- Я никогда не забуду
этого, - сказал Стив, и Ричи подумал, что да, не забудет. Но Стив сказал
также, что в одиннадцать лет серьезных обещаний не дают, а это совсем
неправда. Ричи не помнил, что это было за обещание - он не был уверен, что
ХОЧЕТ помнить, но оно было сто раз серьезным.
- Стив, я должен.
- Да. И я сказал, что управлюсь. Так что давай. Давай, мудак.
- Стив, это...
Но Стив уже положил трубку. Ричи поставил телефон. Но едва отошел от
него, тот снова зазвонил, и еще не подняв трубку, Рич знал, что это опять
Стив, разъяренный, как никогда. Это не сулило ничего хорошего - говорить с
ним на такой ноте значило нарываться на скандал. Он отключил телефон,
повернув переключатель направо.
Рич вытащил два чемодана из шкафчика и, не глядя, набил их ворохом
одежды: джинсами, рубашками, нижним бельем, носками. До последней минуты ему
не приходило в голову, что он не взял ничего, кроме детских вещей. Он отнес
чемоданы вниз.
На стене в маленькой комнате висела чернобелая фотография Биг Сура
работы Ансела Адамса. Он развернул ее на скрытых шарнирах, обнажив
цилиндрический сейф. Открыл его, протянув руку к бумагам: здесь дом,
двадцать акров леса в штате Айдахо, пакет акций. Он купил эти акции,
по-видимому, случайно; его брокер, увидев это схватился за голову, но акции
за все эти годы постоянно поднимались. Его иногда удивляла мысль о том, что
он почти - не совсем, не почти - богатый человек. Музыка рокнролла... и
Голоса, конечно.
Дом, акры, страховой полис, даже копия его завещания. Нити, плотно
связывающие тебя с жизнью, подумал он.
Внезапно у него возник дикий импульс схватить весь этот хлам - все это
тленное скопище "почему", "как", "носитель данного удостоверения имеет
право" - и сжечь его. Теперь он мог это сделать. Бумаги в сейфе внезапно
перестали что-либо значить.
И 'тут его впервые обуял настоящий ужас. Пришло ясное осознание того,
как легко промотать жизнь. И это было страшно. Вы просто суетились всю
жизнь, сгребая все в кучу. Сжечь это, или смести, и тогда только делать
ноги.
За бумагами, которые были просто бумагами, лежала настоящая ценность.
Наличные. Четыре тысячи долларов в купюрах по десять, двадцать, пятьдесят.
Он вытащил деньга, стал запихивать их в карманы джинсов. Мог ли он
Каким-то боком догадаться раньше, что за деньги прячет он сюда - пятьдесят
баксов за один месяц, сто двадцать за следующий, а потом, быть может, только
десять? Деньги крысы, бегущей с тонущего корабля. Деньги для того, чтобы
унести ноги.
"Дружище, это страшно", - сказал он, едва ли сознавая, что говорит. Он
безучастно посмотрел через большое окно на пляж. Сейчас пляж был пустынен:
виндсерфингисты
ушли, молодожены (если они были таковыми) тоже ушли.
Ах, да, теперь все возвращается ко мне. Помнишь Стэнли У риса,
например? Да... Помнишь, как мы говорили тогда, думаешь, это было шиком?
Стэнли Урин - так 66 парни звали его. "Эй, Урин, эй, дерьмовый христоубивец!
Куда идешь? Один из твоих гомиков трахнет тебя?"
Он с шумом закрыл дверцу сейфа и повернул картинку на свое место. Когда
он последний раз вспоминал Стэна Уриса? Пять лет назад? Десять? Двадцать?
Рич и его семья уехали из Дерри весной 1960 года, и как быстро забылись все
эти лица, его компашка, эта жалкая кучка бездельников с их маленьким клубом
в Барренсе - забавное название для места, сплошь покрытого буйной
растительностью. Игра в исследователей джунглей, в моряков, солдат,
строителей дамбы, ковбоев, пришельцев с других планет
- называйте это как хотите, но не забывайте, что было истинной причиной
этих игр: желание спрятаться. Спрятаться от больших парней. Спрятаться от
Генри Бауэрса, и Виктора Криса, и Белча Хаггинса, и остальных. Какой кучкой
бездельников они были
- Стэн Урис с его большим еврейским носом, Билл Денбро, который не мог
и слова сказать, не заикаясь, кроме "Привет, Силвер", так что это бесило,
Беверли Марш со своими синяками и сигаретами в рукаве блузки, Бен Хэнском,
который был такой огромный, что выглядел человеческой разновидностью Моби
Дика, и Ричи Тозиер со своими толстыми очками, умным ртом и лицом, черты
которого и выражение беспрерывно менялись. Можно одним словом обозначить их
тогдашнюю сущность? Можно. Всего одним словом. В данном случае словом -
тряпки.
Как это вернулось... как все это вернулось... и сейчас он стоял здесь в
комнате, дрожа, как беспомощная бездомная собачонка, застигнутая грозой,
дрожа, потому что парни, с которыми он бежал - это не все, что он припомнил.
Было еще другое, то, о чем он не думал годами, трепеща под землей.
Кровавое.
Темнота. Какая-то темнота.
"Дом на Нейболт Стрит - и кричащий Билл: Ты уубил моего брата,
поддддонок!"
Помнил ли он? Достаточно, чтобы больше не хотеть вспоминать.
Запах отбросов, запах дерьма и запах чего-то еще. Еще хуже. Это была
вонь зверя, ЕГО дерьмо, там внизу, в темноте под Дерри, где машины громыхали
и громыхали. Он вспомнил Джорджа...
Но это было уже слишком, и он побежал к ванной, наткнувшись по дороге
на стул и чуть не упав. Он сделал это... с трудом. На коленях прополз по
скользкому кафелю, словно какой-то дикий исполнитель брейка, ухватился за
края унитаза и его вывернуло наизнанку до кишок. Но даже после этого он не
остановился; вдруг увидел Джорджа Денбро, как будто в последний раз видел
его вчера, Джорджа, который был началом всего этого, Джорджа, который был
убит осенью 1957 года. Джорджи погиб сразу после наводнения, одна рука у
него была с мясом вырвана из сустава, и Рич заблокировал все это в своей
памяти. Но иногда такие вещи возвращаются, да, да, иногда они возвращаются.
Спазм прошел, и Ричи стал приходить в себя. Вода шумела. Его ранний
ужин, отрыгнутый огромными кусками, исчез в канализации.
В сточных трубах.
В вонь и темень сточных труб.
Он закрыл крышку, положил на нее голову и начал плакать. С момента
смерти матери в 1975 году он кричал впервые. Потом безумно нажал подглазья,
и контактные линзы, которые он носил, выскользнули и замерцали на ладонях.
Через сорок минут, очистив желудок, он закинул чемоданы в багажник
своей MG и вывел ее из гаража. Темнело. Он посмотрел на дом с новыми
посадками, он посмотрел на пляж, на воду. И в него вселилась уверенность,
что он никогда этого больше не увидит, что он странствующий мертвец.
- Теперь едем домой, - прошептал про себя Ричи Тозиер. - Едем домой, да
поможет нам Бог, домой.
Он включил коробку передач и поехал, снова чувствуя, как легко было
преодолеть неожиданную трещину в том, что он считал прочной жизнью - как
легко добраться до темени, выплыть из голубизны в черноту.
Из голубизны в черноту, да, так. Где ожидает все, что угодно. Бей
Хэнском пьет.
Если в ту ночь 28 мая 1985 года вам бы захотелось найти человека,
которого журнал "Тайм" назвал "возможно, самым многообещающим архитектором
Америки", то пришлось бы ехать на запад от Омахи к границе штатов, в этом
случае вам надо было бы воспользоваться дорогой на Сведхольм и по шоссе 81
достичь центра Сведхольма. Там, у кафетерия Бакки ("Цыплята-гриль - наша
специализация!") вы бы свернули на шоссе 92, а оказавшись за пределами
города, держались бы шоссе 63, которое тянется прямо, через пустынный
городишко Гатлин и в конце концов ведет в Хемингфорд Хоум. Центр Хемингфорд
Хоум вынудил центр Сведхольма походить на Нью-Йорк Сити; деловой центр
состоял там из восьми зданий - пять на одной стороне и три на другой. Там
была парикмахерская Клина Ката (в витрине торчала желтеющая,
сделанная от руки вывеска пятнадцатилетней давности со словами: "Если
ты хиппи, стригись в других местах"). Там было отделение банка
домовладельцев Небраски, автозаправочная станция 76 и Государственная
фермерская служба. Единственным бизнесом в городе была поставка скобяных
изделий, а выглядел он так, словно был на полпути к процветанию.
На краю большого незастроенного пространства, отступив несколько от
других зданий, и выделяясь, как пария, стояла главная придорожная закусочная
"Красное колесо". На автостоянке, изрытой заполненными грязью рытвинами, вы
могли бы увидеть "Кадиллак" выпуска 1968 года, с открывающимся верхом и
двумя антеннами сзади. Престижный номерной знак говорил просто: "Кедди"
Вена. Войдя в закусочную, вы нашли бы того, кого искали - долговязого,
загорелого человека в легкой рубашке, выцветших джинсах и в изношенных
саперных ботинках. Легкие морщинки виднелись у него только в уголках глаз.
Он выглядел лет на десять моложе своего возраста, а было ему тридцать восемь
лет.
"Хеллоу, мистер Хэнском", - сказал Рикки Ли, положив бумажную салфетку
на стойку, когда Вен сел. Рикки Ли казался слегка удивленным, да он и был
удивлен. Никогда раньше не видел он Хэнскома в "Колесе" в будни. Бен
регулярно приезжал сюда вечером по пятницам за двумя кружками пива, а по
субботам - за четырьмяпятью, он всегда осведомлялся о здоровье трех
мальчишек Рикки Ли, он оставлял неизменные пять долларов чаевых под пивной
кружкой, когда уходил. Но в плане профессионального разговора и личной
симпатии он был далеко не самым любимым посетителем Рикки Ли. Десять
долларов в неделю (и еще за последние пять лет пятьдесят долларов под
кружкой в Рождество) это было отлично, но хорошая мужская компания стоила
больше. Достойная компания всегда была редкостью, но в кабаке, подобном
этому, где шла самая примитивная болтовня, она случалась реже, чем зубы у
курицы.
Хотя родом Хэнском был из Новой Англии и учился он в колледже в
Калифорнии, в нем было что-то от экстравагантного техасца. Рикки Ли
рассчитывал на субботневоскресные остановки Вена Хэнскома, потому что за эти
годы убедился, что на него твердо можно рассчитывать. Мистер Хэнском мог
строить небоскреб в Нью-Йорке (где им уже было построено три из наиболее
нашумевших зданий города), новую картинную галерею в Редондо Вич или
торговый центр в Солт Лейк Сити, но каждую пятницу он въезжал в ворота,
ведущие на автостоянку, так, словно бы жил не далее чем на другом конце
города и, поскольку по телевизору не было ничего хорошего, решил заскочить
сюда. У него был свой самолетик и личная взлетнопосадочная полоса на ферме в
Джанкинсе.
Два года назад он был в Лондоне, сначала проектируя и затем наблюдая за
строительством нового центра связи Бибиси - здания, о котором до сих пор шли
жаркие споры в английской прессе, выдвигались все "за" и "против".
("Гардиан": "Возможно, это самое красивое здание, из сооруженных в Лондоне
за последние двадцать лет"; "Миррор": "Уродливейшая вещь, из всего, что я
когдалибо видел". Когда мистер Хэнском взялся за ту работу, Рикки Ли
подумал: "Ну, когда-нибудь я снова увижу его. А может, он просто забудет обо
всех нас". И действительно, в пятницу, после своего отъезда в Лондон, Бен
Хэнском не появился, хотя Рикки Ли поймал себя на том, что между восемью и
девятью тридцатью от смотрит на открывающуюся дверь. Да, когда-нибудь я
увижу его. Может быть. "Когда-нибудь" обернулось следующим вечером. Дверь
открылась в четверть десятого, и он вошел легкой походкой, в джинсах,
рубашке и старых саперных ботинках - как будто бы приехал из соседнего
городка. И когда Рикки Ли крикнул почти радостно: "Хей, мистер Хэнском! Бог
ты мой] Что вы здесь делаете?", мр Хэнском посмотрел на него слегка
удивленно, как будто в его появлении здесь не было ничего необычного. И это
был не эпизод; он показывался в "Красном колесе" каждую субботу в течение
двух лет его работы с Бибиси. Он улетал из Лондона каждую субботу на
Конкорде, в 11.00 утра - как говорил зачарованному Рикки Ли - и прибывал в
аэропорт Кеннеди в Нью-Йорке в 10.15- за сорок пять минут до того, как
вылетал из Лондона, по крайней мере по часам ("Боже, это как путешествие во
времени, а?" - говаривал впечатленный Рикки Ли). Невдалеке останавливался
лимузин, чтобы довезти его в аэропорт Тетерборо в НьюДжерси - поездка,
которая в субботу утром занимает обычно не более часа. Он мог сидеть в
кабине пилота в своем Лире без проблем до 12.00 и коснуться земли в
Джункинсе к двумтридцати. Если движешься на запад достаточно быстро, сказал
он Рикки, день кажется бесконечным. Затем у него был двухчасовой сон, час он
проводил с прорабом и полчаса с секретаршей. Затем ужинал и приезжал в
"Красное колесо" часика на полтора. Он всегда приходил один, сидел в баре и
уходил тоже один, хотя известно, что в этой части Небраски полно женщин,
которые были бы счастливы снимать ему носки. Потом он обычно спал на ферме
шесть часов, после чего весь процесс повторялся в обратном порядке. У Рикки
не было ни одного клиента, на которого бы не производило впечатление это его
повествование. "Может быть, он педераст", - сказала однажды какая-то
женщина. Рикки Ли посмотрел на нее коротко, оценивая тщательно уложенные
волосы, тщательно сшитую одежду, которая несомненно имела ярлык модельера,
бриллиантовые сережки
в ушах, выразительные глаза, и понял, что она с востока, возможно из
Нью-Йорка, а здесь находится в гостях у родственницы или, может быть, старой
школьной приятельницы и ждет не дождется, когда выберется отсюда. "Нет, -
ответил он. - Мистер Хэнском не "голубой". Она вытащила пачку сигарет
"Дорал" из сумочки и зажала одну в ярко красных своих iy6ax, а он поднес ей
зажигалку. "Откуда вы знаете?" - спросила она, слегка улыбаясь. "Знаю", -
сказал он. И знал. Он мог бы сказать ей: я думаю, он ужасно одинокий
человек, самый одинокий из всех, кого я когдалибо встречал в своей жизни. Но
он никогда бы не сказал такой вещи этой женщине из Нью-Йорка, которая
смотрела на него так, будто он являл собой некий неведомый, весьма странный
и забавный человеческий тип.
Сегодня мистер Хэнском выглядел бледным и несколько рассеянным.
- Привет, Рикки Ли, - сказал он, садясь, и принялся изучать свои руки.
Рикки Ли знал, что он намеревается провести следующие шестьвосемь
месяцев в КолорадоСпрингс, наблюдая за началом строительства там культурного
центра - разветвленного комплекса из шести зданий, врезающихся в горы. Когда
центр будет готов, сказал Бен Рикки Ли некоторые люди станут говорить, что
это выглядит так, будто гигантский ребенок разбросал кубики по лестничным
пролетам. И в какой-то мере они будут правы. Но я думаю, центр будет
работать.
Рикки Ли подумал, что, возможно Хэнском только изображает некий испуг.
Ведь когда ты столь заметная фигура, у когото вряд ли возникает желание на
тебя охотиться. И это естественно. А может, его укусило насекомое? Их
чертовски много вокруг.
Рикки Ли взял кружки со стойки и потянулся к пробке с "Олимпией".
- Не надо, Рикки Ли.
Рикки Ли с удивлением обернулся, но когда Бен Хэнском отвел руки от
лица, он внезапно испугался. Потому что на его лице был не театральный
испуг, и не муха его укусила или что-то в этом роде. Он выглядел так, будто
ему только что нанесли страшный удар, и он все еще пытается понять, что же
такое его ударило.
Кто-то умер. Он не женат, но у каждого есть семья, и кто-то в его семье
только что был повержен в прах, свалился замертво. Вот что произошло, и это
так же верно, как то, что говно из сортира спускается вниз.
Кто-то из посетителей опустил в автопроигрыватель четверть доллара, и
Барбара Мандрелл стала петь о пьяном мужчине и одинокой женщине.
- У вас все в порядке, мистер Хэнском?
Бен Хэнском посмотрел на Рикки Ли из глубины своих глаз, которые вдруг
постарели на десять - нет, на двадцать - лет по сравнению с лицом, и Рикки
Ли был крайне удивлен, увидев, что волосы мистера Хэнскома седеют. Он
никогда раньше не замечал седины в его волосах.
Хэнском улыбнулся. Улыбка была страшная, мрачная. Улыбка трупа.
- Не думаю, что в порядке, Рикки Ли. Нет. Сегодня нет. Вообще нет.
Рикки Ли поставил кружку и подошел к тому месту, где сидел Хэнском. В
баре было человек двадцать - не больше, чем в ночном баре, работающем по
понедельникам задолго до открытия футбольного сезона. Анни сидела у двери в
кухню, играя в крибидж с поваром.
- Плохие новости, мистер Хэнском?
- Да плохие. Плохие новости из дома. - Он посмотрел на Рикки Ли. Он
посмотрел через Рикки Ли.
- Я очень огорчен, что слышу это, мистер Хэнском.
- Спасибо, Рикки Ли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21