Политическая жизнь страны, время года и прогноз погоды ей были по-прежнему безразличны, она нутром чувствовала, что к прежней коммунистической системе возврата не будет, и яростно прорабатывала свой мелкий коммерческий пласт. Даже восьмое декабря 1991 года оставило ее равнодушной: «Нет Советского Союза? Тем лучше. Давно пора было избавиться от всех этих чучмеков, которые столько крови из России выпили. А прибалты все равно рано или поздно переметнулись бы к немцам. Сколько волка ни корми… Ладно, у меня дел по горло». Она была похожа на маленького хищника, урвавшего свой кусок окровавленной добычи на общем пиршестве пожирания загибающегося гиганта по имени Россия. Урча и постанывая от вожделения, опасливо оттаскивала она свой шмат мяса подальше от более сильных собратьев, чтобы в безопасности насладиться результатами храброй, но чужой охоты. Только не надо о патриотизме, чувстве Родины и прочей фигне. Надоели за семьдесят лет все эти «ля-ля».
Наконец денежки пошли, но Анна считала, что рано радоваться. Первая машина, первый оффшор на Кипре, чтобы не все деньги оседали дома. Она оказалась жесткой, холодной и экономной. Выросшая в достатке, Анна не рвалась к роскоши. Деньги нужны были ей для собственной экономической свободы. Никаких иномарок. Никаких ресторанов. В первую очередь — квартиру, чтобы жить отдельно от этой глыбы скорби. Кроме того, Анна все время боялась, что деньги исчезнут, истают. Ее не покидало ощущение скоротечности этого золотого момента и удивляло, что другие бездумно прокучивают огромные суммы по заграничным и отечественным казино и капризно требуют ананасы в шампанском, хотя вчера еще тихо хлебали лаптем щи. «Ешь ананасы, рябчиков жуй…» Мы это в третьем классе проходили.
Никому не доверяла. Тупо хранила деньги в сейфе, просто не могла заставить себя отнести их в банк. Презрительно кривилась, глядя на счастливо-доверчивого Леню Голубкова, и устроила страшный разнос матери, когда узнала, что та отнесла свои сбережения в «МММ». Приняла это как личное оскорбление: дочка — удачливый коммерсант, а вредная мамаша в упор этого не видит и назло доверяется каким-то проходимцам, а не ей.
Хотя ее собственная прибыль часто достигала пятисот процентов, тысяча процентов годовых, декларируемых «МММ», казалась Анне обманом, дутым пузырем. Она страшно злилась, что старшая Анна не посоветовалась с ней, словно тоже что-то смыслила в бизнесе, и долго не могла простить обиду, мстительно урезав матери на несколько месяцев прожиточный минимум. Раз ты такая умная, пусть тебя Ленечка Голубков и содержит. Впрочем, про свой бизнес мнительная Анна с кислой физией говорила, что дело еле движется. А сама все загребала и загребала деньги лопатой. Чуяла, что они забирают слишком большую власть над ней, видела, как деньги корежат других людей, словно прогоревшие спички, но остановиться не могла. Наконец нервное истощение сказалось. Весь вечер после особенно неприятной перебранки с оптовиками ее бил какой-то странный припадок, пришлось выпить полбутылки коньяка, чтобы унять дрожь. Скрепя сердце Анна наняла первого служащего — водителя и посыльного в одном лице. Потом нагрузка так возросла, что пришлось отступить еще на шаг и взять бухгалтера и секретаршу, тоже в одном лице. День за днем пролетали быстрее ветра.
Анна очень изменилась, в нее словно вселился другой человек, причем мужеского пола. Иногда она даже настолько забывалась, что говорила о себе в мужском роде — «я пошел» или «я думал». Один, всегда один, окруженный врагами.
Анна стала следить за своим здоровьем, понимала: для бизнеса, как для войны, нужны силы. Она забросила гороскопы и модные журналы. Да и сама мода куда-то пропала. Все носили всё. Появился странный корпоративный стиль. Бандиты косили под чикагских собратьев тридцатых годов, бизнесмены обрядились в малиновые пиджаки, а остальное население лихорадочно натягивало на себя одну за другой китайские и турецкие обновки с вещевых рынков. Наступила долгожданная эра изобилия. Отовсюду везли все, что попадалось под руку. В Москве можно было отыскать самые удивительные вещи. Но вещи — последнее, что интересовало Анну в этом мире. Даже мысли о Германе отступили на второй план. Теперь она вспоминала о нем спокойно, как о дорогом покойнике, и в то же время цинично надеялась, что заработает много денег и прикупит себе еще лучше игрунка, нежнее и смешливее. Потом, попозже. Когда золотоносная жила иссякнет.
Приходя с работы, Анна чувствовала себя теперь главой семьи, кормильцем. Мама, по крайней мере внешне, смирилась и ухаживала за ней так, как раньше за отцом, и, как ни странно, немного утешалась своей незаметной нужностью. Анна милостиво послала ее отдыхать за границу, в Турцию. Купила ей вместо себя шубу. Взяла с собой на Кипр на переговоры, с удивлением обнаружив, что привыкла, чтобы рядом кто-то колготился на подхвате.
Она волновалась за этот не совсем понятный ей оффшор. Затея с самого начала ей не очень нравилась, так как гендиректором фирмы мог быть только киприот, резидент оффшорной зоны. Клоди отыскал там своего приятеля, но Анна, привыкшая все контролировать сама, нервничала и, как коршун, следила за пополнением своего корреспондентского счета. На Кипре они с Клаудио снова были вместе, после красивого романтического ужина и хорошего вина. С тайным удовлетворением она констатировала, что просто «трахнула» своего компаньона, урвав свою долю удовольствия и совершенно не заботясь об удовлетворении Клоди. Удовольствие было все-таки немного механическое. Никак не могла забыть, как все это было с Герой. Где этот обморок? Где ощущение, что проваливаешься в звездную бездну, после которого ты несколько дней ходишь, словно в панцире из счастья, и тебя хоть пиками коли — все по барабану. Теперешнее удовольствие застревало на желудочно-биологическом уровне, просто приятном, как первая сигарета после хорошего обеда или рюмка водки в мороз. Может, память всегда все приукрашивает? А может, в юности все кажется прекраснее, чем на самом деле? Вдруг подумала, какая она была идиотка, что не родила от Германа. Сейчас бы у нее был маленький Герасик или маленькая Аннушка. Нет, она никогда бы не назвала дочку своим именем. Это как ярмо. Но безымянного малыша можно было бы тискать, гладить, целовать. «Я бы знала, что Герман со мной рядом, и пусть нельзя дотронуться до него, пусть нельзя почувствовать его в себе, но можно, прижимая к груди его продолжение, знать, что я не одна, что через этого малыша он видит меня, слышит, дышит со мной в унисон», — тихо вздыхала Анна.
Утешали только деньги. Открывала сейф и тихо радовалась. Толстые пачки зеленых банкнот. Однажды, поймав свой блестящий, возбужденный взгляд в зеркале, рассмеялась: «Ну какая же я Сента?! Я просто вылитый Флор Федулыч — купец первой гильдии».
С гильдией она, конечно, погорячилась. Гильдия у нее была не первая, а третья. На большее силенок не хватало.
Открыла наконец небольшой счет в Сбербанке. Купила хорошую трехкомнатную квартиру на Кутузовском, но не переезжала, а начала ее сдавать. Обустроила там потайной сейф и перенесла в него большую часть валюты. К квартирантам вряд ли сунутся. Да и сам квартирант был лучше любого охранника. Суперделовой армянин. Гагик, но Владимирович. Рослый, породистый и дикий одновременно, как ушедший в пираты князь или ставший предводителем разбойничьей шайки по навету отвергнутый королем благородный рыцарь. Армянин был не пришлый, а с московской пропиской. Пристанище было ему нужно лишь на время, пока в его резиденции идет ремонт. Порядок он поддерживал в квартире по-военному идеальный.
Квартирант вообще заинтриговал ее: в нем была сила настоящего крупного хищника, воротилы бизнеса. По обстановке, которую он завез в квартиру, и другим мелким признакам Анна догадывалась, что он человек очень небедный, но, опасаясь, что это грязные деньги какой-нибудь мафии, старалась встречаться с ним как можно реже. Хотя дорогой и одновременно стильно-аскетичный интерьер его жилища внутренне оказался Анне очень близок. На грубо высеченном, красивом лице Гагика, чем-то напоминающего Мцыри, сверкали ясные, умные глаза. Анна думала — это просто так падает свет.
Все заигрывания с вечностью, самопознанием и Анри Бергсоном были забыты. О музыке ей даже думать было смешно. Она теперь бесконечно крутила в машине тревожные, завораживающие песни Виктора Цоя. «Тем, кто ложится спать, — спокойного сна». Но это не для нее. Какой там спокойный сон!.. Ею полностью завладела ненасытная жажда наживы. Она экономила на всем, сквалыжничала. Сверхприбыли шли на грани криминала. Клоди закупал продукты с истекающим сроком годности на стоках за бесценок. Главное было — оперативно ввезти их в страну и, по возможности, реализовать до истечения этого срока — чтоб таможня не держала и оптовики успели взять на реализацию. Если не получалось, все оформляли задним числом. Доверчивые русские покупатели, разнеженные и убаюканные жизнью под строгим государевым оком, еще не привыкли смотреть на срок годности покупаемых товаров. Импортное пиво, допустим, и после этого срока было вполне приемлемым по сравнению с нашим жигулевским. Сахар? Сами знаете, все продавцы и так ставили рядом с мешками ведра воды. (Помните легендарную записку от товароведа продавщице: «Дуся, не разбавляй сметану. Я ее уже два раза разбавил!») Кофе был бракованный: перепревший, тогда его сушили, чтобы отбить запах гнили, с апельсиновой коркой, или пережаренный, что выдавалось неискушенным кофеманам за особо элитарный сорт. Но в то благословенное время оголодавший народ хавал все подряд. «А ведь я мошенница! — вглядывалась в свое новое остриженное отражение Анна. — Ну и пусть, ведь никто не жалуется, все раскупают».
Торопилась. Природное коммерческое чутье подсказывало ей, что время, когда сверхприбыль зашкаливает за 500 — 700 процентов, не может быть долгим. Краем сознания думала: «Я у себя здесь ворочаю сотнями тысяч долларов, а кто-то копошится в миллионах».
Потом наступил момент, когда она поняла: надо расширяться, идти на больший риск. Но не могла. Мелкомасштабность ее коммерческой личности и кулацкая скаредность не пускали. Вот где бы пригодились Герина инициативность, авантюризм, быстрота реакции, безошибочное чувство опасности. Ей самой деловой дыхалки не хватало, а скооперироваться с компаньоном Анна боялась. Все дружные начинания отлично спаянных команд, коих она была свидетелем, при первых же серьезных прибылях заканчивались разборками, чаще всего кровавыми, между бывшими закадычными друганами, близкой родней и даже любящими супругами. Клоди ей предлагал открыть производство по пошиву дешевых итальянских трикотажных свитеров, выкройки которых он мог за копейки свистнуть у себя на родине, но Анна медлила. Производство делало своего хозяина беззащитным, открывало его бизнес для слишком многих алчных глаз. «Опасно. Я слабая, лакомый кусочек, сожрут», — и ежилась. Московский рэкет был в полном расцвете сил. Недели не проходило, чтобы кого-нибудь из реально знакомых ей по бизнесу людей не растерзали.
Но колобок все равно докатился до положенной ему лунки. Прошло еще полгода, и ее накрыла. Крыша. Причем, судя по всему, не черепичная, а реальная, чугунная. Кто дал наводку? Может, шофер, а может, кто на таможне, только там знали фактический торговый оборот фирмы. У нас же народ без креста. Сколько ни дай, все мало. Им по фигу, что они режут курицу, которая несет им золотые яйца. У них там инкубатор таких несушек.
Пришли вечером в офис. Банально и жутко. В черных кожаных пальто, коротко остриженные. Представились работниками какой-то тюменской фирмы (почему тюменской? Не тюменские же на нее наехали?) и мягко попросили пару контейнеров с пивом и сигаретами «к ассигнации», то есть даром. Волосы стали у Анны на голове дыбом, но она постаралась взять себя в руки и, кривясь деревянной улыбочкой, выдавила:
— Я должна подумать, господа. Свериться с бумагами, что там на подходе.
— Хорошо. Сколько мадам нужно времени? — спокойно ответили ей, делая насмешливое ударение на слове «мадам».
— Неделю, — ляпнула Анна.
— Мадам читает бумаги по складам? — усмехнулся главный. Слишком уж он спокойный и любезный. Такие сразу, без перехода к угрозам, вынимают пушку и валят тебя без объяснений. — Мы спешим, сегодня пятница. К понедельнику все должно быть готово.
«Знают, сволочи, что в понедельник приходит груз, — ужаснулась Анна. — Значит, точно через таможенников просочилось. К ним теперь за помощью не сунешься».
Поднялись, как по команде, и спокойно вышли, поигрывая мускулами и демонстративно оттопыривая кобуры под пиджаками. Особенно напугал последний, с ледяными глазами. Он молчал. Итак, жизни осталось на два дня с небольшим. Искать других бандитов, чтобы отбили, — бесполезно. «Они меня просто разыграют, как по нотам, обчистят до нитки и разбегутся. — У Анны на глазах уже расправились так не с одним коммерсантом. — Идти в милицию без протекции бессмысленно. Убежать? Все бросить? Отсидеться? А кто будет вести дела? К тому же в безвизовых странах быстро отыщут. В России прятаться бесполезно. Найдут не тебя, так родителей. Что же делать? Пара контейнеров — это только для затравки. Они не отстанут, пока все не высосут, и потом тебя же кокнут. А если просто разводят? Берут на понт? Как проверить?»
Страх. Нудный и пронзительный одновременно, как застарелая зубная боль, страх грыз ее весь вечер. Но новый поселившийся в ней человек знал только один путь — бороться до конца, даже когда уже нет никакой надежды.
И если ты проиграл, то хотя бы с полным сознанием, что сделал все, что мог. Интересно, легче ли с этим сознанием умирать? Пересиливая себя, она взяла записную книжку и стала просматривать фамилии — может, кто чем подсобит. И первым набрала номер Гагика. Не отвечает. После седьмого звонка трубку взяла домоправительница, присматривающая за квартирой в отсутствие хозяина, и ответила Анне, что шеф уехал во Францию и будет только через неделю. Слишком поздно. По мобильному из другой страны такие вопросы с малознакомым человеком не решишь.
Неожиданно она вспомнила, что недавно встретила бывшего одноклассника Колю, который хвастал, что кончил то ли Высшую школу милиции, то ли какую-то школу спецназа. Они обменялись телефонами и договорились организовать встречу одноклассников. Во всяком случае, это был единственный ее знакомый, который три года воевал в Афганистане.
Николай был здоров как бык. Среднего роста, с головой, прочно посаженной, как кочан капусты, на квадратное туловище. С лицом простым, располагающим и невзрачно-пегим, как масленичный блин. Но от него исходила мощная, монолитная сила буйвола. В прошлой, музыкальной, жизни Анна сравнила бы эту силу с залихватским напором знаменитого хачатуряновского марша из «Спартака», но теперь она просто подумала, что ее бывший одноклассник походил на задраенный со всех сторон бронетранспортер. Она отыскала Колин номер, попросилась к соседям позвонить, соврав, что ее телефон не работает, и, все раздумывая, правильно ли поступает, набрала семь цифр. Трубку взяла женщина.
— Николая, будьте добры. Привет, Коль, это Анна Богомолова. Извини, что впутываю тебя в такое дело. Ты же знаешь, я занимаюсь бизнесом. Дела довольно средне идут. А тут ко мне еще крыша пожаловала. Но такая, что до фундамента покрыть хочет, — бодро поведала Анна, стараясь не выдать паники в голосе.
— Ань, телефон может быть на прослушке, — деловито поправил ее Коля, словно по таким вопросам к нему обращались каждый день.
— Знаю. Я звоню тебе от соседей и маму предупредила, чтобы не болтала лишнего.
— Добре. Что-нибудь придумаем. Они тебя ведут?
— Да. Внаглую дежурят у подъезда. Прямо маячат перед глазами.
— А дома кто?
— Я и мама.
— Добре. Никуда не выходите. Я приду часов в десять. Адрес тот же? Оставь дверь приоткрытой, чтобы я не звонил.
Он пришел ровно в десять. Грузный, но собранный, как носорог перед атакой, деловой и почему-то довольный. С двумя сумками продуктов.
Мама, еще недавняя законодательница семейной моды, мрачной тенью бродила по квартире в халате, чего никогда не позволяла себе раньше, и стенала. Ее собственная личная трагедия, предательство такого смирного мужа, потеря кормушки и статуса, хаос в стране и страх за дочь совершенно ее парализовали. Она была как вырванный смерчем баобаб, беспомощно шевелящий перевернутыми вверх корнями. Анна Павловна жила теперь в непонятном, незнакомом для нее мире, полном опасностей и тайных угроз. Словно одного смерча злому року было мало, и теперь ее разжаловали из баобабов в карликовый японский бонсай и пересадили из чудного горшочка в непроходимые джунгли с ядовитыми лианами, тропическими ливнями и прочими милыми приятностями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
Наконец денежки пошли, но Анна считала, что рано радоваться. Первая машина, первый оффшор на Кипре, чтобы не все деньги оседали дома. Она оказалась жесткой, холодной и экономной. Выросшая в достатке, Анна не рвалась к роскоши. Деньги нужны были ей для собственной экономической свободы. Никаких иномарок. Никаких ресторанов. В первую очередь — квартиру, чтобы жить отдельно от этой глыбы скорби. Кроме того, Анна все время боялась, что деньги исчезнут, истают. Ее не покидало ощущение скоротечности этого золотого момента и удивляло, что другие бездумно прокучивают огромные суммы по заграничным и отечественным казино и капризно требуют ананасы в шампанском, хотя вчера еще тихо хлебали лаптем щи. «Ешь ананасы, рябчиков жуй…» Мы это в третьем классе проходили.
Никому не доверяла. Тупо хранила деньги в сейфе, просто не могла заставить себя отнести их в банк. Презрительно кривилась, глядя на счастливо-доверчивого Леню Голубкова, и устроила страшный разнос матери, когда узнала, что та отнесла свои сбережения в «МММ». Приняла это как личное оскорбление: дочка — удачливый коммерсант, а вредная мамаша в упор этого не видит и назло доверяется каким-то проходимцам, а не ей.
Хотя ее собственная прибыль часто достигала пятисот процентов, тысяча процентов годовых, декларируемых «МММ», казалась Анне обманом, дутым пузырем. Она страшно злилась, что старшая Анна не посоветовалась с ней, словно тоже что-то смыслила в бизнесе, и долго не могла простить обиду, мстительно урезав матери на несколько месяцев прожиточный минимум. Раз ты такая умная, пусть тебя Ленечка Голубков и содержит. Впрочем, про свой бизнес мнительная Анна с кислой физией говорила, что дело еле движется. А сама все загребала и загребала деньги лопатой. Чуяла, что они забирают слишком большую власть над ней, видела, как деньги корежат других людей, словно прогоревшие спички, но остановиться не могла. Наконец нервное истощение сказалось. Весь вечер после особенно неприятной перебранки с оптовиками ее бил какой-то странный припадок, пришлось выпить полбутылки коньяка, чтобы унять дрожь. Скрепя сердце Анна наняла первого служащего — водителя и посыльного в одном лице. Потом нагрузка так возросла, что пришлось отступить еще на шаг и взять бухгалтера и секретаршу, тоже в одном лице. День за днем пролетали быстрее ветра.
Анна очень изменилась, в нее словно вселился другой человек, причем мужеского пола. Иногда она даже настолько забывалась, что говорила о себе в мужском роде — «я пошел» или «я думал». Один, всегда один, окруженный врагами.
Анна стала следить за своим здоровьем, понимала: для бизнеса, как для войны, нужны силы. Она забросила гороскопы и модные журналы. Да и сама мода куда-то пропала. Все носили всё. Появился странный корпоративный стиль. Бандиты косили под чикагских собратьев тридцатых годов, бизнесмены обрядились в малиновые пиджаки, а остальное население лихорадочно натягивало на себя одну за другой китайские и турецкие обновки с вещевых рынков. Наступила долгожданная эра изобилия. Отовсюду везли все, что попадалось под руку. В Москве можно было отыскать самые удивительные вещи. Но вещи — последнее, что интересовало Анну в этом мире. Даже мысли о Германе отступили на второй план. Теперь она вспоминала о нем спокойно, как о дорогом покойнике, и в то же время цинично надеялась, что заработает много денег и прикупит себе еще лучше игрунка, нежнее и смешливее. Потом, попозже. Когда золотоносная жила иссякнет.
Приходя с работы, Анна чувствовала себя теперь главой семьи, кормильцем. Мама, по крайней мере внешне, смирилась и ухаживала за ней так, как раньше за отцом, и, как ни странно, немного утешалась своей незаметной нужностью. Анна милостиво послала ее отдыхать за границу, в Турцию. Купила ей вместо себя шубу. Взяла с собой на Кипр на переговоры, с удивлением обнаружив, что привыкла, чтобы рядом кто-то колготился на подхвате.
Она волновалась за этот не совсем понятный ей оффшор. Затея с самого начала ей не очень нравилась, так как гендиректором фирмы мог быть только киприот, резидент оффшорной зоны. Клоди отыскал там своего приятеля, но Анна, привыкшая все контролировать сама, нервничала и, как коршун, следила за пополнением своего корреспондентского счета. На Кипре они с Клаудио снова были вместе, после красивого романтического ужина и хорошего вина. С тайным удовлетворением она констатировала, что просто «трахнула» своего компаньона, урвав свою долю удовольствия и совершенно не заботясь об удовлетворении Клоди. Удовольствие было все-таки немного механическое. Никак не могла забыть, как все это было с Герой. Где этот обморок? Где ощущение, что проваливаешься в звездную бездну, после которого ты несколько дней ходишь, словно в панцире из счастья, и тебя хоть пиками коли — все по барабану. Теперешнее удовольствие застревало на желудочно-биологическом уровне, просто приятном, как первая сигарета после хорошего обеда или рюмка водки в мороз. Может, память всегда все приукрашивает? А может, в юности все кажется прекраснее, чем на самом деле? Вдруг подумала, какая она была идиотка, что не родила от Германа. Сейчас бы у нее был маленький Герасик или маленькая Аннушка. Нет, она никогда бы не назвала дочку своим именем. Это как ярмо. Но безымянного малыша можно было бы тискать, гладить, целовать. «Я бы знала, что Герман со мной рядом, и пусть нельзя дотронуться до него, пусть нельзя почувствовать его в себе, но можно, прижимая к груди его продолжение, знать, что я не одна, что через этого малыша он видит меня, слышит, дышит со мной в унисон», — тихо вздыхала Анна.
Утешали только деньги. Открывала сейф и тихо радовалась. Толстые пачки зеленых банкнот. Однажды, поймав свой блестящий, возбужденный взгляд в зеркале, рассмеялась: «Ну какая же я Сента?! Я просто вылитый Флор Федулыч — купец первой гильдии».
С гильдией она, конечно, погорячилась. Гильдия у нее была не первая, а третья. На большее силенок не хватало.
Открыла наконец небольшой счет в Сбербанке. Купила хорошую трехкомнатную квартиру на Кутузовском, но не переезжала, а начала ее сдавать. Обустроила там потайной сейф и перенесла в него большую часть валюты. К квартирантам вряд ли сунутся. Да и сам квартирант был лучше любого охранника. Суперделовой армянин. Гагик, но Владимирович. Рослый, породистый и дикий одновременно, как ушедший в пираты князь или ставший предводителем разбойничьей шайки по навету отвергнутый королем благородный рыцарь. Армянин был не пришлый, а с московской пропиской. Пристанище было ему нужно лишь на время, пока в его резиденции идет ремонт. Порядок он поддерживал в квартире по-военному идеальный.
Квартирант вообще заинтриговал ее: в нем была сила настоящего крупного хищника, воротилы бизнеса. По обстановке, которую он завез в квартиру, и другим мелким признакам Анна догадывалась, что он человек очень небедный, но, опасаясь, что это грязные деньги какой-нибудь мафии, старалась встречаться с ним как можно реже. Хотя дорогой и одновременно стильно-аскетичный интерьер его жилища внутренне оказался Анне очень близок. На грубо высеченном, красивом лице Гагика, чем-то напоминающего Мцыри, сверкали ясные, умные глаза. Анна думала — это просто так падает свет.
Все заигрывания с вечностью, самопознанием и Анри Бергсоном были забыты. О музыке ей даже думать было смешно. Она теперь бесконечно крутила в машине тревожные, завораживающие песни Виктора Цоя. «Тем, кто ложится спать, — спокойного сна». Но это не для нее. Какой там спокойный сон!.. Ею полностью завладела ненасытная жажда наживы. Она экономила на всем, сквалыжничала. Сверхприбыли шли на грани криминала. Клоди закупал продукты с истекающим сроком годности на стоках за бесценок. Главное было — оперативно ввезти их в страну и, по возможности, реализовать до истечения этого срока — чтоб таможня не держала и оптовики успели взять на реализацию. Если не получалось, все оформляли задним числом. Доверчивые русские покупатели, разнеженные и убаюканные жизнью под строгим государевым оком, еще не привыкли смотреть на срок годности покупаемых товаров. Импортное пиво, допустим, и после этого срока было вполне приемлемым по сравнению с нашим жигулевским. Сахар? Сами знаете, все продавцы и так ставили рядом с мешками ведра воды. (Помните легендарную записку от товароведа продавщице: «Дуся, не разбавляй сметану. Я ее уже два раза разбавил!») Кофе был бракованный: перепревший, тогда его сушили, чтобы отбить запах гнили, с апельсиновой коркой, или пережаренный, что выдавалось неискушенным кофеманам за особо элитарный сорт. Но в то благословенное время оголодавший народ хавал все подряд. «А ведь я мошенница! — вглядывалась в свое новое остриженное отражение Анна. — Ну и пусть, ведь никто не жалуется, все раскупают».
Торопилась. Природное коммерческое чутье подсказывало ей, что время, когда сверхприбыль зашкаливает за 500 — 700 процентов, не может быть долгим. Краем сознания думала: «Я у себя здесь ворочаю сотнями тысяч долларов, а кто-то копошится в миллионах».
Потом наступил момент, когда она поняла: надо расширяться, идти на больший риск. Но не могла. Мелкомасштабность ее коммерческой личности и кулацкая скаредность не пускали. Вот где бы пригодились Герина инициативность, авантюризм, быстрота реакции, безошибочное чувство опасности. Ей самой деловой дыхалки не хватало, а скооперироваться с компаньоном Анна боялась. Все дружные начинания отлично спаянных команд, коих она была свидетелем, при первых же серьезных прибылях заканчивались разборками, чаще всего кровавыми, между бывшими закадычными друганами, близкой родней и даже любящими супругами. Клоди ей предлагал открыть производство по пошиву дешевых итальянских трикотажных свитеров, выкройки которых он мог за копейки свистнуть у себя на родине, но Анна медлила. Производство делало своего хозяина беззащитным, открывало его бизнес для слишком многих алчных глаз. «Опасно. Я слабая, лакомый кусочек, сожрут», — и ежилась. Московский рэкет был в полном расцвете сил. Недели не проходило, чтобы кого-нибудь из реально знакомых ей по бизнесу людей не растерзали.
Но колобок все равно докатился до положенной ему лунки. Прошло еще полгода, и ее накрыла. Крыша. Причем, судя по всему, не черепичная, а реальная, чугунная. Кто дал наводку? Может, шофер, а может, кто на таможне, только там знали фактический торговый оборот фирмы. У нас же народ без креста. Сколько ни дай, все мало. Им по фигу, что они режут курицу, которая несет им золотые яйца. У них там инкубатор таких несушек.
Пришли вечером в офис. Банально и жутко. В черных кожаных пальто, коротко остриженные. Представились работниками какой-то тюменской фирмы (почему тюменской? Не тюменские же на нее наехали?) и мягко попросили пару контейнеров с пивом и сигаретами «к ассигнации», то есть даром. Волосы стали у Анны на голове дыбом, но она постаралась взять себя в руки и, кривясь деревянной улыбочкой, выдавила:
— Я должна подумать, господа. Свериться с бумагами, что там на подходе.
— Хорошо. Сколько мадам нужно времени? — спокойно ответили ей, делая насмешливое ударение на слове «мадам».
— Неделю, — ляпнула Анна.
— Мадам читает бумаги по складам? — усмехнулся главный. Слишком уж он спокойный и любезный. Такие сразу, без перехода к угрозам, вынимают пушку и валят тебя без объяснений. — Мы спешим, сегодня пятница. К понедельнику все должно быть готово.
«Знают, сволочи, что в понедельник приходит груз, — ужаснулась Анна. — Значит, точно через таможенников просочилось. К ним теперь за помощью не сунешься».
Поднялись, как по команде, и спокойно вышли, поигрывая мускулами и демонстративно оттопыривая кобуры под пиджаками. Особенно напугал последний, с ледяными глазами. Он молчал. Итак, жизни осталось на два дня с небольшим. Искать других бандитов, чтобы отбили, — бесполезно. «Они меня просто разыграют, как по нотам, обчистят до нитки и разбегутся. — У Анны на глазах уже расправились так не с одним коммерсантом. — Идти в милицию без протекции бессмысленно. Убежать? Все бросить? Отсидеться? А кто будет вести дела? К тому же в безвизовых странах быстро отыщут. В России прятаться бесполезно. Найдут не тебя, так родителей. Что же делать? Пара контейнеров — это только для затравки. Они не отстанут, пока все не высосут, и потом тебя же кокнут. А если просто разводят? Берут на понт? Как проверить?»
Страх. Нудный и пронзительный одновременно, как застарелая зубная боль, страх грыз ее весь вечер. Но новый поселившийся в ней человек знал только один путь — бороться до конца, даже когда уже нет никакой надежды.
И если ты проиграл, то хотя бы с полным сознанием, что сделал все, что мог. Интересно, легче ли с этим сознанием умирать? Пересиливая себя, она взяла записную книжку и стала просматривать фамилии — может, кто чем подсобит. И первым набрала номер Гагика. Не отвечает. После седьмого звонка трубку взяла домоправительница, присматривающая за квартирой в отсутствие хозяина, и ответила Анне, что шеф уехал во Францию и будет только через неделю. Слишком поздно. По мобильному из другой страны такие вопросы с малознакомым человеком не решишь.
Неожиданно она вспомнила, что недавно встретила бывшего одноклассника Колю, который хвастал, что кончил то ли Высшую школу милиции, то ли какую-то школу спецназа. Они обменялись телефонами и договорились организовать встречу одноклассников. Во всяком случае, это был единственный ее знакомый, который три года воевал в Афганистане.
Николай был здоров как бык. Среднего роста, с головой, прочно посаженной, как кочан капусты, на квадратное туловище. С лицом простым, располагающим и невзрачно-пегим, как масленичный блин. Но от него исходила мощная, монолитная сила буйвола. В прошлой, музыкальной, жизни Анна сравнила бы эту силу с залихватским напором знаменитого хачатуряновского марша из «Спартака», но теперь она просто подумала, что ее бывший одноклассник походил на задраенный со всех сторон бронетранспортер. Она отыскала Колин номер, попросилась к соседям позвонить, соврав, что ее телефон не работает, и, все раздумывая, правильно ли поступает, набрала семь цифр. Трубку взяла женщина.
— Николая, будьте добры. Привет, Коль, это Анна Богомолова. Извини, что впутываю тебя в такое дело. Ты же знаешь, я занимаюсь бизнесом. Дела довольно средне идут. А тут ко мне еще крыша пожаловала. Но такая, что до фундамента покрыть хочет, — бодро поведала Анна, стараясь не выдать паники в голосе.
— Ань, телефон может быть на прослушке, — деловито поправил ее Коля, словно по таким вопросам к нему обращались каждый день.
— Знаю. Я звоню тебе от соседей и маму предупредила, чтобы не болтала лишнего.
— Добре. Что-нибудь придумаем. Они тебя ведут?
— Да. Внаглую дежурят у подъезда. Прямо маячат перед глазами.
— А дома кто?
— Я и мама.
— Добре. Никуда не выходите. Я приду часов в десять. Адрес тот же? Оставь дверь приоткрытой, чтобы я не звонил.
Он пришел ровно в десять. Грузный, но собранный, как носорог перед атакой, деловой и почему-то довольный. С двумя сумками продуктов.
Мама, еще недавняя законодательница семейной моды, мрачной тенью бродила по квартире в халате, чего никогда не позволяла себе раньше, и стенала. Ее собственная личная трагедия, предательство такого смирного мужа, потеря кормушки и статуса, хаос в стране и страх за дочь совершенно ее парализовали. Она была как вырванный смерчем баобаб, беспомощно шевелящий перевернутыми вверх корнями. Анна Павловна жила теперь в непонятном, незнакомом для нее мире, полном опасностей и тайных угроз. Словно одного смерча злому року было мало, и теперь ее разжаловали из баобабов в карликовый японский бонсай и пересадили из чудного горшочка в непроходимые джунгли с ядовитыми лианами, тропическими ливнями и прочими милыми приятностями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31