(Твоего увлечения военной формой я никак не могу понять…) Моему дорогому Хайману я хочу оставить свои самые лучшие пожелания и любовь по вторникам и четвергам… Что касается тебя, Алан, я завещаю тебе свободу – то, чего ты на самом деле никогда не желал, – не знаю, как Лоретта… И еще кое-что хочу сказать Кларе. Запомни, ты слишком полная для того, чтобы мечтать о ком-то, кто был бы покрасивее твоего Стивена, поэтому, пожалуйста, оставь всяческие иллюзии на этот счет. Он хороший, спокойный, и он тебя обожает. Кроме того, не так уж легко управляться самой с целой кучей ребятишек.
Джонези, я воспользовалась пилюлями твоего мужа. Я никогда бы этого себе не позволила, если бы все не обернулось такими сложностями. Как ты помнишь, я уже упоминала вначале, у меня не приняли в аптеке чек, и я не смогла воспользоваться своими собственными рецептами. Если бы хотя бы кухонные ножи оказались не такими тупыми, то я попыталась бы воспользоваться ими… Я совершенно отчаялась. Простите меня. И пожалуйста, ради всего святого, не хороните меня в этом ужасном белом кружевном платье с красными пуговицами… Это мое последнее желание…»
Письмо выпадает из моих рук, и я закрываю лицо ладонями, не в силах даже плакать. Клара сидит, прижавшись к мужу и закусив губу, и тоже старается не заплакать. Хайман Мендель несколько раз громко всхлипывает, а потом, не говоря ни слова, поднимается и выходит из гостиной. Родитель хватает себя за подбородок, его губы трясутся.
– Ну что же, – говорит он, – мы все получили то, что хотели. В том числе и Вера. Значит, действительно все кончено…
Он поднимается и устало бредет в спальню. Он спокойно затворяет за собой дверь, как бы лишая нас возможности разделить с ним его горе.
Тут я замечаю, что на губах моей сестры появляется слабая улыбка. Она снимает руку Стивена со своего плеча и придвигается ко мне.
– Даже в свой последний час она не удержалась от того, чтобы не поучить всех жизни в последний раз.
На мгновение я застываю в недоумении, а потом, не выдержав, тоже улыбаюсь. Между нами вспыхивает настоящее взаимопонимание.
– Да, – киваю я, – даже в последний час… Стивен говорит, что один вернется сегодня в Шорт Хилл и побудет с детьми.
– А завтра я привезу их на похороны, – говорит он, наклоняясь и целуя Клару на прощание. – Тебе и Мэгги нужно побыть вдвоем, – добавляет он.
Мы с Кларой держимся за руки. Мы смотрим друг на друга, без слов соглашаясь с тем, что сегодня мы останемся с ней вдвоем в этой квартире на Пятой авеню – в доме нашего детства.
Квартира погружена в тишину, и только из-за стены время от времени раздаются всхлипы родителя. Я лежу на одной из двуспальных кроватей в старой комнате Клары.
– Может быть, все-таки отец тоже страдает, – тихо говорит Клара.
Однако я даже допустить не могу такую возможность.
– Завтра прилетает Ави, – говорю я.
– Хочешь, я поеду с тобой в аэропорт?
– Нет уж, лучше я одна.
Я ставлю будильник па шесть часов и засыпаю, крепко сжав руку Клары.
– Я тебя люблю, – шепчет она.
– И я тебя…
В зал ожидания через автоматически разъезжающиеся двери входит мужчина. Светлые волосы падают на его лоб, когда он окидывает взглядом толпу в поисках знакомого лица. На нем серые брюки, синяя оксфордская сорочка и морской китель. Через его широкое плечо переброшено легкое твидовое пальто, а в руке у него коричневый кожаный «дипломат». Всего секунда нужна мне, чтобы увериться в том, что я не ошибаюсь, и я начинаю протискиваться сквозь толпу встречающих рейс 3393 компании «Е1 А1» из Тель-Авива.
Итак, Ави здесь.
Он собирает губами мои слезы, прижимает меня к себе и снова и снова повторяет:
– Я люблю тебя. Больше никогда тебя не оставлю. Мне так тебя не хватало.
Он держит меня за плечи и внимательно всматривается в меня.
– Мэгги, почему ты так плачешь? Что-то случилось. Скажи мне!
– Просто я рада, что ты здесь, – лгу я.
– Это называется «рада»? – говорит он, вытирая мои слезы.
Он снова притягивает меня к себе, крепко обнимает, и мы проходим через зал ожидания к багажному отделению.
– Вчера умерла мама, – внезапно вырывается у меня.
Он останавливается, потрясенный, и смотрит на меня так, словно не верит тому, что услышал.
– Она покончила с собой.
– Мэгги, мне так жаль, – говорит он и гладит меня по волосам. – Что случилось?
– Это слишком долгая история… На его лице отражается боль.
– Я здесь. Я с тобой.
– Ави, я тебя люблю. Если с тобой что-нибудь случится, если я тебя потеряю, я этого не переживу.
– Почему это ты должна меня потерять? – удивляется он, продолжая обнимать меня. – Я твой. Попробуй рассказать мне, как это случилось, Мэгги.
Рука об руку мы направляемся в багажное отделение, и я рассказываю ему обо всем, начиная с первой ее попытки и кончая историей с Лореттой.
– Похороны сегодня в полдень, – говорю я. Водитель Ави, которого прислало израильское консульство в Нью-Йорке, забирает в багажном отделении чемоданы, погружает их на тележку и направляется к лимузину. И нет никакой очереди на стоянке такси, нет никаких старушек, с которыми Ави в моих фантазиях сражался. Словом, ничего такого, что представлялось мне в то утро в отделе новостей. Ави здесь, и мы едем домой.
– Я буду на похоронах, – твердо говорит он, помогая мне сесть в лимузин.
– Я знала, что ты так захочешь, – отвечаю я, снова прижимаясь к нему.
– На 10-ю улицу к Университету, – говорит он водителю, а потом поворачивается ко мне. – Ты больше никогда не будешь одинока, Мэгги. Мы всегда будем вместе.
– Больше мне ничего и не надо, – тихо говорю я, и наши губы сливаются.
Он отрывается от моих губ только для того, чтобы крепче прижать меня к себе и начать целовать снова.
– Я разведусь через три месяца, так что мы сможем пожениться в марте.
На моих глазах появляются слезы.
– Она тебя так и не увидела, – печально говорю я. – Мама так тебя и не узнала…
– Да, – говорит он, держа в своих ладонях мое лицо. – И она не увидит нашего ребенка…
Комок подступает к горлу. Я не могу сказать, ни слова.
– Это пока останется нашей тайной? – спрашивает он.
Его глаза блестят, а на губах начинает играть улыбка.
Таким образом, все в моей жизни разрешилось самым естественным порядком.
– Да, – с трудом выговариваю я.
И снова в моей голове звучат слова: «мы одна семья».
9
Похороны были непродолжительными. Минимум театральности и напыщенности. Только дважды ситуация грозила перерасти в неприятные сцены. Родитель прибыл в «Ридженс» с видом оскорбленного достоинства. Он так и не выяснил, было ли что-нибудь у родительницы с Хайманом Менделем. Когда он, Клара и я сошлись наконец перед гробом, на его лице изобразилось страдание обманутого супруга.
– Я отправляюсь на Ямайку, – произнес он трагическим тоном. – Постараюсь прийти в себя после всего, что со мной сделали.
Реакция Клары была мгновенной и шокировала даже меня.
– Ну и катись колбасой на свою Ямайку! – процедила она сквозь зубы.
Родитель вскинул брови и с отвращением оглядел меня с головы до ног. Как будто это я была повинна в том, что Клара наконец перестала притворяться.
– Видела, как он на меня посмотрел? – прошептала я Кларе, когда он скрылся в часовне.
– Видно, он здорово напуган твоей оплеухой, – усмехнулась она.
Джонези держалась на удивление стойко. Когда же она набралась смелости и наконец приблизилась к гробу, то, взойдя на подиум и оказавшись нос к носу с родительницей, с ужасом воскликнула:
– Боже праведный, они сделали из нее настоящую Кармен!
В помещении воцарилась напряженная тишина, после чего несколько гостей подошли, чтобы убедиться в этом самолично.
Мистер Ланс стоял около органа.
– Прошу вас, – прошептала я, подойдя к нему, – закрывайте гроб!
– Прошу прощения, – запротестовал он, – но она выглядит совершенно как живая! Разве нет? Так, как будто вот-вот встанет и отправится по своим делам.
– Немедленно накройте гроб крышкой! – прошипела я. – Пусть ее оставят в покое!
Ави не отходил от меня ни на шаг с того самого момента, как мы встретились в аэропорту и он узнал эти мрачные новости.
Если бы этого и не случилось, то что-нибудь в таком же роде все равно бы произошло. Нечего сказать, оригинальное знакомство с семьей Саммерсов или с тем, что от нее осталось. Родительница скончалась, Клара в полуобмороке, а родитель, под предлогом того, что опаздывает на самолет, даже не задержался, чтобы обменяться с Ави парой слов.
Ави старался не подавать вида, какое все это произвело на него впечатление, однако достаточно было взглянуть ему в глаза, чтобы все понять. Его чувства, по-видимому, были самыми противоречивыми: от печали – до удивления и от недоумения – до возмущения. Однако держал он себя безукоризненно корректно, независимо от того, кто и с какого рода соболезнованиями к нему подходил. И только когда подошел Эрик Орнстайн и я сделалась ни жива ни мертва от страха, Ави в конце концов вышел из себя.
С тех пор как я его видела в последний раз, Эрик почти не изменился. Разве что изрядно пополнел. А видела я его семь лет тому назад в офисе у его адвоката. Я инстинктивно прижалась ближе к Ави и потрясла потную руку Эрика.
– Мэгги, – сказал он с неловкой улыбкой, – я столько лет мечтал с тобой повидаться, и вот по какому печальному поводу это случилось.
Возникла неловкая пауза. Эрик смотрел на Ави и, очевидно, ждал, что его представят.
– Эрик, – сказала я через несколько секунд, – это Ави Герцог.
Можно было подумать, что он увидел перед собой инопланетянина.
– Так, значит, вы тот самый израильский генерал, – сказал Эрик, пожимая ему руку.
Ави вежливо улыбнулся.
– Совершенно верно. А вы, должно быть, первый супруг Мэгги.
Эрик слегка покраснел.
– Мы подумываем о том, чтобы провести пару недель в кибуце. Как там теперь?
Ави ни на мгновение не замешкался с ответом.
– Похоже на летний лагерь, на который вот-вот обрушится Божий гнев.
– Забавно. Я всегда хотел поехать с Мэгги в Израиль, но она всегда отказывалась, теперь же это слишком поздно, – прибавил он поспешно.
– Прими мои поздравления, Эрик. Я слышала, что у тебя родился еще один ребенок, – сказала я, пытаясь переменить тему разговора.
Его лицо расплылось в гордой улыбке, и он полез во внутренний карман за фотографиями.
– Вот он. Здесь ему от роду всего пятнадцать минут. Его только что немного выкупали.
Это был не мой ребенок. И нельзя сказать, что я сколько-нибудь в этом раскаивалась… Но почему же тогда у меня на глазах появились слезы? Какое-то другое чувство захлестнуло меня. Может быть, потому что он был теперь счастлив, а у меня был Ави. Что-то вроде сожаления о впустую потраченных годах жизни. Каждый из нас мог бы потратить их с гораздо большей пользой для себя.
– Он просто чудо, – сказала я, протягивая фотографии Ави.
Ави был само обаяние.
– Вы счастливый мужчина, – сказал он Эрику.
В этот самый момент к нам подгребла Рона, которая с полным правом собственницы взяла Эрика под руку и уставилась на меня. У нее были такие же длиннющие и кроваво-красные ногти. Однако ее волосы были подстрижены так коротко, что голова стала похожа на треугольную грушу. Она была так же самоуверенна, как и тогда, когда еще не была его женой. И все же что-то в ней переменилось. И не в лучшую сторону. Она совершенно утратила ту каплю беззащитности и уязвимости, которая делала ее хрупкой женщиной. Теперь она добилась всего, чего хотела, и заметно потяжелела. Если бы она хотя бы на секунду представила себе, до какой степени мне бы не хотелось повернуть все к прежнему, ей не пришлось бы тратить столько энергии, чтобы обжигать меня взглядом.
– Здравствуйте, Рона, – тихо сказала я. – Спасибо, что пришли.
Кажется, она сочла мои слова враждебными. А может, чувствовала себя до того неуютно, что не знала, что ответить. Как бы там ни было, она стала закипать, когда Эрик взял меня за руку.
– Мы слышали, она покончила с собой, – прошептал он. – Она оставила какую-нибудь записку?
Ави счел необходимым проигнорировать этот вопрос.
– Я могу понять ваше желание посетить Израиль, – сказал он, обращаясь к Ронс.
Но Рона изо всех сил старалась не упустить ни одного слова из нашего с Эриком разговора.
– Да, конечно, – рассеянно проговорила она.
– Ты прав, она оставила записку, – спокойно сказала я.
– А вы бывали там когда-нибудь? – поинтересовался Ави у Роны.
– И что же в ней? Она как-то объяснила свой поступок? – не унимался Эрик.
– Как же я могу тебе рассказать содержание записки, Эрик, – удивилась я, – ведь это очень личное. Это касается только семьи, ты меня понимаешь?
– Но я все еще считаю тебя своей семьей, – тихо сказал Эрик. – Я никогда не забуду о том, что мы были мужем и женой.
И снова слезы полились из моих глаз. Но на этот раз я совершенно точно знала отчего. Я оплакивала зря потраченную жизнь. Все те годы, которые я провела без Ави… Но ведь я принесла эти годы в жертву Эрику, который даже не понимал этого.
Ави обнял меня за талию, а Рона молча придвинулась к мужу.
– Мне кажется, что цена успеха всегда очень высока, – сказал Эрик, чтобы как-то прервать наше молчание.
– Что ты хочешь этим сказать? – спросила я, вытирая слезы.
– Как что?.. Сначала был твой звукорежиссер, теперь твоя мать… Кто будет следующим?
– Почему кто-то должен быть следующим?! – вскричала я. – То, что ты говоришь, это ужасно!
Но он как будто не заметил моей реакции.
– Бог любит троицу, – сказал он. – Так, кажется, говорят?
Ави по-прежнему был само обаяние.
– Почему бы нам не обсудить ту ужасную драму, которой стал для вас развод с Мэгги? – предложил он. – Тогда бы мы могли чувствовать себя в безопасности.
Эрик закашлялся, а Рона скорее выглядела сбитой с толку, чем смущенной. И тогда я обняла его, мужчину, который когда-то был моим мужем. В моей душе поднялись самые теплые чувства. Тут были и прощение, и печаль. И я поклялась себе не бередить этим разговором старых ран.
– Я очень счастлива за тебя, – сказала я со слезами на глазах.
– Я всегда хотел детей, – ответил он, – а ты не хотела.
Когда мы отходили от четы Орнстайнов, на лице Ави появилось странное выражение.
– Интересно, как ты теперь относишься к тому, чтобы обзавестись детьми? – спросил он.
– О, это было бы счастье, это было бы..
– Значит, так и будет. Главное, что мы вместе. Вместе на всю жизнь.
Хайман разразился скорбными признаниями в самый неожиданный момент. Он схватил меня за руку, когда гроб стали опускать в могилу.
– Клянусь тебе, я никогда до нее не дотрагивался! – зарыдал он. – По вторникам и четвергам мы просто выпивали и болтали. Я очень хотел ее, но она всегда говорила, что Алан убил в ней все чувства.
– Почему же вы не сказали об этом вчера? – спросила я, хотя уже знала ответ.
Родительница скончалась прямо у меня на глазах. Я была совершенно обессилена, и разве я могла бы сосредоточиться в тот момент на объяснениях Хая.
– Если бы я и сказал, разве это что-нибудь изменило бы? – с горечью произнес он. – Так лучше для него – чтобы он думал, что кто-то ее любил. Ведь я действительно ее любил. Она вся была комок нервов, она была непредсказуема. Просто совсем помешалась… Но в ней было очарование, какое-то волшебство. Она была так обольстительна, так беззащитна, что просто невозможно было се не…
Хайман не смог закончить фразы, потому что могильщики заработали лопатами, забрасывая яму мерзлой землей. Но он мог бы этого и не делать: все было ясно без слов. В том, что он хотел сказать и не успел, было несравнимо больше смысла, чем во всех словах, которые произносил раввин из храма Эммануила, которого пригласили на похороны, чтобы он произнес надгробную речь. Ведь раввин даже не знал родительницы. Отец второпях пересказал ему основные биографические сведения: о том, что она не чуждалась помощи ближнему; о том, что любила музыку, а также несколько забавных случаев из первых дней их супружества. И именно потому, что раввин никогда не был с ней знаком и лицезрел ее уже мертвую, мне показалось, все, что он говорил, относилось к какому-то другому человеку. Зато слова Хая были очень близки мне. Он говорил о той, которую я знала так же хорошо, как саму себя.
Сразу после этого я снова увидела родителя. Глаза у него покраснели, и было ясно, что он плакал.
Несколько секунд мы пристально смотрели друг на друга, а потом я положила руку ему на плечо.
– Мне очень жаль всех нас. Мы были так глупы и так все испортили.
Он опустил голову.
– Ты можешь обвинять меня всю свою жизнь, но это несправедливо.
По крайней мере, это было похоже на человеческий разговор, поэтому я постаралась не упустить этого момента.
– Она тоже была не подарок, – спокойно сказала я.
– Я столько раз бывал не прав, – просто сказал он и отвел взгляд.
– Но почему ты так поступал?
– Я устал. Я очень устал, – сказал он, качая головой. По моим щекам медленно катились слезы.
– Я так любила ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Джонези, я воспользовалась пилюлями твоего мужа. Я никогда бы этого себе не позволила, если бы все не обернулось такими сложностями. Как ты помнишь, я уже упоминала вначале, у меня не приняли в аптеке чек, и я не смогла воспользоваться своими собственными рецептами. Если бы хотя бы кухонные ножи оказались не такими тупыми, то я попыталась бы воспользоваться ими… Я совершенно отчаялась. Простите меня. И пожалуйста, ради всего святого, не хороните меня в этом ужасном белом кружевном платье с красными пуговицами… Это мое последнее желание…»
Письмо выпадает из моих рук, и я закрываю лицо ладонями, не в силах даже плакать. Клара сидит, прижавшись к мужу и закусив губу, и тоже старается не заплакать. Хайман Мендель несколько раз громко всхлипывает, а потом, не говоря ни слова, поднимается и выходит из гостиной. Родитель хватает себя за подбородок, его губы трясутся.
– Ну что же, – говорит он, – мы все получили то, что хотели. В том числе и Вера. Значит, действительно все кончено…
Он поднимается и устало бредет в спальню. Он спокойно затворяет за собой дверь, как бы лишая нас возможности разделить с ним его горе.
Тут я замечаю, что на губах моей сестры появляется слабая улыбка. Она снимает руку Стивена со своего плеча и придвигается ко мне.
– Даже в свой последний час она не удержалась от того, чтобы не поучить всех жизни в последний раз.
На мгновение я застываю в недоумении, а потом, не выдержав, тоже улыбаюсь. Между нами вспыхивает настоящее взаимопонимание.
– Да, – киваю я, – даже в последний час… Стивен говорит, что один вернется сегодня в Шорт Хилл и побудет с детьми.
– А завтра я привезу их на похороны, – говорит он, наклоняясь и целуя Клару на прощание. – Тебе и Мэгги нужно побыть вдвоем, – добавляет он.
Мы с Кларой держимся за руки. Мы смотрим друг на друга, без слов соглашаясь с тем, что сегодня мы останемся с ней вдвоем в этой квартире на Пятой авеню – в доме нашего детства.
Квартира погружена в тишину, и только из-за стены время от времени раздаются всхлипы родителя. Я лежу на одной из двуспальных кроватей в старой комнате Клары.
– Может быть, все-таки отец тоже страдает, – тихо говорит Клара.
Однако я даже допустить не могу такую возможность.
– Завтра прилетает Ави, – говорю я.
– Хочешь, я поеду с тобой в аэропорт?
– Нет уж, лучше я одна.
Я ставлю будильник па шесть часов и засыпаю, крепко сжав руку Клары.
– Я тебя люблю, – шепчет она.
– И я тебя…
В зал ожидания через автоматически разъезжающиеся двери входит мужчина. Светлые волосы падают на его лоб, когда он окидывает взглядом толпу в поисках знакомого лица. На нем серые брюки, синяя оксфордская сорочка и морской китель. Через его широкое плечо переброшено легкое твидовое пальто, а в руке у него коричневый кожаный «дипломат». Всего секунда нужна мне, чтобы увериться в том, что я не ошибаюсь, и я начинаю протискиваться сквозь толпу встречающих рейс 3393 компании «Е1 А1» из Тель-Авива.
Итак, Ави здесь.
Он собирает губами мои слезы, прижимает меня к себе и снова и снова повторяет:
– Я люблю тебя. Больше никогда тебя не оставлю. Мне так тебя не хватало.
Он держит меня за плечи и внимательно всматривается в меня.
– Мэгги, почему ты так плачешь? Что-то случилось. Скажи мне!
– Просто я рада, что ты здесь, – лгу я.
– Это называется «рада»? – говорит он, вытирая мои слезы.
Он снова притягивает меня к себе, крепко обнимает, и мы проходим через зал ожидания к багажному отделению.
– Вчера умерла мама, – внезапно вырывается у меня.
Он останавливается, потрясенный, и смотрит на меня так, словно не верит тому, что услышал.
– Она покончила с собой.
– Мэгги, мне так жаль, – говорит он и гладит меня по волосам. – Что случилось?
– Это слишком долгая история… На его лице отражается боль.
– Я здесь. Я с тобой.
– Ави, я тебя люблю. Если с тобой что-нибудь случится, если я тебя потеряю, я этого не переживу.
– Почему это ты должна меня потерять? – удивляется он, продолжая обнимать меня. – Я твой. Попробуй рассказать мне, как это случилось, Мэгги.
Рука об руку мы направляемся в багажное отделение, и я рассказываю ему обо всем, начиная с первой ее попытки и кончая историей с Лореттой.
– Похороны сегодня в полдень, – говорю я. Водитель Ави, которого прислало израильское консульство в Нью-Йорке, забирает в багажном отделении чемоданы, погружает их на тележку и направляется к лимузину. И нет никакой очереди на стоянке такси, нет никаких старушек, с которыми Ави в моих фантазиях сражался. Словом, ничего такого, что представлялось мне в то утро в отделе новостей. Ави здесь, и мы едем домой.
– Я буду на похоронах, – твердо говорит он, помогая мне сесть в лимузин.
– Я знала, что ты так захочешь, – отвечаю я, снова прижимаясь к нему.
– На 10-ю улицу к Университету, – говорит он водителю, а потом поворачивается ко мне. – Ты больше никогда не будешь одинока, Мэгги. Мы всегда будем вместе.
– Больше мне ничего и не надо, – тихо говорю я, и наши губы сливаются.
Он отрывается от моих губ только для того, чтобы крепче прижать меня к себе и начать целовать снова.
– Я разведусь через три месяца, так что мы сможем пожениться в марте.
На моих глазах появляются слезы.
– Она тебя так и не увидела, – печально говорю я. – Мама так тебя и не узнала…
– Да, – говорит он, держа в своих ладонях мое лицо. – И она не увидит нашего ребенка…
Комок подступает к горлу. Я не могу сказать, ни слова.
– Это пока останется нашей тайной? – спрашивает он.
Его глаза блестят, а на губах начинает играть улыбка.
Таким образом, все в моей жизни разрешилось самым естественным порядком.
– Да, – с трудом выговариваю я.
И снова в моей голове звучат слова: «мы одна семья».
9
Похороны были непродолжительными. Минимум театральности и напыщенности. Только дважды ситуация грозила перерасти в неприятные сцены. Родитель прибыл в «Ридженс» с видом оскорбленного достоинства. Он так и не выяснил, было ли что-нибудь у родительницы с Хайманом Менделем. Когда он, Клара и я сошлись наконец перед гробом, на его лице изобразилось страдание обманутого супруга.
– Я отправляюсь на Ямайку, – произнес он трагическим тоном. – Постараюсь прийти в себя после всего, что со мной сделали.
Реакция Клары была мгновенной и шокировала даже меня.
– Ну и катись колбасой на свою Ямайку! – процедила она сквозь зубы.
Родитель вскинул брови и с отвращением оглядел меня с головы до ног. Как будто это я была повинна в том, что Клара наконец перестала притворяться.
– Видела, как он на меня посмотрел? – прошептала я Кларе, когда он скрылся в часовне.
– Видно, он здорово напуган твоей оплеухой, – усмехнулась она.
Джонези держалась на удивление стойко. Когда же она набралась смелости и наконец приблизилась к гробу, то, взойдя на подиум и оказавшись нос к носу с родительницей, с ужасом воскликнула:
– Боже праведный, они сделали из нее настоящую Кармен!
В помещении воцарилась напряженная тишина, после чего несколько гостей подошли, чтобы убедиться в этом самолично.
Мистер Ланс стоял около органа.
– Прошу вас, – прошептала я, подойдя к нему, – закрывайте гроб!
– Прошу прощения, – запротестовал он, – но она выглядит совершенно как живая! Разве нет? Так, как будто вот-вот встанет и отправится по своим делам.
– Немедленно накройте гроб крышкой! – прошипела я. – Пусть ее оставят в покое!
Ави не отходил от меня ни на шаг с того самого момента, как мы встретились в аэропорту и он узнал эти мрачные новости.
Если бы этого и не случилось, то что-нибудь в таком же роде все равно бы произошло. Нечего сказать, оригинальное знакомство с семьей Саммерсов или с тем, что от нее осталось. Родительница скончалась, Клара в полуобмороке, а родитель, под предлогом того, что опаздывает на самолет, даже не задержался, чтобы обменяться с Ави парой слов.
Ави старался не подавать вида, какое все это произвело на него впечатление, однако достаточно было взглянуть ему в глаза, чтобы все понять. Его чувства, по-видимому, были самыми противоречивыми: от печали – до удивления и от недоумения – до возмущения. Однако держал он себя безукоризненно корректно, независимо от того, кто и с какого рода соболезнованиями к нему подходил. И только когда подошел Эрик Орнстайн и я сделалась ни жива ни мертва от страха, Ави в конце концов вышел из себя.
С тех пор как я его видела в последний раз, Эрик почти не изменился. Разве что изрядно пополнел. А видела я его семь лет тому назад в офисе у его адвоката. Я инстинктивно прижалась ближе к Ави и потрясла потную руку Эрика.
– Мэгги, – сказал он с неловкой улыбкой, – я столько лет мечтал с тобой повидаться, и вот по какому печальному поводу это случилось.
Возникла неловкая пауза. Эрик смотрел на Ави и, очевидно, ждал, что его представят.
– Эрик, – сказала я через несколько секунд, – это Ави Герцог.
Можно было подумать, что он увидел перед собой инопланетянина.
– Так, значит, вы тот самый израильский генерал, – сказал Эрик, пожимая ему руку.
Ави вежливо улыбнулся.
– Совершенно верно. А вы, должно быть, первый супруг Мэгги.
Эрик слегка покраснел.
– Мы подумываем о том, чтобы провести пару недель в кибуце. Как там теперь?
Ави ни на мгновение не замешкался с ответом.
– Похоже на летний лагерь, на который вот-вот обрушится Божий гнев.
– Забавно. Я всегда хотел поехать с Мэгги в Израиль, но она всегда отказывалась, теперь же это слишком поздно, – прибавил он поспешно.
– Прими мои поздравления, Эрик. Я слышала, что у тебя родился еще один ребенок, – сказала я, пытаясь переменить тему разговора.
Его лицо расплылось в гордой улыбке, и он полез во внутренний карман за фотографиями.
– Вот он. Здесь ему от роду всего пятнадцать минут. Его только что немного выкупали.
Это был не мой ребенок. И нельзя сказать, что я сколько-нибудь в этом раскаивалась… Но почему же тогда у меня на глазах появились слезы? Какое-то другое чувство захлестнуло меня. Может быть, потому что он был теперь счастлив, а у меня был Ави. Что-то вроде сожаления о впустую потраченных годах жизни. Каждый из нас мог бы потратить их с гораздо большей пользой для себя.
– Он просто чудо, – сказала я, протягивая фотографии Ави.
Ави был само обаяние.
– Вы счастливый мужчина, – сказал он Эрику.
В этот самый момент к нам подгребла Рона, которая с полным правом собственницы взяла Эрика под руку и уставилась на меня. У нее были такие же длиннющие и кроваво-красные ногти. Однако ее волосы были подстрижены так коротко, что голова стала похожа на треугольную грушу. Она была так же самоуверенна, как и тогда, когда еще не была его женой. И все же что-то в ней переменилось. И не в лучшую сторону. Она совершенно утратила ту каплю беззащитности и уязвимости, которая делала ее хрупкой женщиной. Теперь она добилась всего, чего хотела, и заметно потяжелела. Если бы она хотя бы на секунду представила себе, до какой степени мне бы не хотелось повернуть все к прежнему, ей не пришлось бы тратить столько энергии, чтобы обжигать меня взглядом.
– Здравствуйте, Рона, – тихо сказала я. – Спасибо, что пришли.
Кажется, она сочла мои слова враждебными. А может, чувствовала себя до того неуютно, что не знала, что ответить. Как бы там ни было, она стала закипать, когда Эрик взял меня за руку.
– Мы слышали, она покончила с собой, – прошептал он. – Она оставила какую-нибудь записку?
Ави счел необходимым проигнорировать этот вопрос.
– Я могу понять ваше желание посетить Израиль, – сказал он, обращаясь к Ронс.
Но Рона изо всех сил старалась не упустить ни одного слова из нашего с Эриком разговора.
– Да, конечно, – рассеянно проговорила она.
– Ты прав, она оставила записку, – спокойно сказала я.
– А вы бывали там когда-нибудь? – поинтересовался Ави у Роны.
– И что же в ней? Она как-то объяснила свой поступок? – не унимался Эрик.
– Как же я могу тебе рассказать содержание записки, Эрик, – удивилась я, – ведь это очень личное. Это касается только семьи, ты меня понимаешь?
– Но я все еще считаю тебя своей семьей, – тихо сказал Эрик. – Я никогда не забуду о том, что мы были мужем и женой.
И снова слезы полились из моих глаз. Но на этот раз я совершенно точно знала отчего. Я оплакивала зря потраченную жизнь. Все те годы, которые я провела без Ави… Но ведь я принесла эти годы в жертву Эрику, который даже не понимал этого.
Ави обнял меня за талию, а Рона молча придвинулась к мужу.
– Мне кажется, что цена успеха всегда очень высока, – сказал Эрик, чтобы как-то прервать наше молчание.
– Что ты хочешь этим сказать? – спросила я, вытирая слезы.
– Как что?.. Сначала был твой звукорежиссер, теперь твоя мать… Кто будет следующим?
– Почему кто-то должен быть следующим?! – вскричала я. – То, что ты говоришь, это ужасно!
Но он как будто не заметил моей реакции.
– Бог любит троицу, – сказал он. – Так, кажется, говорят?
Ави по-прежнему был само обаяние.
– Почему бы нам не обсудить ту ужасную драму, которой стал для вас развод с Мэгги? – предложил он. – Тогда бы мы могли чувствовать себя в безопасности.
Эрик закашлялся, а Рона скорее выглядела сбитой с толку, чем смущенной. И тогда я обняла его, мужчину, который когда-то был моим мужем. В моей душе поднялись самые теплые чувства. Тут были и прощение, и печаль. И я поклялась себе не бередить этим разговором старых ран.
– Я очень счастлива за тебя, – сказала я со слезами на глазах.
– Я всегда хотел детей, – ответил он, – а ты не хотела.
Когда мы отходили от четы Орнстайнов, на лице Ави появилось странное выражение.
– Интересно, как ты теперь относишься к тому, чтобы обзавестись детьми? – спросил он.
– О, это было бы счастье, это было бы..
– Значит, так и будет. Главное, что мы вместе. Вместе на всю жизнь.
Хайман разразился скорбными признаниями в самый неожиданный момент. Он схватил меня за руку, когда гроб стали опускать в могилу.
– Клянусь тебе, я никогда до нее не дотрагивался! – зарыдал он. – По вторникам и четвергам мы просто выпивали и болтали. Я очень хотел ее, но она всегда говорила, что Алан убил в ней все чувства.
– Почему же вы не сказали об этом вчера? – спросила я, хотя уже знала ответ.
Родительница скончалась прямо у меня на глазах. Я была совершенно обессилена, и разве я могла бы сосредоточиться в тот момент на объяснениях Хая.
– Если бы я и сказал, разве это что-нибудь изменило бы? – с горечью произнес он. – Так лучше для него – чтобы он думал, что кто-то ее любил. Ведь я действительно ее любил. Она вся была комок нервов, она была непредсказуема. Просто совсем помешалась… Но в ней было очарование, какое-то волшебство. Она была так обольстительна, так беззащитна, что просто невозможно было се не…
Хайман не смог закончить фразы, потому что могильщики заработали лопатами, забрасывая яму мерзлой землей. Но он мог бы этого и не делать: все было ясно без слов. В том, что он хотел сказать и не успел, было несравнимо больше смысла, чем во всех словах, которые произносил раввин из храма Эммануила, которого пригласили на похороны, чтобы он произнес надгробную речь. Ведь раввин даже не знал родительницы. Отец второпях пересказал ему основные биографические сведения: о том, что она не чуждалась помощи ближнему; о том, что любила музыку, а также несколько забавных случаев из первых дней их супружества. И именно потому, что раввин никогда не был с ней знаком и лицезрел ее уже мертвую, мне показалось, все, что он говорил, относилось к какому-то другому человеку. Зато слова Хая были очень близки мне. Он говорил о той, которую я знала так же хорошо, как саму себя.
Сразу после этого я снова увидела родителя. Глаза у него покраснели, и было ясно, что он плакал.
Несколько секунд мы пристально смотрели друг на друга, а потом я положила руку ему на плечо.
– Мне очень жаль всех нас. Мы были так глупы и так все испортили.
Он опустил голову.
– Ты можешь обвинять меня всю свою жизнь, но это несправедливо.
По крайней мере, это было похоже на человеческий разговор, поэтому я постаралась не упустить этого момента.
– Она тоже была не подарок, – спокойно сказала я.
– Я столько раз бывал не прав, – просто сказал он и отвел взгляд.
– Но почему ты так поступал?
– Я устал. Я очень устал, – сказал он, качая головой. По моим щекам медленно катились слезы.
– Я так любила ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44