Испанцы ушли, традиция осталась.
"Как поймаю, скажу этой Насте, что она в душе - голландка",
ухмыльнулся Дегтярь, но потом вспомнил, что квартира - не ее, что
сняла она ее без мебели и штор, и в том, что она ничего не
изменила, он с тревогой ощутил временность ее пребывания здесь.
Соседка по площадке, ветхая старушенция из двухкомнатной
квартиры, долго выслушивала через цепочку объяснения сыщика, долго ничего не могла понять и встрепенулась только после того, как перед ее глазами появилась красная "корочка" сотрудника МВД. Удостоверения агентов частного сыска на наших граждан, воспитанных Сталиным, действовали примерно так же, как демонстрация пробитого автобусного билета. "Корочки" МВД и ФСК что-то еще пробуждали в подкорке мозга. Если не страх, то благоговение.
На виду у Дегтяря ровесница века изучила через мощную лупу его фотографию на удостоверении, роспись, печать, зачем-то понюхала красную обложечку и все-таки сдалась. Защелка под ее дрожащими пальчиками выскользнула из паза, и Дегтярь ощутил облегчение.
- Проходите, товарищ майор милиции, - пригласила она его под ширканье тапочек.
Сыщик проплелся за бабулькой на кухню, с интересом изучил сползшие со стен обои, сервант эпохи всеобщей коллективизации и индустриализации с сервизом этой же эпохи и фарфоровыми слониками, тупо бредущими по пыльной поверхности серванта.
- Вы одна живете? - считая слоников, спросил он.
- А что? - едко ответила она вопросом и с медлительностью падающего перышка опустилась на стульчик.
- Живете вдвоем с сестрой? Верно? - сосчитал слоников Дегтярь.
Их было четырнадцать. По законам ушедшешго времени их полагалось иметь семь на брата. Для удачи. Вторая семерка не могла быть мужской. Для семьи тоже полагалось иметь ровно семь слоников.
- Жили, - погрустнев, ответила старушенция. - Четырнадцать месяцев и три дня тому назад она померла.
- Вы так точно помните?
- Я веду дневник. С семи лет. С тысяча девятьсот семнадцатого года. С третьего февраля по старому стилю.
- Так вы, наверно, и Ленина видели?
- Не видела. И не желаю сейчас.
Дегтярь спрятал удостоверение в карман рубашки. Пауза неплохо оборвала тему. Такие музейные экспонаты, как старушенция, обычно с первых минут начинали рассказ о героическом прошлом. Дегтяря интересовало настоящее.
- Скажите, что вы знаете о вашей юной соседке? - с ходу
атаковал сыщик.
- Из однокомнатной?
- Из однокомнатной.
- Это шлюшковатая такая?
Дегтярь поневоле промолчал. Одного и того же человека разные люди воспринимают по-разному. Шлюшковатость как термин не проскользнул ни у одного из опрошенных им сотрудника магазина.
- А с чего вы взяли, что она, извиняюсь, такая?
- Мое поколение не обманешь! - погрозила Дегтярю пальчиком старушенция. - Ко мне молодой человек три года к проходной фабрики ходил. И я ему отказала. А у этой то один хахарь, то другой. Как с мусорным ведром на площадку вечером выйду, а от нее уже кто-нибудь уходит. И все время разные...
Сыщик вспомнил линзу над своей фотографией в удостоверении и бабке не поверил.
- Вы с нею общались? Разговаривали о чем-нибудь?
- Только раз. Мы ругались!
- Правда?
- Она музыку на всю громкость включала. В три часа ночи. У меня
в дневнике все записано. И что она говорила. И что - я...
- То есть она вышла на звонок в три часа ночи?
- А чего ей бояться! У нее очередной хахарь за спиной висел. Рожа, извините меня, как у Квазимодо!
- У кого?
- Вы Гюго читали? - сделала такое лицо старушенция, будто ей только что сказали, что майор милиции не знает букв.
- Что она вам ответила?
- Девица эта?.. Я могу по дневнику зачитать...
- Ну, давайте...
Дневникам сыщик не верил точно так же, как и газетам. Дневник - это не документ. Это субъективное восприятие мира. К тому же Дегтярь совсем не понимал людей, ежедневно ведущих дневник в течение многих лет подряд. У бабули таких лет набиралось не менее восьмидесяти. Применительно к себе Дегтярь бы воспринял такую обязанность, как наказание.
Старушенция принесла коробку из-под женских сапог, фыркнула, опустив ее на кухонный стол, долго перебирала пухлые тетради, лежащие в ней, что-то бормотала, обнаружив нужную, и тут же поднесла к глазам линзу.
- Вот. "Шестое июля. Сегодня отоварила по карточкам мыло. Мыло плохого качества. Не в пример тому, что мама приносила от купца Яблокова в тысяча девять..." Извините, это не та тетрадь. Это послевоенное..
Квартира пахла сундуком красноярского деда. Дегтярь поозирался на кухне, заглянул через дверь в одну из комнат, но сундука не увидел. А до того сильно казалось, что он есть, что он открыт и источает запахи двадцатых и тридцатых годов, смешанные с пылью всех последующих лет.
- Вот. "Шестое июля. Поругалась с соседкой. Мерзкая вздорная девчонка. Я ей сказала: "Выключите вашу гадскую музыку! Я не могу уснуть!" Она ответила: "Бабуля, это не музыка. Это - рэйв". Я мысленно согласилась, поскольку данное слово явно английского происхождения очень похоже по созвучию на рев. Затем я пригрозила милицией. А она ответила: "Бабуля, я через три дня сваливаю из этой говеной страны на Запад. Считай, что я с Родиной под музыку прощаюсь". Парень из-за ее спины добавил: "Не плачь, мамаша, пройдут дожди. Мы все слиняем. Ты только жди". Я запомнила эти мерзкие стишки и записала. Они хорошо характеризуют наше безнравственное время. На прощание я им сказала, что буду несказанно счастлива, когда они уедут. Парень в ответ произнес такое, что мне пришлось пересилить себя, чтобы записать эту гадость. Но поскольку я фиксирую все, случившееся со мной, то я записала. А сказал он так: "Какое ж счастье, мамаша?! Счастье в другом! Счастливые трусов не надевают!"
Гордо вскинув маленькую головку, старушенция добавила:
- Представляете, какой хам!
- Значит, она уехала? - с неприятным осадком в душе спросил Дегтярь.
В эти секунды ему подумалось, что он никогда не сумеет вернуть деньги Рыкову и, соответственно, получить свой процент. Все нити следствия ускользали из рук. Но те нити, прежние, были ложными, и он уже не жалел об их потере. В эти секунды исчезла настоящая, верная нить. Даже подушечки пальцев зачесались, будто она скользила в эту минуту именно по ним.
- Да, уехала, - бережно закрыла тетрадку старушенция. - На следующий день.
- Но вы же сами прочли, она говорила о чем-то типа... через три дня, не находил сыщик логики в поведении разгульной Насти. - правильно? Через три дня?
- Нет. Она уехала на следующий. Утром. Вместе со своим мерзким дружком. Я в окно видела, как они садились в попутную машину. С вещами. Очень торопились и даже переругивались...
- То есть они уехали с чемоданами?
- Да. Именно так.
- А вы не могли ошибиться?.. Все-таки немалое расстояние, - скосил глаза на чудовищную линзу Дегтярь.
- Молодой человек! - возмутилась старушенция. - Мне в два раза больше лет, чем вам. У меня дальнозоркость. Причем, немаленькая. Да, вблизи я ничего не вижу. Вот я у вас, к примеру, не пойму что на лице: борода или ожег.
- Борода, - с облегчение ответил Дегтярь.
Не хватало ко всем неприятностям последних дней еще и ожега.
- А вдаль я вижу очень даже!.. Они побросали чемоданы и сумки в багажник, сами сели вовнутрь авто и уехали. Вы не представляете, какое облегчение я испытала! Это... это сравнимо только с отменой продовольственных карточек и появлением вольного хлеба в продаже. Вы не помните этот момент?
- Не помню.
Говорить, что он родом из деревни, где отродясь никаких карточек не существовало, Дегтярь не стал. Так в разговоре он был почти на равных. А если бы отставная дворянка узнала о его плебейском происхождении, она вполне могла бы оборвать разговор. Одна такая свидетельница голубых кровей как-то проходила по одному делу у Дегтяря.
- Их квартирную хозяйку вы не видели после этого?
- Видела, - нервно бросила старушенция. - Я ее и без того
почти каждый день вижу. Пьянчужка! Вечно ей деньги нужны. Станет у моей двери и клянчит. Сразу видно, что денежки за проживание, что та девица дала, пропиты. А новые будут только тогда, когда она вернется...
- Она сказала, что девушка вернется? - вновь потеплело в груди
у сыщика.
- Этим она меня сильно расстроила. Так я расстраивалась в жизни только раз, в тысяча девятьсот сорок шестом году. Когда потеряла карточки на целый месяц. И потеряла, учтите, третьего числа. Всего лишь третьего числа данного месяца...
- Их украли, - поправил Дегтярь.
- Возможно. Шантрапы тогда было много.
- Ее всегда много... У вас замечательный дневник, - похвалой решил попрощаться сыщик. Это действовало безотказно. - Летопись, можно сказать, века. Его неплохо было бы издать. Мемуары...
- Не надо!
Тонкие ручонки хозяйки придвинули к себе поближе коробку с драгоценными тетрадями. В них, кроме событий ее отнюдь не яркой жизни, были ежедневные записи о расходах. Кроме, естественно, тех лет, когда деньги заменялись продовольственными карточками. И она не хотела, чтобы хоть кто-то, кроме нее, узнал о ее бухгалтерской страстишке.
Попрощавшись с бабулькой, Дегтярь выждал на площадке этажа не менее десяти щелчков нескольких замков в ее двери, послушал гулкую тишину подъезда и только теперь разглядел, что в единственной двери, расположенной напротив однокомнатной квартиры, не было глазка. Рука сама собой потянулась в карман за отмычками. Наверное, он поступал глупо. Наверное, он рисковал. Настя могла приехать незаметно и сидеть за обшарпанной дверью однокомнатной квартиры. Вполне могла. Но он не ощущал запаха духов. А очень сильно казалось, что у такой, как Настя, могут быть только стойкие, только долго-долго невыветривающиеся французские духи.
Почти без усилий Дегтярь подал влево язычок замка. Он даже не сопротивлялся. Замку было все равно, кто его открывает.
Задержав дыхание, сыщик шагнул за дверь, Беззвучно прикрыл ее за собой и вновь понюхал воздух. И чуть не потерял сознание от страха.
- По-огода в доме! - заорал знакомый голос из глубины квартиры. - А все друго-ое - суета!
Мгновенно ставший мокрым Дегтярь взялся рукой за стенку и, не в силах усмирить сердце, по-старчески поскребся по стенке на кухню.
- Падла! Крыса! Твар-рюга! - выключил он радиоприемник, орущий голосом певицы Долиной, и с ненавистью посмотрел на тянущийся от него в прихожую провод.
Закрытие двери, видимо, сблокировало устройство, подключающее ток к радиоприемнику, и то, от чего явно балдела Настя, чуть не ввергло сыщика в инфаркт.
Сунув рот под кран, он долго, до боли в животе, пил холодную, отдающую хлоркой воду, потом смыл пот со лба и щек и, подняв голову, увидел фотографию над грязным кухонным столиком. Откнопив ее от стены, он внимательно изучил красивое под...мное лицо девушки, поморщился от образины парня, обнявшего ее за плечи и подумал, что это именно те двое, что уехали на попутной машине, и девушка - это все-таки Настя.
Он не мог сказать это наверняка, потому что в магазине так и не увидел ни единой ее фотографии. Личное дело исчезло, как и полагалось в таких случаях. Но объемный фоторобот, составленный со слов продавщиц магазина, почти совпадал с лицом на фотографии. Только глаза и губы в реальности оказались поменьше обрисованных продавщицами.
На обороте ничего написано не было. Секунду поколебавшись,
Дегтярь все же прикнопил фотографию на старое место. На цыпочках проплыл в зал.
- Ну и берлога! - не сдержался он от вида намертво изжеванных простыней.
Они укрывали тощи комковатый матрасик. Судя по внешнему виду, их не стирали с момента покупки. А покупка была сделана не меньше шести месяцев назад.
По немытому паркету валялись пустые флаконы духов, картонные коробки из-под баночного пива, аудиокассеты с отечественной попсой, хрустящие пакеты от чипсов, сплющенные банки "Джин энд тоник", обертки от шоколадных конфет.
Подняв одну из них, Дегтярь сурово посмотрел на девочку,
поднявшую в руке нечто непонятное, но, видимо, съедобное. К этому
съедобному прыгала с земли собачка с маленькой бородкой. На
рисунке она висела в воздухе, и по всему чувствовалось, что до
вожделенного куска не дотянется никогда. Девочка чем-то неуловимо походила на Настю. Скорее всего - кукольностью лица. Собачка - на Дегтяря. И тоже лицом. Точнее, бородкой. Она у нее тоже была почему-то с проседью.
Под рисунком красовалась крупная надпись "А ну-ка отними!"
- Отниму, милая, отниму! - сквозь зубы пообещал сыщик и одним резким движением скомкал фантик в кулаке.
Глава пятьдесят первая
ХИЛЯК
Это лишь в кино телохранитель - это супермен с квадратным лицом, вся жизнь которого состоит из бесконечных подвигов. А в нашей нестандартной стране он чаще всего превращается из телохранителя в слугу, прачку, кухарку и грузчика одновременно. Обычно с Гвидоновым в трехкомнатной квартире на последнем этаже девятиэтажного панельного дома на окраине Горняцка жили два телохранителя. После гибели одного из них остался только молчаливый Суртаев.
Впрочем, Гвидонов не сказал ему об утонувшей картотеке банка, о роковом катере, о смерти товарища по цеху телохранителей. "Уехал", - лениво объяснил он, а сам потом не меньше часа думал, как бы отреагировал Суртаев, если бы узнал правду. Бросил бы хозяина или нет? Страх действует на людей по-разному.
Больше всего Гвидонову нравилось в Суртаеве не его умение гладить рубашку или готовить суп харчо, а почти безостановочное молчание. Он мог не проронить ни слова за день. Сам Гвидонов такого испытания не выдержал бы. Молчание напоминало что-то тюремное. К примеру, камеру-одиночку. А банкир совсем не хотел в камеру-одиночку.
Час назад от Гвидонова спустился этажом ниже Поликарп. Ему он снял однокомнатную сразу после того, как дядька прилетел из Приморска с перекошенным от ужаса лицом и с костылями под мышками. Он очень хотел жить вместе с племяшом, но молчаливый Суртаев на этот раз открыл рот и сказал: "Не положено. Каждый лишний контакт - подарок врагу".
Гвидонов никогда никому ничего не дарил. Он поселил Поликарпа под собой и дал денег на лечение пятки. Трещина от тисков оказалась серьезнее, чем думал дядька. Кости в пенсионном возрасте срастаются тяжело. Иногда и не срастаются. Поликарп надеялся, что срастутся и потому перемещался в пространстве даже меньше, чем советовали врачи: к Гвидонову и назад, к Гвидонову и назад.
Итак, час назад ушел Поликарп, Суртаев вымыл посуду после мужского обеда, покормил попугая, послушал по радио последние новости, в которых ну совсем ничего не сообщалось о его родной Брянщине, и сказал куняющему у телевизора Гвидонову:
- Я это... мусор вынесу. Постойте у двери.
- Хорошо, - зевнув, ответил банкир и не встал.
Суртаев повторил просьбу:
- Постойте, пожалуйста у двери. Второго охранника нет. Надо для безопасности.
- Ну ты пристал как банный лист!
Встав на вялые ноги, Гвидонов широко, в полный размах потянулся и поторопил телохранителя:
- Ну неси! Неси! Я постою...
- Есть, - ответил бывший старший прапорщик спецназа Главного разведуправления Суртаев и исчез за дверью.
Гвидонов нехотя поплелся в прихожую, но голос теледиктора крючком вцепился в спину. "Слово предоставляется президенту Союза обманутых вкладчиков банка "Чага" господину..." Треск паркетной доски под пяткой перекрыл звук, и фамилия президента так и не долетела до слуха банкира.
- Мы полны решимости вернуть наши деньги, - с большевистским пафосом заявил президент, безликий мужичок с серо-зелеными, как доллар, глазами. Мы не остановимся ни перед чем...
Продолжение речи Гвидонов не услышал. Жесткий спазм обжал горло и он рухнул прямо во тьму.
Когда очнулся, почудилось, что в квартире пожар. Кожа на лице готова была лопнуть от жара. Он поднес ко рту ладонь, и жар стянул теперь уже кожу на кисти.
- Отодвинь лампу! - потребовал Жора Прокудин. - Еще рожу ему спалим...
- Кто вы? - спросил Гвидонов у незнакомого голоса.
Лиц он не видел. Казалось, что голос или голоса существуют сами по себе. Как и положено на небесах. Что в раю, что в аду. Судя по жару, его все-таки вознесли в ад. Впрочем, на что-либо иное он и не рассчитывал. Середины-то нету.
- Может, я ему клешни все-таки свяжу? - спросил уже другой голос.
- Хватит ног. Ты учти, Топор, перед тобой интеллигент в третьем поколении. Он грубости не понимает. С ним нужно вести себя цивилизованно...
- Где я? - уже почти не веря в собственное вознесение на небеса, спросил Гвидонов и вздрогнул от ответа.
- Добро пожаловать в ад! - загыгыкал Топор.
- Я тебе что говорил? - огрызнулся Жора.
- А что? Все равно я его в отбивную превращу, если он про "бабки" не скажет...
Далекий голос телевизора развеял последние сомнения у Гвидонова. С добрыми интонациями голос сообщал о погоде. В разных районах планеты она была разной. Для небес такое изобилие выглядело слишком необычно. По идее никакой погоды там не должно было быть. Президент Союза обманутых вкладчиков явно исчез с экрана, но когда в комнате раздался следующий вопрос, Гвидонов подумал, что безликому мужичку с долларовыми глазами удалось выпрыгнуть из телевизора, и теперь именно он, а не кто-то другой спросил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47