Он поднес руку к лицу и с удивлением обнаружил в ней телефон. Звонков вроде не было, а пальцы упрямо сжимали трубку. Жора Прокудин с усилием сел, от головы сразу отхлынуло, и память вернула ему ощущение машины, тьмы, ночи.
- А-а, я ж обещал тебя ре... ре... реанимировать, - все-таки выговорил он. - Точно?.. Точно!
При свете указательный палец левой руки оказался побойчее. Он воткнулся во все нужные кнопки без сбоя.
- Але, - по-дурацки ответил Топор.
Он всегда начинал с этого бабьего словечка. Кто его научил подобной гадости, Жора Прокудин не мог представить. Наверное, это было первое телефонное слово, которое Топор услышал дважды.
- Вот скотство! - ругнулся Жора. - Где я руку ободрал?!
- Чего?
- Руку, грю, где ободрал?
Красные полоски на ладони левой руки лежали крест накрест, будто хотели сложиться в геометрическую фигуру, но так и не смогли.
- Кто это? - испуганно спросил Топор.
- Это я - Жорик. Руку, понимаешь...
- Босс опять звонил.
- Переживет. Я уже, считай, на Алтае. В этой... как ее...
Второй раз вспомнить название придуманного села он уже не мог. В голове Жоры Прокудина не было того механизма, которым обладал Топор.
- А что он сказал? - все-таки Босс был злым мужиком.
- То же, что и утром, - вяло ответил Топор.
- А что утром?.. А-а, ладно! К хренам! Слушай боевой приказ: канаты рубить, мачты ломать, матросов на рею!
- Каких матросов?
Чувствовалось, что Топор просто не знал значения слова "рея". Жора Прокудин не стал делать друга чуть умнее. Слово он не повторил. Перед глазами плавно раскачивались обвислые зеленые обои. Теперь они уже казались не пальмовыми листьями, а волнами, готовыми захлестнуть его.
- Знач... та-ак, - протянул Жора. - Выезжаем завтра вечером... Поездом... Билеты на троих я взял... У меня как раз три фа... фальши... шишивых паспорта. Два - мужских. Один - бабский.
Сойдет за третий сорт! Проводницы один хрен близорукие!
- Завтра? - озабоченно переспросил Топор. - Ты бы хоть с Жанеткой...
- Если ей не нужны "бабки", пусть отваливает!
Ногой Жора Прокудин швырнул туфлю. Слетев со ступни, она два раза красиво провернулась в воздухе, ударилась о стену и упала на бок. Так она была похожа на лодку, лежащую на песке. Шнурки чернели как весла.
- Ты умеешь грести на лодке? - глядя на шнурки, спросил Жора Прокудин.
- А кто не умеет?!
- Не скажи!.. Один всю жизнь на пианино играет, а никто ему не скажет, что он не умеет...
- Ты бы с Жанеткой...
- Она не верит в мои моз... зги?! Не верит?! Дай ей трубу!
- Может, не сейчас...
- Дай!
- Здравствуй, Жо-орик, - пропела она с истомой.
Прокудин на мгновение протрезвел. Женщины говорят таким голосом только в минуты крайнего удовлетворения. Значит, он застал их своим звонком на самом интересном месте.
- Ты меня любишь, Жан? - игриво спросил он.
- Как сына.
- Лучше как любовника.
- Топор не разрешит.
- Короче, кручу динамо... Есть дело на пару арбузов. В "зеленых". Дело - верняк. Ты меня знаешь. Я пустые фишки не таскаю!
- Да уж! - согласилась она.
Трезвость ушла. Обойная волна вздымалась уже бешеным цунами. В такие минуты хочется женской ласки, но у Жоры Прокудина никогда не было подруги. Топор нашел то, что он, возможно, искал. Он, правда, не знал наверняка то ли это, но что очень близкое к тому - так точно.
- Я хочу, чтобы в деле ты была с нами. Топор качается. То "за",
то "против". А я говорю, верняк! Я сегодня весь день рыл землю по Москве. Чистый верняк! Надо завтра ехать в Приморск. Поездом.
- А почему не самолетом?
- В Приморске аэропорт бастует.
- Что-то мне, Жорик, не верится...
- Ты про заб... бастовку?
- Я про два арбуза. Топор мне уже рассказал про сыщика. Такие "бабки" не могут до сих пор уцелеть. Даже в самой крутой схроне...
- А ты думаешь, из-за чего убили сыщика? За красивые глазки? "Бабки" существуют! И он вышел на них. А банкиры вышли на него. И на всякий случай замочили. Я ж не знаю подробностей! Может, они его на стрелку вызвали, а сами продырявили...
Говорить складно, пока качается мир, а волна наплывает все ближе, труднее и труднее. А до упаковки баночного пива, стоящей на полу в кухне, ну просто жуткая даль.
- Скажи Топору, что я сегодня вырыл траншею на всю глубину. Пахал со ксивой журналиста. Клевали по-черному. Жена сыскаря про его дела - ни сном, ни духом. Он с ней был в ссоре, хотел развестись. Уроды, которые сыскаря наняли, тормозят и вихляют, но тоже это... не секут. Прикидываешь?.. На верняк идем!.. Это не по сорок кусков вжи... вжи... вшивых, а по... по...
- Ты того... Жорик... не это, - неожиданно объявился в трубке Топор. Я тебя того... люблю и, как братана, уважаю, но я это... Короче, не еду... Не лезь, Жанка!.. Чего тебе надо?!
- Ты не едешь?! - опешил Жора Прокудин.
- Короче, это... однозначно...
- Ты не едешь?!
- Понимаешь, Босс базарил, что у него уже в Нью-Йорке там
зацепки, и это...
- Да пошел ты со своим Боссом!
Черный-черный телефон, на время ставший предателем Топором, взлетел в разъяренной руке, раз десять перекувыркнулся в горячем воздухе комнаты, хряснулся о стену, упал рядом с ботинком, и сразу стало так тихо, будто весь мир погиб. И мерзкий Топор вместе с ним. Правда, внутри погибшего мира находилась и Жанетка, и Жора Прокудин ощутил нечто похожее на угрызение совести.
- Ур-роды!.. Я и без вас "бабки" вырою!.. Загрызу банкира, а "бабки" будут моими!.. Моими!..
В одном ботинке он прохромал вдоль стены на кухню, нашел упаковку пива на штатном месте, в углу, по-турецки сел, подобрав под себя ноги и с радостной злостью разорвал полиэтилен. Первая банка ушла залпом. Второй пришлось потруднее. На третьей мир начал крениться влево, хотя до этого пытался упасть вправо. Видимо, водка больше тянет к северу, а пиво - к югу.
- Ро-одная моя! Счастье мое до-олгожданное! - достал он из кармана записную книжку сыщика. - То-олько раз быв-вает в жи-изни встреча!.. То-олько р-раз судь... А что это?
На линолеум, на желтый истертый линолеум кухни, упала стотысячная купюра. Бережно положив записную книжку на непочатую банку пива, Жора подобрал "стольник" с пола, развернул его. На левом нижнем уголке банкноты темнело пятно крови.
- Ко... когда ж это я успел?
Он не помнил за собой, что подобрал хоть одну купюру из тех, что высыпались из бардачка в машине сыскаря. А ведь тогда он был трезвее ребенка. Нет, не помнил. Но пятно действительно было кровавым, грозно-красным, и он спросил у банкноты:
- Ты мой "стольник" или это... сыщицкий?
- Конечно, его, - мягким грустным голосом ответила купюра.
- Чего-чего?!
Пальцы сами поднесли "стольник" вплотную к глазам. На секунду рисунок стал мутным. Он будто смотрел на него сквозь залитое дождем оконное стекло. И вдруг резко, точно окно распахнули, рисунок обрел контуры.
Коричневый мироносец, гордо стоящий в двухколесной повозке времен Римской империи, повернул маленькую головку и, чуть шевеля ртом-полоской, спросил:
- Неужели ты не заметил, что поднял меня с коврика у ног Протасова?
- А кто... это... Про... та...
- Вот видишь, ты запомнил почти все, кроме одного. Ты не запомнил фамилию сыщика, подарившего тебе шанс разбогатеть.
- А зачем мне... его это... фамилия?
- Для истории, Жора. Для истории. Ведь станешь Ротшильдом, будешь в ванне шампанского купаться, на голых девках по вилле ездить, день рождения по месяцу отмечать в запойной гульбе, интервью дуракам-журналистам давать, а о Протасове ни словом не обмолвишься...
- Ну ты это... не воспитывай. И без тебя умных хватает!
- А я и не воспитываю. Если хочешь знать, я даже рад, что к тебе попал. Протасов был фанатиком. Он сатанел от самого поиска, а не от того, что ищет деньги. Протасов их, собственно, не любил. А ты... Ты любишь безумно! И мне приятно это. Ведь ты любишь и меня лично...
- Я люблю? - скривил лицо в улыбке Жора Прокудин. - Да я еще в пацанах мог советской десяткой прикурить!
- Ну и что! Прикуривал, форсил, а червонец жалел. Ведь честно скажи, жалел?.. А копейки в детстве копил?
- Это я так... Ради коллекции. Отец свинью глиняную подарил. С щелью в спине. Я, как он учил, любую копейку туда кидал.
- А потом разбил?
- А как же! Рублей одиннадцать там было. Одними копейками. Я их потом по годам разложил. Почти без перерыва были: года с двадцать седьмого и по девяносто первый...
- Ты их нищим роздал?
- Смеешься, что ли? Нищие копейки не берут. Даже тогда не брали.
- А куда ж ты их дел?
- Обменял в магазине на бумажные деньги. Потом "баксы" купил, потом прокрутил их, потом опять купил...
- Значит, с копейки ввысь поднимался?
- В какую высь?! - дернулся Жора Прокудин. - Того, что мы
нарыли за последние дела, мне лично еле на вшивую квартиру в
Штатах хватает. Да и то - однокомнатную! А ты - ввысь!..
Лошади, упрямо стоящие на задних копытах, косили глазами и вовсю
стригли ими странно одетого человека. Во времена Римской империи
этого плебея казнили бы только за ношение брюк, а уж такой
короткий синий плащ до пояса не надевали даже рабы. Словно поняв этот упрек, Жора Прокудин расстегнул пояс, выпростал джинсовую рубашку и спросил у хозяина квадриги Большого театра:
- А ты откуда по-русски-то научился? Ты ж римлянин!..
- Да уж кой годок в центре Москвы стою! Такого наслушался! Вот повезло теперь - на "стольник" попал. Не все ж одному Ленину было на деньгах красоваться!
- А мне новые купюры не нравятся, - огрызнулся Жора Прокудин. - То Соловки, то бабы толстые. Доллар красивее!
- Значит, ты меня на него обменяешь?
- А что делать? В этой стране, братан, с мил... лиардом долларов делать абсолютно нечего. Сходу пристрелят! А делиться не хочется! Чего это я обязан со всякими чмуриками делиться?!
- А Гвидонов, значит, с тобой должен делиться? - огрызнулся теперь уже мироносец.
Музыкальный инструмент в его руках смотрелся бухгалтерскими счетами. И он щелкал костяшками, будто все время проверял, не утратил ли он номинальную стоимость в сто тысяч рублей. Хотя, возможно, это щелкал линейкой по батарее отопления мальчишка из квартиры этажом выше. Пацан любил таким нехитрым способом изводить весь стояк пятиэтажки.
- А ты это... откуда про Гвидонова знаешь? - с неприятным
осадком в душе спросил Жора Прокудин.
- Ты что, забыл? Я у Протасова в штанах три месяца пролежал. Я ж из того аванса, что мужики из Союза обманутых вкладчиков "Чаги" дали Протасову. Я все его разговоры слышал. И что по телефону, и что так, без него...
- Значит, Протасов был уверен, что деньги в мешках существуют?
- В этом были уверены мужики из Союза обманутых вкладчиков. Между прочим, они мне не нравились. Типичные халявщики. А как их нагрели, начали управу во всех прокуратурах искать. Голову надо было иметь на плечах, а не капусту!
- Ну ты это!.. Тоже не умничай! Я, между прочим, сам погорел в свое время. И в "МММ", и во "Властилине", и в "Л.Е.Н.И.Н.е"...
- Никогда бы не подумал! С твоей любовью к деньгам - и отдавать их в обмен на какие-то сомнительные бумажки!
- Да пошел ты!
Жора швырнул "стольник" в сторону. Но бумажка - не ботинок.
Далеко не улетит. Банкнота с темным углом по-пропеллерному повращалась в горячем воздухе кухни и упала на банки пива. Ногой, обутой в ботинок, Жора Прокудин ударил по банкам, приютившим "стольник". Для этого пришлось лечь на левый бок.
Банки с грохотом разлетелись по кухне, а одна из них, угодившая в батарею отопления, треснула по боку, и из щели с шипением забил гейзер пива. Он был столь силен, что достал своей мокрой лапищей до лица Жоры. Да еще к тому же достал в тот момент, когда он вдыхал хоть и вонючий, но так нужный ему для жизни воздух.
- А-ах!.. Б-а-ах!.. - зашелся он в кашле, но левая рука, странно утратив прежнюю силу, не хотела его поднимать, и он так и остался на полу в позе римского патриция на пиру.
Пиво хлестало по лицу, слепило глаза, мешало отдышаться, и у Жоры Прокудина на мгновение мелькнула мысль, что это - все, что смерть решила утопить его, но утопить не в реке, не в море, не в озере, а в пиве. И в тот момент, когда он уже поверил в это окончательно, фонтан опал и превратился в жалкую струйку, стекающую из банки на пол.
- Ста-арость меня дома не заста-анет, - словами песни еще успел простонать Жора Прокудин, но сил после борьбы со стихией уже не осталось.
Он упал на спину и тут же забыл обо всем. Он даже не увидел, как намокали в пивном озере странички драгоценной записной книжки, а рядом с нею на единственном уцелевшем сухом клочке линолеума лежал "стольник" с почерневшим углом.
Глава девятая
БЕГ ПО СЛИШКОМ ПЕРЕСЕЧЕННОЙ МЕСТНОСТИ
На Новом Арбате вдоль зданий машин в несколько раз больше, чем на шоссе. Такое впечатление, что здесь стихийно возник гараж, и только неразумные пешеходы, все еще шастающие вдоль домов-книжек, не понимают этого.
- А если он сегодня не объявится, ты и завтра с нами торчать будешь? безо всякой злости спросил сидящего сзади в салоне "восьмерки" Дегтяря пухленький мужичок, с трудом уместившийся на месте водителя. - Мне-то что! Я сутки через сутки тут сижу, а ты, говорят, уже четвертую смену без роздыха пашешь...
Он старательно разжевывал пирожок с курагой, купленный в "Русском бистро", а валяющаяся на кресле пассажира рация простуженно хрипела и даже иногда говорила что-то членораздельное, но совершенно не касающееся того, чего так терпеливо ожидал Дегтярь.
- Я так думаю, Миш, - чавкая, продолжил толстяк, - что раз ты сидишь, значит, неплохо зарабатываешь на новом месте. А?
- Не жалуюсь, - скупо ответил Дегтярь.
Парней из этого отдела, в том числе и толстяка, он знал плохо, ни в одном оперативном закруте с ними раньше, еще во время службы, не был, и не очень понимал панибратское отношение к нему соседа по машине. Впрочем, есть разряд людей, которые уже через минуту после знакомства ведут себя как будто они прожили рядом с тобой полжизни.
- Я тоже, Миш, подумываю в частный сыск свалить. У нас - тоска. Платят, конечно, без сбоев, не то, что армейским, но такие гроши!.. Триста "зеленых" в месяц - это что, деньги?! А потом хотят, чтоб мы за эти деньги под пули лезли. Платили бы как в Штатах по три-четыре тыщи в месяц, да я бы спал в форме и бандитов голыми руками душил... А вот у тебя по сколько выходит?
- Когда густо, когда пусто, - неохотно ответил Дегтярь.
- А чаще - густо?
- Чаще - пусто. Даже слишком часто.
- Зато, небось, потом сразу ка-ак привалят "бабки"! Точно?
Усталость и раздражение не дали Дегтярю ответить. Только по старой дружбе генерал из управления разрешил ему побыть рядом с группой захвата, и вот теперь оказывалось, что за эту возможность необходимо расплачиваться бесконечной болтовней. Ну почему все толстяки так говорливы! Посадили бы в машину с каким-нибудь майором-скелетом, и то было бы лучше. Он бы мрачно молчал часами напролет, а Дегтярь мог обдумать все обстоятельно, тем более что обдумывать было много чего. А теперь приходилось бесконечно отвечать на вопросы, будто он не частный сыскарь, а мальчишка на экзамене, который никак не ответит на один-единственный билет.
- Америкашку они здорово накрыли? - сам того не желая, спросил Дегтярь.
Иногда и мальчишке хочется задать вопрос нудному экзаменатору.
- Тыщ на сто! - оторвавшись от бутылки "Фанты", радостно сообщил толстяк. - Он только в Штатах это обнаружил.
- Подозреваете кого-то из его компаньонов по фирме?
- Зачем тебе это?
- Так, на всякий пожарный...
Толстяк оказался не так прост, как выглядел. Не все болтуны бывают дураками. Из соседа по машине Дегтярь вряд ли вытянул бы что-то важное. Хорошо еще, что генерал показал ему фотороботы возможных шулеров по кредитным карточкам. Один из них - щупленький и лысый - очень уж смахивал на парня, приехавшего на трейлере для получения грузы якобы купленного Рыковым и Барташевским. Его-то они и ожидали в засаде у супермаркета уже второй день. На третий, как ни хорохорился Дегтярь, у генерала могло кончиться терпение, и засаду бы сняли...
- Всем постам, - хрипло вздохнула рация на сиденьи, - готовность номер один. Объект на кассе номер три в продовольственном отделе супермаркета. Карточка предъявлена к оплате. Приметы: рост чуть выше среднего, телосложение крепкое, шатен, над левой бровью бородавка, других особых примет нет, одет в...
Дегтярь перестал слушать. Он вскинул глаза к стеклянным стенам второго этажа. Где-то там расплачивался по поддельной кредитной карточке американца парень с бородавкой над левой бровью. В описании, данном ему в магазине чрезвычайно толстым лысым парнем Олегом, бородавка на лице получателя товара отсутствовала.
- Все, взяли, - вывел Дегтяря из задумчивости милиционер. - Пошли посмотришь, раз тебе интересно.
Он допил "фанту" и только после этого выбрался на горячий вонючий асфальт. Дегтярь вылез из машины и поплелся за ним. В знойном мареве перед глазами бронзовым миражом возникло тело жены Рыкова. Как он ее называл? Лялечка? Хорошее имя. Не имя, а игрушка. И тело - игрушка. Его бы не издалека рассматривать. С ним бы поиграть вживую.
- Симпатичный малый, - повторно вывел его из задумчивости толстяк.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47