Какая наглость. Днем от него покоя нет, теперь еще и спать не дает? Ну уж нет. Ей снится, что она встает с кровати, опускается на колени и молитвами выставляет его вон. Глава пятая В жизни, размышлял Роберт, обегая взглядом ровный ряд улыбающихся японских лиц, неизменны лишь смерть да разочарование. Даже пребывая в счастье, меланхолик ожидает от жизни какой-нибудь гнусности, а Роберт – меланхолик до мозга костей, – казалось, давно сжился с разочарованиями. Поразительно, что к последнему он оказался не готов. Почему он не убедил себя в том, что она, скорее всего, не придет? Подумать только, в кои веки человек отверг философию пессимизма – и чем ему отплатила жизнь? Убедительным доказательством правоты этой философии. Болван. Будешь знать, как полагаться на забрезжившую где-то в глубинах сознания надежду.И все же… разочарования надоели до черта. Появись она сейчас позади его узкоглазых экскурсантов, встряхнул бы как следует. Глупость, конечно, но ей как-то удалось изменить его привычное существование. Жизнь потеряла геометрически четкие, знакомые до зеленой тоски, но надежные очертания; будущее покрылось туманом, поплыло, будто мираж в пустыне. Вышло из-под контроля.С самого утра он жил надеждой. Прокручивал в мыслях, как попросит ее позировать. Сочинял, о чем бы завести речь, чтобы подобраться к вопросу о портрете. В конце концов решил действовать напрямик. Отрепетировал извинения на тот случай, если она возмутится. Словом, подготовился основательно и к назначенному часу пришел во всеоружии. Правда, случилась небольшая загвоздка: она так и не появилась. Может ли человек предугадать все возможные варианты? Голая правда жизни внезапно валится ему на голову – и баста. Любые планы летят к чертям.– Как видите, вся комната, от пола до потолка, выложена плиткой… – Роберт взмахнул рукой; блестящие черноволосые головы как по команде повернулись направо, затем налево.Ясно как божий день, что ни слова не понимают, но группы внимательней и дисциплинированней он еще не встречал. В унисон кивают, кланяются, улыбаются, одобрительно ахают и благодарно цокают, ориентируясь исключительно на взлеты и падения голоса экскурсовода и выражение его лица. Если он смолкал, вспоминая, о чем говорить дальше, они замирали, склонив головы набок, как жадные до знаний студенты. Роберт ткнул пальцем в потолок. Полтора десятка подбородков послушно вздернулись.– Что у меня за жизнь? Сплошной кавардак, – сказал он и оцепенел от ужаса.Подбородки вернулись на место. Роберт виновато моргнул, снова открыл рот, чтобы сообщить японцам о том, как женщины вручную расписывали плитки под делфтский фаянс.– И зачем я это вам говорю – понятия не имею, – продолжал его взбесившийся язык. – У вас наверняка своих проблем хватает, но вы ведь не выкладываете их первому встречному, точно? Ну еще бы, японцам такое и в голову не придет.Аудитория, похоже, ничего не имела против его вдохновенных речей.– Дело в том, что сегодня я должен был кое с кем встретиться. Знаете, сам не понимал, до чего жду этой встречи. И вот сейчас понял. Имя у нее такое… Анжела. Она бы вам понравилась.Должно быть, он улыбнулся, потому что японцы расцвели улыбками. Только бы не объявился англоязычный. Роберт оглянулся. Никого – ни гидов, ни экскурсантов. Он повел группу в следующую комнату, размахивая руками, чтобы держать слушателей в напряжении.– Между прочим, на меня это тоже не похоже. Если бы вы знали английский, то решили бы, что я чокнулся, потребовали бы вернуть деньги и были бы абсолютно правы. Абсолютно. – Роберт устроил японцам проверку, широким жестом указав на стену. Сработало. Послушно повернулись. – Если бы знали английский, то наверняка подумали бы, что я такое постоянно проделываю. Нет. Это со мной впервые, понимаете? Дурацкий вопрос. Ясно, что ни черта не понимаете. – Роберт вздохнул. Одна из слушательниц последовала его примеру.Когда все отвздыхались, Роберт сложил руки на груди и сурово оглядел аудиторию:– Есть ли она на свете, настоящая любовь, я вас спрашиваю? Или человеку приходится довольствоваться тем, что предлагает жизнь, даже если с возрастом она предлагает все меньше и меньше? В юности у всех есть мечты и идеалы, верно? Однако время идет, и на смену им приходит боязнь старости, одиночества… что еще? Страх остаться без детей, наконец. И тогда человек идет на компромисс. Или пытается вылепить из первой мало-мальски подходящей пары идеал. По-вашему, я так и поступаю с Анжелой? – Роберт снова вздохнул. – Не знаете…У старшей из японок подозрительно заблестели глаза. Роберт опасливо сглотнул и с замиранием сердца выбросил руку вверх. Есть! Задрала голову, смотрит. На всякий случай он устроил еще один экзамен, повернувшись с вытянутой рукой вокруг оси. Слушатели завертелись волчком. Отлично. Не поняли ни слова.На очереди была комната Морриса.– Мне, конечно… хотя нет, я чуть было вам не соврал. Хотел сказать, что мне встречались и другие и что я был почти влюблен. Но ведь это было бы ложью, а зачем мне вас обманывать? Нужды нет, правда? – Половина публики закивала. Половина отрицательно замотала головами. – Рэйчел очень милая девушка. Дениза тоже ничего. Господи, да я мог бы в эту самую минуту сидеть с кем-нибудь из них на диване, потягивать джин с тоником и рассказывать сыну сказки на ночь. Так почему все у меня не так? Почему, я вас спрашиваю? И себя, если уж на то пошло. Почему я постоянно устраиваю из своей жизни скачки с препятствиями? И почему я решил, что с Анжелой могло быть по-другому? Думаете, нервы сдали? Вряд ли, до этого еще не дошло. И вообще, не так уж все и плохо. Благодарю за внимание. На выход сюда. Всех благ.Вежливые аплодисменты, полтора десятка поклонов – и японцы гуськом проследовали к двери. У Роберта ослабели ноги. Пошатываясь, он добрел до стены, припал щекой к прохладному камню. От пота, струйками стекавшего по лбу, защипало глаза. Он безрадостно рассмеялся и отшатнулся от стены, заметив удивленно-любопытный взгляд коллеги.Слава богу, в следующую среду он будет избавлен от этих мук. Выходной. А мог бы, кстати, отдыхать каждую среду – достаточно написать заявление об уходе. Не создан человек для такой работы, неужели трудно понять? Мозги у него плавятся. Или закипают.Ладно, хватит ныть; скажи спасибо, что тебя ждет твой маленький домик, где тебя окружат привычные вещи и где ты можешь в свое удовольствие радоваться, скучать, грустить или бездумно пялиться в потолок. Воля твоя, там ты хозяин. Какого, спрашивается, дьявола размечтался он с утра? Анжела ему потребовалась. Придумал себе развлечение, лишь бы не утруждаться поисками той, кто действительно подходит. Прав был Питер. И Бонни права на все сто.Обидно, но факт – он до смерти боится серьезных отношений. Роберт скривился; в ушах явственно зазвучал голос матери: «Подумаешь, какой подарочек! Сущее сокровище для женщины».Не подарочек, конечно, что и говорить, но влюбиться он не против. Знать бы только в кого. Вряд ли построишь отношения, если твое собственное «я» до того туманно, что смахивает скорее на фантом.Мучительное желание побыстрее оказаться дома подстегивало его всю дорогу, но ноги сами понесли к Питеру и Аните. Что на него нашло, Роберт не знал. Достало одиночество? Возможно. Что бы ни было тому причиной, но через несколько минут он уже оказался у их дома, прокрался к окну гостиной и с совершенно дурацким ощущением персонажа, выскочившего из романа Диккенса, сплющил нос о стекло. Настольная лампа под желтым абажуром горит матово и уютно; в дальнем углу мерцает экран телевизора. Хозяева босиком на диване, полулежа, в обнимку; Анита припала щекой к плечу Питера. Вот. Вот то, о чем он мечтает. И на меньшее не согласен.Роберт попятился от окна, чувствуя себя мерзким воришкой, пытавшимся урвать кусочек чужого счастья, а стащившим всего лишь семейное фото, от которого на душе еще паскуднее.Собственное гнездо встретило равнодушием вместо желанной поддержки и покоя. Комнаты как-то съежились, дом выглядел неприветливым, неухоженным – холостяцким. Если он все же встретится когда-нибудь с этой Анжелой, ей придется за многое ответить. С другой стороны, если он после первой встречи сам не свой, то после второй и на больничную койку можно загреметь. А то и в реанимацию. Выходит, что ни делается, все к лучшему. Не увидит он больше личика-сердечка – и хорошо.Роберт стащил и отфутболил в угол ботинки, шагнул в коридор и остановился перед дверью гостиной, уронив лицо в ладони.– Безголовый, абсолютный, законченный…– …тюфяк? – подсказала Бонни, неслышно вынырнув из темной кухни. – Уж какой есть. Слушай! – Она помахала у сына перед носом набросками Анжелы. – А ведь это здорово! * * * – Раз-два-три-четыре-негритоса-мы-схватили… – Сестра Кармел подзадоривала последней конфеткой благодушно ухмыляющегося азиата и одного из новеньких, крупного угрюмого парня. – Ну-ка? Кто самый ловкий?Анжела остановилась рядом.– Сестра Кармел! Дразнилки запрещены. Нехорошо, сестра. – Она улыбнулась чернокожему – воспользовавшись заминкой, тот попытался схватить конфету.– О, дорогой, – Кармел хлопнула себя по губам и на миг задумалась. – Раз-два-три-четыре-братца-нашего-меньшего-мы-схватили… Так можно? – Старушка была огорчена своим промахом до слез.– Очень надо, – буркнул новенький. – Терпеть не могу конфет. Пусть ест, коли хочет. – Он двинул в сторону кухни, где намечалась раздача супа.Анжела догнала парня и зашагала рядом, не обращая внимания на его косые взгляды. Интересно, сколько ему лет? Сразу и не определишь… Квадратное лицо с мощной челюстью, лоб изборожден морщинами, на шее вздулись вены, шрамы – много свежих розовых шрамов. Внешность под стать сорокалетнему, но прозрачно-голубые глаза смотрят очень молодо. Глаза юноши, несмотря на красноватую сеточку сосудов. Максимум восемнадцать, решила Анжела. Потрепанный жизнью, уставший, мечтающий о собственном жилье, где он мог бы дни напролет тянуть пиво под очередную мыльную оперу. В надежде на квартиру или хотя бы комнатушку готов выслушивать чириканье монашек и исполнять ненавистные правила приютов… Месяц-другой он потерпит. Ему и невдомек, сколько перед ним таких в очереди. Не догадывается, бедняга, что ожидание растянется на год, – если, конечно, он не сбежит раньше. Молодежь обычно не выдерживает; скамейки в парках и церковные ступеньки влекут сильнее.А этот уже тоскует, отметила Анжела, – все признаки налицо. Кулаки не разжимает, так и держит стиснутыми. Дыхание рвется из груди толчками, словно ему неприятно дышать одним с ней воздухом. Да и по сторонам косится – того и гляди сбежит. Ничего не поделаешь, придется им как-то общаться; ответственность за новенького Мэри Маргарет возложила на Анжелу.– Ты откуда, Стив? – спросила она. – В смысле – где родился?Кем ты был, Стив, до скамеек? До розово-блестящих шрамов? Акцент выдавал кокни с головой. Диалог с новичком был неотъемлемой частью ритуала знакомства. Анжела окинула парня быстрым взглядом, задержавшись на искореженных рубцами запястьях, – наверняка в кармане и сейчас припрятан нож. Нужно будет этим заняться, но позже. На пальцах самопальная татуировка. «Дорожек» наркомана как будто нет.Вместо ответа он неопределенно мотнул головой. Откуда он? Оттуда.– Давно живешь на улице?– Прилично.– Мать-настоятельница с тобой говорила? Правила знаешь?– Да.– Согласен подчиняться?– Да.– Вот и отлично. – Анжела распахнула перед ним дверь на кухню и почувствовала, как он напрягся, протискиваясь мимо. – Сейчас перекусишь, потом примешь душ и пойдем к доктору Голдбергу, договорились?Он остановился. Зыркнул на нее недобрым взглядом:– Ни к какому… гребаному доктору не пойду.– Таково правило, Стив. Доктор Голдберг тебя осмотрит, чтобы… ну, в общем, осмотрит. Мы ему всех показываем. Он хороший, правда. Возможно, даст тебе что-нибудь, таблетки там или еще что.Из постояльцев приюта редко кто отказывался от встречи с врачом. Доктор в их глазах – персона, наделенная немыслимой властью и неограниченным доступом к пузырькам темного стекла с таблетками, способными затуманить больное сознание. А еще доктор может сообщить постояльцу, склонному нарушать сухой закон приюта, что его печень не выдержит и глотка спиртного. Обычно срабатывает, так же как и своевременный намек на улучшение здоровья – тому, кто готов сорваться в запой. «Доктор сказал…» – с этих слов начинается в приюте каждая вторая фраза. Люди вновь могут почувствовать себя людьми, ведь о них все еще кто-то заботится. Однако, судя по выражению лица новенького, он так просто на осмотр не согласится. Анжела вздохнула.– Ладно, Стив, поговорим позже.Он неуклюже двинулся к кухонной стойке. С улицы медленно втягивалась шаркающая очередь. Самое время для кормежки. Чуть раньше – и половина не придет, добирая сон за тревожную ночь. Чуть позже – и горячей еде многие предпочтут горячительное.Старые и юные, они стекались сюда отовсюду, каждый со своей историей, как две капли похожей на историю соседа. Кое-кто вовсе не пил. Некоторые являлись даже умытыми и чистыми – наведя лоск в ближайшем туалете. Здесь действовала строгая, редко кем нарушаемая иерархия. На время приютской кормежки объявляли перемирие даже злейшие враги, а к монахиням все до единого относились с почтением и трогательной благодарностью.В парне чувствуется воспитание, думала Анжела, наблюдая, как Стив выискивает свободное место за столом, в одной руке держа тарелку с супом, в другой – несколько кусков хлеба. Стив ее тревожил. Хорошо это или плохо – другой вопрос; скорее даже плохо. Она не один год потратила на то, чтобы научиться не тревожиться за всех своих подопечных. Ни будущее их, ни тем более прошлое от нее не зависело – так какой же смысл в бесплодном волнении? С постояльцами нужно работать. Приют – это всего лишь конвейер. Остановка на суп, остановка на два-три добрых слова. Поехали дальше. Допустить слабость, позволить душевную привязанность – значит взять на себя ответственность, а после неминуемо пережить разочарование.И все-таки время от времени кому-то из этих несчастных удавалось проникнуть сквозь защитную броню сестер. Вот и Стив… По-детски сжатые губы и плохо скрываемый испуг в глазах остро напомнили ей дядюшку Майки. Понимая, что ступает по тонкому льду, она решила завтра же попросить Мэри Маргарет об одолжении: пусть новеньким займется кто-нибудь из монашек. Забот и без того хватает, а тут еще этот Роберт и несостоявшаяся встреча за кофе из головы не идет. Да и о дядюшке Майки лучше лишний раз не вспоминать.Почти весь остаток своего трехдневного отпуска она провела на чердаке. Майки что-то совсем затосковал, часами смотрел в пустоту перед собой, Анжеле стоило громадных усилий вызвать у него подобие улыбки. Взгляд его был постоянно устремлен куда-то мимо нее; если она пыталась пригладить спутанные лохмы, он вздрагивал, как дикий зверь, и Анжеле нескоро удалось уговорить его постричься.– Ну что с тобой, дядя Майки? – шепнула она, привлекая к себе его голову. – Расскажи мне, я помогу.Он дернулся, уткнувшись лицом ей в плечо.– Ну-ну, не бойся. Скажи, что с тобой? Почему ты так себя ведешь? Приболел?Майки засопел, сплющив нос о ключицу Анжелы. Она подалась назад в попытке приподнять его голову и заглянуть в глаза.– Может, доктора позовем?Тихий протестующий стон – и дядюшка уполз в дальний угол.– Ш-ш-ш… не хочешь – и не надо. Только ты должен пообещать, что с горшком перестанешь баловаться. Обещаешь?Он с жаром закивал, уткнувшись лицом в рукав. Плачет? У Анжелы сжалось сердце. Нет, опять смеется. Облегченно вздохнув, Анжела сама расхохоталась.– Эх, дядя Майки, дядя Майки. Ну что нам с тобой делать? С чердака тебя не стащишь, верно?И опять он плакал, и опять тянулся к ней для последнего объятия. И опять Анжела, зная, что уезжает, чувствовала себя предательницей. У него ведь, кроме нее, никого нет. А это так мало.Стив шумно дышал, свирепо раздувая ноздри, – никто не освобождал места. Анжела напряглась, готовясь ринуться на защиту, но мощное сложение и исходящая от парня молчаливая угроза сделали свое дело прежде, чем взорвалась бомба его гнева.Кому бы из монашек ни достался этот подопечный, за ним нужен глаз да глаз.Сегодня на раздаче дежурили сестры Кармел и Оливер. В гигантском котле, водруженном на газовую плиту, бурлил суп. Черный от копоти край находился едва ли не вровень с головами монашек; чтобы зачерпнуть половником варево, им приходилось прыгать вокруг плиты с поднятыми руками, на манер баскетболисток. Будь на то воля Анжелы, она бы не допускала к котлу некоторых наиболее рьяных в усердии сестер – ту же Кармел, к примеру. Смотреть, как пропадают зря объедки, было выше их сил: припрятав в широких рукавах монашеских одеяний то пол-яблока, то горсть крошек и воровато озираясь по сторонам – как бы кто не увидел, – они ловко запускали сэкономленное добро в котел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33