Милый, любимый Родька на глазах превращался в слизняка, в какую-то древнегреческую плакальщицу. Ему уже перевалило за тридцать, а живет за ее счет, в ее квартире. Мизерную зарплату полностью тратит на книги. Создал свой маленький мирок из фолиантов с клопами под музыку «гранж». Впрочем, грядут перемены: Родион вздумал жениться. Он привел в ее дом какую-то оборванку, хиппарку со стажем, и зовет ее Аленушкой. Аленушке скоро стукнет тридцать, она ходит почти босиком, подметает юбкой тротуары, носит хайратник и смотрит на всех как юродивая. Эта дура сочиняет декадентские стихи в прозе и всерьез причисляет. себя к питерской богеме. Они с Аленушкой запираются в его комнате и всю ночь трахаются под «Нирвану». Музыка для слабых! Музыка для нищих!
У Аиды совсем другие вкусы. Ее комната просторна, по-японски лаконична.
Здесь хорошо дышится. Ее книги – словари, ее музыка – «хард», «металл», «готик». Музыка, которая будоражит, окрыляет, приводит в исступление. Гитарный драйв «Праймал фир» <"Праимал фир" – современная немецкая рок-группа, хэви металл> долбит каждый позвонок, пересчитывает ребра, «соляга» Дэйва Хилла <Дэйв Хилл – соло-гитарист легендарной английской группы «Слейд».> может довести до оргазма, хрипловатый голос Купера <Алис Купер – легендарный американский рок-певец> заставляет кровь стынуть в жилах, волынки и арфы «Ин Экстремо» <"Ин Экстремо" – современная немецкая рок-группа, готик-фолк-металл> уносят в запредельное.
Родион не разделяет ее вкусов. Они давно уже живут в разных мирах.
Добрая мачеха Патимат достает из духовки огромный пирог с рыбой и ставит его на стол.
– Сейчас мы с тобой поужинаем, Аидушка, – ласково сообщает она, – а молодые порезвятся, тоже проголодаются.
– К утру выползут.
– Ай-ай, к утру пирог остынет!
– Им это без разницы, Патимат.
– Вижу, злишься на Родьку. Неужели ревнуешь?
– С чего ты взяла? Просто обидно, что нашел какую-то босячку. – Аида принялась за пирог, а потом с усмешкой спросила:
– А тебе нравится Алена?
– Он сделал свой выбор. При чем здесь мои симпатии?
– Узнаю тебя, женщина Востока! – театрально всплеснула руками Аида. – Желание мужчины – закон! С детства сыта твоей философией.
– Кушай пирог, Аидушка, – напомнила мачеха – Что я могу поделать? Меня так воспитали. – И добродушной улыбкой заметила:
– А тебе бы парнем родиться в самый раз! А моему Родьке – девчонкой! Но на все воля Аллаха.
– Если бы ты в свое время приструнила моего отца, не дала ему жить с двумя женщинами, не было бы моих детских кошмаров.
– Так и тебя бы не было…
– Если бы ты знала, Патимат, сколько людей пострадало от того, что я есть. И сколько пострадает еще. Меня даже прозвали «шаровой молнией». Видно, я внушаю не меньший страх. А первопричина кроется в тебе. Вернее, в твоем отношении к мужчинам. Ты не должна была допустить, чтобы мой отец встретился с моей матерью.
– На все воля Аллаха, – повторила Патимат. – Я никогда не интересовалась, откуда у тебя столько денег. Догадывалась, что деньги нечистые.
Не знаю, бывают ли они вообще чистыми, особенно когда их много. Но это твоя жизнь, дочка, и я не имею права в нее вмешиваться. Аллах воздаст тебе за то, что ты сделала для нас и для бабушки. Твоя мать могла бы тобой гордиться.
– Прекрати! Ничего не желаю слышать о моей матери! Я никогда не любила ее и мне не дорога память о ней. И уж совсем наплевать, гордилась бы она мной или нет! Мы начали говорить о Родионе. Мне кажется, он совершает самую большую глупость в жизни. Эта босячка ему не пара, и вряд ли я буду терпеть ее под своей крышей. Так ему и передай. И еще, пусть завтра же отчитается о своей поездке в Екатеринбург. Уже неделя прошла, как он оттуда вернулся, и до сих пор не поделился впечатлениями. И я не вижу денег. Моих, кстати, денег. Это очень серьезно, Патимат. Он что, избегает меня?
– Обязательно передам, Аидушка. А как же пирог? – взмолилась мачеха, когда та резко поднялась из-за стола.
– Я поем у себя в комнате, – смягчила тон девушка и, поцеловав ее в щеку, добавила:
– Ты чудесно готовишь.
Оставшись одна, Аида тут же прилегла на любимое китайское ложе, сделанное на заказ (новое увлечение ее экзотической натуры), и предалась невеселым раздумьям.
Она послала Родиона в Екатеринбург, чтобы он продал их трехкомнатную квартиру, пустовавшую почти год. Она считала, что год – вполне достаточный срок, чтобы забыть о «шаровой молнии».
Она долго наставляла брата. Дело очень серьезное, и надо быть осмотрительным. Не вступать в переговоры с подозрительными личностями. Лучше всего вообще не откликаться на частные предложения, а сразу пойти в агентство по купле и продаже недвижимости.
Родион удивлялся: «Чего ты боишься? Зачем нам посредники?» – «Делай, как я говорю, – настаивала на своем Аида. – И кто бы ни спросил обо мне, делай вид, что в первый раз слышишь мое имя».
Ему бы как следует задуматься над ее словами, но разве Родион умеет быть серьезным. Он б прихватил с собой в Екатеринбург эту босячку, эту недоделанную поэтессу! И шагу без нее сделать не может, а уж тем более квартиру продать!
Он взял отпуск за свой счет, и Аида полагала, что поездка брата на Урал затянется на месяц. Но Родион вернулся через неделю, и они до сих пор не поговорили, потому что эта липучка Алена не отходит от него ни на шаг. Не собираются ли они прикарманить ее денежки? И вообще, продана квартира или нет?
«Жду еще сутки, – решила Аида, – и пусть потом пеняют на себя!»
Она и сама не заметила, как провалилась в сон. Еще не совсем стемнело.
За окном тренькала гитара. Пролетевшая мимо чайка что-то крикнула на прощанье.
Очнулась она оттого, что кто-то включил свет.
– Спишь? – раздалось над самым ухом.
– Сколько времени? – спросила Аида, еще до конца не разобравшись, где она находится и с кем разговаривает.
– Второй час ночи.
Голос был мужской, но какой-то сдавленный.
– Если хочешь спать, я уйду.
Теперь голос немного оживился, в нем даже появились радостные нотки.
– Поговорим завтра.
– Погоди-ка! – Она сейчас испортит ему праздник, только надо прийти в себя. – Я сейчас.
Аида умылась ледяной водой, а вернувшись в комнату, первым делом набросилась на остывший пирог. Она глотала его большими кусками, запивая холодным чаем, и при этом пыталась поддерживать разговор.
– Мама сказала, что ты хочешь срочно меня видеть, – неохотно начал Родион.
Она никак не может привыкнуть к его безбородому лицу. Рыжая бородка делала его похожим на фараона. Аида раньше любовалась этим выразительным, одухотворенным лицом. Теперь оно стало каким-то повседневным, обывательским, чуть одутловатым, с наметившимся вторым подбородком. А все эта недорезанная поэтесса! Она заставила брата сбрить бородку, которая ему очень шла и скрывала… Впрочем, этого уже ничем не скроешь! Родион меняется на глазах. Из фараона превращается в какое-то паразитическое насекомое. Так, по крайней мере, ей кажется.
– А ты как думаешь? Приехал – и ни словом не обмолвился.
– Ты не спрашивала.
– Я не хочу при чужих обсуждать наши дела.
– Аленушка – не чужая, она скоро станет моей женой. И потом мы с ней вместе продавали квартиру.
– И что, успешно?
– Разумеется.
– Как-то слишком быстро. Ты действовал через агентство?
– Я похож на идиота? Квартиру купил сосед.
– Какой сосед? – встрепенулась она.
– Такой пожилой дядька с красной рожей…
– Не помню такого.
– Ты знала всех соседей? – Родион усмехнулся, но она вдруг почувствовала, что за этой усмешкой скрывается страх. Кого он боится? Неужели ее? Не может быть. – Он живет наверху. Сделает дырку в полу, пристроит лестницу, и будет у него двухэтажная квартира. – Там панель, – напомнила Аида.
– Чепуха! Таким живчикам «нет преград ни в море, ни на суше».
– Обо мне никто не спрашивал?
– Много о себе воображаешь, сестренка.
– Хорошо, – вздохнула она. Его фальшивая игра теперь была для нее очевидна, но Аида не понимала, для чего или для кого он так старается. – Сколько выручил денег?
– Десять тысяч.
– Всего? Она стоила в три раза дороже!
– После кризиса цены упали, – невозмутимо констатировал Родион.
– Где деньги?
Он выдержал паузу, а потом выпалил на одном дыхании:
– Я полагал, что ты подаришь их нам на свадьбу.
– Это мои деньги, Родион, и мне решать, что с ними делать, – ее душил гнев, но она не давала ему вырваться наружу, а только тяжело дышала и смотрела все время в одну точку, на продранный носок его тапочки. Даже такая мелочь, как тапочки, куплена на ее деньги. И босячка тоже пользуется ими! – Если ты решил жениться, то сначала подумай о жилье и пропитании для своей будущей жены. На мою помощь больше не рассчитывай.
Достаточно того, что твоя мама полностью находится на моем содержании.
– Аидка, я тебя не узнаю…
– Я тебя тоже…
– Это твое окончательное решение?
– Тебе тридцать один год, Родя. Пора начинать самостоятельную жизнь.
Посмотри на своего друга Марка. Как видишь, некоторые обходятся без богатых сестренок.
– Хватит читать мне нотации! – вдруг повысил голос он. – Меня с пеленок учат жизни! Отец, мама, школа, институт… Ты бродяжничала семь лет, так? Тебя учила жизни сама жизнь. В этом, конечно, твое преимущество. Но зачем ты объявилась? Зачем вызвала меня в Екатеринбург? Зачем отправила в Питер? Зачем поселила меня в этой роскоши? Зачем сейчас выставляешь на улицу? Объясни, где логика твоих поступков?
– Я мечтала о большой, дружной семье. Вот и вся логика. Никого я так не любила, как прабабушку и тебя. Я хотела, чтобы вы всегда находились рядом.
Наверное, глупо, потому что из осколков не склеить ничего. Во всяком случае, я дала тебе шанс. Ведь мужчина должен быть опорой семьи, не так ли? Спроси об этом у Патимат. Я ждала долго, почти два года, но ты на глазах превращался в нахлебника. Ты, может, думаешь, что деньги мне сыплются с неба? – Она посмотрела ему в глаза. – Ты действительно так думаешь?
Родион молчал. По его лицу пробежала судорога.
– Знаешь, – сказал он, – а я не отдам тебе этих денег.
Аида снова почувствовала, что за его словами кроется страх. И не просто страх, а страх первобытный, страх самосохранения. – Значит, ты у меня их украдешь?
– Возьму взаймы. Нам ведь надо как-то жить. Снять квартиру, чем-то питаться – потом я верну. Честное слово, верну.
– Потом у вас пойдут дети, ты будешь приходить ко мне и клянчить. Без конца клянчить. – В ее голосе звучало презрение к нему, когда-то любимому брату – Перестань! – махнул он рукой. – В нашей больнице много семейных врачей, и все они как-то живут.
– Они умеют жить. Они не тратят две зарплаты разом на какую-нибудь книжицу в кожаном переплете. Они не влезают в долги в надежде, что сестра рано или поздно заплатит по векселям.
– Прямо какая-то сцена из Островского! – попытался пошутить он. – Самый актуальный сейчас писатель. Все возвращается на круги своя. Так вот живешь и думаешь, что жизнь твоя – вещь уникальная, целомудренная, никем никогда не пройденная, а оказывается, всего-навсего играешь в старой пьесе Островского, да еще время от времени забываешь роль и не помнишь дальнейших коллизий…
– Нет, Родя, я совсем из другой пьесы…
– Что это, Аидка? – Он наконец заметил, что она держит в руке какой-то предмет.
– Это, Родя, пистолет «Макаров» с глушителем. Он заряжен.
– Неужели ты выстрелишь в меня? Ты способна убить?
– Почему нет? Ведь ты способен украсть.
– И что потом? Ведь тебя посадят?
– Как ты наивен, брат! В соседней комнате спит твоя невеста. Все будет выглядеть так, будто она свела счеты с жизнью, а перед этим прикончила своего жениха. Следствие разберется в мотивах. – Аида дала ему время прийти в себя, а потом спокойно приказала:
– Отдай мои деньги!
Пока она пересчитывала сумму, вырученную от продажи екатеринбургской квартиры, Родион по-детски тер кулаками глаза и приговаривал:
«Какое ты чудовище! Какое ты чудовище!»
– Я – чудовище? – усмехнулась она. – Может быть.
– Ну, хочешь, я на колени встану перед тобой? – И он бросился к ее ногам, уже не скрывая слез.
– Пошел вон! – Она пнула его в грудь. – Я рисковала жизнью ради этих денег. Почему я должна подарить их тебе? Это все равно что выбросить на ветер!
А мне еще предстоит заботиться о твоей матери! Ты же о ней совсем не думаешь!
– Моя мать готова бедствовать ради моего благополучия!
– Она, может быть, и готова, да я ей не позволю бедствовать. И запомни, чтобы с завтрашнего дня ноги твоей невесты здесь не было! Встречайтесь где угодно, только не в моей квартире!
Чего она хотела этим добиться? Что он тут же выбросит из головы эту дуру и станет прежним Родькой, любящим братом? Или наоборот, проявит характер, пойдет в свою комнату, соберет вещички и вместе с поэтессой отправится строить новую, светлую жизнь? Но характер – это как раз то, что у Родиона напрочь отсутствовало. Он уснул на груди у Алены, в слезах отчаяния.
– Меня достали твои прихоти. Вчера мы обедали в ирландском пабе, сегодня ужинаем в китайском ресторане. – Мужчина средних лет с брюшком, на котором едва застегивался пиджак, говорил негромко, с вымученной улыбкой на лице. – Месяц назад ты была блондинкой, а сейчас ты брюнетка. А куда исчез твой акцент, а? Еще одна прихоть?
– Месяц назад ты говорил по-другому, Вах. Месяц назад ты заикался на каждом слове и обливался вонючим потом. От тебя воняло, как от протухшей селедки…
– Что я тебе сделал, Инга? Почему ты так агрессивно сегодня настроена?
Ведь это ты пригласила меня сюда, и мы вроде неплохо сидим.
Он не мог не чувствовать холода ее голубых глаз, которые раньше почему-то казались ему зелеными.
– Ты сидишь в этом ресторане благодаря мне, – пожала плечами девушка. – Донатас обложил тебя со всех сторон. Все твои поползновения он угадывал на два хода вперед. Тебе не удалось откупиться от него питерскими квартирами. Мы перекрыли тебе воздух, и тогда пришлось раскошелиться всерьез. Теперь твой бизнес – наш бизнес.
– Зачем ты мне об этом напоминаешь? – насторожился Вах. Он поморщился оттого, что первая струйка пота медленно покатилась из-под ворота рубахи по волосатой спине.
– Для чего напоминаю? Тогда, месяц назад, Дон приказал мне отправить тебя к праотцам. Он не давал за твою жизнь и ломаного гроша.
– Врешь!
– Разговор, как ты понимаешь, был конфиденциальный, поэтому свидетелей представить не могу. Я уговорила его не делать этого. Ты знаешь, что я имею на него некоторое влияние. Не буду врать, что в тот момент я тебя пожалела. Просто не хотелось рисковать. Два убийства подряд – это перебор.
– Я до сих пор не понимаю, почему вы угрохали Витьку Дежнева?
– У нас было мало времени. Дарственная на квартиру требовала некоторых бумаг и подключения опекунского совета. Мы решили обойтись завещанием. А завещание, как ты понимаешь, предполагает смерть его составителя. Во всех остальных случаях с квартирами нам больше повезло.
– Да-а, сработали вы на славу. Но я, как видишь, не жадный.
– Просто трясешься за свою шкуру – Думаешь, в Питере мало покровителей, к которым я мог бы обратиться за помощью?
– Знаю. В свое время ты продал Дежнева с потрохами господину Зубу, потому что тебе льстило его покровительство. А когда Зуба не стало, ты снова принялся выжимать соки из старого должника. Тебе требовался новый покровитель, но ты не торопился. Думал, авось обойдется. Своя рубаха ближе к телу. Дон это тоже рассчитал. И, как видишь, не ошибся. О какой помощи ты говоришь сейчас, когда все знают, что твой бизнес под литовцами. За дуру меня держишь?
– Что тебе от меня надо? – Вах прикладывал носовой платок ко лбу и к шее, громко сопел и топорщил свои рыжие усы.
– Во всяком случае, не секса, – поморщилась она. – Я спасла тебе жизнь, и ты должен за это заплатить в твердой валюте.
– Разве я мало заплатил твоему шефу?
– Это не мои проблемы.
– Но Донатаса сейчас нет в Питере.
– Зато есть я.
– А ты не боишься, девочка, моих ребят? – Ноздри его маленького носа раздувались от негодования.
– Ой, как страшно! – засмеялась она. – Да если хоть один волос упадет с моей головы, белый или черный – без разницы, литовцы сотрут в порошок и тебя, и твоих безмозглых ребят! Дон такие вещи не оставляет безнаказанными.
– Сколько ты хочешь? – покорно спросил Вах.
– Немного. Всего десять тысяч. Согласие, что человеческая жизнь стоит дороже.
– Хорошо. Я подумаю.
– Думай быстрее, и думай наличными. После кризиса я не доверяю банкам.
А теперь отвези меня домой. Я живу на Васильевском.
Дурно ему стало в машине. Лицо приобрело зеленоватый оттенок. Потом пропиталась не только рубаха, но и пиджак. Он притормозил возле коней Клодта и прохрипел:
– Я не доеду! Ты меня отравила! Ты меня отравила, как Витьку!
– Не психуй! Просто твой желудок не привык к китайской пище! Я тут ни при чем. Меньше надо жрать, жирная задница! Выйди из машины и сунь два пальца в рот! Вон, кстати, урна!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
У Аиды совсем другие вкусы. Ее комната просторна, по-японски лаконична.
Здесь хорошо дышится. Ее книги – словари, ее музыка – «хард», «металл», «готик». Музыка, которая будоражит, окрыляет, приводит в исступление. Гитарный драйв «Праймал фир» <"Праимал фир" – современная немецкая рок-группа, хэви металл> долбит каждый позвонок, пересчитывает ребра, «соляга» Дэйва Хилла <Дэйв Хилл – соло-гитарист легендарной английской группы «Слейд».> может довести до оргазма, хрипловатый голос Купера <Алис Купер – легендарный американский рок-певец> заставляет кровь стынуть в жилах, волынки и арфы «Ин Экстремо» <"Ин Экстремо" – современная немецкая рок-группа, готик-фолк-металл> уносят в запредельное.
Родион не разделяет ее вкусов. Они давно уже живут в разных мирах.
Добрая мачеха Патимат достает из духовки огромный пирог с рыбой и ставит его на стол.
– Сейчас мы с тобой поужинаем, Аидушка, – ласково сообщает она, – а молодые порезвятся, тоже проголодаются.
– К утру выползут.
– Ай-ай, к утру пирог остынет!
– Им это без разницы, Патимат.
– Вижу, злишься на Родьку. Неужели ревнуешь?
– С чего ты взяла? Просто обидно, что нашел какую-то босячку. – Аида принялась за пирог, а потом с усмешкой спросила:
– А тебе нравится Алена?
– Он сделал свой выбор. При чем здесь мои симпатии?
– Узнаю тебя, женщина Востока! – театрально всплеснула руками Аида. – Желание мужчины – закон! С детства сыта твоей философией.
– Кушай пирог, Аидушка, – напомнила мачеха – Что я могу поделать? Меня так воспитали. – И добродушной улыбкой заметила:
– А тебе бы парнем родиться в самый раз! А моему Родьке – девчонкой! Но на все воля Аллаха.
– Если бы ты в свое время приструнила моего отца, не дала ему жить с двумя женщинами, не было бы моих детских кошмаров.
– Так и тебя бы не было…
– Если бы ты знала, Патимат, сколько людей пострадало от того, что я есть. И сколько пострадает еще. Меня даже прозвали «шаровой молнией». Видно, я внушаю не меньший страх. А первопричина кроется в тебе. Вернее, в твоем отношении к мужчинам. Ты не должна была допустить, чтобы мой отец встретился с моей матерью.
– На все воля Аллаха, – повторила Патимат. – Я никогда не интересовалась, откуда у тебя столько денег. Догадывалась, что деньги нечистые.
Не знаю, бывают ли они вообще чистыми, особенно когда их много. Но это твоя жизнь, дочка, и я не имею права в нее вмешиваться. Аллах воздаст тебе за то, что ты сделала для нас и для бабушки. Твоя мать могла бы тобой гордиться.
– Прекрати! Ничего не желаю слышать о моей матери! Я никогда не любила ее и мне не дорога память о ней. И уж совсем наплевать, гордилась бы она мной или нет! Мы начали говорить о Родионе. Мне кажется, он совершает самую большую глупость в жизни. Эта босячка ему не пара, и вряд ли я буду терпеть ее под своей крышей. Так ему и передай. И еще, пусть завтра же отчитается о своей поездке в Екатеринбург. Уже неделя прошла, как он оттуда вернулся, и до сих пор не поделился впечатлениями. И я не вижу денег. Моих, кстати, денег. Это очень серьезно, Патимат. Он что, избегает меня?
– Обязательно передам, Аидушка. А как же пирог? – взмолилась мачеха, когда та резко поднялась из-за стола.
– Я поем у себя в комнате, – смягчила тон девушка и, поцеловав ее в щеку, добавила:
– Ты чудесно готовишь.
Оставшись одна, Аида тут же прилегла на любимое китайское ложе, сделанное на заказ (новое увлечение ее экзотической натуры), и предалась невеселым раздумьям.
Она послала Родиона в Екатеринбург, чтобы он продал их трехкомнатную квартиру, пустовавшую почти год. Она считала, что год – вполне достаточный срок, чтобы забыть о «шаровой молнии».
Она долго наставляла брата. Дело очень серьезное, и надо быть осмотрительным. Не вступать в переговоры с подозрительными личностями. Лучше всего вообще не откликаться на частные предложения, а сразу пойти в агентство по купле и продаже недвижимости.
Родион удивлялся: «Чего ты боишься? Зачем нам посредники?» – «Делай, как я говорю, – настаивала на своем Аида. – И кто бы ни спросил обо мне, делай вид, что в первый раз слышишь мое имя».
Ему бы как следует задуматься над ее словами, но разве Родион умеет быть серьезным. Он б прихватил с собой в Екатеринбург эту босячку, эту недоделанную поэтессу! И шагу без нее сделать не может, а уж тем более квартиру продать!
Он взял отпуск за свой счет, и Аида полагала, что поездка брата на Урал затянется на месяц. Но Родион вернулся через неделю, и они до сих пор не поговорили, потому что эта липучка Алена не отходит от него ни на шаг. Не собираются ли они прикарманить ее денежки? И вообще, продана квартира или нет?
«Жду еще сутки, – решила Аида, – и пусть потом пеняют на себя!»
Она и сама не заметила, как провалилась в сон. Еще не совсем стемнело.
За окном тренькала гитара. Пролетевшая мимо чайка что-то крикнула на прощанье.
Очнулась она оттого, что кто-то включил свет.
– Спишь? – раздалось над самым ухом.
– Сколько времени? – спросила Аида, еще до конца не разобравшись, где она находится и с кем разговаривает.
– Второй час ночи.
Голос был мужской, но какой-то сдавленный.
– Если хочешь спать, я уйду.
Теперь голос немного оживился, в нем даже появились радостные нотки.
– Поговорим завтра.
– Погоди-ка! – Она сейчас испортит ему праздник, только надо прийти в себя. – Я сейчас.
Аида умылась ледяной водой, а вернувшись в комнату, первым делом набросилась на остывший пирог. Она глотала его большими кусками, запивая холодным чаем, и при этом пыталась поддерживать разговор.
– Мама сказала, что ты хочешь срочно меня видеть, – неохотно начал Родион.
Она никак не может привыкнуть к его безбородому лицу. Рыжая бородка делала его похожим на фараона. Аида раньше любовалась этим выразительным, одухотворенным лицом. Теперь оно стало каким-то повседневным, обывательским, чуть одутловатым, с наметившимся вторым подбородком. А все эта недорезанная поэтесса! Она заставила брата сбрить бородку, которая ему очень шла и скрывала… Впрочем, этого уже ничем не скроешь! Родион меняется на глазах. Из фараона превращается в какое-то паразитическое насекомое. Так, по крайней мере, ей кажется.
– А ты как думаешь? Приехал – и ни словом не обмолвился.
– Ты не спрашивала.
– Я не хочу при чужих обсуждать наши дела.
– Аленушка – не чужая, она скоро станет моей женой. И потом мы с ней вместе продавали квартиру.
– И что, успешно?
– Разумеется.
– Как-то слишком быстро. Ты действовал через агентство?
– Я похож на идиота? Квартиру купил сосед.
– Какой сосед? – встрепенулась она.
– Такой пожилой дядька с красной рожей…
– Не помню такого.
– Ты знала всех соседей? – Родион усмехнулся, но она вдруг почувствовала, что за этой усмешкой скрывается страх. Кого он боится? Неужели ее? Не может быть. – Он живет наверху. Сделает дырку в полу, пристроит лестницу, и будет у него двухэтажная квартира. – Там панель, – напомнила Аида.
– Чепуха! Таким живчикам «нет преград ни в море, ни на суше».
– Обо мне никто не спрашивал?
– Много о себе воображаешь, сестренка.
– Хорошо, – вздохнула она. Его фальшивая игра теперь была для нее очевидна, но Аида не понимала, для чего или для кого он так старается. – Сколько выручил денег?
– Десять тысяч.
– Всего? Она стоила в три раза дороже!
– После кризиса цены упали, – невозмутимо констатировал Родион.
– Где деньги?
Он выдержал паузу, а потом выпалил на одном дыхании:
– Я полагал, что ты подаришь их нам на свадьбу.
– Это мои деньги, Родион, и мне решать, что с ними делать, – ее душил гнев, но она не давала ему вырваться наружу, а только тяжело дышала и смотрела все время в одну точку, на продранный носок его тапочки. Даже такая мелочь, как тапочки, куплена на ее деньги. И босячка тоже пользуется ими! – Если ты решил жениться, то сначала подумай о жилье и пропитании для своей будущей жены. На мою помощь больше не рассчитывай.
Достаточно того, что твоя мама полностью находится на моем содержании.
– Аидка, я тебя не узнаю…
– Я тебя тоже…
– Это твое окончательное решение?
– Тебе тридцать один год, Родя. Пора начинать самостоятельную жизнь.
Посмотри на своего друга Марка. Как видишь, некоторые обходятся без богатых сестренок.
– Хватит читать мне нотации! – вдруг повысил голос он. – Меня с пеленок учат жизни! Отец, мама, школа, институт… Ты бродяжничала семь лет, так? Тебя учила жизни сама жизнь. В этом, конечно, твое преимущество. Но зачем ты объявилась? Зачем вызвала меня в Екатеринбург? Зачем отправила в Питер? Зачем поселила меня в этой роскоши? Зачем сейчас выставляешь на улицу? Объясни, где логика твоих поступков?
– Я мечтала о большой, дружной семье. Вот и вся логика. Никого я так не любила, как прабабушку и тебя. Я хотела, чтобы вы всегда находились рядом.
Наверное, глупо, потому что из осколков не склеить ничего. Во всяком случае, я дала тебе шанс. Ведь мужчина должен быть опорой семьи, не так ли? Спроси об этом у Патимат. Я ждала долго, почти два года, но ты на глазах превращался в нахлебника. Ты, может, думаешь, что деньги мне сыплются с неба? – Она посмотрела ему в глаза. – Ты действительно так думаешь?
Родион молчал. По его лицу пробежала судорога.
– Знаешь, – сказал он, – а я не отдам тебе этих денег.
Аида снова почувствовала, что за его словами кроется страх. И не просто страх, а страх первобытный, страх самосохранения. – Значит, ты у меня их украдешь?
– Возьму взаймы. Нам ведь надо как-то жить. Снять квартиру, чем-то питаться – потом я верну. Честное слово, верну.
– Потом у вас пойдут дети, ты будешь приходить ко мне и клянчить. Без конца клянчить. – В ее голосе звучало презрение к нему, когда-то любимому брату – Перестань! – махнул он рукой. – В нашей больнице много семейных врачей, и все они как-то живут.
– Они умеют жить. Они не тратят две зарплаты разом на какую-нибудь книжицу в кожаном переплете. Они не влезают в долги в надежде, что сестра рано или поздно заплатит по векселям.
– Прямо какая-то сцена из Островского! – попытался пошутить он. – Самый актуальный сейчас писатель. Все возвращается на круги своя. Так вот живешь и думаешь, что жизнь твоя – вещь уникальная, целомудренная, никем никогда не пройденная, а оказывается, всего-навсего играешь в старой пьесе Островского, да еще время от времени забываешь роль и не помнишь дальнейших коллизий…
– Нет, Родя, я совсем из другой пьесы…
– Что это, Аидка? – Он наконец заметил, что она держит в руке какой-то предмет.
– Это, Родя, пистолет «Макаров» с глушителем. Он заряжен.
– Неужели ты выстрелишь в меня? Ты способна убить?
– Почему нет? Ведь ты способен украсть.
– И что потом? Ведь тебя посадят?
– Как ты наивен, брат! В соседней комнате спит твоя невеста. Все будет выглядеть так, будто она свела счеты с жизнью, а перед этим прикончила своего жениха. Следствие разберется в мотивах. – Аида дала ему время прийти в себя, а потом спокойно приказала:
– Отдай мои деньги!
Пока она пересчитывала сумму, вырученную от продажи екатеринбургской квартиры, Родион по-детски тер кулаками глаза и приговаривал:
«Какое ты чудовище! Какое ты чудовище!»
– Я – чудовище? – усмехнулась она. – Может быть.
– Ну, хочешь, я на колени встану перед тобой? – И он бросился к ее ногам, уже не скрывая слез.
– Пошел вон! – Она пнула его в грудь. – Я рисковала жизнью ради этих денег. Почему я должна подарить их тебе? Это все равно что выбросить на ветер!
А мне еще предстоит заботиться о твоей матери! Ты же о ней совсем не думаешь!
– Моя мать готова бедствовать ради моего благополучия!
– Она, может быть, и готова, да я ей не позволю бедствовать. И запомни, чтобы с завтрашнего дня ноги твоей невесты здесь не было! Встречайтесь где угодно, только не в моей квартире!
Чего она хотела этим добиться? Что он тут же выбросит из головы эту дуру и станет прежним Родькой, любящим братом? Или наоборот, проявит характер, пойдет в свою комнату, соберет вещички и вместе с поэтессой отправится строить новую, светлую жизнь? Но характер – это как раз то, что у Родиона напрочь отсутствовало. Он уснул на груди у Алены, в слезах отчаяния.
– Меня достали твои прихоти. Вчера мы обедали в ирландском пабе, сегодня ужинаем в китайском ресторане. – Мужчина средних лет с брюшком, на котором едва застегивался пиджак, говорил негромко, с вымученной улыбкой на лице. – Месяц назад ты была блондинкой, а сейчас ты брюнетка. А куда исчез твой акцент, а? Еще одна прихоть?
– Месяц назад ты говорил по-другому, Вах. Месяц назад ты заикался на каждом слове и обливался вонючим потом. От тебя воняло, как от протухшей селедки…
– Что я тебе сделал, Инга? Почему ты так агрессивно сегодня настроена?
Ведь это ты пригласила меня сюда, и мы вроде неплохо сидим.
Он не мог не чувствовать холода ее голубых глаз, которые раньше почему-то казались ему зелеными.
– Ты сидишь в этом ресторане благодаря мне, – пожала плечами девушка. – Донатас обложил тебя со всех сторон. Все твои поползновения он угадывал на два хода вперед. Тебе не удалось откупиться от него питерскими квартирами. Мы перекрыли тебе воздух, и тогда пришлось раскошелиться всерьез. Теперь твой бизнес – наш бизнес.
– Зачем ты мне об этом напоминаешь? – насторожился Вах. Он поморщился оттого, что первая струйка пота медленно покатилась из-под ворота рубахи по волосатой спине.
– Для чего напоминаю? Тогда, месяц назад, Дон приказал мне отправить тебя к праотцам. Он не давал за твою жизнь и ломаного гроша.
– Врешь!
– Разговор, как ты понимаешь, был конфиденциальный, поэтому свидетелей представить не могу. Я уговорила его не делать этого. Ты знаешь, что я имею на него некоторое влияние. Не буду врать, что в тот момент я тебя пожалела. Просто не хотелось рисковать. Два убийства подряд – это перебор.
– Я до сих пор не понимаю, почему вы угрохали Витьку Дежнева?
– У нас было мало времени. Дарственная на квартиру требовала некоторых бумаг и подключения опекунского совета. Мы решили обойтись завещанием. А завещание, как ты понимаешь, предполагает смерть его составителя. Во всех остальных случаях с квартирами нам больше повезло.
– Да-а, сработали вы на славу. Но я, как видишь, не жадный.
– Просто трясешься за свою шкуру – Думаешь, в Питере мало покровителей, к которым я мог бы обратиться за помощью?
– Знаю. В свое время ты продал Дежнева с потрохами господину Зубу, потому что тебе льстило его покровительство. А когда Зуба не стало, ты снова принялся выжимать соки из старого должника. Тебе требовался новый покровитель, но ты не торопился. Думал, авось обойдется. Своя рубаха ближе к телу. Дон это тоже рассчитал. И, как видишь, не ошибся. О какой помощи ты говоришь сейчас, когда все знают, что твой бизнес под литовцами. За дуру меня держишь?
– Что тебе от меня надо? – Вах прикладывал носовой платок ко лбу и к шее, громко сопел и топорщил свои рыжие усы.
– Во всяком случае, не секса, – поморщилась она. – Я спасла тебе жизнь, и ты должен за это заплатить в твердой валюте.
– Разве я мало заплатил твоему шефу?
– Это не мои проблемы.
– Но Донатаса сейчас нет в Питере.
– Зато есть я.
– А ты не боишься, девочка, моих ребят? – Ноздри его маленького носа раздувались от негодования.
– Ой, как страшно! – засмеялась она. – Да если хоть один волос упадет с моей головы, белый или черный – без разницы, литовцы сотрут в порошок и тебя, и твоих безмозглых ребят! Дон такие вещи не оставляет безнаказанными.
– Сколько ты хочешь? – покорно спросил Вах.
– Немного. Всего десять тысяч. Согласие, что человеческая жизнь стоит дороже.
– Хорошо. Я подумаю.
– Думай быстрее, и думай наличными. После кризиса я не доверяю банкам.
А теперь отвези меня домой. Я живу на Васильевском.
Дурно ему стало в машине. Лицо приобрело зеленоватый оттенок. Потом пропиталась не только рубаха, но и пиджак. Он притормозил возле коней Клодта и прохрипел:
– Я не доеду! Ты меня отравила! Ты меня отравила, как Витьку!
– Не психуй! Просто твой желудок не привык к китайской пище! Я тут ни при чем. Меньше надо жрать, жирная задница! Выйди из машины и сунь два пальца в рот! Вон, кстати, урна!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23