Иногда исподволь рождалось желание увидеть в мужских глазах что-то помимо привычного уважения и заботливого интереса. Но Тина никогда не позволяла этому желанию вмешаться в свою жизнь!…Миллион рассветов он встречал, целуя ее сонные губы — горьковато-миндальные после любви. С тех пор заря по-прежнему поднималась над городом. Небо было голубым, трава зеленой, снег белым. И, наверное, все будет так же еще много тысячелетий. Изменился он сам. Все в нем стало другим, все, кроме неутолимой тоски по ней. Тоски, которая вскипела сейчас с новой силой, обжигая душу бессмысленными надеждами, а пальцы — пустотой.— Я скучаю по тебе, — беззвучно прошептал он.Услышала она? Догадалась? Или просто одна боль раздирала их сердца?Ее полувсхлип, полустон бросил Олега в темноту, где в двух шагах, на другом краю бездны ждала его женщина.Его женщина…Они торопились. Боже, как они торопились! Словно время стаей шакалов загнало в тупик, оставив лишь одно мгновение — всего одно, последнее, бесценное, — но оно принадлежало им двоим. Как они принадлежали друг другу.Лихорадочно метались, кружили ладони, пальцы горели огнем, и швыряло навстречу тела, как прилив швыряет волны на скалы, как швыряет зимний ветер хлопья снега в лицо, как небо швыряет на землю молнии. Не остановить. Не увернуться.Можно спрятаться загодя, можно предвидеть и кропотливо строить преграды, заслоны, можно притвориться равнодушной к боли. Но однажды она настигнет сокрушительно, неизбежно, и рука невольно потянется за волшебной живой водой.Вот она, вот… Живая вода ненасытных, долгожданных губ. И страхи, сомнения, обиды — на другой планете. Живая вода — забвение в объятиях. Жаркий озноб тела. Запахи, вкусы, движения, грохот сердца — его ли, ее?!Теперь не различишь.Соленый лоб — его испарина, ее слезы? Влажные виски — ее пыл, его поцелуи?Они не стали единым и целым, но каждый ее вздох был как будто эхом его. Излом его рта — отражением ее горячих губ. И исступленно-жадные ласки обрушивались с одинаковой силой. И трепетные, бережные прикосновения, как взмах крыла диковинной бабочки, оставляли горечь — одну на двоих.Ни стона, ни вскрика, ни шепота — только безмолвный диалог тел, тот, что с голубиного воркования срывался в жгучий спор, тот, что легко парил, оборотясь невозмутимой и простоватой беседой, тот, что летел в бездонные пропасти откровений.Наговориться бы… наговориться…Но страшно оторваться друг от друга. Хотя только первые мгновения они думали об этом, а потом мыслей не стало, ничего не стало.Или настало — все?!Все, что годами хранила память и рисовало воображение — помимо воли. Все, что рождало боль, бессонницу и надежды. Чем отзывался в душе осенний лес и юная листва весной, похожий силуэт в толпе, знакомый поворот головы, окрик в спину, когда секундное замешательство — отчаянная мольба о чуде. Все, что было невозможно.Все, о чем тосковала скрипка, случайная скрипка в случайном кафе. ГЛАВА 22 — Мне тяжело, — прошептала она, упершись ладонями в его грудь.Олег перекатился на бок, плотно прижав ее к себе.— Я все равно не уйду.— Но вдвоем мы тут не уместимся!— Прекрасно умещались, — возразил он, и Тина почувствовала его улыбку.Ей казалось сейчас, что все происходит впервые, что прежние поцелуи, прикосновения, сбивчивый, влажный шепот, горячее дыхание — только смутная тень того солнца, что обжигало их мгновение назад. Их? Или только ее? Неужели за эти годы она так истосковалась по своему женскому «я», что достаточно одной бурной сцены, чтобы привести ее в эйфорию?Оголодала, с циничной усмешкой подвела итог Тина.— Хочешь пить? — спросил Олег, и голос его прозвучал так ласково, что горькая улыбка сползла с ее губ.Наваливалось, настигало что-то необъяснимое. Восторг ли, уже без примеси самоуничижения? Нежность?Он перегнулся через нее, мимоходом, не удержавшись, легонько провел языком по груди, и Тина выгнулась навстречу — сразу, безвольно, не раздумывая, — загораясь снова.— Потом попьем, да? — сипло уточнил Олег, отставив бутылку обратно на столик.Сквозь дрожь собственного тела, сквозь трепет души, Тина услышала собственные мысли. Все до единой они были о нем. Все до единой они исчезли, стоило ему оказаться совсем близко — страшно, волшебно, катастрофически близко.— Я не могу больше! — простонала она, впиваясь губами в воздух, а пальцами в жаркую широкую спину. — Не могу, не могу…Но она смогла, потому что он был рядом — именно он. И вместе они домчались по этой дороге до звезд.Господи, как давно она не видела звезд!Когда вспыхнувшие ярым светом небеса стали тускнеть, опуская все ниже и ниже занавес туч, его прохладные пальцы заметались по простыне, пока не сцепились с ее пальцами.Как раньше, подумал Олег, стараясь унять ненужное сердцебиение.Как раньше не будет, беспощадно грохотнуло в голове.Но вот же — есть! Есть она и есть он, и между ними — ничего, что может стать преградой.— О чем ты думаешь? — шепотом спросила Тина.— О нас, — признался Олег.Они же всегда были откровенны друг с другом. Старались быть. Хотя временами это сильно напрягало.— И что же ты думаешь о нас? — с едва уловимой насмешкой спросила она.— Что нам хорошо.— Это и без раздумий понятно. Это логично, понимаешь? — Она усмехнулась в темноте, вновь закутываясь в цинизм. — Твое тело знает мое, а мое — твое, и мы оба знаем, как доставить удовольствие друг другу.Он вскинулся было, разъярившись. Удовольствие?! Удовольствие — это когда пиво холодное свежее пьешь, голубей кормишь, на песочке нежишься, в сотый раз пересматриваешь старую комедию, где каждая реплика знакома, а все равно интересно. Удовольствие! Его обдало жаром злобы, и он вознамерился было сказать ей все, что думает о ней и ее дурацком представлении об удовольствиях.Но промолчал.Потому что понял: она боится того, что случилось. Потому что не знает, как иначе отнестись к этому.К тому, что они занимались любовью, с удовольствием произнес Олег мысленно. Потом подумал и повторил вслух. Так ему хотелось.— Значит, мы занимались любовью и получили удовольствие, — сказал он, едва не мурлыча от вкуса этой фразы.Тина неловко завозилась.— Ну, да. Только давай не будем говорить об этом, — тут же добавила она.— Конечно. У нас лучше получается молчать.Они посопели, она — успокаиваясь, он — прислушиваясь к ней.— Мне кажется, тебе все-таки надо на свое место перебраться, — произнесла Тина.— Тебе что, плохо со мной?— Морозов, не устраивай детский сад! Не буду я отрицать, что мне с тобой хорошо. То есть, было хорошо. Но спать с тобой я не собираюсь. Это неудобно, в конце концов!Нет, ну правда! Она знает, что он во сне ворочается. Запросто спихнет ее в проем. Или ногу отдавит. Или руку, что тоже неприятно. Волосы прищемит. Нет, нет, на узкой полке спать вдвоем невозможно.Если только прижаться вплотную. Переплестись.Вот только этого не хватало!Она негодовала, а Морозов осторожно перекатился, опираясь на стену, и коленями сжал ее ноги.— Уходи, — приказала Тина.— Ага. Щас! — пообещал он.— Олег, я хочу спать.Он приблизил лицо к ее лицу.— Я только пожелаю тебе спокойной ночи, хорошо?Поцелуй, всего лишь один поцелуй. Взрослая женщина, мать двоих детей, мужняя жена — не должна и не может терять голову от единственного поцелуя.Наверное, чтобы доконать ее окончательно, он взялся за ее плечи. Или не знал и не думал, как это страшно, как это томительно, необыкновенно, забыто! Просто погладил. Лишая воли, но даруя неведомую прежде, упоительную радость от того, что бешено колотится сердце и каждая клеточка оживает навстречу легкому танцу чужого огня.— Поспишь у стенки, — шепнул Олег, — оттуда ты точно не свалишься, так что не бойся, что я буду брыкаться.— Я не могу с тобой спать, — решительно сказала Тина.— Можешь.— Я не хочу! — отчаянно прошипела она.— Хочешь.Он держался из последних сил, чтобы не сойти с ума от беспомощности. От кончиков пальцев до края души он весь принадлежал ей, он зависел от нее.Он что-то говорил. Он делал что-то. Внутри дрожал, бился в ребрах, как в клетке, штормом вздымался к горлу страх: «Как же теперь?!» Но ему недосуг было размышлять и храбриться. Просто жажда была невыносимой и, припав к чарующей влаге, он не думал, чем обернется все это. Не знал. Теперь боялся, что знает.С каждым прикосновением острее и острее впивалась в него разгадка, и теперь он лежал, прижав ее к стенке, но сам оказался загнанным в угол.Эту жажду не утолить никогда.Эту тоску не забыть в минутном порыве. Ему нужно большее, ему нужно все, вся она — та, которой она стала.— Ты дышишь мне в ухо, — раздосадованно проскрипела Тина, не зная, как относиться к тому, что они лежат вот так, все еще не расцепив объятия.— Извини. Не буду.Он заерзал, устраиваясь, чтобы ей было удобней.— Теперь волосы придавил, — уже с очевидной капризностью высказалась она, — я же говорила, что…— Извини, извини. Вот так лучше?— Твоя нога…— Которая? — торопливо осведомился Олег, разом подняв обе. На всякий случай.Тина приподняла голову, почуяв, что стало как-то очень легко. Чересчур легко. Странным образом это напоминало пустоту.— Куда ты дел их? — сердито спросила она, разглядывая в темноте его силуэт.— Кого?!— Да ноги же, болван! Только что они были здесь! На мне!— Звучит заманчиво, — нервно хихикнул он, — хочешь, чтобы я вернул их обратно? Тебе же было неудобно!— Какая забота! — восхитилась Тина и, наконец, разглядела его.Сказать, что поза у Морозова была неудобной — ничего не сказать. Ей даже стало жаль его, бедолагу. Торсом, своим великолепным, мужественным торсом — ну как же, спортзал же под рукой! — он возлежал на полке вполоборота, а подогнутые ноги свешивались к полу, будто сведенные предсмертной судорогой.— Хватит дурить, — приказала Тина, — ляг нормально. А лучше, вали на свое место.— Грубишь, — вздохнул опечаленно Олег.— Морозов, перестань ребячиться! Это же просто глупо, в конце концов!Тут поезд резко затормозил, едва не стряхнув их обоих в проем, и стало очевидным, что совместное существование на одной полке действительно нецелесообразно.— Вот! — заявила Тина, охнув от столкновения лба с коленкой. — А я что говорю!— Все ты правильно говоришь, — быстро согласился он, незаметно потирая ушибленный бок, — только я все равно не согласен. Правильно — не значит хорошо!— Поиграй в слова на своей полке, а?— Я буду молчать, — пообещал он и осторожно вернул ноги на прежнее место.Тина попыталась сопротивляться. Но сделала только хуже, оказавшись зажатой со всех сторон.— Я дышать не могу, — возмутилась она.— Еще бы! Я тоже не могу! Когда целуются, вообще не дышат. Ты что, не знала?— Слезь с меня немедленно!Тяжело кряхтя, он все-таки исполнил приказ.— Вообще, — она пихнула его в бок, — вообще слезь! Весь, целиком и полностью. Оставь меня в покое!Ох, если бы он мог!— Как ты думаешь, — глубокомысленно изрек Морозов, — птица может не летать?— Да, если она — курица! — рявкнула Тина.Она понимала, куда он клонит. Она сама чувствовала то же самое, и тем было страшней. Наверное, окажись хотя бы один из них чуть разумней, чуть сильней — все было бы проще. А так — оба они потеряли голову. Только и оставалось, что играть в слова, дурачиться, злиться по пустякам, оттягивать момент, когда, оставшись наедине с собой, придется ответить: а что будет завтра?!По большому счету, конечно — ничего. Обычный день, каких миллионы.Только за спиной, словно горб, вырастет чувство неловкости и вины.— Может, поговорим? — неуверенно предложила Тина.— А что тут скажешь? — вздохнул Морозов, приглаживая ее волосы.Они почему-то всегда вставали дыбом после… после… секса. Да, секса. Будто бы она ощетинивалась. И только ему было известно, что больше всего на свете ей хочется сейчас утомленно и сладко замурлыкать.Только ему?! Надо же — он лжет самому себе!К тому же что-то не слыхать от нее счастливого мурлыкания.Им на самом деле нужно поговорить. Но как начать этот разговор?— Что ты предлагаешь? — спросил он. — Сделать вид, что ничего не было?— А что это было, по-твоему?— Ну… мы…— Все! Довольно, — перебила она, недослушав. — Я знаю, как называется этот процесс. — Она раздраженно повернулась к нему, врезав локтем в подбородок, но даже не заметив этого, и прошипела с яростью: — Ну, конечно, можно притвориться, что все так и должно быть! И не париться, как нынче выражаются, да?!— Да, — кивнул он осторожно.— Нет! — заорала она.— Да! Как ты любишь все усложнять, моя милая! Какая разница, в конце концов, почему и зачем случается что-то?! Тебе же было хорошо?Она вывернулась. Скривила губы:— Сколько в тебе самодовольства, Морозов!— Ты что думаешь, мне слава Казановы покоя не дает?! — вскипел он. — Разуй глаза! Я тебя не соблазнял! И сейчас вовсе не кичусь этим, ясно?! Меня распирает не от гордости, как ты предпочитаешь думать! Бедная овечка!— Ты назвал меня овцой?! — сощурилась Тина.— Назвал, — согласился он, все еще негодующе раздувая ноздри.Она вскочила. То есть попыталась вскочить, потому что он не позволил, быстро опомнившись и схватив ее за плечи.— Куда ты?— В стойло! Или где там овцы тусуются!Она быстро нацепила на лицо высокомерную гримасу, означающую, что все его оскорбления ее нимало не трогают.Жаль, что было темно. Морозов никак не мог оценить ее выразительной мимики. Додумавшись до этого, Тина подала голос:— Это все, чему ты научился за годы? — язвительно хмыкнула она. — Бросаться оскорблениями?— Я тебя не оскорблял. Я выразил свое мнение.— Отлично. — Она соскочила с него.Наконец-то, догадалась! Вот ведь нелепость! Сидеть верхом на человеке, который тебя поливает грязью! И которого ты вроде бы всерьез-то и не воспринимаешь!То есть, не вроде бы. А на самом деле!— Отлично, — повторила Тина, — до свидания.— В каком смысле?— В таком, что делить постель с овцой должно быть ниже твоего достоинства, разве не так?— Не так. Иди сюда, дура глупая!Несмотря на возмущение, она все-таки удивилась:— Разве бывают дуры умные?!Черт возьми, она заразилась от него этой игрой в слова! Надо же…Тина с досадой прикусила губу.— Ну? Уберешься ты, в конце-то концов?— И не подумаю.— Тогда пойдем покурим! — позвала она.Олег улыбнулся. Резкие повороты на сто восемьдесят по-прежнему остались у нее в привычке. За последние полчаса настроение успело смениться раз десять.— Разве ты куришь? — удивился он, с неудовольствием отрываясь от размышлений о ее привычках.Впрочем, сигареты — тоже привычка.Можно подумать об этом. Можно лекцию ей прочитать о вреде курения. Или, наоборот, поднести зажигалку, смотреть, как медленно и со вкусом она затягивается, бездумно покручивает фильтр в пальцах.— Давно ты куришь? — строго уточнил он, семеня за ней по коридору.— Я не курю. Только иногда.— Стресс снимаешь, — догадливо протянул он.Она покосилась с угрозой, и Олег замолчал.Они стояли друг против друга, занавесясь дымом.Что я делаю, ругала себя Тина. Только что переспала со случайным попутчиком. Совершила, так сказать, адюльтер, остальное — никчемные подробности. Такие, например, как тринадцатилетней давности свадьба. Несостоявшаяся между ней и этим самым, дери его черти, попутчиком.Косой взгляд в его сторону.Курит и молчит.Ну, а что ж? Ламбаду ему плясать, что ли?Подробности добивают. Он ее бросил. Она его ненавидела. Сначала любила, потом ненавидела, потом научилась жить без него. И даже стала счастливой. Как там в песенке поется? «Эту боль перетерпя, я дышать не перестану, все равно счастливой стану, все равно счастливой стану. Даже если без тебя!»Дальше. Нечаянная встреча, то есть две встречи подряд. И полный разброд в голове. Черт с ней, с головой, в душе-то что творится?! Что там такое, если она позволила телу…Сердцу зябко, неуютно совсем стало, когда Тина додумалась.Получается, ни при чем душа. Плоть ее сильнее разума и души, так вот. Грустно узнать, что на четвертом десятке ты — раба животных инстинктов. Грустно, но пережить-то можно. Даже плюсы можно найти. Удовольствие, она это уже упомянула. Собственные желания, о которых не подозревала или — на которые не хотела обращать внимания. Прежде — чего уж! — они были невозможны. А сейчас — разряд, еще разряд, шоковая терапия, несказанный дурман, ошалелый пульс… Где оно раньше было? Некогда, неохота, лучше Жарова почитать… Многие, между прочим, так живут. Секс — не главное. Важно, конечно, чтобы все получалось, так у них же и получалось — нормально получалось, без огонька, правда, так и хорошо, обжечься не боязно.И после этого… вместо этого… на смену… ну, если сравнить…Пламя до небес, пепел по ветру, и снова, и опять — яростные вспышки огня, языки пожара, и каждая искра слепит, обжигает…И это — с тем, с кем нельзя.Пробормотав ему что-то, Тина вернулась в купе. Смятое белье бросилось в глаза ослепительно-белым в темноте. Как насмешка. Почему ей так показалось?Не слишком ли она усложняет на самом-то деле?Неловкость. Муки совести. Вина. Ничего подобного, нет их, только маета какая-то.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23