Эти люди, — каратеки, — представлялись ему настоящими богами. Они, наверно, получают дикое удовольствие от сознания того, что обладают такими знаниями?!.
Робби потребовались долгие годы для того, чтобы подняться до уровня этих «богов».
С помощью отца он отыскал книги по карате, другим восточным единоборствам и Японии, и жадно принялся их штудировать. В своей школе он подолгу оставался в спортзале и тренировался часами в полном одиночестве, просто пожирая инструкции и учебники страницу за страницей. Когда однажды какой-то старшеклассник попытался было отнять у Робби учебник по карате, тот ударил его ногой в лицо. Директор школы конфисковал у Робби все книги. Тогда мальчик поджег его кабинет, чтобы получить свое добро назад. Потребовались предельные усилия четырех человек из персонала школы, чтобы унять разбушевавшегося подростка. Однако, прежде он успел покалечить двоих из них настолько серьезно, что им помогла встать на ноги только больница.
На следующий же день после «инцидента» администрация интерната потребовала от родителей Робби забрать хулигана домой.
Оказавшись опять у себя дома, Робби продолжил изучение карате. Расстановка сил отныне, конечно же, изменилась. Теперь Робби был здоровым, крепким юношей. Но главное, он приобрел уверенность в себе. Хлыст перешел из одних рук в другие. Женщины вскоре научились бояться его. Вскоре они наконец поняли, что больше им не по силам контролировать его.
Школа занимала в жизни Робби самое последнее место. Почти все свое время он посвящал постижению все новых тайн восточных единоборств. Он жил для карате, дзюдо, кендо, борьбы на палках. Тренировался он в разных доджо Маленького Токио и в клубах в центре Лос-Анджелеса. Когда его не было в доджо, это могло означать только то, что он в спортзале изнуряет свое тело тяжестями, бегом или плаванием.
В семнадцать лет он получил черный пояс. На турнирах дрался с таким звериным отчаянием и яростью, что пугал этим более взрослых и опытных мастеров. Довольно часто его дисквалифицировали за излишнюю горячность и жестокость. Побеждали его немногие. Даже тогда.
Наконец-то он получил возможность защитить своего бедного отца от нападок женщин.
Однажды, когда его мать в припадке гнева выбросила за окно одну из исторических работ отца, над которой он работал несколько недель, Робби одним ударом кулака высадил ей челюсть.
В другой раз, когда он застал одну из тетушек, которая рылась в его комнате, Робби сломал ей руку.
С сестрой все обстояло сложнее. Когда она вернулась домой из колледжа, то взглянула на Робби не как на брата, а как на мужчину. На красивого, сильного мужчину. В ее глазах он прочитал воспоминание о тех днях их детства, когда они занимались друг с другом любовью. Он и сам помнил об этом. Она постоянно приставала к нему с этим. То словом кольнет, то на его глазах положит руки себе на грудь и начнет, томно закатывая глаза, их гладить, то как бы невзначай коснется его бедрами. Даже улыбаться она нормально не могла. Каждая ее улыбка была вызовом ему, страстным приглашением.
Это случилось вскоре после того, как ему исполнилось двадцать лет.
Его сестра подождала, пока дом опустеет. Затем она вошла к Робби в комнату, неся на подносе имагавайяки — японские вафли с начинкой в виде нежной бобовой пасты. Это было одно из его любимых блюд. Она также принесла ему наркотиков и вина.
Он потом не мог вспомнить то, что случилось, в деталях, но не было никакого сомнения в том, что это все-таки случилось, а не приснилось ему в кошмаре. Они оба разделись. Они оба хотели друг друга. Чувства стыда и страха вновь вернулись к нему, но на этот раз они не перевесили наслаждения.
Потом она села в постели и принялась насмехаться над ним. Точно так же, как насмехалась много лет назад. Она не просто насмехалась, она еще и угрожала. На этот раз это будет изнасилованием и она присягнет в этом на любом суде. На этот раз дело не закончится для Робби школой-интернатом. На этот раз он пойдет в тюрьму.
Женщины, — мать, тетушки и сестра, — нарочно выдумали этот план, чтобы навсегда избавиться от Робби и снова захватить власть в доме.
Поначалу он растерялся. Что он может им противопоставить? Ничего. Все козыри у них на руках...
Дальнейшее случилось как-то само собой. Робби был уже прилично накачан наркотиками и спиртным. В голове стоял туман. Чувство реальности исчезло. Страх и ненависть двигали юношей. Он вскочил, одной рукой накрыл подбородок сестры, другую положил ей на затылок и в следующее мгновение резко крутанул вправо, словно штурвальное колесо.
Раздался негромкий хруст. Шея была сломана.
В отношении своих последующих действий у Робби не было и тени колебаний. Он взял на руки обмякшее, обнаженное тело и отнес по коридору в ванную, положил в ванну и открыл воду. Затем он бегом помчался в ее спальню, захватил халат и резиновые тапочки и вернулся с этим в ванную. Он намылил ее тело, ополоснул его и дал воде уйти в сток. Ванну он не стал мыть. Мыло большими клочьями стелилось по ее стенкам.
Затем Робби вытащил сестру из ванны и посадил ее на пол спиной к ванне. Замерев на несколько секунд, он обхватил потом ее голову двумя руками и изо всех сил ударил ее о край ванны...
Ее смерть восприняли как несчастный случай. Даже эксперты обманулись. Они посчитали, что девушка просто поскользнулась, выходя из ванны. Следы наркотиков и выпивки, обнаруженные в ее организме, только подкрепили эту версию.
И все же Робби решил покинуть Калифорнию. Он не мог жить под одной крышей с этими женщинами и хотел бежать от них на край света. Ответа на поставленный вопрос не нужно было долго искать. Ответом этим был Вьетнам. Морская пехота. Черные Береты. «Море. Воздух. Суша». Спецвойска, специализирующиеся на партизанской войне и диверсионной деятельности. Из двухсот пятидесяти претендентов попасть в спецназ «МВС», туда попало только шестеро. Среди них был и Робби.
Подготовка была непродолжительной. Последовало первое боевое задание. За ним второе. Третье...
Во Вьетнаме Робби убивал, выполняя приказы начальства. Он и его подразделение работало в тесном контакте с ЦРУ. Они занимались убийствами вьетконговских лидеров, выкрадывали архивы северо-вьетнамской армии, документы, уничтожали склады с оружием, снабженческие базы, расстраивали коммуникации, тылы.
Только здесь Робби понял, что убийство может приносить удовольствие. Один раз, для того чтобы убить одного вьетконговского «шишку» наверняка, Робби и его товарищи оторвали бедняге обе ноги и воткнули их ступнями вверх в мокрую глину.
Как и другие, Робби принимал наркотики перед выполнением боевого задания. Наркота помогала тебе выжить в этом аду, относясь ко всему достаточно ровно и спокойно. Наркота делала тебя жизнерадостным даже в этом дерьме, она заглушала в тебе все чувства, которые могли тебя расслабить, она делала тебя сверхбдительным. Робби курил травку, приправленную опиумом, глотал амфетамины и декседрин. Баловался и кокаином. Порой он пробовал и морфин, который выдавался спецназовцам специально для таких случаев, когда они ранены, а поблизости нет врача. Накачавшись наркотиками, Робби воображал, что стал сверхчеловеком, обладающим тысячью глаз. Ему казалось в такие минуты, что он расслышит даже муравья.
Он был одурманен наркотой и в тот день, когда изнасиловал одну вьетнамку. Еще находясь внутри нее, он полоснул ей по горлу к-баром с девятидюймовым лезвием. Он на всю жизнь запомнил тот день. При выполнении того задания погибло семеро его товарищей-спецназовцев. Нарвались на вьетконговскую засаду. Из подразделения уцелел один Робби. В ту ночь, его затуманенные наркотиками думы, были вовсе не о семи погибших товарищах, а о себе и Хачимане Дай-Босатсу, боге войны. С того дня вся жизнь Робби пошла по другому пути.
— Принеси мне в жертву женщину, — попросил бог войны. — И тогда ты станешь непобедимым, во всех сражениях и схватках будешь брать верх. Ты будешь жить вечно и станешь буши.
Наутро ему рассказали, что он всю ночь во сне рыдал. Только сам Робби знал, что его слезы были отданы не павшим собратьям по оружию, а Хачиману Дай-Босатсу. Это был плач отнюдь не скорби, это был плач благодарности.
Сон оказался вещим. Это невозможно было отрицать. Он убил свою сестру и затерроризировал женщин в родном доме, но зато выжил. И избежал тюрьмы. Он прибыл во Вьетнам, где познакомился с майором Спарроухоуком, сильным человеком, которого бы Робби не отказался иметь вместо отца. Все, что было в жизни Робби хорошего, произошло только после того, как он давал отпор женщинам, уничтожал их, калечил...
Даже после возвращения из Вьетнама в Нью-Йорк с майором Спарроухоуком Робби продолжал слышать в голове властный и ободряющий голос бога войны. В этом ему немало помогали наркотики. Они прокладывали ему дорогу к Хачиману, к силе и победе. Они учили его, что знать и действовать — это одно и то же. А знание, истинное знание шло к нему исключительно от Хачимана.
Робби верил. А верить значило жить в соответствии с верой и положениями веры. Нельзя было сказать, что он ненавидел тех женщин, которых убивал. Просто он в них нуждался. Они соединялись с ним в священном союзе, в кровном обряде Чи-матсури, которого требовал Хачиман. Эти женщины давали Робби силу побеждать кого угодно и самому быть непобедимым.
* * *
Робби опустился на колени перед бездыханным телом Кристины Коулс и поцеловал ее в еще теплые и не окоченевшие губы. Затем поднялся, оправил на себе одежду, надел свое мокрое пальто, натянул шляпу с обвисшими краями и вернулся под дождь.
С каждым шагом от этого дома он становился сильнее. Его ки, — энергия, — начала неудержимо распространяться во все стороны.
И потом он услышал... Остановился. Все его чувства были настолько обострены, что он буквально кожей, ощущал все изменения, происходившие вокруг него в природе. Он слышал, как капли дождя падают в озеро в миле расстояния от него.
Но он слышал также и другие звуки, звуки, которые могли достичь ушей только истинного буши.
Орлы гаркали в его голове и выпускали когти, нацелившись на жертву с кроваво-красного поднебесья. Внизу лежала коричневая, затянутая дымкой земля, на которую они пикировали.
Он услышал лязг металла о металл... Это бог Хачиман вытащил из ножен свой меч и лунный свет стал отражаться на лезвии этого грозного и великого оружия. Свет настолько яркий, что только настоящий воин мог взглянуть на него не щурясь.
Робби стоял под немилосердным дождем и смотрел на этот волшебный свет.
* * *
Манни Деккер повернул направо, на огромную парковочную стоянку, и остановил свой темно-синий «Мерседес» прямо у выхода. Положив ключи в карман своего пальто, он взял с сиденья пару отороченных шерстью перчаток и вышел из машины, не закрыв ее. Снег доставал до щиколоток. Остановившись в нескольких футах от своей машины, Деккер поднял глаза на новую арену, которой мог похвалиться Лонг-Айленд и которую построил Поль Молиз.
Очень впечатляет.
Три гигантских овала, сделанные, казалось, исключительно из белого мрамора и зеленого стекла, покоились один на другом и на тридцатифутовом фундаменте, состоявшим опять-таки из мрамора и стальных колонн. Витые лестницы и эскалаторы из нержавеющей стали вели внутрь этого грандиозного сооружения. Между колоннами расположились фонтаны, миниатюрные бассейны и цветочные сады.
Современно и утонченно.
Ледяной ветер, прилетавший с прихваченного морозом Лонг-Айленд Саунда, бил Деккера в спину и шею. Для того, чтобы шляпа не была сорвана и не улетела, он вынужден был натянуть ее вниз до самых глаз.
У него сейчас было только одно-единственное желание: увидеть Чарльза Ле Клера барахтающимся в этой подмерзшей воде, увидеть, как его черная задница в третий раз скрывается под поверхностью воды. Иной участи Ле Клер, который приказал Деккеру приехать сюда в двадцатидвухградусный мороз, не был достоин.
— Слушайте меня внимательно, — говорил прокурор. Его указательный палец находился всего в дюйме от усов Деккера. — Я хочу получить копию этого сраного плана вместимости арены. Того самого, который, по словам вашей подружки, был составлен неким юристом-греком. Когда я буду иметь на руках этот самый документ, я смогу взять за яйца господина Константина Пангалоса.
Ле Клер повернулся к сержанту спиной.
— Я отвечу на все ваши невысказанные вопросы. Нет, я не могу распорядиться о том, чтобы мне прислали этот план по почте. Нет, я не доверяю ни местным властям Лонг-Айленда, ни, честно говоря, местной полиции, пусть они на меня не обижаются. Почему? Да потому, господин Манфред, что строительная индустрия в штате Нью-Йорк коррумпирована сверху донизу. Каждый человечек, занятый в этом дерьме, кому-то обязательно платит. И кто-то ему платит. Это отрасль, где рука руку моет. Где никто не живет по человеческим правилам. Можешь поставить на спор свою пенсию о том, что Молиз и все его подставные ребята в этом деле не участвуют... и проиграешь. Новая арена... Для города это очень хороший бизнес. Власти будут защищать этот бизнес хоть в рукопашной. В ту самую минуту, как только они узнают о том, что федеральный прокурор заинтересовался этим планом вместимости новой арены, бумажка исчезнет, разлетится черными, невесомыми хлопьями в ближайшей же дымовой трубе.
Деккер сказал:
— Исчезнет, или кто-нибудь успеет в ней сделать необходимые изменения до того, как она попадет к вам.
Ле Клер улыбнулся. Улыбка эта была зловещая. Он обнажил зубы, словно волк лесной, увидев жертву. Вообще он сейчас походил не на руководителя федеральной оперативной группы, а на охотника.
— Вы играете, сержант, именно так, как я хотел бы, чтобы играли мои подчиненные. У вас тонкий и коварный ум. Ну-ка, расскажите, что за мысли сейчас вертятся в вашей голове?
— Я полагаю, что в Лонг-Айленде некоторые чиновники прекрасно осведомлены о том, что план липовый. Эти люди сидят в управлении строительных документов. В зональной комиссии. Возможно, даже в офисе мэра. На строительство арены было потрачено тридцать миллионов долларов. Такие крупные дела не делаются в одиночку. Я бы сказал так, — конечно, это всего лишь моя догадка, — местная администрация была поставлена в известность о дутом плане с самого начала и положила свою долю под сукно.
— К чему вы все это? — внимательно разглядывая Деккера, наконец спросил Ле Клер.
— К тому, что рискую своей задницей, направляясь туда за этим планом.
— Деккер, Деккер, доверьтесь мне.
«В бога мы верим, — подумал детектив, — а от всех остальных берем только наличными».
— Как только вы доберетесь до места, — сказал Ле Клер, — звякните мне. Ровно через минуту в управлении строительных документов раздастся звонок от федерального судьи. Я могу это вам гарантировать. Чего вы улыбаетесь? Я сказал что-то смешное?
Взяв себя в руки, Деккер проговорил:
— Я только что вспомнил о трех абсолютно ложных утверждениях. Вы только не обижайтесь, но это ваше «гарантирую», по-моему, из той же оперы. По крайней мере так звучит.
— В самом деле? Ну, и что же это за три ложных утверждения?
— Сказать? Серьезно?
Ле Клер ждал.
Деккер немного подумал и проговорил:
— Первое: «Я пришлю вам чек по почте». Второе: «Обещаю, что не кончу тебе в рот». И третье: «Черное — красивое».
Ле Клер загоготал.
— Боже, вы правы! Надо бы запомнить мне это... — Он пару раз пробормотал себе под нос услышанное от сержанта, еще раз хохотнул, затем сказал громко: — Ну, хорошо, вернемся к делу. У вас там будет надежное прикрытие. Это я могу гарантировать. Эй, приятель, не надо смеяться, я серьезно говорю! От федерального судьи будет звонок. От вас требуются только две вещи: взять план и вернуться с ним в Манхэттен. Судите сами: для этого же не нужно высылать батальон! Один план — один человек, я так рассуждаю.
Ле Клер, усевшись в свое кожаное с высокой спинкой кресло, стал потихоньку раскачиваться справа налево.
— Мы имеем дело со следующим фактом. Есть план вместимости новой арены. Как мы выяснили, этот план сам по себе является результатом, плодом мошенничества, то есть преступления, наказуемого отбыванием тюремного заключения. Класс мошенничества, — а тут и налоги, и ценные бумаги, — очень серьезен. Не только Эй-А-Эс и налоговая служба штата пребывают в неведении относительно пятисот «недостающих» мест. Я могу поклясться, что об этом не знают и банки, которые покрыли часть расходов на строительство. Я могу поклясться, что об этой проделке ничего не известно и шоу-мэнам, которые подписали контракт с новой ареной. И это тоже квалифицируется как мошенничество. Господин Манфред, если вы достанете мне этот чертов план, я схвачу Константина Пангалоса за яйца так сильно, что жизнь ему медом не покажется, будьте уверены. Уверен, что мне удастся на этом зацепить также и иудея господина Ливингстона Кворрелса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
Робби потребовались долгие годы для того, чтобы подняться до уровня этих «богов».
С помощью отца он отыскал книги по карате, другим восточным единоборствам и Японии, и жадно принялся их штудировать. В своей школе он подолгу оставался в спортзале и тренировался часами в полном одиночестве, просто пожирая инструкции и учебники страницу за страницей. Когда однажды какой-то старшеклассник попытался было отнять у Робби учебник по карате, тот ударил его ногой в лицо. Директор школы конфисковал у Робби все книги. Тогда мальчик поджег его кабинет, чтобы получить свое добро назад. Потребовались предельные усилия четырех человек из персонала школы, чтобы унять разбушевавшегося подростка. Однако, прежде он успел покалечить двоих из них настолько серьезно, что им помогла встать на ноги только больница.
На следующий же день после «инцидента» администрация интерната потребовала от родителей Робби забрать хулигана домой.
Оказавшись опять у себя дома, Робби продолжил изучение карате. Расстановка сил отныне, конечно же, изменилась. Теперь Робби был здоровым, крепким юношей. Но главное, он приобрел уверенность в себе. Хлыст перешел из одних рук в другие. Женщины вскоре научились бояться его. Вскоре они наконец поняли, что больше им не по силам контролировать его.
Школа занимала в жизни Робби самое последнее место. Почти все свое время он посвящал постижению все новых тайн восточных единоборств. Он жил для карате, дзюдо, кендо, борьбы на палках. Тренировался он в разных доджо Маленького Токио и в клубах в центре Лос-Анджелеса. Когда его не было в доджо, это могло означать только то, что он в спортзале изнуряет свое тело тяжестями, бегом или плаванием.
В семнадцать лет он получил черный пояс. На турнирах дрался с таким звериным отчаянием и яростью, что пугал этим более взрослых и опытных мастеров. Довольно часто его дисквалифицировали за излишнюю горячность и жестокость. Побеждали его немногие. Даже тогда.
Наконец-то он получил возможность защитить своего бедного отца от нападок женщин.
Однажды, когда его мать в припадке гнева выбросила за окно одну из исторических работ отца, над которой он работал несколько недель, Робби одним ударом кулака высадил ей челюсть.
В другой раз, когда он застал одну из тетушек, которая рылась в его комнате, Робби сломал ей руку.
С сестрой все обстояло сложнее. Когда она вернулась домой из колледжа, то взглянула на Робби не как на брата, а как на мужчину. На красивого, сильного мужчину. В ее глазах он прочитал воспоминание о тех днях их детства, когда они занимались друг с другом любовью. Он и сам помнил об этом. Она постоянно приставала к нему с этим. То словом кольнет, то на его глазах положит руки себе на грудь и начнет, томно закатывая глаза, их гладить, то как бы невзначай коснется его бедрами. Даже улыбаться она нормально не могла. Каждая ее улыбка была вызовом ему, страстным приглашением.
Это случилось вскоре после того, как ему исполнилось двадцать лет.
Его сестра подождала, пока дом опустеет. Затем она вошла к Робби в комнату, неся на подносе имагавайяки — японские вафли с начинкой в виде нежной бобовой пасты. Это было одно из его любимых блюд. Она также принесла ему наркотиков и вина.
Он потом не мог вспомнить то, что случилось, в деталях, но не было никакого сомнения в том, что это все-таки случилось, а не приснилось ему в кошмаре. Они оба разделись. Они оба хотели друг друга. Чувства стыда и страха вновь вернулись к нему, но на этот раз они не перевесили наслаждения.
Потом она села в постели и принялась насмехаться над ним. Точно так же, как насмехалась много лет назад. Она не просто насмехалась, она еще и угрожала. На этот раз это будет изнасилованием и она присягнет в этом на любом суде. На этот раз дело не закончится для Робби школой-интернатом. На этот раз он пойдет в тюрьму.
Женщины, — мать, тетушки и сестра, — нарочно выдумали этот план, чтобы навсегда избавиться от Робби и снова захватить власть в доме.
Поначалу он растерялся. Что он может им противопоставить? Ничего. Все козыри у них на руках...
Дальнейшее случилось как-то само собой. Робби был уже прилично накачан наркотиками и спиртным. В голове стоял туман. Чувство реальности исчезло. Страх и ненависть двигали юношей. Он вскочил, одной рукой накрыл подбородок сестры, другую положил ей на затылок и в следующее мгновение резко крутанул вправо, словно штурвальное колесо.
Раздался негромкий хруст. Шея была сломана.
В отношении своих последующих действий у Робби не было и тени колебаний. Он взял на руки обмякшее, обнаженное тело и отнес по коридору в ванную, положил в ванну и открыл воду. Затем он бегом помчался в ее спальню, захватил халат и резиновые тапочки и вернулся с этим в ванную. Он намылил ее тело, ополоснул его и дал воде уйти в сток. Ванну он не стал мыть. Мыло большими клочьями стелилось по ее стенкам.
Затем Робби вытащил сестру из ванны и посадил ее на пол спиной к ванне. Замерев на несколько секунд, он обхватил потом ее голову двумя руками и изо всех сил ударил ее о край ванны...
Ее смерть восприняли как несчастный случай. Даже эксперты обманулись. Они посчитали, что девушка просто поскользнулась, выходя из ванны. Следы наркотиков и выпивки, обнаруженные в ее организме, только подкрепили эту версию.
И все же Робби решил покинуть Калифорнию. Он не мог жить под одной крышей с этими женщинами и хотел бежать от них на край света. Ответа на поставленный вопрос не нужно было долго искать. Ответом этим был Вьетнам. Морская пехота. Черные Береты. «Море. Воздух. Суша». Спецвойска, специализирующиеся на партизанской войне и диверсионной деятельности. Из двухсот пятидесяти претендентов попасть в спецназ «МВС», туда попало только шестеро. Среди них был и Робби.
Подготовка была непродолжительной. Последовало первое боевое задание. За ним второе. Третье...
Во Вьетнаме Робби убивал, выполняя приказы начальства. Он и его подразделение работало в тесном контакте с ЦРУ. Они занимались убийствами вьетконговских лидеров, выкрадывали архивы северо-вьетнамской армии, документы, уничтожали склады с оружием, снабженческие базы, расстраивали коммуникации, тылы.
Только здесь Робби понял, что убийство может приносить удовольствие. Один раз, для того чтобы убить одного вьетконговского «шишку» наверняка, Робби и его товарищи оторвали бедняге обе ноги и воткнули их ступнями вверх в мокрую глину.
Как и другие, Робби принимал наркотики перед выполнением боевого задания. Наркота помогала тебе выжить в этом аду, относясь ко всему достаточно ровно и спокойно. Наркота делала тебя жизнерадостным даже в этом дерьме, она заглушала в тебе все чувства, которые могли тебя расслабить, она делала тебя сверхбдительным. Робби курил травку, приправленную опиумом, глотал амфетамины и декседрин. Баловался и кокаином. Порой он пробовал и морфин, который выдавался спецназовцам специально для таких случаев, когда они ранены, а поблизости нет врача. Накачавшись наркотиками, Робби воображал, что стал сверхчеловеком, обладающим тысячью глаз. Ему казалось в такие минуты, что он расслышит даже муравья.
Он был одурманен наркотой и в тот день, когда изнасиловал одну вьетнамку. Еще находясь внутри нее, он полоснул ей по горлу к-баром с девятидюймовым лезвием. Он на всю жизнь запомнил тот день. При выполнении того задания погибло семеро его товарищей-спецназовцев. Нарвались на вьетконговскую засаду. Из подразделения уцелел один Робби. В ту ночь, его затуманенные наркотиками думы, были вовсе не о семи погибших товарищах, а о себе и Хачимане Дай-Босатсу, боге войны. С того дня вся жизнь Робби пошла по другому пути.
— Принеси мне в жертву женщину, — попросил бог войны. — И тогда ты станешь непобедимым, во всех сражениях и схватках будешь брать верх. Ты будешь жить вечно и станешь буши.
Наутро ему рассказали, что он всю ночь во сне рыдал. Только сам Робби знал, что его слезы были отданы не павшим собратьям по оружию, а Хачиману Дай-Босатсу. Это был плач отнюдь не скорби, это был плач благодарности.
Сон оказался вещим. Это невозможно было отрицать. Он убил свою сестру и затерроризировал женщин в родном доме, но зато выжил. И избежал тюрьмы. Он прибыл во Вьетнам, где познакомился с майором Спарроухоуком, сильным человеком, которого бы Робби не отказался иметь вместо отца. Все, что было в жизни Робби хорошего, произошло только после того, как он давал отпор женщинам, уничтожал их, калечил...
Даже после возвращения из Вьетнама в Нью-Йорк с майором Спарроухоуком Робби продолжал слышать в голове властный и ободряющий голос бога войны. В этом ему немало помогали наркотики. Они прокладывали ему дорогу к Хачиману, к силе и победе. Они учили его, что знать и действовать — это одно и то же. А знание, истинное знание шло к нему исключительно от Хачимана.
Робби верил. А верить значило жить в соответствии с верой и положениями веры. Нельзя было сказать, что он ненавидел тех женщин, которых убивал. Просто он в них нуждался. Они соединялись с ним в священном союзе, в кровном обряде Чи-матсури, которого требовал Хачиман. Эти женщины давали Робби силу побеждать кого угодно и самому быть непобедимым.
* * *
Робби опустился на колени перед бездыханным телом Кристины Коулс и поцеловал ее в еще теплые и не окоченевшие губы. Затем поднялся, оправил на себе одежду, надел свое мокрое пальто, натянул шляпу с обвисшими краями и вернулся под дождь.
С каждым шагом от этого дома он становился сильнее. Его ки, — энергия, — начала неудержимо распространяться во все стороны.
И потом он услышал... Остановился. Все его чувства были настолько обострены, что он буквально кожей, ощущал все изменения, происходившие вокруг него в природе. Он слышал, как капли дождя падают в озеро в миле расстояния от него.
Но он слышал также и другие звуки, звуки, которые могли достичь ушей только истинного буши.
Орлы гаркали в его голове и выпускали когти, нацелившись на жертву с кроваво-красного поднебесья. Внизу лежала коричневая, затянутая дымкой земля, на которую они пикировали.
Он услышал лязг металла о металл... Это бог Хачиман вытащил из ножен свой меч и лунный свет стал отражаться на лезвии этого грозного и великого оружия. Свет настолько яркий, что только настоящий воин мог взглянуть на него не щурясь.
Робби стоял под немилосердным дождем и смотрел на этот волшебный свет.
* * *
Манни Деккер повернул направо, на огромную парковочную стоянку, и остановил свой темно-синий «Мерседес» прямо у выхода. Положив ключи в карман своего пальто, он взял с сиденья пару отороченных шерстью перчаток и вышел из машины, не закрыв ее. Снег доставал до щиколоток. Остановившись в нескольких футах от своей машины, Деккер поднял глаза на новую арену, которой мог похвалиться Лонг-Айленд и которую построил Поль Молиз.
Очень впечатляет.
Три гигантских овала, сделанные, казалось, исключительно из белого мрамора и зеленого стекла, покоились один на другом и на тридцатифутовом фундаменте, состоявшим опять-таки из мрамора и стальных колонн. Витые лестницы и эскалаторы из нержавеющей стали вели внутрь этого грандиозного сооружения. Между колоннами расположились фонтаны, миниатюрные бассейны и цветочные сады.
Современно и утонченно.
Ледяной ветер, прилетавший с прихваченного морозом Лонг-Айленд Саунда, бил Деккера в спину и шею. Для того, чтобы шляпа не была сорвана и не улетела, он вынужден был натянуть ее вниз до самых глаз.
У него сейчас было только одно-единственное желание: увидеть Чарльза Ле Клера барахтающимся в этой подмерзшей воде, увидеть, как его черная задница в третий раз скрывается под поверхностью воды. Иной участи Ле Клер, который приказал Деккеру приехать сюда в двадцатидвухградусный мороз, не был достоин.
— Слушайте меня внимательно, — говорил прокурор. Его указательный палец находился всего в дюйме от усов Деккера. — Я хочу получить копию этого сраного плана вместимости арены. Того самого, который, по словам вашей подружки, был составлен неким юристом-греком. Когда я буду иметь на руках этот самый документ, я смогу взять за яйца господина Константина Пангалоса.
Ле Клер повернулся к сержанту спиной.
— Я отвечу на все ваши невысказанные вопросы. Нет, я не могу распорядиться о том, чтобы мне прислали этот план по почте. Нет, я не доверяю ни местным властям Лонг-Айленда, ни, честно говоря, местной полиции, пусть они на меня не обижаются. Почему? Да потому, господин Манфред, что строительная индустрия в штате Нью-Йорк коррумпирована сверху донизу. Каждый человечек, занятый в этом дерьме, кому-то обязательно платит. И кто-то ему платит. Это отрасль, где рука руку моет. Где никто не живет по человеческим правилам. Можешь поставить на спор свою пенсию о том, что Молиз и все его подставные ребята в этом деле не участвуют... и проиграешь. Новая арена... Для города это очень хороший бизнес. Власти будут защищать этот бизнес хоть в рукопашной. В ту самую минуту, как только они узнают о том, что федеральный прокурор заинтересовался этим планом вместимости новой арены, бумажка исчезнет, разлетится черными, невесомыми хлопьями в ближайшей же дымовой трубе.
Деккер сказал:
— Исчезнет, или кто-нибудь успеет в ней сделать необходимые изменения до того, как она попадет к вам.
Ле Клер улыбнулся. Улыбка эта была зловещая. Он обнажил зубы, словно волк лесной, увидев жертву. Вообще он сейчас походил не на руководителя федеральной оперативной группы, а на охотника.
— Вы играете, сержант, именно так, как я хотел бы, чтобы играли мои подчиненные. У вас тонкий и коварный ум. Ну-ка, расскажите, что за мысли сейчас вертятся в вашей голове?
— Я полагаю, что в Лонг-Айленде некоторые чиновники прекрасно осведомлены о том, что план липовый. Эти люди сидят в управлении строительных документов. В зональной комиссии. Возможно, даже в офисе мэра. На строительство арены было потрачено тридцать миллионов долларов. Такие крупные дела не делаются в одиночку. Я бы сказал так, — конечно, это всего лишь моя догадка, — местная администрация была поставлена в известность о дутом плане с самого начала и положила свою долю под сукно.
— К чему вы все это? — внимательно разглядывая Деккера, наконец спросил Ле Клер.
— К тому, что рискую своей задницей, направляясь туда за этим планом.
— Деккер, Деккер, доверьтесь мне.
«В бога мы верим, — подумал детектив, — а от всех остальных берем только наличными».
— Как только вы доберетесь до места, — сказал Ле Клер, — звякните мне. Ровно через минуту в управлении строительных документов раздастся звонок от федерального судьи. Я могу это вам гарантировать. Чего вы улыбаетесь? Я сказал что-то смешное?
Взяв себя в руки, Деккер проговорил:
— Я только что вспомнил о трех абсолютно ложных утверждениях. Вы только не обижайтесь, но это ваше «гарантирую», по-моему, из той же оперы. По крайней мере так звучит.
— В самом деле? Ну, и что же это за три ложных утверждения?
— Сказать? Серьезно?
Ле Клер ждал.
Деккер немного подумал и проговорил:
— Первое: «Я пришлю вам чек по почте». Второе: «Обещаю, что не кончу тебе в рот». И третье: «Черное — красивое».
Ле Клер загоготал.
— Боже, вы правы! Надо бы запомнить мне это... — Он пару раз пробормотал себе под нос услышанное от сержанта, еще раз хохотнул, затем сказал громко: — Ну, хорошо, вернемся к делу. У вас там будет надежное прикрытие. Это я могу гарантировать. Эй, приятель, не надо смеяться, я серьезно говорю! От федерального судьи будет звонок. От вас требуются только две вещи: взять план и вернуться с ним в Манхэттен. Судите сами: для этого же не нужно высылать батальон! Один план — один человек, я так рассуждаю.
Ле Клер, усевшись в свое кожаное с высокой спинкой кресло, стал потихоньку раскачиваться справа налево.
— Мы имеем дело со следующим фактом. Есть план вместимости новой арены. Как мы выяснили, этот план сам по себе является результатом, плодом мошенничества, то есть преступления, наказуемого отбыванием тюремного заключения. Класс мошенничества, — а тут и налоги, и ценные бумаги, — очень серьезен. Не только Эй-А-Эс и налоговая служба штата пребывают в неведении относительно пятисот «недостающих» мест. Я могу поклясться, что об этом не знают и банки, которые покрыли часть расходов на строительство. Я могу поклясться, что об этой проделке ничего не известно и шоу-мэнам, которые подписали контракт с новой ареной. И это тоже квалифицируется как мошенничество. Господин Манфред, если вы достанете мне этот чертов план, я схвачу Константина Пангалоса за яйца так сильно, что жизнь ему медом не покажется, будьте уверены. Уверен, что мне удастся на этом зацепить также и иудея господина Ливингстона Кворрелса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53