Владимир почти согласен был на его мнение и хотел только вопросить совета верховного жреца.
Пошли в Перуново капище, требовали молитв и наставления, чем избавиться от угрожающего бедствия. Жрец обещал все; он просил на полчаса сроку; заперся в кумирнице и, вышед, сказал:
— Внимай совет богов, Владимир: потребно исполина Тугарина, рожденного змием, поймать, связать ему руки и ноги и принесть богам на жертву.
— Но как сие быть может, великий отец? — говорил Владимир.
— Должно лишь поймать и связать его, чадо мое! — отвечал жрец.
— Сего-то мы и не разумеем,— примолвил Владимир.
— Беды великие и гнев богов, если вы его не поймаете,— сказал жрец и пошел вовнутрь капища делать приуготовления к пожрению исполина. Владимир возвратился в недоумении и повелел Святораду кликать клич: кто выищется отважиться на исполина?
Множество выбралось витязей. Каждый желал поодиночке сражаться с исполином, понеже в храбрых людях России нет недостатка. Всякое преимущество рождает зависть, следственно и честь. Первому сразиться никто друг другу уступить не хотел. Спорили, бранились, и чуть не дошло до драки, ежели б искусный Святорад, подоспев, не доказал им, что они спорят понапрасну, что безумно сразиться с исполином со лба на лоб, что великое потребно искусство, где силы не равны, и уговорил их напасть на богатыря совокупными силами.
Они выехали, увидели шатер исполинов. Конь его показался им горою; оный ел, по обыкновению, белую ярую пшеницу, а Тугарин спал. Приметили сие по храплению его, подобному шуму вод на Днестровских порогах. Заключили напасть на него до пробуждения его. Они слышали, что конь его очарованный и говорит человеческим голосом, почему и начали красться исподтиха. Но осторожность коня обмануть весьма было трудно.
Конь закричал при их приближении, но богатырь спал. Они спешили; конь кричал вторично, и Тугарин не пробуждался. Погибель была очевидна, хотя конь кричал, ревел и бил ногами в землю, и исполин пробудился было, но поздно то было, ибо больше тысячи копий и мечей ударили в него со всех сторон, и одним только очарованным своим латам обязан он был своею целостию, понеже никакое оружие не пробивало оных. Все копии и мечи переломались или отпрянули прочь. Исполин воскипел яростию, схватил двоих витязей, кои прежде ему попались в руки, и проглотил.
Все ударились в бегство; исполин вскочил, сел на коня, погнался за ними, хватал почти руками, но не жалели лошадей, и все спаслись в город. За сто сажен от стен остановился конь Тугаринов; исполин вяще сердился, бил коня, соскочил долой, бежал пеш, думая перешагнуть стену и истребить киевлян с их князем. Но чудная сила вод реки Буга, освятившая стены сего города, явила тогда мне, молодцу, еще не было дороги запертыя. Проезжал я горы высокие, проходил я лесы темные, переплывал реки глубокие, побивал я силы ратные, прогонял я сильных, могучих богатырей — мне уробеть Тугарина? И я давно уже бы свернул голову ему,— примолвил он,— но я хочу учинить то пред твоим светлым лицом и по твоему слову княжеску, чтоб ты сам, государь, видел службу мою и пожаловал, велел бы мне служити при твоем лице.
Владимир удивился смелости, вежливости, дородству и красоте сего витязя.
— Молодой человек,— сказал он ему,— так ты хочешь сразиться с Тугарином?
— Для сего, государь, поспешал я в славный Киев-град, «дней и ночей не просыпаючи, со добра коня не слезаючи».
— Но знаешь ли ты, каково трудно сие предприятие?
— Ведаю довольно, и если б оное меньше имело опасности, я послал бы исполнить оное одного своего Таропа-слугу.
— Я похваляю твою отважность,— сказал Владимир,— принимаю тебя в мою службу и обнадеживаю своею княжескою милостию, но не дозволю вдаться в таковую опасность, ибо ты мне годишься по своей храбрости и разуму в других случаях. Я имею довольно витязей смелости испытанной, но ни один из них не отважится сказать, чтоб он мог биться с Тугарином, понеже сие определено только для богатыря, не рожденного матерью.
— Не рожденного матерью?— подхватил Добрыня.
— Так,— отвечает князь и рассказал ему предвещание волшебницы Добрады.
— Так я великую имею надежду свернуть голову Тугарину,— говорил Добрыня с улыбкою.
— Неужели ты не имел матери?— спросил Владимир любопытно.
— Позвольте мне рассказать мои приключения,— продолжал Добрыня и, получа дозволение, начал.
ПОВЕСТЬ ДОБРЫМИ НИКИТИЧА
Я хотя имел отца и мать, но в самом деле не рожден я моею родительницею. Потому что она, будучи мною беременная, во время путешествия от нападших разбойников получила удар саблею по чреву, так что я выпал недоношенный из ухмершей моей матери. Причем и родитель мой убит. Я погиб бы, если б великодушная волшебница Добрада не спасла меня, как сказывала она мне сама о том. Я воспитан ею на острове, где оная имеет свое жилище, и остров сей находится на самом южном пупе земли. В младенчестве моем поили меня львиным молоком и, с тех пор как я себя помню, не давали мне просыпать ни утренней зари, ни вечерней, меня заставляли кататься тогда по росе и после обмочали в водах морг ских. Чрез сие воспитание получил я таковую силу, что шести лет мог; выдергивать превеликие дубы из корня. Шесть белых старичков обучали меня всем известным семидесяти двум наречиям, звездоблюстительству и воинским приемам, так что пятнадцати лет имел я счастие на опыте пред самою Добрадою отбивать шесть мечей моих учителей и не допустить ни одного на себя удара. За сие получил я от моей благодетельницы сии латы, кои на себе ношу и коих ношение сохраняет от всякого вреда, как обыкновенного, так и чрезъестественного. Я повергся к ногам моей благотворительницы, приносил благодарность в чувствительных выражениях и просил, чтоб не лишала меня на всю жизнь мою своего покровительства.
— Добрыня Никитич,— сказала она мне,— сие будет твое имя; ни ты не видал своих родителей, ни они тебя, и ты не рожден своею матерью, как уже известно тебе; посему боги, никогда не оставляющие чад праведных родителей, вручили мне тебя и повелели мне быть твоею матерью. Посему по имени моем имеешь ты называться Добрынею, и отечество твое да будет от побед, кои ты совершишь в жизни своей; ибо ведаешь, что по-гречески Никита значит победитель. Днесь вступил ты в возраст, способный ко всяким предприятиям, и осталось мне докончить воспитание мое только одними сими заповедями. Никогда не отступай от добродетели, ибо, уклоняясь от оной, утратишь ты милость богов, покой души своей и учинишься неспособен к великим подвигам. Во-вторых, не меньше первого наблюдай: видя слабого, насильствуема сильнейшим, не пропускай защищати, понеже не помогающий ближнему не может ожидать и сам помощи от богов.
Наконец, третье: как получил ты благодеяния от меня, женщины, покровительствуй всегда нежный пол в гонениях и напастях, для того что тем умягчится твой нрав, легко могущий ниспасть в зверство. Не должно мне возвестить долженствующее с тобой впредь случиться, ибо сие таинство написано только в книгах судеб и не всем смертным открывается. Однако ведай, что необходимо должно тебе достать меч Сезострисов. Оный хранится у некоего сильного монарха северного. Если ты оный получишь, не будет для тебя на свете ни спорика, ни поборника. Примета же, по которой найдешь ты меч оный: при первом твоем взгляде на него твой собственный меч спадет с тебя, а оный поколеблется.— Потом подала она мне перстень.— Во всякое время, когда тебе понадобится конь,— продолжала Добрада,— потри только по оному и пройди три шага вперед; тогда оглянись назад — и увидишь коня богатырского, который будет служить тебе верно во всю жизнь твою.
Приняв сие наставление и подарки, пал я к ногам ее и приносил мое благодарение. Она повелела мне с того ж дня начать в свете мое странствование, искать меча Сезострисова и не прежде основать жилище себе, как убью великого очарованного исполина.
После сего повелела она мне сесть в лодку, имеющую меня отвезти на матерую землю. Лодка сия была пречудная. Я нигде не видывал подобной, ибо плыла она не на веслах, а посредством одной растянутой холстины. Сама волшебница села со мною во оную; мы поплыли. Ветры никак не могут дуть толь быстро, как лодка, рассекающая валы океана, везла нас.
Сладкий сон овладел мною, и, проснувшись, я увидел себя одного на прекрасной долине близ великого города. Горесть объяла меня, когда узнал я, что Добрада оставила меня собственным моим судьбам и сложила свое о мне попечение. Я любил ее, как родную мать, и не мог удержаться от слез. Близлежащий лес отзывался восклицаниям моим и разносил имя Добрады Но не пришла, и я долженствовал размышлять о предыдущем состоянии.
Мне захотелось испытать силу перстня моего; я потер оный и, отшед три шага вперед, оглянулся назад. Конь красоты невообразимой появился стоящ и оседлан прибором цены несчетной. Золото и камни самоцветные, редких вод, составляли вид великолепный. Сабля и копье висели сбоку седла. Обрадовался я чрезвычайно. Подошел к коню, гладил и ласкал оного, и конь припадал предо мною троекратно, в знак своей покорности, на колена передних ног. Я снял саблю, обвязал оную на себя, взял копье в руку и сел в седло. Не можно изобразить, какую почувствовал я тогда бодрость в себе. Мышцы мои напряглись, и казалось мне, что я в состоянии был сразиться с войсками целого света. Конь подо мною ржал, пускал из ноздрей искры, прыгал и ждал лишь приказания, чтоб пуститься чрез долы, горы и леса.
Хотелось мне очень узнать, в какой я земле нахожусь и какой был то город. На сей конец поехал я по долине, но, проехав верст пять, не нашел ни одной души живой, кроме нескольких статуй каменных, по разным местам рассеянных и разных тварей представляющих. Заключил я вступить в город и по первой попадшей мне дороге следовал к городским воротам. Я не нашел, к великому моему удивлению, стражи в городе, толь укрепленном, кроме десяти человек в воротах крепости, сделанных из камня и изображающих вооруженных воинов. Ворота были железные и крепко заперты. Я кричал, стучался — никто мне не ответствовал. Досадно мне было, я вышел из терпения и выломал ворота.
Въехав в город, проехав множество улиц, не встречался со мною никто. Я удивлялся огромности и великолепию жилищ и не понимал, зачем по всем улицам расставлено множество статуй и нет живущих. В размышлениях о сем вступил на пространную площадь. Посреди оной стоял великолепный дворец. Множество каменных воинов составляли главный караул, иные из них расставлены были по разным местам, как бы на часах. Удивление мое умножалось. «Неужли сие только игра природы! — думал я.— Великий город без жителей, одни только камни вместо обывателей! Не может быть сие случайным произведением естества! Гнев богов на сем месте, и люди сии окаменели». Подумав, желал я испытать, не найду ли кого внутри дворца. Слез с коня, взошел и утвердился, что город сей превращен в камень со всеми жителями, ибо во дворце нашел множество людей окаменевших, в различных положениях: одни, казалось, разговаривали между собою, другие шли, иные сидели, другие смеялись, иные шутили над приезжим из деревни челобитчиком, как обыкновенно случается то в передних комнатах дворца.
Утвердившись во мнении, что сие произошло от очарования, великую получил я нетерпеливость узнать причины сего и, если можно, избавить от оного несчастных жителей. На сей конец шествовал я во внутренние покои, желая посмотреть, благополучнее ли государь своих подданных. Богатство, всюду блистающее, не привлекало взоров моих, любопытство провождало оные на великолепный престол, который нашел я в отдаленной комнате. Девица красоты невообразимой сидела на оном, опершись на руку. Она так же, как и все, находилась в окаменении, но скорлупа мраморная не мешала видеть прелести и величество, рассыпанные в чертах ее, так что я не сомневался, чтоб не была она владетельница сей страны. На коленах ее лежало письмо, и казалось, что оное причинило печаль, видимую в лице сей государыни. Я любопытствовал узнать оного содержание, взял разбирать сверху перевертывал на бок, на другой, снизу, и хотя разумел все семьдесят два наречия, но не понял, как оное написано. С досады бросил оное на пол, и в сие мгновение письмо обратилось в столб густого дыма.
Я отступил в удивлении, но не имел времени рас суждать о происходящем, ибо страшное девятиглавое чудовище, имеющее львиные ноги, исполинский рост и хвост змеиный, выскочило из дыму и бросилось на меня, чтоб разорвать на части. Когти передних лап его были больше аршина, и челюсти во всех головах наполнены преострыми зубами. Я обнажил саблю мою, призвал имя Добрады и одним ударом отсек ему две головы и обе лапы. Кровь полила, чудовище застонало, но вместо отсеченных голов выросло у него по две новых, так что стало оное с одиннадцатью. Чудовище с новою яростию бросалось на меня, и я посекал головы его неутомленно, но не возмог бы я истребить оное, для того что головы его вырастали с приумножением, если б не вспало мне на мысль перерубить оное пополам. Я напряг остаток сил моих и одним ударом пересек оное. Пол разверзся в сие мгновение пред моими ногами, земля растворилась и поглотила труп чудовища. Ужасный гром гремел над моею головою, и раскаленные перуны падали вокруг меня, так что я со всею моею твердостию едва мог держаться на ногах. Тьма покрыла потом всю комнату и полуденное время обратила в мрачную ночь. Синяя светящаяся голова появилась из потолка. Оная дышала пламенем и говорила ко мне следующее:
— Враг Сарагуров! Ты не освободишь царицу узоров от очарования. Убиением чудовища ты поверг лишь ее с подданными в несносное мучение, ибо ты отдал им часть чувств, чтоб страдали они от угрызения нетопырей, зародившихся из трупа убиенного тобою чудовища. Ты никогда не можешь сыскать превращенного жениха сей государыни, князя печенежского. Сарагур погиб от руки князя болгарского; следственно, и очарования его уничтожить некому.
Сказав сие, привидение опроверглось в пропасть, которая затворилась и учинила пол равен по-прежнему; причем тьма разделилась и обратилась в огненных нетопырей, кои бросились отчасти на царицу, прочие ж разлетелись и напали на всех жителей сего несчастного города. Окаменелая государыня в самом деле получила чувства, ибо испускала болезненный стон от угрызения сих волшебных летучих мышей. Жалость пронзила сердце мое Я бросился к ней на помощь, отгонял мерзких тварей ее уязвляющих^ и выбился из сил, ничего не успевши. В досаде и замешательстве клялся я освободить сию злосчастную государыню ^1 побежал, не ведая сам куда. По дворцу и улицам видел я страдание окаменелых людей, кусаемых нетопырями, и стон их наводил на меня ужас.
Я выбежал из города и тогда лишь вспомнил, что оставил во оном коня моего. Жалел я, потеряв время напрасно и что должен буду назад воротиться, и в сем огорчении, потирая руки, коснулся перстня и с радостию увидел, поворотясь назад, что конь мой стоял за мною. Я бросился к нему, ласкал его и воссел.
— Милый конь мой!—говорил я.—Ты, конечно, ведаешь, где превращенный князь печенежский. Довези меня нему! Ты, о конь добродетельный, видел несчастие жителей сего города и, без сомнения, жалеешь о мучении их? Помоги мне их избавить!
Конь проржал троекратно и, приподнявшись, ударил копытами в землю, отчего оная расступилась, и я на коне опустился в пропасть. Если бы я не обнадежен был, что конь мой, погружаяся со мною в недра земные, споспешествует избавлению несчастных узров, конечно бы, усомнился я в жизни моей, ибо скорость стремления, с каковою летел я на иной свет, была чрезвычайна. Но не имел я времени предаться ужасу, для того что в мгновение очутился в земле, освещаемой некиим красноватым светом. Странные предметы меня окружали. Трава, под ногами моими находящаяся, казалась красною оттого, что вместо росы лежали на ней капли кровавые. Деревья обагрены были ею же, и вместо листвия росли на оных человеческие головы страшных видов. Лишь я почувствовал под собою землю, засвистали бурные ветры, и головы оные заревели мерзкими голосами. Они кричали все:
— О бедный Добрыня! Куда зашел ты? Погиб ты невозвратно
Должно признаться, что не без трепета внимал я таковое приветствие; однако, имея в мыслях доброе намерение, отважно продолжал я путь мой. Не проехал я ста шагов, как несчетное войско полканов на меня напало. Лица и руки их обагрены были человеческою кровию, глаза светились, как раскаленное железо, и с каждым дыхновением их вылетало из ртов их сверкающее пламя. Тысячи стрел полетели в меня из луков их, и я обязан на сей раз единственно броне, подаренной мне Добрадою, что не учинилось из тела моего сита. Полканы, приметив недействие стрел своих, заревели от досады и бросились на меня с ручным оружием, состоявшим из превеликих древес, выдернутых с кореньями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62