— Думаю, потому что я хотела познакомиться со своими родственниками со стороны матери. Ей это показалось забавным.
— Ты очень скоро об этом пожалеешь. Хуан захочет узнать, что я о тебе думаю. Что ему сказать?
— Как ты можешь что-нибудь ему сказать? — Я начала уставать, а ее поведение становилось все нахальнее. Теперь все мои симпатии были на стороне Гэвина. Не удивительно, что он оставался отчужденным и безразличным.
— Ты меня пока не знаешь, — сказала я немного резко. — Тебе нечего сказать.
Она таинственно улыбнулась, и мы замолчали, хотя я продолжала думать о том, что она может сказать Хуану Кордова.
Когда мы выехали на главное шоссе, над горами Хемес позади нас собрались темные тучи, но Элеанора только отрицательно покачала головой, когда я сказала ей, что будет дождь.
— У нас часто собираются тучи, но редко идет дождь, а он так нужен.
Далеко впереди среди холмов тонкой спиралью поднялся столбик пыли, как миниатюрный циклон, и закрутился вокруг можжевеловых кустов. Танец пыли, подумала я, и поняла, что эта фраза опять возникла бессознательно из глубин моей памяти. Я когда-то уже видела эти спирали и любовалась ими. Я взглянула на женщину рядом со мной.
— Я тебя совсем не помню. А ты меня помнишь?
— Я помню, как ты сидела на коленях у дедушки Хуана. Я помню, что я ревновала. Но, конечно, тогда мы были детьми. Сейчас мне нет нужды ревновать.
О да, есть, подумала я. Она очень не хотела, чтобы он посылал за мной.
— Интересно, что случилось с тех пор, как я сбежала, — продолжала она. — Ты слышала что-нибудь?
— Я еще не была в доме, — сказала я ей. — Сильвия Стюарт отвела меня к себе, и там я встретила Гэвина и ее мужа Пола.
— Гэвин в доме Пола? Поразительно! Они терпеть не могут друг друга.
— Гэвин беспокоился о тебе. И Пол сказал ему о пещерах Бандельер.
— Молодец Пол. Я в самом деле не хотела оставаться там еще на одну ночь. Но мне нужно было, чтобы он нашел меня театрально.
— Но почему ты уехала? — прямо спросила я ее. — Зачем вообще было ночевать в пещерах?
Казалось, ей понравился мой вопрос.
— Это сложно. — Она снова бросила на меня косой взгляд. — В основном затем, чтобы дать Гэвину и Хуану возможность остыть и начать беспокоиться обо мне. Они оба немного меня побаиваются, видишь ли. Они не смеют слишком сильно на меня давить.
Я подумала, имела ли какое-нибудь отношение ко мне их ссора, но не спросила ее об этом. Элеанора хотела узнать новости, и я поспешила сообщить ей ту единственную, которую знала, чтобы увидеть ее реакцию.
— Кажется, тетя Кларита нашла у Гэвина в комнате какую-то каменную голову доколумбовой эпохи. Сильвия сказала, что ее потеряли неделю тому назад.
Элеанора снова весело рассмеялась.
— Очень мило! Хотя я рада, что меня там не было, а то сказали бы, что это я ее туда положила. Хуан будет в ярости. Что сказал Гэвин?
— Он только сказал, что прежде всего ему нужно найти тебя. Боюсь, я вообще не понимаю, о чем весь этот сыр-бор.
— И не нужно понимать, — сказала Элеанора. — Ты все равно не останешься в Санта-Фе надолго, поэтому для тебя это не будет иметь значения.
Я промолчала, потому что не знала, как долго я проживу в Санта-Фе и потому что мне не понравились ее слова. В них мне почудилась даже какая-то угроза — а я не люблю, когда мне угрожают.
— Ему очень трудно понравиться, дедушке Хуану, — продолжала она. — Ты будешь его раздражать, как и все остальные, и он скоро отошлет тебя назад. Я единственная, кого он терпит в последнее время. Я единственная, кого он слушает. Кроме, может быть, Гэвина. Но он скоро перестанет его слушать. Гэвин стал слишком самоуверенным, слишком высокомерным. Эта каменная голова, например.
— Но, конечно, он не брал ее, — сказала я.
— Конечно, взял. Он таскает разные вещи из магазина уже год или больше. Думаю, у него есть рынок, где он их продает. Когда-нибудь Хуан узнает правду.
Я не поверила ни единому ее слову, и моя симпатия к Гэвину возросла. Его жена ему мстила, и я подумала, как сильно его это ранит.
Элеанора замолчала, и я не пыталась продолжить разговор. Когда она опять заговорила, ее вопрос меня испугал.
— Думаю, теперь ты уже поняла, зачем Хуан тебя пригласил сюда?
Я поколебалась.
— Я думала, он хочет видеть дочь Доротеи.
— О, конечно, он будет играть на этом. Дочь его любимого ребенка и все такое. Он внушает это нам всем. Но есть настоящая причина. Если ты ее еще не знаешь, то скоро узнаешь.
— Это имеет отношение к книге Пола Стюарта?
— Так, значит, ты об этом слышала? На самом деле это я подала Полу идею, и теперь он настроен решительно. Он хочет написать книгу, невзирая на то, какие чувства она вызовет у Хуана Кордова. Дедушка в гневе.
— Но почему ты хочешь, чтобы эта книга была написана?
На ее губах опять появилась насмешливая улыбочка.
— Семейные скандалы меня не тревожат. А это раздражает Хуана. После того, как он много лет все улаживал, он не хочет, чтобы это опять раскопали. А я не возражаю. Мне это может дать кое-какие преимущества.
— Улаживал что?
— Ты хочешь сказать, что не знаешь?
— Я ничего не помню, и я устала от намеков и тайн. Что в конце концов все это значит?
— Я могла бы тебе рассказать, но не буду. Хуан издал приказ. Никто не должен тебе ничего говорить, пока он не расскажет.
Теперь я уже была совершенно расстроена и очень сердита. Было очевидно, что мою мать вовлекли во что-то ужасное, и я могла черпать уверенность в ее невиновности только из письма, которое Кэти написала моему отцу. Но я не хотела говорить Элеаноре об этом и выставлять себя на посмешище.
— Все равно, у меня нет никаких воспоминаний о Санта-Фе, и я никому ничего не могу рассказать, — сказала я.
— Если это правда, Пол будет разочарован. Но трудно поверить в то, что ты ничего не помнишь. Может, воспоминания начнут приходить, когда ты очутишься в знакомых местах.
Я подумала о тех неожиданных проблесках памяти, которые уже были, и ничего не сказала.
К этому времени уже показались окраины города, и с северной его стороны было меньше этих заведений для туристов, чем со стороны Альбукерка. Я почувствовала облегчение оттого, что наша поездка подходила к концу. Во мне росло недоверие к Элеаноре и убеждение, что если она сможет причинить мне вред, используя Хуана Кордова, она это сделает.
Вскоре мы уже ехали по улицам Санта-Фе, и я пыталась подготовить себя к встречам, которые мне предстояли. После всего того, что случилось со времени моего приезда, я чувствовала себя эмоционально опустошенной и не могла вызвать в себе радостное предвкушение встречи. Меня охватил страх.
Мы свернули на широкий проспект, идущий вверх к дороге на каньон, а затем нашли нашу узкую улочку с саманными домами. Гараж Кордова на несколько машин был затиснут в угол и упирался в саманную стену. Я вышла из машины и оглянулась, желая восстановить мое первое чувство радостного возбуждения при виде дома.
Наступал вечер, но окна с бирюзовыми рамами и выкрашенные ворота все еще блестели в ярком солнечном свете, а круглые саманные стены окружали дом как будто гладкой, бледной слоновой костью. Я намеренно выбросила из головы все остальные мысли и сосредоточилась на живописи, на цвете. Слоновая кость — не совсем верно. Плоть? Нет, слишком много розового. Может, бледный абрикосовый? Если бы я писала все это, я бы взяла цвета земли: красную и желтую охру и красный венецианский. А для теней, может быть, чуть-чуть голубовато-зеленого. Голос Элеаноры вернул меня из мира живописи и напомнил мне о предстоящем испытании.
— Это наш саман ввел тебя в транс? Пойдем, я отведу тебя к тете Кларите.
Мы прошли в бирюзовые ворота.
Дом показался мне низким и не очень замечательным, слишком маленьким для семьи — но это было обманчивое впечатление. Мне еще предстояло узнать, что с годами он рос за счет пристроек, так что он разделялся на многие комнаты и коридоры, приобретая индивидуальность и свое лицо, а также таинственность — это была крепость за закрытыми дверями и внешними стенами.
Элеанора провела меня через узкий двор и резную деревянную дверь в гостиную. Я пришла домой, к своим истокам, но теперь у меня не было чувства, что меня здесь ждут. Вместо этого мне показалось, что саманные стены меня сдавили, закрыли от меня солнце, сжали меня в прохладном мраке, заключили меня в тюрьму.
Я попыталась освободиться от этого впечатления и оглядела комнату. Ничто меня не удерживало. Я была абсолютно свободна и могла уйти отсюда, когда пожелаю. Было глупо чувствовать, как по моей спине ползут мурашки — как будто я должна была чего-то бояться в этом доме. Чего-то глубоко скрытого в моей памяти.
IV
Комната была длинная и прохладная, с белыми крашеными стенами контрастировало темное дерево. Над головой некрашеные сосновые стропила, которые поддерживали плоскую крышу и которые я скоро научусь называть вигами, темнели коричневыми полосами на фоне белого потолка, и там, где они соединялись со стеной, они заканчивались деревянными консолями. Коврики индейцев навахо с яркими черными, алыми и серыми узорами были разбросаны на отполированном красном кирпичном полу. Камин в углу был из самана, круглый и гладкий, как и стены двора, с грубой, узкой полкой. Рядом с ним вдоль стены шла встроенная прикрепленная скамейка, банко, с массой подушек огненно-рыжего и зеленого цвета. Рядом с дымоходом сушилась длинная связка красного перца, служившая одновременно и украшением, а внутри в камине на красных кирпичах лежали белые сосновые поленья, приготовленные, чтобы их зажечь. Перед камином стояли два кожаных кресла, на их спинки и сидения были наброшены индейские коврики. Вся мебель была темной, в испанском стиле, из кожи и резного дерева. С потолка по центру свисал антикварный железный кованый канделябр на цепи, освещая прохладную полутемную комнату мягким светом.
На полках вокруг и на маленьких столиках — везде стояли искусно выполненные деревянные фигурки пустынных животных. Может быть, их создал Хуан Кордова, но они не были похожи на мою маленькую забавную птичку. Каждое из них, казалось, совершало какую-нибудь жестокость, которая, однако, была естественна для данного вида. Во рту у рогатой жабы торчало какое-то полусъеденное крылатое насекомое. Тарантул казался живым и внушал ужас. Я быстро отвернулась и увидела пейзаж с горами Сангре-де-Кристос на стене; высокие снежные вершины сверкали на солнце, а внизу по склонам карабкались рощицы вечнозеленых растений. Отсюда не угрожала смерть в зубах хищника.
Комната показалась мне совершенно юго-западной по духу, однако, я ничего в ней не узнала, кроме чувства навязчивого беспокойства, вдруг во мне появившегося. Я старалась убедить себя, что я приехала домой. Очень скоро я встречу сестру и отца моей матери. Элеанора и Гэвин были не в счет. Я ждала не столько какого-либо приветствия, сколько внутреннего чувства узнавания, но его не было.
Тревога, которая пульсировала где-то в глубине моего мозга, не утихала, и в ней появился страх. По-видимому, все это было вызвано проблесками памяти, но я не могла понять умом то, что вспомнили мои чувства.
Элеанора сказала:
— Она нас слышала и скоро придет.
Дверные проемы с резными деревянными арками вели из этой центральной комнаты в другие, в одном углу я увидела ступеньки, которые заканчивались маленьким балкончиком на полпути вверх, а за ним была закрытая дверь. Когда я на нее посмотрела, дверь открылась. На балкон вышла женщина, и я впервые увидела Клариту Кордова.
Она была высокая и очень худая, с годами не став пухленькой, как многие испанские женщины. Она была одета во все черное, даже чулки и туфли с пряжками были черными. Впечатление смягчал только круглый кружевной воротничок цвета слоновой кости, выполненный по моде и бросавший отраженный свет на ее узкое лицо. У нее, как и у меня, были черные волосы, и спереди она зачесывала их гладко, а сзади собирала в пучок низко на затылке. В ушах неожиданно переливались серебром и бирюзой висячие серьги, покачивавшиеся при каждом ее движении. Она выглядела настоящей испанкой. Если в ней и проявилась как-то кровь бабушки Кэти, это не было заметно.
Однако наибольшее впечатление на меня произвела не ее внешность, а вид, с которым она стояла на балкончике и смотрела на меня прищуренными глазами, как будто взвешивала и оценивала — зачем, я не могла сказать. Я вспомнила, как Сильвия Стюарт так же стояла в аэропорту, оценивая меня. Все они как будто задавали мне молчаливый вопрос, им не нравилось мое присутствие, но свои тайные мысли обо мне они держали при себе. Я потрогала себя за подбородок, глядя в ответ на эту женщину, сопротивляясь тому странному чувству морального давления, которое она во мне вызывала. Я не позволю этим Кордова меня запугать. Меня позвал сюда дедушка. И я не была испанкой — я была из Новой Англии. Может быть, именно это я и открою в себе здесь.
Элеанора почти злорадно выждала длинную паузу, прежде чем заговорить:
— Тетя Кларита, это Аманда. Это дочь твоей сестры Доро.
В ее тоне было что-то чересчур театральное, как будто она хотела как-то ранить пожилую женщину моим присутствием.
Кларита слегка кивнула мне, давая мне понять, что она меня узнала, и посмотрела на Элеанору. Это был странный взгляд — одновременно полный и любви, и отчаяния, после чего она заговорила по-испански. Элеанора раздраженно пожала плечами и ответила по-английски.
— Мне захотелось уехать. Вы все мне надоели. Вот и все.
Кларита спустилась по ступенькам в комнату.
— Мы поговорим позже, — сказала она Элеаноре и повернулась ко мне. Я снова почувствовала какое-то давление, не понимая, чего от меня хотят.
— Значит, ты дочь Доротеи? — Она протянула мне руку, но этот жест не казался доброжелательным.
— А вы — сестра моей матери, — сказала я, пожимая ее руку, худую руку с пальцами, унизанными кольцами. Она ее сразу отняла.
В комнату вошла хорошенькая испано-американская девушка, и Кларита заговорила с ней.
— Роза, покажи мисс Остин ее комнату, пожалуйста. Твой багаж ждет тебя там, Аманда.
Девушка улыбнулась мне, показав ровные белые зубы, и осталась стоять, ожидая.
— Ты устала, Аманда? — сказала Кларита. — Хочешь кофе или поешь чего-нибудь?
— Нет, спасибо. Я просто помоюсь и немного отдохну. Дедушка — как он?
Темные глаза Клариты были большими, глубоко посаженными и смотрели исподлобья.
— Он себя плохо чувствует сегодня. Элеанора его расстроила. Будет лучше, если ты не пойдешь к нему сразу же.
Я уже не горела нетерпением видеть его, наоборот, хотела отложить нашу встречу, пока не почувствую себя отдохнувшей и более сильной. Встреча с Кларитой еще больше меня охладила. Мой отец был прав. Не было ничего дружественного ко мне ни в этом доме, ни в этой семье. В самом воздухе было что-то зловещее — какое-то предостережение таилось в самих стенах и темных вигах, и особенно в этих злобных деревянных существах, вырезанных моим дедом.
— Тогда иди с Розой, — сказала Кларита, махнув рукой в сторону горничной. — Еще есть время отдохнуть перед обедом. Мы отвели тебе одну из комнат наверху. Она принадлежала Доротее, когда та была девочкой. Элеанора, я хочу поговорить с тобой.
Я пошла за Розой через увенчанный аркой проход в другую комнату, казавшуюся продолжением гостиной. От нее шел коридор в заднюю часть дома, очевидно ведущий в спальни, а в углу была узкая лестница наверх, заканчивавшаяся открытой дверью. Роза пошла по лестнице, а я за ней.
Комнаты в этой части дома приятно контрастировали с темной гостиной. С трех сторон большие окна, глубоко вделанные в толстые саманные стены, заливали светом комнату с вигами над головой и ярким пятном на белой стене, где висело одеяло индейцев навахо. Над маленькой, аскетически узкой кроватью висел пейзаж с изображением холмов, довольно хороший. Мне понравились густые тени на освещенной солнцем земле, контрасты светлого и темного. Висела ли здесь эта картина, когда моя мама была девочкой? Вряд ли — стиль был слишком современным.
И все равно это была комната моей мамы. Она знала ее лучше, чем я. Она смотрела на виды из окон. Я перешла от одного окна к другому, выглянула, и опять у меня возникло чувство, что я это уже видела. Может быть, много лет назад кто-то поднимал меня к этим окнам, и уже тогда я любовалась красотой, которую они обрамляли. С одной стороны были видны горы Сангре-де-Кристос, с другой — более отдаленные горы Хемес, к которым мы с Гэвином подъезжали в этот день. Третье окно неожиданно выходило на большой двор за домом, а за ним открывался вид на дорогу с холма к речке. Что-то задрожало во мне, как будто зашевелился старый страх. Чего же они от меня все ожидали, что я должна была вспомнить?
Роза указала мне на мой багаж, стоявший у стены.
— Все готово. Это самая лучшая комната. Здесь лучше, чем внизу.
Ее улыбка поблекла, и она неожиданно вздрогнула, как от холода.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33