– Лимон, – сказала Бонни, кивнув на пустой бокал из-под джина с тоником, где лежал тонкий ломтик.– Прости?– Лимон. Ты не поблагодарил за лимон.Роберт положил вилку и нож на тарелку. Наклонился, опустив подбородок на сцепленные ладони, хотя с большим удовольствием рванул бы сейчас куда подальше. Бонни злится; а когда она злится, ей ничего не стоит его обидеть. Более того, она обязательно его обидит, таков сценарий. Потом будет переживать и каяться, а он – врать, что все, мол, в порядке, что он ничуть не задет. Врать – потому что у Бонни от природы редкий талант попадать в самое больное место. Сколько бы он ни пытался увернуться, отпрыгнуть или попросту дезертировать, ядовитая стрела Бонни неизменно Попадала в цель. И всякий раз ему приходилось залечивать рану и укреплять броню.– Понятно. Может, поделишься, что не так на этот раз?– На этот раз? Да как ты смеешь!– Ты не в своей тарелке.Одарив его кислым взглядом, Бонни отпилила от куска толстый, розовый, будто язык мающегося жаждой пса, шмат мяса. Сверху примостила половинку печеной картофелины – четвертой за ужин, – шлепнула ложку пюре из брюквы и добрых три ложки густой, жирной подливки. Аккуратно пригладила бока пирамиды, сдобрила таким количеством соли, что Роберта перекосило, после чего набросилась на сооружение с вилкой и ножом, не забывая сохранять все то же кисло-несчастное выражение лица.– Ну?..– Обидно. – Бонни уронила вилку. – Очень обидно. Действительно, зачем скрывать? – Взгляд ее извергал эту самую обиду пополам с инквизиторской ненавистью. – Ты обещал… ты сидел вот на этом самом месте и обещал пойти со мной на Барри Манилова. Знаешь ведь, что я не выношу ходить на концерты в одиночку. Чувствую себя полной дурой.– А в чем проблема? Обещал – значит, пойду.По правде говоря, обещание это напрочь вылетело у него из головы – амнезия по Фрейду, не иначе. Перспектива провести два с лишком часа, слушая кумира Бонни, да еще в окружении восторженных старух выглядела, мягко говоря, малоприятной. А точнее – противоестественной. Он же мужчина, в конце концов; до старика ему далеко, а из детсадовского возраста, когда всюду ходят с мамочкой, уже вышел. Но уж раз обещал…– В пятницу, – проскрипела Бонни. – Вечером в пятницу. В следующую пятницу.– Ну и что?– Сегодня утром я столкнулась с Питером – вот что. Говорит, ты обещался в пятницу у них быть. Свидание тебе устраивают. Мог бы сам мне сказать.– Свидание… – Роберт напряг память. – Ничего подобного. Они оставили сообщение на автоответчике, пригласили на ужин, но я ничего не решил. Позвоню и откажусь.– Хотела бы я знать, что эти двое из себя корчат? С какой стати они на тебя наседают – сделай им то, сделай им это? Послал бы их куда подальше – и все дела. У тебя, слава богу, уже есть подружка – со своими, правда, закидонами, но об этом умолчим.Забывшись, она опять взялась за соль. Роберт отобрал у нее солонку и легонько погладил по руке. Уж кто-кто, а он знает цену одиночеству.– Они понятия не имели, что она носит парик, Бонни.Речь шла о последней из попыток Питера и Аниты сосватать его очередной девице.– Парик, ха! Ее парик – это цветочки. – Бонни многозначительно вздернула брови.– Ладно, давай оставим. У них ничего не вышло, так что и вспоминать не о чем.– Да, но пятница? Почему ты со мной не посоветовался? Мог бы пойти один или еще с кем-нибудь, не пропадать же билетам. Сам ведь мечтал сходить на этот концерт.Неужели? К чему тогда эти пляски на горячих углях? Вопрос, впрочем, риторический. Такова уж манера Бонни – самой себе устраивать экзекуции исключительно ради возможности позже себя же и пожалеть. Как только изысканные мгновения жалости к себе проходили, обычно наступал тягостный и куда более долгий этап преодоления последствий забастовки. Увы, опыт ее ничему не научил. Из раза в раз она проходила все стадии, все так же поддаваясь настроению и все так же страдая от последствий. Роберт называл перепады ее настроения «припадками». Когда же она научится вовремя притормаживать и пускать в ход логику?– Ладно, проехали, – фальшиво беззаботным тоном сказала Бонни. – Все равно ты чувствовал бы себя ослом… рядом со своей матерью. Роберт встал, с грохотом отодвинув стул.– Довольно. Я иду домой. Позвони, когда перестанешь себя жалеть.– Сядь. – Бонни дернула его за рукав. – Ну сядь же, Роб. Я исправлюсь, честное слово. – Она была похожа на нашкодившего щенка – седые кудряшки подрагивают, голубые глаза влажно блестят.Роберт сел, шумно вздохнул и изобразил укоризненно-хитрый взгляд. Бонни хихикнула, не меньше сына довольная окончанием «припадка».– Ты же знаешь, каковы мы с Питером, когда вместе, – с энтузиазмом пережевывая мясо, ухмыльнулась Бонни. – Ну и чудила твой дружок. Играет у меня на нервах, ей-богу. А уж она тем паче.– Они хорошие ребята и доказали свою дружбу, Бонни, ты это знаешь. А вот я не знаю, почему вечно ты на них нападаешь.Ее глаза вновь сузились. Оценивающе. Нет, все в порядке. Очередной припадок откладывается. Бонни театрально пожала плечами:– Спроси чего полегче. – Она опять потянулась за солью, но Роберт ее опередил:– Пожалей сердце.Сколько Роберт помнил себя – и Питера, – тот относился к Бонни с величайшей вежливостью. Возможно, именно потому она ему и не доверяла. Еще когда они были совсем детьми, Бонни обожала поддевать Питера по любому поводу, но он все равно изо дня в день прибегал играть к ней на плавучий дом, крайне редко и с большой неохотой приглашая к себе Роберта. Иногда Питер угощал Бонни горстью конфет из своих неисчерпаемых запасов, от чего она принималась задирать его пуще прежнего. Питер был невозмутим и держался стойко. Скакал по палубе в своих отутюженных шортиках, с идеальным пробором в медных волосах, точно мальчишка из сказки про Али-бабу. Сам-то Роберт в те дни выглядел не ахти как, поутру натягивая брошенные Бонни на стул шмотки – дырявые свитера «с чужого плеча» и разномастные носки.Зато Питер был в восторге от их плавучего дома и от того фантастического факта, что здесь действительно, взаправду живут. Роберт же умирал от зависти, вспоминая стены из красного кирпича, садик с изгородью, ступенчатую террасу и незыблемость дома в Ханслоу, где жил Питер. Никакой тебе ночной качки, никакого скрипа или треска, когда лодка трется о соседний борт. И все-таки Роберт сохранил очень теплые воспоминания о тех днях, когда они с Питером рулили на крохотном ялике Бонни, воображая себя по очереди то Христофором Колумбом, то Васко да Гама. Конец у путешествий был, как правило, один и тот же: Бонни звала их домой, одной рукой удерживая развевающиеся длинные волосы, а другой – узкое полосатое полотенце, едва прикрывающее ее спереди. О том, какой вид открывается сзади соседям, она не тревожилась. Роберт краснел, но утешался тем, что соседи если и не затмевали его мать в эксцентричности, то уж соответствовали точно. Зато вечеринки они устраивали самые лучшие во всей округе.Вечеринки вечеринками, но с плавсредства Роберт съехал, как только смог внести первый вклад за коттедж на две спальни в Старом Айлуорте, в нескольких кварталах от реки. Для Роберта в нем воплотилось все, чего можно ждать от дома, – викторианский стиль, аккуратная терраса, подъемные окна на втором этаже и изящный эркер внизу. Всю первую ночь в собственном доме новоиспеченный хозяин заполнял землей ящики на подоконниках, высаживал цветы, драил кафель в ванной и просто валялся на полу, впитывая чудесное ощущение устойчивости нового жилища. Ни качки, ни криков чаек, ни беспрерывных ночных звонков. Тишина и покой, только ветер толкается в кирпичные стены и шелестит по стеклам. Прошло еще месяца два, прежде чем к Роберту вернулся нормальный сон.Бонни родилась и выросла в окрестностях Нью-Йорка. Устроившись в девятнадцать лет на работу мороженщицей, она накопила денег на поездку в Европу, добралась до Лондона и домой уже не вернулась. Невелика потеря в семье с тринадцатью ребятишками, со смешком говорила она маленькому сыну. Небось и не заметили пропажи. Дочь ирландки и итальянца, она на полную катушку пользовалась языком и жестами, зачастую, по мысли Роберта, в ущерб мозгам. Его собственный отец – судя по рассказам Бонни – был достаточно хорош, но исключительно в малых дозах. Что это значит, известно, пожалуй, лишь самой Бонни. В ранней юности Роберт не раз задавался вопросом, насколько велика была доза, создавшая его. Или насколько мала. Дозировка оказалась определенно не слишком существенной, поскольку его отец удрал от Бонни сразу же, как только она упомянула о беременности.«Это была моя первая и единственная любовь», – не раз заявляла она сыну. Роберт верил каждому слову матери до тех пор, пока она не меняла точку зрения, что, кстати, случалось нередко. Верил он и тому новому взгляду, который она доказывала с извечным ярым рвением. Так ему было проще. Хранить молчание тоже было проще, что он и делал, держа язык за зубами тем прочнее, чем голосистее становилась Бонни, пока однажды не задумался, а способен ли он вообще произносить звуки или голос – всего лишь игра его воображения. К тому времени в гардеробе Роберта завелись классические костюмы с подходящими по тону – одноцветными – носками; Питер же отрастил длинные рыжие локоны и жидкие бачки, одевался в кричащие тряпки и копировал фразочки Бонни с американским акцентом.И все же… Характер Бонни стал сквернее некуда, она третировала Роберта пуще прежнего, а ему на память все чаще приходил уютный запах матери – запах его детства. Он все чаще вспоминал, как Бонни пичкала его молоком с печеньем; как каждый вечер сидела рядышком, пока он делал уроки; как силком заставляла участвовать во всех конкурсах на стипендии; как каждый месяц возила его в книжный магазин Ричмонда, украдкой, чтобы он не заметил, следила за его взглядом и без звука выкладывала немалые деньги за понравившуюся книгу… деньги, которые потихоньку откладывала из скромного жалованья больничной буфетчицы или чего-то в этом роде.– Говядина, к твоему сведению, натуральная, – ворвался в его мысли голос Бонни.Роберт, привычно взявшийся убирать со стола, обернулся. Мать еще не двинулась с места, подбирая с блюда остатки, – довольно жалкие остатки, чтобы не сказать крохи. Ее пухлые щеки, от которых наверняка пришел бы в восторг Хичкок, ритмично подрагивали. Сквозь когда-то густые волосы проглядывала небольшая плешь. У Роберта заныло сердце, и он едва сдержал порыв прикоснуться губами к этому розовому пятнышку.– Натуральная? – нежно улыбнулся он. – Да что ты говоришь!– Роберт? – Бонни повернула голову, встретив взгляд сына. Озабоченная морщинка перерезала ее лоб. – Ты ведь больше не… как бы это сказать… не стесняешься? Правда?– Ну что ты, Бонни. Как тебе такое только в голову пришло? Я в жизни тебя не стеснялся, – без запинки соврал он.– Я имела в виду лодку, – отозвалась она безмятежно. Глава четвертая – Эта луна определенно обещает дождь, – проскрипела из кресла у окна тетя Мэйзи.Тетя Брайди прошуршала к ней, заглянула в окно и выдала свой вердикт:– Ни намека.Тетя Мэйзи, с пылающими от праведного гнева и жары щеками, лязгнула щеколдой, распахнула окно и высунулась наружу.– Сама посмотри, да хорошенько! Ну? Что теперь скажешь? Скажешь, не будет дождя?Тетя Брайди оперлась на подоконник, выглянула. Анжеле видны были только ноги и объемистые зады сестер, колыхавшиеся в родственном ритме. Тетушка Брайди выпрямилась первой.– Ни намека! – торжествующе повторила она, поправляя растрепанные ветром волосы. – Помяните мое слово, дождя не будет.– Тетя Мэйзи, закрой окно, дует, – приказала Анжела наисуровейшим тоном из своего арсенала и поймала взгляд третьей сестры – своей матери, Бины.Подобный спор, если ему не положить конец, мог продолжаться часами, до самого сна. Бина, однако, пропустила перепалку мимо ушей; как всегда, в заботах, она сейчас накрывала на стол.Кругляши куриного рулета, треугольники плавленого сыра и ломтики подкопченной ветчины уже лежали на большом овальном блюде. На другом, поменьше, – десерт: пончики с маслом. Анжела хотела заварить чай, но мать ее опередила, накрыв ручку чайника широкой, натруженной ладонью.– Кто за меня мою работу сделает? – Она обвиняюще посмотрела на дочь.– Я хотела помочь. – Анжела вернулась к столу.До этой минуты (прошел лишь день) ей удавалось избегать или хотя бы сглаживать мелкие распри, что курсировали из кухни в гостиную и обратно, будто тысячи мелких ручейков в поисках реки. Спор между двумя тетками, зародившись в одном углу, ширился и обострялся, пока не овладевал всей комнатой. Враждующим сторонам случалось объявлять перемирие, но время от времени они все равно ощетинивались, пуская пробные стрелы в противника. День ведь нужно как-то проводить.С гримасой великолепно разыгранного недовольства Мэйзи закрыла окно, хмыкнула, уселась обратно в кресло и уставилась на луну. Торопиться ей некуда, а время покажет, кто был прав.Из другого угла послышалось чмоканье. Анжела подошла к третьей тетушке.– Что такое, Реджи? – не спросила, а проорала она, сложив ладони рупором, – Реджина была, мягко говоря, туговата на ухо. – Ноги болят, да?Реджина попыталась улыбнуться, приподняв уголок рта. Бедняжка. После второго удара одна сторона у нее была парализована, и она радовалась всякий раз, когда кто-то угадывал ее боли и желания. Анжела осторожно пригладила старческий пушок.– Мозоли ей нужно как следует распарить и потереть, – подала голос Брайди, разглядывая свои ноги. – Мне бы тоже не мешало. – Она скуксилась, обратив на Анжелу умоляюще-жалобный взгляд.– Нет у тебя никаких мозолей. Это подагра, – буркнула Бина, опуская на стол заварочный чайник. – Так и будете сидеть? Может, мне и поесть за вас?Сестры выползли каждая из своего угла и двинулись к накрытому столу – процедура длительная, театрально обставленная стонами и кряхтением.– Косточки у меня есть, верно, но и мозоли тоже. – Брайди была оскорблена до глубины души.– Завтра взгляну, тетушка, – быстро, чтобы не дать разгореться перебранке, пообещала Анжела.В гостиной воцарилось недолгое молчание, пока сестры намазывали тосты маслом и разворачивали плавленые сырки – задача не из простых, учитывая исковерканные артритом пальцы. Анжела порезала порцию Реджины на крохотные кусочки и положила первый в беззубый рот тетушки. Вытерла струйку слюны и положила второй кусочек. Реджина криво улыбнулась – благодарно и виновато из-за того, что случайно зажала палец Анжелы между десен. Мэйзи все поглядывала на луну, упорно ожидая от строптивого светила обещанного ею дождя. Бина, по-прежнему «младшенькая» в свои шестьдесят четыре, опустилась на свое место последней и на скорую руку перекрестилась, прежде чем разлить по чашкам чай. Наполнив первую, вновь вскочила и прихрамывая, но вприпрыжку, будто слегка пришибленная дворняжка, метнулась на кухню за позабытой «бабой» на чайник.– Ну давай, расскажи нам о своей славненькой лондонской школе, – сказала Брайди.– Это не школа, тетя, – в стотысячный раз поправила Анжела, – а приют для бездомных. Мы там никого ничему не учим.– А разве вы не учите их вести себя как нормальные люди, прятаться от холода и искать себе крышу над головой в непогоду?– Не совсем.– Хм. Чем же вы там занимаетесь? – Брайди просто-напросто чесала языком; ни ответы, ни тем более возражения племянницы ее не интересовали. Она желала продемонстрировать сестрицам, что уж она-то о положении в Лондоне знает все, сколько бы они ни поднимали ее на смех. Положение в Лондоне, положение на чердаке – вот и все, о чем вообще стоило говорить. – А первую клятву скоро дашь? – явно подлизываясь, спросила она.– Скоро. Теперь уже точно скоро.– Ты ведь в прошлый раз заболела, детка, да? Ну конечно, заболела. Еще бы не заболеть.– Я вовсе не заболела, тетя, – сердито возразила Анжела. – Просто Мэри Маргарет… попросила подождать. Сказала, что я не… не… словом, не совсем готова. Но теперь уже скоро.– Придет твое время, лапочка, придет. Бина, дорогая, будь добра, свари мне яичко вкрутую. Что-то так яичка захотелось, уж и не пойму, к чему бы это? Вчера только ела – и вот пожалуйста…Шумно вздохнув, Бина поднялась. Анжела тоже подскочила:– Я сварю, мама. – Ее попытка усадить мать на место была вознаграждена убийственным взглядом. Анжела упала на стул.– Кто за меня мою работу сделает? – уже направляясь в кухню, бросила Бина через плечо.Брайди лучилась улыбкой:– Как мило, что наша крошка сегодня с нами, правда?Реджина пустила слюну; Мэйзи проворчала нечто утвердительное, не отрывая, однако, буравящего взгляда от золотистого ночного светила, что усердно рассеивало ломаными лучами туман за окном.– Отнести дяде Майки чай? – крикнула Анжела матери. Сестры в унисон вздрогнули; младшая уныло кивнула.– Он такой бесстыдник, – прошептала Мэйзи, отрываясь от созерцания луны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33