренди.
– Полицейский зафиксировал это в своем протоколе как сердечный приступ, – смущенно сообщает Клара.
– Как мило с его стороны, – бубнит Мендель. – У нее для этого действительно достаточно причин.
Непонятно, почему он говорит о родительнице в настоящем времени.
– Хотите я позвоню в «Ридженс»? – спрашивает он.
После того как он принял шерри-бренди, он стал выглядеть куда как бодрее.
«Ридженс» – это похоронная контора, расположенная по соседству. Она затесалась среди обычных мирских заведений. «Гристед» предлагает продукты бакалеи. В мясной лавке Ирвинга каждый вторник закупаются отбивные с косточкой. Булочная «Антония» славится шоколадными деликатесами, а также сырными пирожными с малым содержанием холестерина. В химчистке «Делюкс» можно задешево привести в порядок загаженные после шумного застолья скатерти и занавески. В прачечной «Сайгон», в которой трудятся два брата вьетнамца, до сих пор одетые в форменки американского ВМФ, стираются рубашки родителя. Из цветочного магазина, который содержит симпатичный грек с таким же симпатичным сыном, в квартиру Саммерсов регулярно доставляются свежие цветы. При воспоминании обо всех этих заведениях настроение поднимается. Совсем иную реакцию вызывает упоминание о «Ридженс». Всем, кто живет в этом районе, хорошо известно, что рано или поздно их бренными телами займется эта самая погребальная контора…
– Если вы позвоните им, Хай, – говорю я, – вы нас очень обяжете.
– Кроме того, – добавляет Клара, взяв меня за руку, – нам нужно в ванную комнату.
Мендель окидывает нас своим странным взглядом и снимает трубку.
Мы снова превращаемся в девочек-подростков, которые включали в ванной воду, чтобы шепотом посекретничать.
– Как ты думаешь, почему он так потрясен? – спрашивает Клара, усевшись на сиденье унитаза. – Ты думаешь, ему известно про Лоретту?
– Не знаю, – отвечаю я, прислонившись к раковине. – Я только удивляюсь, что мы вообще еще способны о чем-то говорить.
Клара откидывает с лица несколько прядей, и ее голубые глаза опять наполняются слезами.
– Я знала, что рано или поздно это случится. Я была в этом уверена.
– Как ты можешь так говорить?
– Просто это правда, – вздыхает она. – Тебя не было здесь все эти годы, и ты не видела, как она постепенно сходила с ума.
– Ты на меня злишься.
– Вовсе нет, – устало говорит она. – Ничего я не злюсь. Но тогда, пожалуй, злилась. Ты совсем ее бросила и занялась собой. А она мне звонила каждый божий день в семь часов утра и принималась плакать и жаловаться на отца. Не знаю, как все это воспринимал Стивен. К нему она была особенно придирчива и несправедлива. С ней было так трудно общаться. А ведь на мне были дети, машина, дом и Стивен. И так слишком много…
– Почему же ты никогда не позвонила мне, не попросила помочь?
Клара смеется.
– А как бы я это сделала? Я вообще не представляла, где тебя искать.
– Ты всегда могла застать меня в редакции.
– Ну да, конечно. И попросить передать тебе записку, когда ты вернешься с какой-нибудь очередной конференции исламистов в Северном Йемене. Брось, Мэгги! На тебя нельзя было рассчитывать.
– Вот видишь, ты злишься на меня и не хочешь в этом признаться.
Она поднимает руки.
– О'кей! Я на тебя злюсь. Разве от этого что-нибудь меняется? – Она качает головой. – Ужаснее всего то, что я гораздо больше злюсь на саму себя. Я была такая дура…
– Почему ты так говоришь?
– Да потому, что я всегда стремилась, чтобы всем было хорошо, и отдавала ради этого всю свою жизнь.
Меня задевают ее слова.
– А я, значит, не стремилась? Так?
Однако моя обида ее отнюдь не останавливает.
– О нет, Мэгги, конечно, ты стремилась. Ты изо всех сил стремилась делать то, что тебе нравилось, и тебе было абсолютно наплевать, что твоя сестра должна все это расхлебывать одна.
– А тебе, конечно, было так трудно, хотя бы один раз сказать мне о том, что у вас происходит. Ведь я звонила домой очень часто и всегда спрашивала у тебя, как дела, как мама, как дети. И ты всегда отвечала, что все прекрасно. Ты как будто специально отстранялась от меня!
– А мы никогда и не были близки, – неопределенно замечает она. – Поэтому так все и было… А может быть, мне казалось, что ты такая сильная, что заберешь себе все, а мне не останется… – Она умолкает.
– А тебе не останется ничего? – мягко говорю я. – Ты так думала?
И Клара и я улыбаемся. И обе – с иронией.
– Ты же знаешь, они тебя любили, – словно упрекает она меня.
– Да что ты, – фыркаю я.
Разве они вообще любили меня когда-нибудь?
– Ничего подобного, – говорю я. – Что бы ни случалось, во всем всегда была виновата Мэгги. Даже если они ловили тебя с поличным, все равно ухитрялись переложить вину на меня, заявляя, что я дурно на тебя повлияла.
На лице Клары появляется холодное выражение.
– А почему я должна тебя жалеть? – тихо говорит она. – Я хочу сказать, с какой стати я должна это делать, когда ты достигла всего, что хотела?
– Ты и за это злишься на меня?
Воцаряется напряженная тишина. Так всегда бывает, когда мы касаемся этого предмета. И всякий раз мы обе опасаемся того, как бы не зайти слишком далеко. Мы боимся продолжать. Боимся чувства враждебности, которое может поселиться в нас. В конце концов мы принимаемся упорно глядеть друг другу в глаза – кто кого пересмотрит, и пытаемся вернуться к исходной точке нашего разговора.
Клара подходит к раковине и ополаскивает лицо водой. Она смотрится в зеркало, а потом переводит взгляд на меня.
– Мне кажется, не очень-то справедливо обвинять тебя, – говорит она. – Наверно, я не должна тебе завидовать. От этого все воспринимается в искаженном свете.
– Почему? Как ты можешь мне завидовать? Ведь у тебя были те же возможности, что и у меня. Просто ты выбрала для себя другое.
– Мне кажется, – медленно произносит она, – что чем большего успеха ты добивалась, тем меньше у меня этих возможностей оставалось. А потом я вообще забыла о том, что они у меня когда-то были…
Я пытаюсь подобрать слова, которые бы разубедили ее. Мне хочется, чтобы она взглянула на вещи объективно.
Однако наши отношения никогда не были простыми. Почему же это должно измениться сейчас?
– Но, Клара, ведь ты можешь заниматься какими-то другими вещами. Кроме того, у тебя есть семья. А на мою долю достались страдания, о которых ты и понятия не имеешь.
– Ты о чем?
– Об одиночестве.
Клара обнимает меня.
– Как можно страдать от одиночества, когда тебя окружает столько людей? – говорит она.
– Мне нужна сестра, – говорю я.
Она так протяжно вздыхает, словно ей приходится признаться в чем-то неизбежном.
– Мне тоже.
В этот момент раздается стук в дверь.
– Кто там? – кричит Клара.
– Это я, Стивен.
Она открывает дверь и бросается в объятия мужа.
– Как я рада, что ты здесь!
Она приподнимает голову от его плеча и встречается со мной взглядом. В этот миг мы обе понимаем как относительны все наши радости и печали.
Стивен в смущении смотрит на нас. Наши лица заплаканы, волосы растрепаны. Он не понимает что к чему. Ему всегда не хватало воображения.
– Ты больна, Клара, или просто потрясена? Она смотрит на меня.
– Просто потрясена. А ванна всегда была нашим укромным местечком. Правда, Мэгги?
Стивен не готов к такой постановке вопроса и чувствует себя лишним.
– А ты как, Мэгги? Держишься?
– Держусь, – отвечаю я и тоже ополаскиваю лицо прохладной водой.
Клара все еще находится в объятиях супруга. В этом положении она кажется особенно хрупкой и маленькой.
– Мендель вызвал «Ридженс»? – спрашивает она, отодвигаясь от него.
– Он совсем плох. Пришлось звонить мне. Они просят, чтобы пришел кто-нибудь из членов семьи и сделал все необходимые распоряжения. Хотите, я этим займусь?
– Нет, мы сами, – отвечаем мы с Кларой в один голос.
Я нервно скрещиваю руки на груди, чувствуя, что теряю над собой контроль. Я вдруг чувствую себя такой уставшей и такой замотанной, что, кажется проспала бы целую вечность.
– Но кое-что ты бы мог сделать, – говорю я.
– Что такое?
– Позвони родителю и расскажи ему, что случилось.
Стивен удивлен.
– А разве еще никто этого не сделал? Разве он до сих пор не знает?
Клара отрицательно качает головой.
– Мы были слишком расстроены.
Стивен смотрит на меня и задумчиво потирает подбородок.
– Значит, ты этого не сделала, – говорит он таким тоном, словно никак не ожидал от меня такого поведения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Клара обнимает меня.
– Постарайся взять себя в руки, – шепчет она. Офицер Горти – весьма приятный мужчина. Так же как и офицер Рамбусто.
– Ваш лечащий врач может отослать по почте свидетельство о смерти. Я уверен, он знает, как это делается. Что касается меня, то в своем протоколе я отмечу, что смерть наступила от сердечного приступа.
– Спасибо, – бормочу я и всхлипываю.
– Мы вам так благодарны, – говорит Клара дрожащим голосом.
– Теперь мы уедем. Если, конечно, мы вам больше не нужны, – говорит офицер Горти.
– Нет, нет, – отвечаю я, – мы справимся сами. Еще раз большое спасибо.
– Я вас провожу, – говорит Клара.
Она всегда безупречно радушна. Джонези выходит следом за ней.
Когда они возвращаются, я вижу, что Клара похожа на разъяренную волчицу: ноздри раздуваются, а глаза свирепо блестят.
– Джонези рассказала мне о Лоретте, – заявляет она.
– Ты удивлена?
– Не слишком. Меня бесит, что у него хватило совести привести ее в дом мамы. Он пренебрег элементарной чистоплотностью. Ее убила его страсть к женщинам, и я никогда ему этого не прощу.
– Правильно, – твердо кивает Джонези. – Он был таким с самого начала, даже когда вы были совсем маленькими.
Видно, такая наша судьба.
– Неужели все прошлые несчастья имели одну и ту же причину? – восклицаю я. – И тот случай после морского праздника, и та ужасная сцена в больнице?..
Клара с беспокойством смотрит на меня.
– Мэгги, ты совсем зеленая!
– Может, в довершение всех бед я еще и грипп схватила… – предполагаю я. – Так ты говоришь, он был таким даже, когда мы были совсем маленькими? – спрашиваю я у Джонези.
– Каким таким?
– Ну, волочился за женщинами.
– Еще бы, – говорит Джонези. – Сколько я его помню.
Клара опять плачет.
– Я никогда ему этого не прощу!
– Клара! – Я бросаюсь к ней.
– Лучше позвони доктору Менделю, – всхлипывает она. – А я позвоню Стивену.
Но, прежде чем я успеваю уйти, она хватает меня за руку.
– Ах, Мэгги, – плачет она, – что же нам теперь делать?
«Что же нам теперь делать?» Непростой вопрос, скажем прямо. Наверно, на него можно ответить по-разному. Однако в данный момент я пытаюсь сосредоточиться на практической стороне вопроса, поскольку мы действительно оказались в довольно необычной ситуации. А именно, родительница лежит в своей постели, и в этом, собственно, еще нет ничего необычного, несмотря на то, что сейчас два часа дня, и необычность ситуации заключается лишь в том, что сегодня она умерла. В моей профессии мне приходится сталкиваться с мрачными сторонами жизни, и это неизбежно учит меня реагировать на подобные ситуации так, как должен на них реагировать цивилизованный человек. Другими словами, я отдаю себе отчет в том, что худшее еще впереди. И совершенно бессмысленно и бесполезно объяснять Кларе, что продолжение этого кошмара еще более ужасно, чем его начало. Поэтому на ее вопрос я отвечаю следующей сентенцией.
– Мы должны постараться держать себя в руках и все это преодолеть…
– Мэгги, – говорит Клара, наморщив лоб, – мы кое о чем забыли…
– О чем?
– Кто-то должен сообщить обо всем отцу. Тебе не кажется?
Нет ничего удивительного в том, что никто из нас до сих пор не побеспокоился это сделать. Более того, ни я, ни Клара не испытывали особого желания взять это на себя.
Клара находит Стивена в отделении психиатрии нью-йоркского госпиталя. Сначала он лишается дара речи, но быстро справляется с эмоциями, и первый его вопрос о том, как себя чувствуем мы.
– Очень мило с его стороны, – ворчит Клара. – Он такой заботливый, – с иронией добавляет она.
– Ты за что-то рассердилась на него, когда вы были в отпуске?
– Я от него снова забеременела. Разве это не дурость?
– Разве ты не хотела еще ребенка?
– Конечно, нет, – говорит Клара довольно убедительно. – Я мечтала, что дети пойдут в школу, а я смогу чем-нибудь заняться… Впрочем, работа меня пугает. В конце концов, зачем искать какую-то работу, если я и с этой прекрасно справляюсь?
– Но, может быть, попробовать это как-то совместить? Я имею в виду быть матерью и чем-то еще заниматься в жизни…
Клара с любопытством смотрит на меня.
– А что, для тебя это тоже стало актуальным?
– Возможно, – говорю я и опускаю глаза.
– Ну, женщины, которые заводят детей после тридцати, как правило вполне удачно совмещают работу и материнство. К тому же у них всегда есть выбор.
Доктор Мендель также потрясен новостями. Он заверяет меня, что приедет через полчаса.
– Он чуть не зарыдал прямо в трубку, – говорю я. – Никогда бы не подумала, что он на это способен.
– Почему же, ведь он знал ее столько лет! – возражает Клара.
– Это так, но он всегда был таким сдержанным.
– А что он сказал?
– В том-то и дело, что он почти не мог говорить. Он только пробормотал что-то насчет того, что Лоретте придется отменить на сегодня прием всех пациентов.
– Какой еще Лоретте?! – восклицает Клара, прищуриваясь.
– Его медсестре, – пожимаю плечами я. Мне и в голову не пришло об этом подумать. Через полчаса доктор Хайман Мендель появляется. На его постоянно загорелом лице скорбное выражение. Он как всегда безукоризненно одет: бежевый твидовый пиджак спортивного покроя, темные брюки, шерстяное полупальто. Когда-то он и родитель жили по соседству, вместе росли. Затем Мендель долгое время пребывал в городе Лондоне, где обзавелся птичьим английским акцентом, склонностью к употреблению пива в теплом виде, а также удивительной преданностью монархии. Старина Хай был запотомственным ходоком и закоренелым холостяком. Это он заявил однажды, что, пока мужчина не женат он молод.
Он никогда не внушал нам особенной любви, а потому мы обычно отклоняли приглашения на загородные уик-энды, если туда собирался и он.
Клара и я презирали его манеру называть родительницу Верунчиком, а также его притворство, когда он усердно пытался доказать, что в «Тайме» его интересуют исключительно разделы по искусству и досугу. А еще мы презирали то, как он изображал из себя Арамиса и без конца говорил о членах королевской семьи, причем таким тоном как будто все они были его близкими знакомыми.
Как бы там ни было, между нами всегда сохранялась негласная договоренность внешне поддерживать вежливые и дружеские отношения. Несмотря ни на что, он смиренно принимал наш образ мыслей. Он был бесконечно предан родительнице, а потому стремился сколько возможно облегчить наше теперешнее бремя.
– Клара, Мэгги, – говорит он тоном принца Филиппа, – я совершенно опустошен.
Несмотря на свой дурацкий светский тон и обычную аффектацию, он плачет настоящими слезами.
– Спасибо, – говорю я.
– Вы так добры, что приехали, – добавляет Клара.
– Где она?
– Там, – говорит Клара и отступает, давая ему дорогу.
Он отдает мне свое полупальто и только после этого входит в спальню.
Клара, очевидно, тоже в недоумении от его тона. Она пожимает плечами и качает головой. Вдруг раздается протяжный вой, который сменяется завываниями, которые, в свою очередь, сменяются обильными всхлипами.
– Может быть, ему нужна помощь, – говорю я.
– Я не могу туда идти, Мэгги, – бормочет Клара. – Иди ты.
– С тобой все в порядке, Хай? – спрашиваю я, становясь около него.
– Какой ужас! Мы только вчера с ней разговаривали…
Я киваю и наблюдаю за тем, как он ее раздевает и осторожно прикладывает свой блестящий фонендоскоп к ее груди, а также пробует двумя пальцами пульс на ее сонной артерии.
– Боюсь, что она скончалась, – говорит он и снова заливается слезами.
Блестящий диагноз, ничего не скажешь.
– Вы так расстроены, может быть, нам… – начинаю я, но он меня прерывает и, махнув рукой, говорит:
– Нет, нет. Все в порядке. – Он всхлипывает – Просто она так посинела…
Если честно, то мы все посинели.
– Почему бы не составить свидетельство о смерти в соседней комнате? – предлагаю я.
Совершенно ясно, что и эта простая письменная формальность сейчас ему не по силам. Роняя авторучку, он закрывает лицо руками и снова рыдает.
– Мне так жаль. Пожалуй, нам действительно лучше выйти.
И он, не оглядываясь, выскакивает из спальни. В гостиной он тут же направляется к коллекции спиртных напитков, которая размещена в шкафчике около окна. Клара пристально наблюдает, как он наливает в стакан сначала изрядное количество шерри, а затем впечатляющую дозу бренди.
– Полицейский зафиксировал это в своем протоколе как сердечный приступ, – смущенно сообщает Клара.
– Как мило с его стороны, – бубнит Мендель. – У нее для этого действительно достаточно причин.
Непонятно, почему он говорит о родительнице в настоящем времени.
– Хотите я позвоню в «Ридженс»? – спрашивает он.
После того как он принял шерри-бренди, он стал выглядеть куда как бодрее.
«Ридженс» – это похоронная контора, расположенная по соседству. Она затесалась среди обычных мирских заведений. «Гристед» предлагает продукты бакалеи. В мясной лавке Ирвинга каждый вторник закупаются отбивные с косточкой. Булочная «Антония» славится шоколадными деликатесами, а также сырными пирожными с малым содержанием холестерина. В химчистке «Делюкс» можно задешево привести в порядок загаженные после шумного застолья скатерти и занавески. В прачечной «Сайгон», в которой трудятся два брата вьетнамца, до сих пор одетые в форменки американского ВМФ, стираются рубашки родителя. Из цветочного магазина, который содержит симпатичный грек с таким же симпатичным сыном, в квартиру Саммерсов регулярно доставляются свежие цветы. При воспоминании обо всех этих заведениях настроение поднимается. Совсем иную реакцию вызывает упоминание о «Ридженс». Всем, кто живет в этом районе, хорошо известно, что рано или поздно их бренными телами займется эта самая погребальная контора…
– Если вы позвоните им, Хай, – говорю я, – вы нас очень обяжете.
– Кроме того, – добавляет Клара, взяв меня за руку, – нам нужно в ванную комнату.
Мендель окидывает нас своим странным взглядом и снимает трубку.
Мы снова превращаемся в девочек-подростков, которые включали в ванной воду, чтобы шепотом посекретничать.
– Как ты думаешь, почему он так потрясен? – спрашивает Клара, усевшись на сиденье унитаза. – Ты думаешь, ему известно про Лоретту?
– Не знаю, – отвечаю я, прислонившись к раковине. – Я только удивляюсь, что мы вообще еще способны о чем-то говорить.
Клара откидывает с лица несколько прядей, и ее голубые глаза опять наполняются слезами.
– Я знала, что рано или поздно это случится. Я была в этом уверена.
– Как ты можешь так говорить?
– Просто это правда, – вздыхает она. – Тебя не было здесь все эти годы, и ты не видела, как она постепенно сходила с ума.
– Ты на меня злишься.
– Вовсе нет, – устало говорит она. – Ничего я не злюсь. Но тогда, пожалуй, злилась. Ты совсем ее бросила и занялась собой. А она мне звонила каждый божий день в семь часов утра и принималась плакать и жаловаться на отца. Не знаю, как все это воспринимал Стивен. К нему она была особенно придирчива и несправедлива. С ней было так трудно общаться. А ведь на мне были дети, машина, дом и Стивен. И так слишком много…
– Почему же ты никогда не позвонила мне, не попросила помочь?
Клара смеется.
– А как бы я это сделала? Я вообще не представляла, где тебя искать.
– Ты всегда могла застать меня в редакции.
– Ну да, конечно. И попросить передать тебе записку, когда ты вернешься с какой-нибудь очередной конференции исламистов в Северном Йемене. Брось, Мэгги! На тебя нельзя было рассчитывать.
– Вот видишь, ты злишься на меня и не хочешь в этом признаться.
Она поднимает руки.
– О'кей! Я на тебя злюсь. Разве от этого что-нибудь меняется? – Она качает головой. – Ужаснее всего то, что я гораздо больше злюсь на саму себя. Я была такая дура…
– Почему ты так говоришь?
– Да потому, что я всегда стремилась, чтобы всем было хорошо, и отдавала ради этого всю свою жизнь.
Меня задевают ее слова.
– А я, значит, не стремилась? Так?
Однако моя обида ее отнюдь не останавливает.
– О нет, Мэгги, конечно, ты стремилась. Ты изо всех сил стремилась делать то, что тебе нравилось, и тебе было абсолютно наплевать, что твоя сестра должна все это расхлебывать одна.
– А тебе, конечно, было так трудно, хотя бы один раз сказать мне о том, что у вас происходит. Ведь я звонила домой очень часто и всегда спрашивала у тебя, как дела, как мама, как дети. И ты всегда отвечала, что все прекрасно. Ты как будто специально отстранялась от меня!
– А мы никогда и не были близки, – неопределенно замечает она. – Поэтому так все и было… А может быть, мне казалось, что ты такая сильная, что заберешь себе все, а мне не останется… – Она умолкает.
– А тебе не останется ничего? – мягко говорю я. – Ты так думала?
И Клара и я улыбаемся. И обе – с иронией.
– Ты же знаешь, они тебя любили, – словно упрекает она меня.
– Да что ты, – фыркаю я.
Разве они вообще любили меня когда-нибудь?
– Ничего подобного, – говорю я. – Что бы ни случалось, во всем всегда была виновата Мэгги. Даже если они ловили тебя с поличным, все равно ухитрялись переложить вину на меня, заявляя, что я дурно на тебя повлияла.
На лице Клары появляется холодное выражение.
– А почему я должна тебя жалеть? – тихо говорит она. – Я хочу сказать, с какой стати я должна это делать, когда ты достигла всего, что хотела?
– Ты и за это злишься на меня?
Воцаряется напряженная тишина. Так всегда бывает, когда мы касаемся этого предмета. И всякий раз мы обе опасаемся того, как бы не зайти слишком далеко. Мы боимся продолжать. Боимся чувства враждебности, которое может поселиться в нас. В конце концов мы принимаемся упорно глядеть друг другу в глаза – кто кого пересмотрит, и пытаемся вернуться к исходной точке нашего разговора.
Клара подходит к раковине и ополаскивает лицо водой. Она смотрится в зеркало, а потом переводит взгляд на меня.
– Мне кажется, не очень-то справедливо обвинять тебя, – говорит она. – Наверно, я не должна тебе завидовать. От этого все воспринимается в искаженном свете.
– Почему? Как ты можешь мне завидовать? Ведь у тебя были те же возможности, что и у меня. Просто ты выбрала для себя другое.
– Мне кажется, – медленно произносит она, – что чем большего успеха ты добивалась, тем меньше у меня этих возможностей оставалось. А потом я вообще забыла о том, что они у меня когда-то были…
Я пытаюсь подобрать слова, которые бы разубедили ее. Мне хочется, чтобы она взглянула на вещи объективно.
Однако наши отношения никогда не были простыми. Почему же это должно измениться сейчас?
– Но, Клара, ведь ты можешь заниматься какими-то другими вещами. Кроме того, у тебя есть семья. А на мою долю достались страдания, о которых ты и понятия не имеешь.
– Ты о чем?
– Об одиночестве.
Клара обнимает меня.
– Как можно страдать от одиночества, когда тебя окружает столько людей? – говорит она.
– Мне нужна сестра, – говорю я.
Она так протяжно вздыхает, словно ей приходится признаться в чем-то неизбежном.
– Мне тоже.
В этот момент раздается стук в дверь.
– Кто там? – кричит Клара.
– Это я, Стивен.
Она открывает дверь и бросается в объятия мужа.
– Как я рада, что ты здесь!
Она приподнимает голову от его плеча и встречается со мной взглядом. В этот миг мы обе понимаем как относительны все наши радости и печали.
Стивен в смущении смотрит на нас. Наши лица заплаканы, волосы растрепаны. Он не понимает что к чему. Ему всегда не хватало воображения.
– Ты больна, Клара, или просто потрясена? Она смотрит на меня.
– Просто потрясена. А ванна всегда была нашим укромным местечком. Правда, Мэгги?
Стивен не готов к такой постановке вопроса и чувствует себя лишним.
– А ты как, Мэгги? Держишься?
– Держусь, – отвечаю я и тоже ополаскиваю лицо прохладной водой.
Клара все еще находится в объятиях супруга. В этом положении она кажется особенно хрупкой и маленькой.
– Мендель вызвал «Ридженс»? – спрашивает она, отодвигаясь от него.
– Он совсем плох. Пришлось звонить мне. Они просят, чтобы пришел кто-нибудь из членов семьи и сделал все необходимые распоряжения. Хотите, я этим займусь?
– Нет, мы сами, – отвечаем мы с Кларой в один голос.
Я нервно скрещиваю руки на груди, чувствуя, что теряю над собой контроль. Я вдруг чувствую себя такой уставшей и такой замотанной, что, кажется проспала бы целую вечность.
– Но кое-что ты бы мог сделать, – говорю я.
– Что такое?
– Позвони родителю и расскажи ему, что случилось.
Стивен удивлен.
– А разве еще никто этого не сделал? Разве он до сих пор не знает?
Клара отрицательно качает головой.
– Мы были слишком расстроены.
Стивен смотрит на меня и задумчиво потирает подбородок.
– Значит, ты этого не сделала, – говорит он таким тоном, словно никак не ожидал от меня такого поведения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44