— Пиши свое послание. Я обещаю, что оно будет доставлено твоей госпоже. Лично в руки.
Король-ворон удалился.
К этому времени у Сакры от холода уже зуб на зуб не попадал. Он закрыл дверь и вернулся к столу у очага. Нет, никогда, будь у него хоть тысяча жизней, он не сможет привыкнуть к дикости этого края. В Хастинапуре вот уже сотни лет все бессмертные силы были либо полностью подчинены людям, либо связаны каким-нибудь соглашением. Их истории были описаны в учебниках, и любой серьезный маг знал их наизусть. Здесь же, в Изавальте, они повсюду, а смертные существа пребывают в легкомысленном, самонадеянном невежестве. Люди, обыкновенные люди до сих пор могут потерять душу и тело в кабальных сделках с нечистью. Это просто чудовищно. И в то же время чудесно. Здесь жизнь превращается в бесконечный танец на краю пропасти.
«И требует столько же сил». Сакра немножко пожалел себя, пока доставал чернила и бумагу из среднего по размеру сундучка, а потом уселся писать предупреждение для принцессы Ананды.
Сказать по правде, он хотел написать ей, чтобы она бежала в Хастинапуру. Но Сакра понимал, что Ананда никогда этого не сделает. Она поклялась этой стране в верности, а мужу — в любви, и никогда не нарушит этих клятв.
Так же как и ее слуга.
Письмо было коротким. Сакра испытывал некоторое облегчение от того, что писать можно все как есть — без шифров и недомолвок. Он сложил письмо, перевязал его шелковой лентой и поставил печать. Затем положил письмо на стол и придавил сверху камнем.
Покончив с этим, Сакра опустился на колени перед самым большим сундуком, привезенным из Хастинапуры. В нем хранились свитки, которые он переписывал собственноручно, книги, подаренные ему наставниками, отрезы шелка — обычные и завязанные узлами, нити, инструменты для разрезания и плетения, горшочки с краской… Весь арсенал чародея. Сакра отложил свитки и книги в сторону, после чего вытащил из сундука шелковое покрывало и два белых пера.
Ему едва исполнилось десять, когда в дом отца явились послы из императорского дворца. Сакра спрятался за резной ширмой и наблюдал оттуда, как министры показывали отцу гороскопы и знамения, доказывающие, что он, Сакра, не просто одаренный ребенок. Ему предназначено судьбой стать одним из величайших волшебников современности. Они предъявили письма из Жемчужного Трона, в которых содержался приказ доставить мальчика во дворец для обучения его всем премудростям чародейства и волшебства — с тем чтобы когда-нибудь он смог стать одним из консультантов Совета, а возможно, даже личным защитником одного из членов императорской семьи.
Конечно же, отец согласился, и Сакра, раздираемый противоречивыми чувствами — печалью, страхом и гордостью, отправился с посланниками. Он пробыл в учениках всего лишь год, когда за ним снова послали — на этот раз для того, чтобы отвести в святая святых, на женскую половину дворца. Он шел меж двух старцев и старался не смотреть по сторонам — боялся, что ослепнет от красоты мелькавших вокруг любопытных женских лиц. Наконец его ввели в комнату со стенами из слоновой кости, завешанными алыми шелками и зеркалами. На огромной кровати в центре комнаты лежала императрица. Сакра смутился, машинально отступил назад и поклонился. Кто-то отнял его руки от лица и вложил в них сверток. Сакра ошеломленно уставился на него: это был новорожденный младенец. Сакра осторожно прижал сверток к груди — так мама учила его держать младших братьев.
— Это моя дочь Ананда, — сказала императрица, не вставая с постели. — Моя первая принцесса, моя бесценная доченька. Мы отдаем ее под твою защиту, Сакра.
Первая принцесса, сморщенная и красная, махала крошечными кулачками и пускала слюни, и, глядя на нее, Сакра не мог удержаться от улыбки.
С этого момента он каждый день несколько часов проводил с принцессой. Он ухаживал за ней, когда она болела, он учил ее читать, петь и наблюдать за звездами. На его глазах из тоненькой бойкой девчонки она превратилась в спокойную рассудительную девушку. Сакра любил ее так, как мог бы любить сестру или дочь, и это было как раз то, что нужно.
Это была прекрасная жизнь. Благодаря положению Сакры при дворе к его семье относились с почетом и уважением. Братья и сестры удачно вступили в брак и тоже имели некоторое положение в обществе. Сакра радовался тому, что у его жизни есть предназначение. Сила, которая ни на что не направлена, слишком часто оборачивается против человека и пожирает самое себя от безысходной зависти к тому, чего ей никогда не достичь. Сакра был уверен, что именно это произошло с Калами на его порабощенном острове, когда он был еще ребенком.
Стараясь не вспоминать о пронизывающем холоде и о том, как колдовство недавно чуть не стоило ему жизни, Сакра отворил дверь. Это заклинание не работает в замкнутом пространстве. Он расправил шелк на полу перед очагом и встал на колени в центре белого квадрата. Отложив перья в сторону, Сакра вытащил из поленницы две палочки. На одной он вырезал слова «Земли Смерти и Духов». На второй — свое полное имя, имена отца, деда и бога. Третью он взял из сундука. Это была сандаловая палочка, привезенная из Хастинапуры. Сакра придирчиво провел пальцем по ее гладкой душистой коре, но не нашел никаких изъянов. Потом взял из поленницы несколько зеленых ветвей и бросил их в огонь. Вскоре они занялись, и в комнате запахло дымом. Тогда Сакра положил в очаг три приготовленные палочки и снова сел в центр покрывала, зажав между ладонями два пера.
Это было рискованное предприятие: Лисица — дикое, капризное и жестокое создание. Если у нее действительно есть какие-то дела с Калами и Бриджит Ледерли, она будет недовольна, что ей помешали. Можно попытаться выторговать у нее Бриджит, но Лисица способна запросить такую цену, которая и не снилась какому-нибудь вороньему королю. И все же нужно попробовать. Нельзя позволить Калами завладеть этой новоявленной колдуньей даже на миг, потому что тогда лорд-чародей ее величества спрячет свою находку так, что Сакре уже никогда до нее не добраться.
Белый дым, густой и душистый, клубами повалил из очага, невзирая на все попытки дымохода вытянуть его в трубу. Он кольцами обвивался вокруг человека, неподвижно сидящего на белом покрывале. Сакра закрыл глаза и скрестил пальцы вокруг перьев.
Когда глаза Сакры открылись, вокруг лежали Земли Смерти и Духов, а сам он был лебедем — с длинной шеей и могучими белыми крыльями. Он планировал в потоке воздуха над темными сосновыми лесами, что простирались здесь вечно. Почуяв запах воды, он устремил свой полет к ней, опустив крылья и вытянув шею. Широкий мутный поток струился между деревьев. Река показалась Сакре более надежной опорой, чем воздух. Сложив крылья, он спикировал вниз, и вскоре под животом у него заплескалась прохладная вода.
Сакра сосредоточил все свои мысли на Лисице: вспомнил все истории о ней, которые когда-либо слышал, все ее изображения в книгах из изавальтской императорской библиотеки, которые видел, когда еще имел доступ ко двору. Течение становилось сильнее, оно все дальше уносило лебедя с аккуратно сложенными крыльями и гордо поднятой головой.
Вдруг его внимание привлекло какое-то движение на берегу. Из-за деревьев выступила тень. Это был лис — размером с крупную лошадь и серый, словно призрак. В зубах он держал лебедя. Кровь лилась ручьем с лисьей пасти, и оперение птицы вместо белого было алым. Лис отшвырнул голову лебедя в сторону, а тело сбросил в реку, и труп поплыл по течению, оставляя за собой красные ручьи в чистой зеленой воде.
Сакра расправил крылья. Он был готов к подобным выходкам, хотя древние законы были на его стороне. «Я только защищал свою госпожу, — сказал голос его сердца лису. — Она была в опасности. Неужели ты не пошел бы на все ради своей королевы?»
Лис оскалил зубы в немом рыке:
«У тебя был холодный стальной клинок. Ты привел людей, которые пролили кровь моих братьев».
«Но они напали на мою госпожу. У меня были на это и права, и причины».
«Ты пролил кровь моих братьев, — прорычал лис, — так что у меня тоже есть кое-какие права».
Лис прыгнул, и Сакра взмыл в воздух. Но слишком медленно. Челюсти лиса вцепились в его крыло, и из горла лебедя вырвался трубный крик. Сознание Сакры стремилось вернуться обратно в человеческое тело, в мир смертных, но боль не давала ему сконцентрироваться.
«Заклинаю тебя! — рычал лис. — Заклинаю тебя кровью твоей души и зубами моего тела. Пусть владеют тобой боль и страх. Посмотрим, как хорошо ты будешь служить своей госпоже безмолвной птицей!»
Сакра опять закричал, взывая ко всему миру. На этот раз его крик был услышан, и он растаял у лиса в зубах, словно дым, который принес его сюда.
Сакра очнулся перед камином. Но не человеком, а все еще лебедем. В голове все мутилось от ужаса и боли. Зубы лиса вонзились глубоко, оставив после себя кровь и смятение. В сознании Сакры пульсировала единственная мысль: его госпожа одна, она в опасности, и он должен быть рядом. Ей нельзя оставаться одной! Он не имеет права подвести ее сейчас, когда ей угрожает нечто куда более страшное, чем людская зависть.
Не подозревая об истинной опасности, Сакра расправил сильные крылья и вылетел в открытую дверь.
* * *
«В этом дворце никогда не было спокойно», — думал Калами, стоя в скудно освещенной передней и рассматривая нишу с одним из многочисленных дворцовых богов. Ему казалось, что даже сквозь окрашенные, оштукатуренные и покрытые гобеленами стены он чувствует сплетни и интриги, которые наполняют дворец змеиным шепотом.
Любимым занятием обитателей Выштавоса было строить догадки относительно того, что Ее Величество вдовствующая императрица Медеан сделает в следующую минуту и как это можно использовать для продвижения вверх по служебной лестнице. Но никто из царедворцев не мог победить в этой игре, поскольку никто не знал всей правды о дворце и об императрице.
За спиной у Калами раздался стук жезла о полированный пол. Он обернулся.
— Ее Величество примет вас, — объявил лакей и отступил в сторону.
Ливрея у него была туго накрахмалена, а золотые пуговицы — отполированы до блеска. Калами нечасто приходилось завидовать слугам, но сейчас он с горечью подумал, что у него не было времени даже на то, чтобы переодеться с дороги. Шагая по коридору, он на ходу пригладил волосы и расправил складки на рукавах пропитавшегося морской солью кафтана. Внешность много значила в глазах императрицы, но не больше, чем четкое выполнение ее приказов. Она потребовала, чтобы он явился во дворец сразу же по возвращении, в любое время суток. И поскольку императрицу часто мучила бессонница, Калами решил не откладывать визит до утра. Лучше уж встретить надвигающуюся бурю сейчас.
Рабочий кабинет императрицы был заставлен письменными столами и шкафами с книгами. В назначенный день к ней являлись сразу шесть секретарей, чтобы переписывать официальные письма и документы. Однако сейчас в кабинете находился только один человек в форменном зеленом кафтане с высоким воротничком: он сидел без дела за столом в углу комнаты. Рядом, в медной жаровне, еле-еле теплился огонь. В камине тоже оставались лишь тлеющие угли. Для просторной комнаты этого отопления было явно недостаточно, и когда Калами ступил на порог, на него повеяло холодом. Неяркий свет не позволявший помещению погрузиться в кромешную тьму, исходил от шести свечек, укрепленных в паре ветвистых канделябров высотой в человеческий рост, причем в каждом из них могло гореть не меньше дюжины свечей. Чуть поодаль стояли лакеи, которые заботились об этом скудном освещении, а возле двери сидели две фрейлины, готовые по первому слову своей госпожи выполнить любую ее прихоть.
Медеан, дочь Эдемско, внучка Начерады, вдовствующая императрица Вечной Изавальты, сидела за письменным столом из темного дерева, на котором слоновой костью были инкрустированы изображения гербов двадцати волостей, составляющих Империю. Кость пожелтела от времени, а дерево покрылось чернильными пятнами и царапинами. Стол состарился раньше времени, как и сама императрица.
Это было странно для такой знатной женщины и неслыханно для колдуньи. То благословение души, которое даровало чародеям магическую силу, обычно награждало их и долголетием. Ценой же долголетия было то, что завести ребенка колдуну или колдунье было в лучшем случае трудно.
При дворе ходили слухи, будто бы причиной преждевременной старости Медеан было как раз то, что когда-то она заключила сделку с древней ведьмой Бабой Ягой, выменяв годы своей жизни на наследника престола. Но это было не так. Проблему бесплодия сумел решить Калами: один раз для себя, второй — для Медеан. А то, что заставляло императрицу стариться, было результатом сделки куда более давней и намного более опасной.
Калами упал на колени перед императрицей и наклонился так низко, что коснулся головой истертого узора на ковре. Как он и предполагал, Медеан довольно долго молчала, и Калами был вынужден стоять в этой неудобной и унизительной позе. Но он предусмотрел это и готов был ждать столько, сколько потребуется.
— Встань.
Калами встал, но смиренно опущенных глаз не поднял. Он потерпел неудачу. Он в немилости. По крайней мере какое-то время придется играть эту роль.
— Что произошло?
— Дети Иванко напали на нас и похитили Бриджит Ледерли.
Послышался шелест ткани и бумаги.
— И с какой же это стати воронье племя интересуется тем, что творится в Лисолесье?
— Возможно, они заключили союз с Сакрой.
— Возможно. — Снова шелест, а затем негромкий скрип отодвигаемого кресла. Калами понял, что Медеан встала, по звяканью ключей у нее на поясе. Неясная тень упала на ковер. — Но почему нам ничего не известно об этой сделке?
«Да потому, что ты прогнала его из дворца, и теперь он может свободно бродить где вздумается. А мы не можем даже установить за ним мало-мальски эффективное наблюдение!»
— Потому что мои глаза подвели меня, Ваше Величество.
— Да. — Воздух между ними наполнился молчанием — холодным и глубоким. — Посмотри на меня, лорд-чародей.
Калами поднял глаза. Когда-то Медеан была высокой стройной женщиной с золотистыми волосами — во всяком случае, именно так ее изображали придворные живописцы. Но со временем тело ее ссохлось, золото волос превратилось в серебро. Светлая кожа покрылась морщинами и стала походить на старую слоновую кость письменного стола. Только глаза у Медеан оставались такими же яркими, как на портретах. Но если у изображений времен ее юности взгляд был мягким и проницательным, то теперь на Калами смотрели жесткие, расчетливые глаза, от которых не ускользала ни одна деталь.
— Жить мне осталось недолго. Ты видишь это, Калами?
Чародей промолчал. Говорить о смерти монарха было равносильно государственной измене. Вместо этого он поклонился, как бы говоря, что готов согласиться со всем, что его госпожа сочтет нужным ему сообщить.
— Мне нужны верные союзники, моему государству нужны союзники. Мои обязанности скоро станут слишком тяжелы для меня. — Медеан приблизилась, и Калами почувствовал запах ее дыхания — кисловатый запах болезни.
— Ваше Величество, — спокойно сказал он, — вот я стою перед вами. Я, как и всегда, готов отдать служению вам все свои силы, все свое мастерство.
Императрица мысленно взвесила это решительное предложение и соизволила его принять.
— Да, да. — Она коснулась руки Калами. Ее кожа на ощупь была сухая и тонкая, как пергамент. — Ты всегда был предан Изавальте, и твое самопожертвование безгранично. Но не ты должен спасти нас. — Взгляд ее обратился внутрь и немного смягчился. — Забота о государстве — дело наследственное. Она была рождена, чтобы нести это бремя. Именно для этого Аваназий отослал ее мать так далеко — чтобы она могла родиться. Я знаю, по-другому было нельзя. И вот теперь эти грязные южане украли ее, как пытались украсть моего сына и как собираются украсть Изавальту из моих мертвых рук.
Пока еще живые руки императрицы сжались в кулаки.
— Ваши враги — враги Бриджит Ледерли, — возразил Калами. — Она не предаст вас, так же как и я.
Императрица зашагала из угла в угол.
— Возможно. До поры до времени. Но у южан свои методы. Они бы настроили против меня и родного сына, если бы я вовремя не приняла меры. Однажды они пытались обратить меня против Изавальты, и благодаря моей глупости им это почти удалось.
Калами заложил руки за спину. Началось… Бесконечное перечисление ошибок, грехов и измен, которое хотя бы однажды приходилось слышать каждому обитателю внутреннего двора, но все они скорее умерли бы, чем в этом признались. Неспособность прощать себе ошибки молодости изнуряла мозг и душу Медеан не меньше, чем бремя императорской власти.
— Она плетет интриги, — сказала императрица и с силой сжала кольцо с ключами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
Король-ворон удалился.
К этому времени у Сакры от холода уже зуб на зуб не попадал. Он закрыл дверь и вернулся к столу у очага. Нет, никогда, будь у него хоть тысяча жизней, он не сможет привыкнуть к дикости этого края. В Хастинапуре вот уже сотни лет все бессмертные силы были либо полностью подчинены людям, либо связаны каким-нибудь соглашением. Их истории были описаны в учебниках, и любой серьезный маг знал их наизусть. Здесь же, в Изавальте, они повсюду, а смертные существа пребывают в легкомысленном, самонадеянном невежестве. Люди, обыкновенные люди до сих пор могут потерять душу и тело в кабальных сделках с нечистью. Это просто чудовищно. И в то же время чудесно. Здесь жизнь превращается в бесконечный танец на краю пропасти.
«И требует столько же сил». Сакра немножко пожалел себя, пока доставал чернила и бумагу из среднего по размеру сундучка, а потом уселся писать предупреждение для принцессы Ананды.
Сказать по правде, он хотел написать ей, чтобы она бежала в Хастинапуру. Но Сакра понимал, что Ананда никогда этого не сделает. Она поклялась этой стране в верности, а мужу — в любви, и никогда не нарушит этих клятв.
Так же как и ее слуга.
Письмо было коротким. Сакра испытывал некоторое облегчение от того, что писать можно все как есть — без шифров и недомолвок. Он сложил письмо, перевязал его шелковой лентой и поставил печать. Затем положил письмо на стол и придавил сверху камнем.
Покончив с этим, Сакра опустился на колени перед самым большим сундуком, привезенным из Хастинапуры. В нем хранились свитки, которые он переписывал собственноручно, книги, подаренные ему наставниками, отрезы шелка — обычные и завязанные узлами, нити, инструменты для разрезания и плетения, горшочки с краской… Весь арсенал чародея. Сакра отложил свитки и книги в сторону, после чего вытащил из сундука шелковое покрывало и два белых пера.
Ему едва исполнилось десять, когда в дом отца явились послы из императорского дворца. Сакра спрятался за резной ширмой и наблюдал оттуда, как министры показывали отцу гороскопы и знамения, доказывающие, что он, Сакра, не просто одаренный ребенок. Ему предназначено судьбой стать одним из величайших волшебников современности. Они предъявили письма из Жемчужного Трона, в которых содержался приказ доставить мальчика во дворец для обучения его всем премудростям чародейства и волшебства — с тем чтобы когда-нибудь он смог стать одним из консультантов Совета, а возможно, даже личным защитником одного из членов императорской семьи.
Конечно же, отец согласился, и Сакра, раздираемый противоречивыми чувствами — печалью, страхом и гордостью, отправился с посланниками. Он пробыл в учениках всего лишь год, когда за ним снова послали — на этот раз для того, чтобы отвести в святая святых, на женскую половину дворца. Он шел меж двух старцев и старался не смотреть по сторонам — боялся, что ослепнет от красоты мелькавших вокруг любопытных женских лиц. Наконец его ввели в комнату со стенами из слоновой кости, завешанными алыми шелками и зеркалами. На огромной кровати в центре комнаты лежала императрица. Сакра смутился, машинально отступил назад и поклонился. Кто-то отнял его руки от лица и вложил в них сверток. Сакра ошеломленно уставился на него: это был новорожденный младенец. Сакра осторожно прижал сверток к груди — так мама учила его держать младших братьев.
— Это моя дочь Ананда, — сказала императрица, не вставая с постели. — Моя первая принцесса, моя бесценная доченька. Мы отдаем ее под твою защиту, Сакра.
Первая принцесса, сморщенная и красная, махала крошечными кулачками и пускала слюни, и, глядя на нее, Сакра не мог удержаться от улыбки.
С этого момента он каждый день несколько часов проводил с принцессой. Он ухаживал за ней, когда она болела, он учил ее читать, петь и наблюдать за звездами. На его глазах из тоненькой бойкой девчонки она превратилась в спокойную рассудительную девушку. Сакра любил ее так, как мог бы любить сестру или дочь, и это было как раз то, что нужно.
Это была прекрасная жизнь. Благодаря положению Сакры при дворе к его семье относились с почетом и уважением. Братья и сестры удачно вступили в брак и тоже имели некоторое положение в обществе. Сакра радовался тому, что у его жизни есть предназначение. Сила, которая ни на что не направлена, слишком часто оборачивается против человека и пожирает самое себя от безысходной зависти к тому, чего ей никогда не достичь. Сакра был уверен, что именно это произошло с Калами на его порабощенном острове, когда он был еще ребенком.
Стараясь не вспоминать о пронизывающем холоде и о том, как колдовство недавно чуть не стоило ему жизни, Сакра отворил дверь. Это заклинание не работает в замкнутом пространстве. Он расправил шелк на полу перед очагом и встал на колени в центре белого квадрата. Отложив перья в сторону, Сакра вытащил из поленницы две палочки. На одной он вырезал слова «Земли Смерти и Духов». На второй — свое полное имя, имена отца, деда и бога. Третью он взял из сундука. Это была сандаловая палочка, привезенная из Хастинапуры. Сакра придирчиво провел пальцем по ее гладкой душистой коре, но не нашел никаких изъянов. Потом взял из поленницы несколько зеленых ветвей и бросил их в огонь. Вскоре они занялись, и в комнате запахло дымом. Тогда Сакра положил в очаг три приготовленные палочки и снова сел в центр покрывала, зажав между ладонями два пера.
Это было рискованное предприятие: Лисица — дикое, капризное и жестокое создание. Если у нее действительно есть какие-то дела с Калами и Бриджит Ледерли, она будет недовольна, что ей помешали. Можно попытаться выторговать у нее Бриджит, но Лисица способна запросить такую цену, которая и не снилась какому-нибудь вороньему королю. И все же нужно попробовать. Нельзя позволить Калами завладеть этой новоявленной колдуньей даже на миг, потому что тогда лорд-чародей ее величества спрячет свою находку так, что Сакре уже никогда до нее не добраться.
Белый дым, густой и душистый, клубами повалил из очага, невзирая на все попытки дымохода вытянуть его в трубу. Он кольцами обвивался вокруг человека, неподвижно сидящего на белом покрывале. Сакра закрыл глаза и скрестил пальцы вокруг перьев.
Когда глаза Сакры открылись, вокруг лежали Земли Смерти и Духов, а сам он был лебедем — с длинной шеей и могучими белыми крыльями. Он планировал в потоке воздуха над темными сосновыми лесами, что простирались здесь вечно. Почуяв запах воды, он устремил свой полет к ней, опустив крылья и вытянув шею. Широкий мутный поток струился между деревьев. Река показалась Сакре более надежной опорой, чем воздух. Сложив крылья, он спикировал вниз, и вскоре под животом у него заплескалась прохладная вода.
Сакра сосредоточил все свои мысли на Лисице: вспомнил все истории о ней, которые когда-либо слышал, все ее изображения в книгах из изавальтской императорской библиотеки, которые видел, когда еще имел доступ ко двору. Течение становилось сильнее, оно все дальше уносило лебедя с аккуратно сложенными крыльями и гордо поднятой головой.
Вдруг его внимание привлекло какое-то движение на берегу. Из-за деревьев выступила тень. Это был лис — размером с крупную лошадь и серый, словно призрак. В зубах он держал лебедя. Кровь лилась ручьем с лисьей пасти, и оперение птицы вместо белого было алым. Лис отшвырнул голову лебедя в сторону, а тело сбросил в реку, и труп поплыл по течению, оставляя за собой красные ручьи в чистой зеленой воде.
Сакра расправил крылья. Он был готов к подобным выходкам, хотя древние законы были на его стороне. «Я только защищал свою госпожу, — сказал голос его сердца лису. — Она была в опасности. Неужели ты не пошел бы на все ради своей королевы?»
Лис оскалил зубы в немом рыке:
«У тебя был холодный стальной клинок. Ты привел людей, которые пролили кровь моих братьев».
«Но они напали на мою госпожу. У меня были на это и права, и причины».
«Ты пролил кровь моих братьев, — прорычал лис, — так что у меня тоже есть кое-какие права».
Лис прыгнул, и Сакра взмыл в воздух. Но слишком медленно. Челюсти лиса вцепились в его крыло, и из горла лебедя вырвался трубный крик. Сознание Сакры стремилось вернуться обратно в человеческое тело, в мир смертных, но боль не давала ему сконцентрироваться.
«Заклинаю тебя! — рычал лис. — Заклинаю тебя кровью твоей души и зубами моего тела. Пусть владеют тобой боль и страх. Посмотрим, как хорошо ты будешь служить своей госпоже безмолвной птицей!»
Сакра опять закричал, взывая ко всему миру. На этот раз его крик был услышан, и он растаял у лиса в зубах, словно дым, который принес его сюда.
Сакра очнулся перед камином. Но не человеком, а все еще лебедем. В голове все мутилось от ужаса и боли. Зубы лиса вонзились глубоко, оставив после себя кровь и смятение. В сознании Сакры пульсировала единственная мысль: его госпожа одна, она в опасности, и он должен быть рядом. Ей нельзя оставаться одной! Он не имеет права подвести ее сейчас, когда ей угрожает нечто куда более страшное, чем людская зависть.
Не подозревая об истинной опасности, Сакра расправил сильные крылья и вылетел в открытую дверь.
* * *
«В этом дворце никогда не было спокойно», — думал Калами, стоя в скудно освещенной передней и рассматривая нишу с одним из многочисленных дворцовых богов. Ему казалось, что даже сквозь окрашенные, оштукатуренные и покрытые гобеленами стены он чувствует сплетни и интриги, которые наполняют дворец змеиным шепотом.
Любимым занятием обитателей Выштавоса было строить догадки относительно того, что Ее Величество вдовствующая императрица Медеан сделает в следующую минуту и как это можно использовать для продвижения вверх по служебной лестнице. Но никто из царедворцев не мог победить в этой игре, поскольку никто не знал всей правды о дворце и об императрице.
За спиной у Калами раздался стук жезла о полированный пол. Он обернулся.
— Ее Величество примет вас, — объявил лакей и отступил в сторону.
Ливрея у него была туго накрахмалена, а золотые пуговицы — отполированы до блеска. Калами нечасто приходилось завидовать слугам, но сейчас он с горечью подумал, что у него не было времени даже на то, чтобы переодеться с дороги. Шагая по коридору, он на ходу пригладил волосы и расправил складки на рукавах пропитавшегося морской солью кафтана. Внешность много значила в глазах императрицы, но не больше, чем четкое выполнение ее приказов. Она потребовала, чтобы он явился во дворец сразу же по возвращении, в любое время суток. И поскольку императрицу часто мучила бессонница, Калами решил не откладывать визит до утра. Лучше уж встретить надвигающуюся бурю сейчас.
Рабочий кабинет императрицы был заставлен письменными столами и шкафами с книгами. В назначенный день к ней являлись сразу шесть секретарей, чтобы переписывать официальные письма и документы. Однако сейчас в кабинете находился только один человек в форменном зеленом кафтане с высоким воротничком: он сидел без дела за столом в углу комнаты. Рядом, в медной жаровне, еле-еле теплился огонь. В камине тоже оставались лишь тлеющие угли. Для просторной комнаты этого отопления было явно недостаточно, и когда Калами ступил на порог, на него повеяло холодом. Неяркий свет не позволявший помещению погрузиться в кромешную тьму, исходил от шести свечек, укрепленных в паре ветвистых канделябров высотой в человеческий рост, причем в каждом из них могло гореть не меньше дюжины свечей. Чуть поодаль стояли лакеи, которые заботились об этом скудном освещении, а возле двери сидели две фрейлины, готовые по первому слову своей госпожи выполнить любую ее прихоть.
Медеан, дочь Эдемско, внучка Начерады, вдовствующая императрица Вечной Изавальты, сидела за письменным столом из темного дерева, на котором слоновой костью были инкрустированы изображения гербов двадцати волостей, составляющих Империю. Кость пожелтела от времени, а дерево покрылось чернильными пятнами и царапинами. Стол состарился раньше времени, как и сама императрица.
Это было странно для такой знатной женщины и неслыханно для колдуньи. То благословение души, которое даровало чародеям магическую силу, обычно награждало их и долголетием. Ценой же долголетия было то, что завести ребенка колдуну или колдунье было в лучшем случае трудно.
При дворе ходили слухи, будто бы причиной преждевременной старости Медеан было как раз то, что когда-то она заключила сделку с древней ведьмой Бабой Ягой, выменяв годы своей жизни на наследника престола. Но это было не так. Проблему бесплодия сумел решить Калами: один раз для себя, второй — для Медеан. А то, что заставляло императрицу стариться, было результатом сделки куда более давней и намного более опасной.
Калами упал на колени перед императрицей и наклонился так низко, что коснулся головой истертого узора на ковре. Как он и предполагал, Медеан довольно долго молчала, и Калами был вынужден стоять в этой неудобной и унизительной позе. Но он предусмотрел это и готов был ждать столько, сколько потребуется.
— Встань.
Калами встал, но смиренно опущенных глаз не поднял. Он потерпел неудачу. Он в немилости. По крайней мере какое-то время придется играть эту роль.
— Что произошло?
— Дети Иванко напали на нас и похитили Бриджит Ледерли.
Послышался шелест ткани и бумаги.
— И с какой же это стати воронье племя интересуется тем, что творится в Лисолесье?
— Возможно, они заключили союз с Сакрой.
— Возможно. — Снова шелест, а затем негромкий скрип отодвигаемого кресла. Калами понял, что Медеан встала, по звяканью ключей у нее на поясе. Неясная тень упала на ковер. — Но почему нам ничего не известно об этой сделке?
«Да потому, что ты прогнала его из дворца, и теперь он может свободно бродить где вздумается. А мы не можем даже установить за ним мало-мальски эффективное наблюдение!»
— Потому что мои глаза подвели меня, Ваше Величество.
— Да. — Воздух между ними наполнился молчанием — холодным и глубоким. — Посмотри на меня, лорд-чародей.
Калами поднял глаза. Когда-то Медеан была высокой стройной женщиной с золотистыми волосами — во всяком случае, именно так ее изображали придворные живописцы. Но со временем тело ее ссохлось, золото волос превратилось в серебро. Светлая кожа покрылась морщинами и стала походить на старую слоновую кость письменного стола. Только глаза у Медеан оставались такими же яркими, как на портретах. Но если у изображений времен ее юности взгляд был мягким и проницательным, то теперь на Калами смотрели жесткие, расчетливые глаза, от которых не ускользала ни одна деталь.
— Жить мне осталось недолго. Ты видишь это, Калами?
Чародей промолчал. Говорить о смерти монарха было равносильно государственной измене. Вместо этого он поклонился, как бы говоря, что готов согласиться со всем, что его госпожа сочтет нужным ему сообщить.
— Мне нужны верные союзники, моему государству нужны союзники. Мои обязанности скоро станут слишком тяжелы для меня. — Медеан приблизилась, и Калами почувствовал запах ее дыхания — кисловатый запах болезни.
— Ваше Величество, — спокойно сказал он, — вот я стою перед вами. Я, как и всегда, готов отдать служению вам все свои силы, все свое мастерство.
Императрица мысленно взвесила это решительное предложение и соизволила его принять.
— Да, да. — Она коснулась руки Калами. Ее кожа на ощупь была сухая и тонкая, как пергамент. — Ты всегда был предан Изавальте, и твое самопожертвование безгранично. Но не ты должен спасти нас. — Взгляд ее обратился внутрь и немного смягчился. — Забота о государстве — дело наследственное. Она была рождена, чтобы нести это бремя. Именно для этого Аваназий отослал ее мать так далеко — чтобы она могла родиться. Я знаю, по-другому было нельзя. И вот теперь эти грязные южане украли ее, как пытались украсть моего сына и как собираются украсть Изавальту из моих мертвых рук.
Пока еще живые руки императрицы сжались в кулаки.
— Ваши враги — враги Бриджит Ледерли, — возразил Калами. — Она не предаст вас, так же как и я.
Императрица зашагала из угла в угол.
— Возможно. До поры до времени. Но у южан свои методы. Они бы настроили против меня и родного сына, если бы я вовремя не приняла меры. Однажды они пытались обратить меня против Изавальты, и благодаря моей глупости им это почти удалось.
Калами заложил руки за спину. Началось… Бесконечное перечисление ошибок, грехов и измен, которое хотя бы однажды приходилось слышать каждому обитателю внутреннего двора, но все они скорее умерли бы, чем в этом признались. Неспособность прощать себе ошибки молодости изнуряла мозг и душу Медеан не меньше, чем бремя императорской власти.
— Она плетет интриги, — сказала императрица и с силой сжала кольцо с ключами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60