И снова наворачиваются слезы от дикого желания и невозможности прижаться к надежному, теплому боку, спрятаться и выплакать боль и страх.— Валентина, — отозвался наконец муж, — у тебя точно все в порядке? Ты, кстати, где? Секретарша говорит, что не знает, куда ты поехала. Вот объясни, зачем нужны секретарши, если они не знают, где находится начальство.Он всегда сердился, если чего-то не понимал.Сейчас Геннадий Ефимыч не понимал многого: что за срочная командировка может быть у директора рекламного агентства, почему секретарь не знает места обитания начальницы, откуда взялся у этой самой начальницы и по совместительству его жены столь диковинный тон, странно похожий на жалобный и виноватый одновременно. В чем она провинилась? На что жалуется? Да его Валентина никогда ни на что не жаловалась! Не имела такой привычки, чем и заслужила безграничное его уважение.Что же там стряслось, в этой командировке?Тина что-то тарахтела, но ни на один вопрос мужа так и не дала внятного ответа.— А мама дома, Ефимыч? — вдруг перебила она саму себя.— Дома. Позвать?Что она скажет?! Что она спросит?! «Мама, тринадцать лет назад, когда ты осталась одна в Бердске, что там произошло?» Нет, это полный идиотизм.— Не надо, Ефимыч, не зови. Я просто так спросила.— Ты скоро вернешься?— В понедельник. Извини, накрылись наши выходные.Ефимыч пробурчал, что он к этому давным-давно привык. Потом пожелал удачи в делах, передал привет от детей и повесил трубку.Зря она позвонила.Или стоило на самом деле поболтать с Ксюшкой и Сашкой? Но тогда бы она уж точно растеклась киселем, и соображать бы вообще перестала, и принялась бы закрывать трубку окоченевшей ладонью, всхлипывать, шмыгать носом, ни фига не слышать, только умирать от счастья, что у нее есть дети, и жить в привычной виноватости, что они далеко. Даже если играют в соседней комнате.Ей почти тридцать два, она — хозяйка жизни, яркая личность, полностью самостоятельная и состоявшаяся. Поплакаться в жилетку некому. Можно подумать, она узнала об этом скорбном факте только сейчас. Так всегда было. Она всех и каждого приучила к этому сама, заставила поверить, что слабости в ней нет ни грамма, и чужие плечи в качестве поддержки ей совсем не нужны. Ничьи и никогда.Несколько часов, и от ее самообладания остались жалкие крохи. Несколько часов в городе, где она впервые увидела рассвет, где много лет любовалась закатом, где научилась ненавидеть и любить. А что делать теперь?!Тина решительно двинулась к вокзалу. Она сейчас же поедет в Новосиб и до понедельника отсидится в гостиничном номере. А потом самолет вернет ее в Москву, к детям, к мужу, к работе. Все остальное не имеет значения, она убедит себя в этом, она сумеет.В конце концов, может быть, у нее всего-навсего видения, жестокая игра воображения, потрясенного встречей с Морозовым. Да, так она и будет считать. Все же легче признать себя сумасшедшей, чем мертвой.Или есть еще третий вариант? ГЛАВА 13 Ему очень хотелось повернуть время вспять. Вернуться на полчаса назад, и вместо этого кафе, бывшей совковой столовки, пойти обедать в ресторан на другом конце города. А лучше на другом конце Вселенной, чтобы уж наверняка исключить встречу с Алькой. А ведь когда-то он так мечтал встретиться с ней, даже предпринимал хитроумные попытки… Не получалось. Вероятно, кто-то многомудрый и всемогущий, тот, кто управлял его жизнью и вообще всем на свете, решил, что встречаться им незачем.А теперь?Надо было поговорить с ней, подумал Олег с горечью.Поговорить нормально, по-человечески, не спеша и ни в чем не упрекая, — сейчас это казалось возможным. В конце концов, какая разница, что было там, позади?Все, что ему хотелось узнать — как она живет сейчас.Пьет ли по-прежнему в завтрак, обед и ужин свой обожаемый чай со зверобоем? Грызет ли ногти, серьезно о чем-то задумавшись? Хохочет ли от щекотки? …Какая ерунда все это!Он остановился у ларька, купил сигарет, тут же выкурил пару штук, быстро затягиваясь и щурясь от дыма. Глаза слезились. Он подцепил верхушку сугроба и с остервенением потер колким снегом лицо.Какие еще варианты?Можно немедленно вернуться к Маше и забыться в разговорах, легких, случайных прикосновениях, чувственных взглядах, поцелуях.Но почему у него не получается полюбить всей душой, привязаться по-настоящему, прекратить это созерцание и отстраненный беспрестанный анализ женских капризов, движений, фраз, грусти, улыбок? Боже, он так давно привык к собственному ледяному спокойствию.И что осталось от него, стоило ему увидеть эти глаза?Усталые, совсем чужие теперь глаза взрослой Альки.…Сестра — Вероника — была младше на несколько лет, и коверкала ее имя, из «Вали» превратив в «Алю». Это объяснение Морозов впервые услышал спустя несколько дней после знакомства, но всю жизнь называл ее именно так: Алька.Да какую к черту всю жизнь?!Они были знакомы всего два года. Чуть больше. Это ничто, мелочишка, капля в море. И дело тут не в них — оба они ни при чем. И прошлые чувства их тоже мало что значат. Та давняя и — чего уж там! — короткая история любви помнится только из-за того, что обильно была приправлена грязью, потом и кровью. Вполне житейскими, но страшными, крепко врезавшимися в память деталями. Вот ими, будто клешнями, вцепилась давнишняя боль в плоть, прокралась в душу.Трудно придумать объяснение лучше.Олег похвалил себя мысленно за эти аккуратно выстроенные доводы. Приняв их, можно существовать дальше. Даже попробовать отдышаться — впервые после встречи.Он огляделся вдруг растерянно, осознав, что все это время шел наугад. Вокруг шумел вокзал, гудели электрички, змеились очереди у касс, и было странно, что он не услышал раньше гула вечерней толпы и стука колес.По логике вещей, стоило развернуться, еще немного пострадать по дороге назад, потом найти Машу и провести вечер в театре, а ночь — в женских объятиях.Вместо этого Морозов сел в электричку до Бердска — там, на окраине, у берега крошечного моря ждал его дом, одинокий дом одинокого человека.Он трясся на жестком сиденье, смотрел в окно, где сгустились ранние зимние сумерки, и думал, что таких идиотов, как он, еще не видывал свет.А когда опустошенный, полностью разбитый, он вывалился на перрон, его взгляд больно обожгла высокая фигура у края платформы, в самой гуще толпы.— Алька! — заорал Морозов, не задумавшись ни на секунду.Хватит! Он молчал слишком долго. Он все сейчас расскажет ей, и вдвоем они обязательно разберутся, поймут, осознают, простят себе и друг другу.Он сорвался с места, ослепленный надеждой.Она не оборачивалась, людское болото затягивало ее все глубже, и Олег внезапно потерял ее из вида, и заметался из стороны в сторону.Уже не казалось, а стало совершенно очевидным, что самое важное — увидеть ее еще раз. Хотя бы раз. Хотя бы увидеть.…Тина, зажатая толпой пассажиров, очутилась в электричке. Почему-то на мгновение ей почудилось, будто она ошиблась маршрутом, потерялась и теперь никогда не выберется отсюда. Это было так страшно, что она едва сдержалась, чтобы не развернуться, не побежать обратно, в полном отчаянии распихивая народ. Она зажала ладонью вопль. Справилась…Олег попятился от платформы. ГЛАВА 14 Дома он сел за компьютер, но писать не стал, а принялся с наслаждением истинного мазохиста копаться в файлах, тексты которых были перепечатаны из старых, пухлых тетрадей, исписанных корявым почерком.— Говорят, по почерку можно определить характер, — глубокомысленно замечал Олег тогда в прошлой жизни, в очередной раз споткнувшись на ее каракулях. — Если это так, что мы имеем в твоем случае, а? Это же сказать страшно!— Ну и не говори, — отмахивалась она. — И вообще, не нравится, не диктуй мне больше, сам пиши свои опусы.Рассказы, статьи, очерки Морозова назывались опусами крайне редко, в минуты обиды. Обычно же Алька восхищалась ими и могла цитировать на память целые куски.Восхищение вообще было определяющим чувством в ее отношении к нему.Конечно, бывало, она раздражалась. Олег имел странные представления об ответственности: мог запросто забыть об обещании, опоздать, перепутать время свидания. Но все это становилось неважным, когда она видела его. При взгляде на черную, коротко стриженную макушку, на задумчивый лоб с маленькой ямкой от оспинки посередине, на большой, щедрый улыбками рот и в глаза, где в ослепительной холодной лазури туманились облака, — веселые, беспокойные, пронизанные солнцем и теплым ветром, — как будто открывался в ее сердце еще один, самый главный клапан, и затягивал обиды, страхи, раздражение в сокрушительный водопад нежности.Так случилось сразу, с первого взгляда.Вряд ли Морозов даже сейчас, набравшись ума и опыта, понял бы это.Тогда уж точно не понимал. Он вообще первое время после знакомства искренне верил, что в их отношениях присутствует только секс. Это было так современно, так по-взрослому. В свои двадцать лет он все еще стремился повзрослеть, даже не подозревая, что тем самым выдает в себе ребенка.В том, что у них «только секс», Олег пытался убедить в большой степени себя, чем ее. Было непонятно, что делать, если окажется, что он… мм… не совсем прав, и кроме объятий существует кое-что посущественней. И он постарался, нашел объяснение своим непривычным, горячечным мыслям о ней, — всего-навсего девушке, каких было много! — своим бессонным ночам и строчкам, ни записать, ни запомнить которые было невозможно, потому что следом, торопясь, наскакивая, ослепляя молниями все внутри, мчались новые и новые, и все — про нее и о ней. Он придумал объяснение вспышкам гнева, когда свидания приходилось откладывать хотя бы на полчаса, и всполохам радости, когда раздавался звонок, и разочарованию, если звонила не она.Конечно, секс.У них потрясающий, первоклассный, сногсшибательный секс. Половое влечение, вот как. Страсть. Она самая. С первой встречи все нарастает и нарастает. Удивительно.В первый раз увидев Альку, он подумал: «Ух, ты!» Именно так, больше ничего на ум не пришло, и позже Олег смеялся над собой, а тогда был обескуражен собственным скудоумием. Откуда это нелепое, дикарское?!Она сидела в метре от него в институтском дворе, он вылез к ней через окно и долго нес какую-то чушь, а в голове билось, не смолкая, «ух, ты!» И поразительно — он видел, что она не красавица, от которой впадают в ступор, и особого обаяния в скуластеньком утомленном лице тоже не было. Скупая мимика, неуверенное веселье в глазах от его шутовства. Глаза… Он смотрел-то в них всего пару раз. Вроде карие, а может, зеленые. Ух ты! Ух ты! От чего, собственно? Щенячий какой-то восторг, беспокойство, нагромождение мыслей. Много раз потом он пытался объяснить себе это. И — не мог. Она была такая… обычная. Даже как будто блеклая, непрорисованная, в толпе — не заметишь. Конский хвост на голове, неторопливые жесты, голос обычный. Фигура не просматривалась. Просторная футболка и спортивные брюки. Единственное, что понятно — лифчика нет.Ну и?Почему он до мелочей помнит это?Ведь не любовь, та подкралась значительно позже. Алька как-то спросила: «Когда?» Разве он мог знать…Знакомство прошло для него под знаком вопроса, а потом он не помнил ничего, кроме внезапного умиротворения. Может, уже тогда? Да нет, нет, вряд ли… И неважно это, господи!Когда, в какой момент, от чего именно его начинало колотить, и сердце металось от горла к пяткам, а потом он пугался этой неистовой силы, сотрясающей тело. Только ли тело? Довольно долго душу он берег. А для кого, для чего — удивлялся позже. Но то было позже, а первые дни, первые ночи ему было не до вопросов. Единственной задачей стало найти время и место. Между Новосибирском и Бердском — тридцать восемь километров, на электричке час и восемнадцать минут. Иногда — восемнадцать, иногда — двадцать. Эти лишние две заставляли его метаться от бессилия в загаженных тамбурах. Иногда, наплевав на все, Олег брал у отца машину. Было сильное искушение принять ее в подарок насовсем. Или купить другую. Если отец даст денег. Отец бы, может, и дал.Допустить этого было нельзя.Как невозможно было смириться с тем, что в сутках всего двадцать четыре часа! Впервые вдруг обнаружилось, что работа может быть помехой. У Альки же была школа, и все это приводило в неистовство, и он постоянно только и занимался тем, что заговаривал время.Оно останавливалось. На скамейках в парке, где десяткам таких же влюбленных парочек не было до них никакого дела. На укромных тропинках в лесу. В пустых квартирах приятелей. В развалинах собора, куда они забрели ненароком и обнаружили, что камни бывают мягче перины. У парадной, где кто-то разбил фонарь.Весь мир — бесконечный и яркий — лежал у ног, солнце каталось туда-сюда, и видно было даже за самыми плотными тучами и в самую темную ночь. Оно согревало, но время от времени брызгало вокруг холодным светом: «Разуй глаза, все не так уж прекрасно!»Работа, школа, ссоры по пустякам, ревность, неуверенность, страх, родители, бедность, встречаться некогда и негде.— Олеженька, ты оставайся у нас, — говорила Алькина мать, — отец-то уж не проснется сегодня, а утречком ты пораньше встанешь…Алька мучительно краснела. Мама понимала, мама видела, мама жалела их и радовалась за них, и старалась для них, и это еще больше все усложняло.— Мама, — шипела она, — прекрати так говорить!— Как? — удивлялась мать.А что удивительного?! Олег понимал ее, было стыдно, жутко неловко, будто за ними подглядывают, а они знают об этом, и… Тут же он одергивал себя: забыться в поцелуях не стыдно, желать ее каждую секунду не стыдно, заорать на весь мир — моя! — не стыдно. Тогда почему невмоготу оставаться в чужом доме, бояться скрипнуть половицей, украдкой пробираться в туалет, воришкой выскальзывать с утра пораньше за дверь? Неужели только потому, что ее мать все понимает, а ее отец — ненавидит его?Какие, право, мелочи!Но они, эти мелочи, разбивали в пух и прах его объяснения, его теорию о сексе — единственной нити, связывающей их. Нить была прочная, яркая, из волшебного клубка. Но другие неотвратимо вплетались в сердцевину узора, и вот уже забрезжило: она нужна мне.Как-то так вышло, что он стал хвататься за любую работу, уже не выкраивая лишнюю минуту для встреч, а думая о будущем. Сам себе удивлялся, ведь пожертвовать временем было равносильно подвигу. Он не знал, что самый настоящий подвиг у него еще впереди.…Олег пощелкал мышкой, крутанулся в кресле, сосредоточенно потер щетину, предвидя с тоской, что больше заняться нечем. Наедине с собой ему всегда было комфортно. Всегда, но не сейчас, когда изо всех щелей, будто ополоумевшие голодные крысы, полезли воспоминания. Что с ними делать, куда девать? И куда деться ему самому?Звонок. Кто-то услышал его отчаяние и решил помочь, отвлечь.Олег ретиво схватил трубку, опрокинув пепельницу, утыканную окурками, как опятами.— Олежек, как ты, дорогой?— Мама, — вздохнул он, ссыпая мусор в ладони, — привет.— Привет, привет. Как ты? — повторила мать.— Нормально. Работаю, — зачем-то соврал он.— Сегодня же выходной, сыночка. Отдыхать-то когда будешь?Он снова вздохнул — догадался, почему она звонит.Зачем он только вернулся домой! Шлялся бы себе по улицам до утра, отключив мобильник.— Олеженька, а ты помнишь, какое завтра число?Браво, похвалил он себя. Вот проницательность!Завтра у отца день рождения, и совершенно ясно, что мать сейчас три часа кряду будет взывать к совести сына, который этот праздник не считает за праздник.— Помню, мам, помню. Только это ничего не меняет, — устало сообщил он. — Мы же сто раз это обсуждали!— Обсудим в сто первый, — мягко возразила мать и, всхлипнув, добавила: — Он тебя ждет.— Я не приду. Я не приду, мам! Ясно?Он выдержал более-менее спокойный тон. Хотя, на самом деле все это повторялось так часто, что у кого угодно лопнуло бы терпение.А он вот — выдержал.Мать жалко, подумал Олег, беспомощным взглядом обводя кабинет.— Сынок?— Да, мам, я здесь.— Сынок, я знаю, папа во многом не прав, но…— Мам, ты ничего не знаешь! — все-таки вырвалось у него. — Ты никогда не хотела знать.— Не понимаю, о чем ты говоришь! Наш папа прекрасный человек, он любит тебя и всегда хотел для тебя только хорошего!— Все, мама, хватит. Я не могу прийти. Я в Москву уезжаю.— Именно завтра? — с печальной иронией проговорила она.— Да. Так получилось. Ты бы вместо пустых разговоров удачи мне пожелала, что ли…— Сынок! Да мы с папой всегда…— Ладно, пока.Мамина любовь к отцу была такой крепкой и густой, что заслоняла все на свете. Давным-давно, еще ребенком, Олег страшно ревновал. Потом стало некогда. А сейчас маму было безумно жаль. Хотя, если разобраться, она — счастливый человек.Он отключил звук у телефона и долго смотрел, как настойчиво мигает онемевшая трубка.В чем он виноват? В чем?! Почему ему приходится оправдываться, чувствовать себя эгоистом, безмозглым чурбаном, который не соизволит сделать приятное собственной матери?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23