Эх, знать бы, в какую цену заброшенные подвалы пойдут. А тогда, тьфу, дурак, за ящик водки сто квадратных метров отдавал. Поумнел, но поздно, где теперь новые подвалы искать? Всё ушло, как в песок. Вместе с квартирами. Мои квартиры эти паразиты выкупают, будто они ихние, а не государственные.
Какого такого государственные? Разве в нашем районе это государство или предыдущее хоть один дом построило? Хрен вам, а не дом, дорогие граждане. Зато квартплату драть — это завсегда пожалуйста. И чуть что не то, граждане не к государству бегут, а ко мне. Можно подумать, я хозяин этих всех домов. Дворник не желает за десять баксов в месяц метлой махать, мастер, гад такой, еще хуже. Наладился отопление включать всего за тридцать долларов с дома, не может на мировые цены перейти. И никакого уважения к руководству — откидывает ровно половину, волюнтарист собачий…
Спиридонов рассуждал бы до конца рабочего дня, но в его кабинет влетела Наташка при таком виде, что начальник испугался — вдруг кто из руководства пожаловал? Тогда мастеру точно придется расценки поднимать.
— Николай Николаевич, — успокоила Спиридонова подчиненная. — Тут к вам…
— Занят! — гаркнул управдом, чтобы доказать, кто здесь настоящий хозяин, и осекся.
Следом за Наташкой до кабинета вплыла не роскошная бикса, центровая телка, шикарная шмара, а самая настоящая дама. Такая, которую он полчаса разглядывал на обложке журнала «Космополитен», а потом отгавкивался почему опоздал на совещание по улучшению обслуживания населения, пускай даже всем известно, как погано бегает среди города общественный транспорт.
Дама распространяла запах точно таких духов, которые всунул Спиридонову на 23 февраля один крутой фирмач, арендующий бывший красный уголок. Спиридонов сперва хотел подарить эти духи Наташке, но пожмотился и дождался Восьмого марта, чтобы доказать жене — кроме нее, для мужа других стерв не существует.
Рядом с дамой в безукоризненном черном костюме стоял странный старик, прижимающий к животу руку в кожаной перчатке, намекающей, что это не столько человеческое тело, как зато пластмассовый протез. На голове старика была красная феска. Чуть поодаль у стены расположился мужчина полусреднего возраста в мятом костюме, распространявший по кабинету вполне отечественные запахи.
— Герр Спиридонофф, — обратилась к начальнику дама, тщательно подбирая слова. — Мы есть представители международного общества Красного Креста и благотворительного фонда Желтого Полумесяца.
Дама повела глазом в сторону Наташки.
— У тебя что, работы нет? — спросил подчиненную Спиридонов. — А вы, герры, прошу садитесь, миль пардон. А также вы, товарищ, господин то есть.
Человек в мятом костюме подождал, пока Наташка громыхнула за собой дверью, достал из кармана красную книжицу и представился:
— Депутат горсовета, замначальника здравотдела, председатель подкомиссии по вопросам социальной защиты Мышьяков.
Спиридонов радостно закивал головой, словно молчащие дама и старик решили его усыновить.
Мышьяков сходу убавил ему настроения и раскомандовался в чужом кабинете до такой степени, какую может себе позволить только высокое руководство. Он бережно усадил живописную пару на измызганные стулья и стал рассказывать Спиридонову, какие недостатки прут из его работы. Гул граждан из коридора служил неплохим фоном рассуждений Мышьякова, и он дошел до такого запала, что несколько раз стукнул кулаком по столу перед носом Спиридонова.
Дама в черном спасла управдома от депутатского нагоняя. Она ласково посмотрела на Мышьякова, отвела его карающую десницу в сторону, и тот по-быстрому закрыл рот, успев скороговоркой протарабанить: работа быстро покрывающегося испариной Спиридонова станет предметом тщательного изучения.
В это время старик чего-то брякнул Мышьякову на непонятном языке, и народный избранник прилип до стены, с понтом родился декоративным жэковским украшением.
Пока Мышьяков делал из себя вид статуи, дама рассказала Спиридонову, что общество Красного Креста и Фонд Желтого Полумесяца разыскивают господина Канцельбогенштраузинера, проживающего в данном районе, чтобы одарить его завещанием недавно усопшего у Нидерландах родственника.
Управдом Спиридонов стал потеть еще больше, чем когда его воспитывал Мышьяков. Столько дел, умом тронуться можно. Забыл о таком важном звонке, на международный скандал нарвался. Всё из-за этой сучки Наташки, до того она своими воплями памороки забивает. Орет, тварюка таким благим матом, будто ей не начальник расположение оказывает, а посетители одолевают…
Ишь, приперлись, депутат долбаный, старикашка трухлявый и… Ах, ты, курва противная, на такую и у пьяного не встанет.
Сам виноват. Ведь звонил Василенко из райотдела, предупреждал — придут до тебя люди, какого-то типа ищут. Нет, эти сволочи не виноваты. Всё из-за Василенки-придурка. Ну, правильно, эти иностранцы с депутатом, небось, с области начали. Область звякнула в город, город в район. А району куда работу сваливать? Только на меня.
Человека им найди. Менты сами искать не хотят. На иностранцах при депутате наживешь не больше, чем на тех типах, которых они находят на полях орошения, чтоб вам всем вместе туда провалиться. Хорошо, что выпить не успел, у депутата, небось, нюх, как у моей стервы, и мордой даже они чем-то схожи, тьфу, пакость…
В это время дама в черном, решив, что герр из полуподвала плохо понял ее полуиностранную речь, повторила свою просьбу. Народный депутат продолжал делать вид украшения у стены, старик держался с таким видом, будто человечество обязано молиться на его красную феску.
Спиридонов не знал, где эти самые Нидерланды, и под угрозой физической расправы не повторил бы фамилию разыскиваемого на подвластной ему территории. Тем не менее он горячо заверил всех присутствующих, что лично приложит все силы и отыщет нужного таким хорошим людям этого самого Канцелярского-Зинера, пусть даже он проживает в том самом доме, где куски карниза постоянно сыпятся на головы всем желающим.
Соотечественник Спиридонова отлепился от стены и заявил: если тот приложит все силы, значит, его работа не станет предметом тщательного изучения, и тут же заткнулся под добрым взглядом протезированного в феске. Старик снова что-то повелительно рявкнул, и Мышьяков выскочил в коридор с такой скоростью, словно там шла раздача очередных депутатских мандатов.
Дама улыбалась Спиридонову так чарующе, что тот очень слабо заметил, как в нагрудный карман его пиджака порхнула двадцатидолларовая купюра. Спиридонов нежно посмотрел на прекрасную даму, а потом с тревогой в сторону старика.
— Хозрасчэт! — внятно сказал инвалид при феске. — Йес?
— Яволь! — ответил Спиридонов и добавил, что к завтрашнему вечеру…
Так к завтрашнему вечеру ничего не случилось, потому что поднятые по тревоге дворники, мастера и даже электрик, околачивавшийся в вытрезвителе куда чаще, чем на работе, прочесали весь подведомственный хутор и нашли в нем какого хочешь добра, даже Выхристенкобера, но только не этого самого Канцельбогенштраузинера. Оборзевший электрик нагло допил водку, стоявшую на столе перед седеющим на глазах руководством, а потом заметил: такого золота, как этот самый Канцельбруннер нужно искать не среди здесь, а поближе до еврейского кладбища.
Спиридонов уже дошел до того состояния, когда ему привиделся Мышьяков с вытекающими последствиями. Это мой последний шанс, уболтал сам себя Спиридонов и купил бензин для «аварийки» на собственные трудовые накопления. Через четыре часа Спиридонов слабо напоминал из себя строгого руководителя, потому что скакал от радости гораздо выше могильной плиты с полуистлевшейся надписью «Канцельбогенштраузинер».
Бомжи, которые сделали Спиридонову экскурсию за булку хлеба и полбутылки любимого напитка электрика, клялись здоровьем всех обитателей кладбища: второго Канцельманцеля здесь в упор никогда не наблюдалось.
На следующий день управдом доложил иностранной делегации и народному избраннику Мышьякову: этот самый счастливчик, до которого привалило наследство, разыскан. Я такой, подчеркнул Спиридонов, в любом деле не подведу. Сказали за этого Канцеля — и пожалуйста, раскопал. Или, если нужно, таки да раскопаю, лишь бы команда сверху поступила, желательно в письменном виде.
Мышьяков так ласково посмотрел на Спиридонова, что он невольно съежился, хотя несколько минут назад уже задумывался по поводу еще одной зеленой купюры.
Дама в черном на теле и старик с красным на голове о чем-то переговаривались на иностранном языке, пока у Спиридонова не зашумело в ушах от непривычных акцентов. Полчаса люди беседуют, не размахивая руками, и до сих пор ни один из них муттер не помянул. Пусть они иностранцы, но всё-таки живые люди, а вопрос непростой, по всему видать.
Пока управдом терялся в догадках, как это можно спорить нехай на иностранном языке, но без матери и рукоприкладства, старик что-то таки да сказал чересчур резко. Дама сделала виноватый вид и обратилась до Спиридонова без банкноты в прекрасной руке.
Согласно завещанию нидерландского Канцельбогенштраузинера, если его одесский родственник не будет разыскан или числится среди тех, кому от этой жизни даже лекарств не требуется, так наследство нужно поделить среди других личностей. Тех, кто был друзьями и опорой этого заховавшегося под черной плитой счастливчика.
Когда и таковых не найдется, деньги следует разделить среди наиболее нуждающихся жильцов района, а также имеющих особые льготы, и, на худой конец — малохольных. В это время молчавший до сих пор Мышьяков делает из себя вид рупора и прыгает до стола Спиридонова. Он размахивает руками и горячо мелет: скоро праздники, а народные избранники даже не имеют списка ветеранов данного ЖЭКа, чтобы осчастливить их по старой памяти от имени неувядающей советской власти.
Управдом гарантировал список депутату Мышьякову, а также близких нидерландского наследника вместе со всеми льготниками и убогими, проживающими на подвластной ему территории.
Когда Мышьяков вышел в коридор, прекрасная дама снова одарила Спиридонова чарующей улыбкой и купюрой, за достоинство которой он не мечтал. И пусть герр Спиридонофф не переживает, расходы по розыску дорогих усопшему людей предусмотрены завещанием, а потому замечательный старик снова добавил волшебное слово «Хозрасчэт».
Начальник Спиридонов завязал обращать внимание, что тротуары перестали мести даже раз в неделю. Он мобилизовал все службы на розыски близких и дорогих Канцельбогенштраузинеру людей. Зато через три дня началось такое, что сходу заретушировало в сознании Спиридонова образ народного депутата с его угрозами по оргвыводам и списками ветеранов различного значения.
Выход из положения нашла Наташка. Она предложила: всех прущих на прием знакомых и друзей покойного наследника зачислять в список ветеранов, чтоб они сгорели с этими праздниками и подарками, которые придумывают изнывающие от безделия депутаты. Тем более, среди близких наследника с кладбища ветеранского контингента хватало.
Несмотря на то, что разыскивая покойника при привалившим из-за кордона счастьем, Спиридонов не нашел на своем хуторе никаких концов, так теперь до него косяком пошел клиент, который, как оказалось, уже слабо что помнит в этой жизни, кроме взаимоотношений с рано ушедшим от всех прекрасным человеком Канцельбогенштраузинером.
И нехай прямых родственников у такого богатого жмура в упор не находилось, так уже с вечера в очередь до служебного помещения записывались внучатые племянники со стажем и двоюродная сестра троюродного брата покойного претендента на голландское наследство.
Последняя перекличка очереди состоялась в шесть часов утра. Стоявшие в ней скопом словно вернулись в те незабываемые времена, когда были чуть моложе, а без давки в очереди становилось невозможно не то, что купить кило мяса, но и получить шаровый набор продуктов по низким ценам в связи с юбилеем Октября.
Правда, из списков чуть не вычеркнули свекра сестры деверя тещи покойного со звучной фамилией Пердунович, который объяснил свою отлучку чересчур пошатнувшимся здоровьем.
У всех здоровье, орала очередь, в полном составе надвигаясь на болящего, вот симулянт паршивый, всего одну ночь постоять не может, как чувствовал, до чего хорошего доведет жизнь, и двадцать лет назад обзавелся костылями. Пшел вон, вас здесь не стояло!
Только после того, как Пердунович предъявил справку размером с простыню, зачитанную вслух срочно собранной по такому поводу комиссией из активистов, толпа смягчилось. И больше того, слушая эпикризы, каждый явственно представлял их на собственных организмах. Потому, дойдя до пункта насчет несдержанности в голове и ниже пояса, очередь позволила Пердуновичу костылять внутрь себя. В наказание за отлучку во время третьей переклички его опустили на десять номеров ниже, выдвинув на бывшее место Пердуновича ветерана гражданской войны, как имеющего особые льготы по сравнению с другими счастливчиками, у которых номера их очереди значились на ладони шариковой пастой.
Утром началось такое, о чем не мог догадываться Шекспир со своими антисоветскими рассказами. Если бы этот Уильям посидел рядом со Спиридоновым, он бы самолично разорвал свою дешевую туфту за короля Лира и накатал совсем другое собрание сочинений. Так в кабинете управдома таки да было чего послушать и без этого Шекспира с его устаревшими трагедиями.
О том, каким замечательным гражданином и членом партии был товарищ Канцельбогенштраузинер полчаса вбивала в голову Спиридонова внебрачная дочь покойного, бывшая по совместительству первой пионеркой Одесщины. Она так убедительно рассказывала из себя всякие душещипательные подробности за жизнь и деятельность папаши, изредка поправляя выскакивающую навстречу Спиридонову челюсть, что тот по-быстрому сделал вид — он привык доверять людям, а не документам. А потому, волнуясь и заикаясь, сумел-таки вставить свое слово в монолог пионерки, моментально записав ее в список прямых наследников, в перечень ветеранов, а также до графы убогих.
К концу рабочего дня управдом стал сильно подозревать: он тоже является для покойного не посторонним человеком. Дело дошло до того, что этот самый Канцельбогенштраузинер приснился начальнику в виде бывшего секретаря парткома ЖЭКа Васергиссера, постоянно призывавшего дворников мести вперед к победе коммунизма и эмигрировавшего в государство Израиль при первой же возможности.
На третий день в районе не оказалось ни одного ветерана, который бы не являлся родственником или хорошо знакомым дорогого ему Канцельбогенштраузинера, пусть даже очень многие не могли в связи с повальным возрастным склерозом произнести больше половины его фамилии.
Управдом хорошо себе понял, что свалившееся на покойного наследство — это не слепой фарт. Судьба просто выбрала самого достойного, жившего на земле спиридоновской вотчины. Оказывается, Канцельбогенштраузинер не только спас во время войны трех бывших ворошиловских стрелков, одновременно завалившихся в жэковский офис, но и воевал вместе с ветераном Анисимовым на берлинском направлении. Хотя один гражданин с голодным блеском в глазах утверждал: он вместе с дорогим Канцелем доблестно трудился в тылу на оборонном заводе, Спиридонов записал его в наследники и ветераны без второго слова. Как и заявившегося ординарца покойного, верой правдой, служившего ему в войсках восставшего против сталинизма Власова.
Ближе к вечеру Спиридонов стал постепенно двигаться мозгами. Потому что слабо понимал, как это покойному удавалось в одно и то же время ковать победу в тылу, служить в разведке Первого Украинского фронта, воевать против большевиков на территории временно оккупированной ими Германии, защищать правопорядок в Новосибирске, сражаться с карпатскими агрессорами всех мастей и работать в сигуранце города Констанцы. Когда начальник вспомнил, что при всём этом у нидерландского наследника имелись три боевые подруги и двенадцать жен, потерявших на дорогах лихолетья разные документы, он стал подозревать, что лично был знаком с таким выдающимся засекреченным ракетостроителем, выплатившим интернациональный долг Афганистану в качестве морского пехотинца. Ближе к рассвету Спиридонов проснулся с диким воплем: «Даешь Канцельбогенштраузинера!», а потому напился не так, как привык, а прямо среди ночи.
Заграничная делегация при народном депутате не могла не заметить, как сильно перепарился Спиридонов, вкалывая на благо народа. Управдом действительно аж спал с лица и успел похудеть, потому как многие вместо того, чтобы бегать, куда давно привыкли, с утра пораньше, устраивали такие очереди у его кабинета, с понтом здесь вырос гибрид собеса, районной поликлиники и клуба по интересам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
Какого такого государственные? Разве в нашем районе это государство или предыдущее хоть один дом построило? Хрен вам, а не дом, дорогие граждане. Зато квартплату драть — это завсегда пожалуйста. И чуть что не то, граждане не к государству бегут, а ко мне. Можно подумать, я хозяин этих всех домов. Дворник не желает за десять баксов в месяц метлой махать, мастер, гад такой, еще хуже. Наладился отопление включать всего за тридцать долларов с дома, не может на мировые цены перейти. И никакого уважения к руководству — откидывает ровно половину, волюнтарист собачий…
Спиридонов рассуждал бы до конца рабочего дня, но в его кабинет влетела Наташка при таком виде, что начальник испугался — вдруг кто из руководства пожаловал? Тогда мастеру точно придется расценки поднимать.
— Николай Николаевич, — успокоила Спиридонова подчиненная. — Тут к вам…
— Занят! — гаркнул управдом, чтобы доказать, кто здесь настоящий хозяин, и осекся.
Следом за Наташкой до кабинета вплыла не роскошная бикса, центровая телка, шикарная шмара, а самая настоящая дама. Такая, которую он полчаса разглядывал на обложке журнала «Космополитен», а потом отгавкивался почему опоздал на совещание по улучшению обслуживания населения, пускай даже всем известно, как погано бегает среди города общественный транспорт.
Дама распространяла запах точно таких духов, которые всунул Спиридонову на 23 февраля один крутой фирмач, арендующий бывший красный уголок. Спиридонов сперва хотел подарить эти духи Наташке, но пожмотился и дождался Восьмого марта, чтобы доказать жене — кроме нее, для мужа других стерв не существует.
Рядом с дамой в безукоризненном черном костюме стоял странный старик, прижимающий к животу руку в кожаной перчатке, намекающей, что это не столько человеческое тело, как зато пластмассовый протез. На голове старика была красная феска. Чуть поодаль у стены расположился мужчина полусреднего возраста в мятом костюме, распространявший по кабинету вполне отечественные запахи.
— Герр Спиридонофф, — обратилась к начальнику дама, тщательно подбирая слова. — Мы есть представители международного общества Красного Креста и благотворительного фонда Желтого Полумесяца.
Дама повела глазом в сторону Наташки.
— У тебя что, работы нет? — спросил подчиненную Спиридонов. — А вы, герры, прошу садитесь, миль пардон. А также вы, товарищ, господин то есть.
Человек в мятом костюме подождал, пока Наташка громыхнула за собой дверью, достал из кармана красную книжицу и представился:
— Депутат горсовета, замначальника здравотдела, председатель подкомиссии по вопросам социальной защиты Мышьяков.
Спиридонов радостно закивал головой, словно молчащие дама и старик решили его усыновить.
Мышьяков сходу убавил ему настроения и раскомандовался в чужом кабинете до такой степени, какую может себе позволить только высокое руководство. Он бережно усадил живописную пару на измызганные стулья и стал рассказывать Спиридонову, какие недостатки прут из его работы. Гул граждан из коридора служил неплохим фоном рассуждений Мышьякова, и он дошел до такого запала, что несколько раз стукнул кулаком по столу перед носом Спиридонова.
Дама в черном спасла управдома от депутатского нагоняя. Она ласково посмотрела на Мышьякова, отвела его карающую десницу в сторону, и тот по-быстрому закрыл рот, успев скороговоркой протарабанить: работа быстро покрывающегося испариной Спиридонова станет предметом тщательного изучения.
В это время старик чего-то брякнул Мышьякову на непонятном языке, и народный избранник прилип до стены, с понтом родился декоративным жэковским украшением.
Пока Мышьяков делал из себя вид статуи, дама рассказала Спиридонову, что общество Красного Креста и Фонд Желтого Полумесяца разыскивают господина Канцельбогенштраузинера, проживающего в данном районе, чтобы одарить его завещанием недавно усопшего у Нидерландах родственника.
Управдом Спиридонов стал потеть еще больше, чем когда его воспитывал Мышьяков. Столько дел, умом тронуться можно. Забыл о таком важном звонке, на международный скандал нарвался. Всё из-за этой сучки Наташки, до того она своими воплями памороки забивает. Орет, тварюка таким благим матом, будто ей не начальник расположение оказывает, а посетители одолевают…
Ишь, приперлись, депутат долбаный, старикашка трухлявый и… Ах, ты, курва противная, на такую и у пьяного не встанет.
Сам виноват. Ведь звонил Василенко из райотдела, предупреждал — придут до тебя люди, какого-то типа ищут. Нет, эти сволочи не виноваты. Всё из-за Василенки-придурка. Ну, правильно, эти иностранцы с депутатом, небось, с области начали. Область звякнула в город, город в район. А району куда работу сваливать? Только на меня.
Человека им найди. Менты сами искать не хотят. На иностранцах при депутате наживешь не больше, чем на тех типах, которых они находят на полях орошения, чтоб вам всем вместе туда провалиться. Хорошо, что выпить не успел, у депутата, небось, нюх, как у моей стервы, и мордой даже они чем-то схожи, тьфу, пакость…
В это время дама в черном, решив, что герр из полуподвала плохо понял ее полуиностранную речь, повторила свою просьбу. Народный депутат продолжал делать вид украшения у стены, старик держался с таким видом, будто человечество обязано молиться на его красную феску.
Спиридонов не знал, где эти самые Нидерланды, и под угрозой физической расправы не повторил бы фамилию разыскиваемого на подвластной ему территории. Тем не менее он горячо заверил всех присутствующих, что лично приложит все силы и отыщет нужного таким хорошим людям этого самого Канцелярского-Зинера, пусть даже он проживает в том самом доме, где куски карниза постоянно сыпятся на головы всем желающим.
Соотечественник Спиридонова отлепился от стены и заявил: если тот приложит все силы, значит, его работа не станет предметом тщательного изучения, и тут же заткнулся под добрым взглядом протезированного в феске. Старик снова что-то повелительно рявкнул, и Мышьяков выскочил в коридор с такой скоростью, словно там шла раздача очередных депутатских мандатов.
Дама улыбалась Спиридонову так чарующе, что тот очень слабо заметил, как в нагрудный карман его пиджака порхнула двадцатидолларовая купюра. Спиридонов нежно посмотрел на прекрасную даму, а потом с тревогой в сторону старика.
— Хозрасчэт! — внятно сказал инвалид при феске. — Йес?
— Яволь! — ответил Спиридонов и добавил, что к завтрашнему вечеру…
Так к завтрашнему вечеру ничего не случилось, потому что поднятые по тревоге дворники, мастера и даже электрик, околачивавшийся в вытрезвителе куда чаще, чем на работе, прочесали весь подведомственный хутор и нашли в нем какого хочешь добра, даже Выхристенкобера, но только не этого самого Канцельбогенштраузинера. Оборзевший электрик нагло допил водку, стоявшую на столе перед седеющим на глазах руководством, а потом заметил: такого золота, как этот самый Канцельбруннер нужно искать не среди здесь, а поближе до еврейского кладбища.
Спиридонов уже дошел до того состояния, когда ему привиделся Мышьяков с вытекающими последствиями. Это мой последний шанс, уболтал сам себя Спиридонов и купил бензин для «аварийки» на собственные трудовые накопления. Через четыре часа Спиридонов слабо напоминал из себя строгого руководителя, потому что скакал от радости гораздо выше могильной плиты с полуистлевшейся надписью «Канцельбогенштраузинер».
Бомжи, которые сделали Спиридонову экскурсию за булку хлеба и полбутылки любимого напитка электрика, клялись здоровьем всех обитателей кладбища: второго Канцельманцеля здесь в упор никогда не наблюдалось.
На следующий день управдом доложил иностранной делегации и народному избраннику Мышьякову: этот самый счастливчик, до которого привалило наследство, разыскан. Я такой, подчеркнул Спиридонов, в любом деле не подведу. Сказали за этого Канцеля — и пожалуйста, раскопал. Или, если нужно, таки да раскопаю, лишь бы команда сверху поступила, желательно в письменном виде.
Мышьяков так ласково посмотрел на Спиридонова, что он невольно съежился, хотя несколько минут назад уже задумывался по поводу еще одной зеленой купюры.
Дама в черном на теле и старик с красным на голове о чем-то переговаривались на иностранном языке, пока у Спиридонова не зашумело в ушах от непривычных акцентов. Полчаса люди беседуют, не размахивая руками, и до сих пор ни один из них муттер не помянул. Пусть они иностранцы, но всё-таки живые люди, а вопрос непростой, по всему видать.
Пока управдом терялся в догадках, как это можно спорить нехай на иностранном языке, но без матери и рукоприкладства, старик что-то таки да сказал чересчур резко. Дама сделала виноватый вид и обратилась до Спиридонова без банкноты в прекрасной руке.
Согласно завещанию нидерландского Канцельбогенштраузинера, если его одесский родственник не будет разыскан или числится среди тех, кому от этой жизни даже лекарств не требуется, так наследство нужно поделить среди других личностей. Тех, кто был друзьями и опорой этого заховавшегося под черной плитой счастливчика.
Когда и таковых не найдется, деньги следует разделить среди наиболее нуждающихся жильцов района, а также имеющих особые льготы, и, на худой конец — малохольных. В это время молчавший до сих пор Мышьяков делает из себя вид рупора и прыгает до стола Спиридонова. Он размахивает руками и горячо мелет: скоро праздники, а народные избранники даже не имеют списка ветеранов данного ЖЭКа, чтобы осчастливить их по старой памяти от имени неувядающей советской власти.
Управдом гарантировал список депутату Мышьякову, а также близких нидерландского наследника вместе со всеми льготниками и убогими, проживающими на подвластной ему территории.
Когда Мышьяков вышел в коридор, прекрасная дама снова одарила Спиридонова чарующей улыбкой и купюрой, за достоинство которой он не мечтал. И пусть герр Спиридонофф не переживает, расходы по розыску дорогих усопшему людей предусмотрены завещанием, а потому замечательный старик снова добавил волшебное слово «Хозрасчэт».
Начальник Спиридонов завязал обращать внимание, что тротуары перестали мести даже раз в неделю. Он мобилизовал все службы на розыски близких и дорогих Канцельбогенштраузинеру людей. Зато через три дня началось такое, что сходу заретушировало в сознании Спиридонова образ народного депутата с его угрозами по оргвыводам и списками ветеранов различного значения.
Выход из положения нашла Наташка. Она предложила: всех прущих на прием знакомых и друзей покойного наследника зачислять в список ветеранов, чтоб они сгорели с этими праздниками и подарками, которые придумывают изнывающие от безделия депутаты. Тем более, среди близких наследника с кладбища ветеранского контингента хватало.
Несмотря на то, что разыскивая покойника при привалившим из-за кордона счастьем, Спиридонов не нашел на своем хуторе никаких концов, так теперь до него косяком пошел клиент, который, как оказалось, уже слабо что помнит в этой жизни, кроме взаимоотношений с рано ушедшим от всех прекрасным человеком Канцельбогенштраузинером.
И нехай прямых родственников у такого богатого жмура в упор не находилось, так уже с вечера в очередь до служебного помещения записывались внучатые племянники со стажем и двоюродная сестра троюродного брата покойного претендента на голландское наследство.
Последняя перекличка очереди состоялась в шесть часов утра. Стоявшие в ней скопом словно вернулись в те незабываемые времена, когда были чуть моложе, а без давки в очереди становилось невозможно не то, что купить кило мяса, но и получить шаровый набор продуктов по низким ценам в связи с юбилеем Октября.
Правда, из списков чуть не вычеркнули свекра сестры деверя тещи покойного со звучной фамилией Пердунович, который объяснил свою отлучку чересчур пошатнувшимся здоровьем.
У всех здоровье, орала очередь, в полном составе надвигаясь на болящего, вот симулянт паршивый, всего одну ночь постоять не может, как чувствовал, до чего хорошего доведет жизнь, и двадцать лет назад обзавелся костылями. Пшел вон, вас здесь не стояло!
Только после того, как Пердунович предъявил справку размером с простыню, зачитанную вслух срочно собранной по такому поводу комиссией из активистов, толпа смягчилось. И больше того, слушая эпикризы, каждый явственно представлял их на собственных организмах. Потому, дойдя до пункта насчет несдержанности в голове и ниже пояса, очередь позволила Пердуновичу костылять внутрь себя. В наказание за отлучку во время третьей переклички его опустили на десять номеров ниже, выдвинув на бывшее место Пердуновича ветерана гражданской войны, как имеющего особые льготы по сравнению с другими счастливчиками, у которых номера их очереди значились на ладони шариковой пастой.
Утром началось такое, о чем не мог догадываться Шекспир со своими антисоветскими рассказами. Если бы этот Уильям посидел рядом со Спиридоновым, он бы самолично разорвал свою дешевую туфту за короля Лира и накатал совсем другое собрание сочинений. Так в кабинете управдома таки да было чего послушать и без этого Шекспира с его устаревшими трагедиями.
О том, каким замечательным гражданином и членом партии был товарищ Канцельбогенштраузинер полчаса вбивала в голову Спиридонова внебрачная дочь покойного, бывшая по совместительству первой пионеркой Одесщины. Она так убедительно рассказывала из себя всякие душещипательные подробности за жизнь и деятельность папаши, изредка поправляя выскакивающую навстречу Спиридонову челюсть, что тот по-быстрому сделал вид — он привык доверять людям, а не документам. А потому, волнуясь и заикаясь, сумел-таки вставить свое слово в монолог пионерки, моментально записав ее в список прямых наследников, в перечень ветеранов, а также до графы убогих.
К концу рабочего дня управдом стал сильно подозревать: он тоже является для покойного не посторонним человеком. Дело дошло до того, что этот самый Канцельбогенштраузинер приснился начальнику в виде бывшего секретаря парткома ЖЭКа Васергиссера, постоянно призывавшего дворников мести вперед к победе коммунизма и эмигрировавшего в государство Израиль при первой же возможности.
На третий день в районе не оказалось ни одного ветерана, который бы не являлся родственником или хорошо знакомым дорогого ему Канцельбогенштраузинера, пусть даже очень многие не могли в связи с повальным возрастным склерозом произнести больше половины его фамилии.
Управдом хорошо себе понял, что свалившееся на покойного наследство — это не слепой фарт. Судьба просто выбрала самого достойного, жившего на земле спиридоновской вотчины. Оказывается, Канцельбогенштраузинер не только спас во время войны трех бывших ворошиловских стрелков, одновременно завалившихся в жэковский офис, но и воевал вместе с ветераном Анисимовым на берлинском направлении. Хотя один гражданин с голодным блеском в глазах утверждал: он вместе с дорогим Канцелем доблестно трудился в тылу на оборонном заводе, Спиридонов записал его в наследники и ветераны без второго слова. Как и заявившегося ординарца покойного, верой правдой, служившего ему в войсках восставшего против сталинизма Власова.
Ближе к вечеру Спиридонов стал постепенно двигаться мозгами. Потому что слабо понимал, как это покойному удавалось в одно и то же время ковать победу в тылу, служить в разведке Первого Украинского фронта, воевать против большевиков на территории временно оккупированной ими Германии, защищать правопорядок в Новосибирске, сражаться с карпатскими агрессорами всех мастей и работать в сигуранце города Констанцы. Когда начальник вспомнил, что при всём этом у нидерландского наследника имелись три боевые подруги и двенадцать жен, потерявших на дорогах лихолетья разные документы, он стал подозревать, что лично был знаком с таким выдающимся засекреченным ракетостроителем, выплатившим интернациональный долг Афганистану в качестве морского пехотинца. Ближе к рассвету Спиридонов проснулся с диким воплем: «Даешь Канцельбогенштраузинера!», а потому напился не так, как привык, а прямо среди ночи.
Заграничная делегация при народном депутате не могла не заметить, как сильно перепарился Спиридонов, вкалывая на благо народа. Управдом действительно аж спал с лица и успел похудеть, потому как многие вместо того, чтобы бегать, куда давно привыкли, с утра пораньше, устраивали такие очереди у его кабинета, с понтом здесь вырос гибрид собеса, районной поликлиники и клуба по интересам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30