– Послушай, я знаю, ты хочешь иметь детей. Это все меняет, – сказал Тревис, успокаиваясь немного. Его голос смягчился. – Что ж, возможно, они у нас будут. Пусть так. Если ты действительно их хочешь. Не сомневаюсь, ты была бы хорошей матерью. Так что, если забеременеешь, то мы поженимся. Но только пусть это все идет естественным путем…
Тревис обнимал ее за талию. Его пальцы лежали на том самом поясе, перед которым он не мог устоять.
– Господи, я так соскучился по тебе, – шептал он ей на ухо, еще крепче прижимая к себе.
Его прикосновения мешали ей произнести вслух слова, которые пульсировали в голове: «Оставь меня!»
Последнее, о чем подумала Тори: «Мы падаем в никуда». Она чувствовала головокружение, мысли путались, когда он сжимал ее в объятиях, касаясь щекой щеки и нашептывая о том, как восхитительно, она пахнет. Она еще пыталась бороться с собой, когда его рот, по которому она, конечно, всегда будет отчаянно скучать пленил ее губы поцелуем. Его язык чувственно и настойчиво двигался вдоль шеи, заставляя ее тело извиваться; пока она, наконец, не ответила на его поцелуй и поняла, что сдается. В голове звенел сигнал тревоги, и сердце бешено колотилось, но все это было ничто, по сравнению с тем горячим желанием, которое будил в ней Тревис.
Ей хотелось отключить разум и просто отдаться чувствам. Она плакала, и он целовал её слезы, размазывая их по всему лицу.
Потом он сделал то, что она хотела все это время. Он поднял ее на руки, и, баюкая, понес в спальню, обходя коробки, легко опустил на постель, не прекращая о стоном целовать.
– Черт бы тебя побрал, Тревис, – ухитрилась скакать она, вся во власти его чар.
Волна жидкости прокатилась под ними в водяном матрасе, который приспосабливался к очертаниям тел и движениям. Когда его рука прошлась по ее животу, развязывая пояс и кидая его на деревянный пол, она на мгновенье вспомнила о матери, о билете на самолет. Родители ждали ее к обеду. Самолет улетал в половине третьего. Что она делает? Его руки теперь ласкали ее спину, расстегивая молнию. Она выскользнула из платья, тяжело дыша от горячего прикосновения его губ к своему животу.
«Господи, что со мной?» – думала она бессвязно, остро ощущая тепло и бархатистость его дыхания.
Физическое влечение к Тревису подчиняло ее, и все что она хотела в эту минуту, это физической близости с ним.
Забыть логику, забыть свою затею, поверить в то, что ей это необходимо. Сейчас правота желания была более требовательной, более сильной, Тори справилась с молнией на джинсах Тревиса, стянула и отбросила в сторону. Теперь они были единым целым, желающими одного и того же. Такое влечение существует на уровне, отрицающем логику, так что полученное наслаждение не кажется порочным и поэтому безгрешно.
Как бы она хотела поверить в эти его уловки, эти осколки привычного покоя, умоляющие ее остаться. Если бы она только могла предаться жизни, такой как она есть, и любить его без всех этих сложностей, не беспокоясь о будущем и обязательствах. Если бы только ей снова было двадцать три, и она не чувствовала, как ускользает время. Тори последний раз попыталась взять себя в руки, когда он откинул одеяло и очередная волна пробежала под ними. Теперь они были совершенно раздеты, и его губы двинулись вниз по ее телу, чувствуя отклик. Он лег, на бок, обхватив ладонями ее ягодицы.
Какие страсти бушевали внутри них. Какой хаос противоречий и неразберихи. Ничего больше не имело смысла: от частично упакованных коробок, которыми была заставлена их маленькая, всегда в безупречном порядке, квартира, до безумных мириад цветов, которые прибывали и сюда.
Теперь, когда Тревис был, внутри нее и целовал ее в лихорадочном возбуждении оттого, что никогда больше не увидит ее, Тори закрыла глаза и крепко обхватила его, двигаясь в ритме их желания, любя его больше, чем когда-либо хотела любить кого бы то ни было. Тишина в комнате нарушалась только звуком напряженно двигающихся тел.
«Попроси меня выйти за тебя замуж! Будь ты проклят. Получи свой чертов развод и обещай мне весь остаток своей жизни…» – слезы заливали лицо Тори, когда она вцепилась в него на краю кульминации, ожидая разрядки.
Когда это произошло, он последовал за ней в своем собственном экстазе. Затем Тревис изумил ее своим предложением.
– Ты не едешь в Лос-Анджелес, – произнес он, задыхаясь. Его тело все еще вздрагивало. – К черту все. Я женюсь на тебе.
Тори была слишком ошеломлена, чтобы отвечать. Она не так представляла себе это предложение, и не была убеждена, что верит ему. Слишком много было полупредложений от него в прошлом.
«Полу» – потому что они всегда зависели от какой-то отдаленной и ненадежной перспективы: от денег или от того, получит ли он развод. Помня длинную череду разочарований, она отстранилась и посмотрела на него, пытаясь заглянуть к нему в душу.
– Тори, в этот раз я именно это имею в виду, – заверил он, приподнимаясь на боку, чтобы заглянуть ей в лицо, и сжимая ее руки. – На самом деле.
Разрываясь между эйфорией и полным недоверием, Тори перевела взгляд с него на льдисто-голубую стену, которую они вместе красили, на картину в раме. По всей комнате были разбросаны их фотографии. И везде стояли коробки, помеченные для Беверли Хиллз.
– Я хочу, чтоб ты стала моей женой, – прошептал Тревис, еще сильнее сжимая ее руки.
То, с какой любовью он это сказал, заставило ее сердце подпрыгнуть, и она почувствовала головокружение от своей победы.
– А как насчет развода, Тревис? – Этот вопрос нервировал их обоих.
Он взбил подушку, сложил ее пополам и подсунул себе под голову.
– Не беспокойся. Я позабочусь об этом.
Тори медлила в нерешительности. Момент был такой драгоценный, такой хрупкий, и она боялась, что он разобьется вдребезги.
– Тревис, если ты подведешь меня опять, я никогда не прощу тебя. – Ее маленькая рука энергично сжалась в кулак, который она угрожающе прижала к его крепкой груди.
Сейчас, наблюдая за ней, он был воплощением невинности, и она устыдилась собственной недоверчивости.
– Что если я поклянусь на Библии, а? – Он улыбнулся, обводя указательным пальцем ее бедра.
– Не пойдет. Ты плохой католик.
– Ладно, тогда я поклянусь жизнью своей матери, – мягко сказал он и в угоду ей шутливо опустился на колени.
– На прошлой неделе ты хотел убить ее, – возразила Тори.
– Хорошо. Тогда я клянусь моим «порше»…
– Тревис, это серьезно… – сказала Тори, стараясь не улыбаться.
Она наблюдала, как его карие глаза осматривают комнату, затем ее саму, когда он раздумывал, что сказать дальше.
– Ладно, тогда какое ты хочешь кольцо в подтверждение нашей помолвки? – спросил он минуту спустя, бодро, вскакивая с постели и собираясь исчезнуть в ванной.
Вот это уже серьезно.
– Большое, – ответила она, улыбаясь, вопреки беспокойству.
– Какое большое?
– Достаточно большое, чтобы значительность вложения гарантировала, что ты не отступишь.
Тревис зажал себе голову дверью, как будто его кто-то душит, а потом продемонстрировал себя целиком, дабы уверить ее что с ним все будет в порядке. И закрывая дверь ногой, испустил громкий стон.
– Я заслужила это! – добавила Тори, перекрикивая шум включенного душа.
Оно не будет таким большим, как у Кит. Ее Джордж, наверное, зарабатывает в месяц столько, сколько Тревис зарабатывает за целый год. Но это ничего не значит для Тори. Она не помнила, чтобы у нее в жизни была более счастливая минута, тем эта.
Сидя в постели и разглядывая свои тонкие изящные руки, она издала тихий восторженный возглас. Зеркало на противоположной стене комнаты отразило ее радость, и она улыбнулась, заметив это, чувствуя себя молодой, прекрасной и вполне оправдавшей собственные надежды. Она была права все эти годы, не обращая внимания на слова родителей, твердивших что она выбрасывает на ветер лучшие годы, расточая их на Тревиса.
Возможно, это была весьма рискованная ставка. Может быть. Но они недооценили свою дочь.
Около дюжины коробок, стоявших в беспорядке по всей комнате, казалось, вторили этому настроению. Она посмотрела на них с благодарностью, совершенно не беспокоясь о том, что еще предстоит распаковывать их. Коробки были ее артиллерией. А цветы – его. И большое спасибо Сьюзен и Пейдж, потому что, если бы не они, ничего подобного никогда бы не случилось. Забавно, ведь она почти не знала ни ту, ни другую, и несмотря на это сегодня казалось, что они самые лучшие подруги. Ей не терпелось позвонить им, чтобы поделиться потрясающей новостью.
Тори выдернула бегонию из композиции, стоявшей рядом с кроватью, и воткнула в волосы. Затем встала с постели, обернула простыню вокруг обнаженного тела и, эффектно расправив ее, отправилась в ванную, к своему жениху.
ГЛАВА 4
Темный театр выглядел мрачновато и таинственно. Кошачьи глаза блестели в черноте проходов между рядами, которые были похожи на темные тени в свете бледной луны. Флуоресцируя, со всех сторон одновременно начали возникать молчаливые кошки – бегущие фигуры, пробирающиеся в сторону огромной ночной свалки, которой в настоящий момент была сцена для озорного джеликла Т. С. Элиота «Кошки». Зажглись огни рампы, и блестяще выполненные декорации ожили, открывая своего рода грандиозную игровую площадку для кошек – причудливую свалку, на которой разбросаны отходы человеческого потребления, все весьма внушительных размеров.
Пейдж в гладком, облегающем тело костюме кошки, со светящимися электрическими глазами, с усами и в похожем на маску гриме скользила через декорации «Кошек», придуманные с богатым художественным воображением. Она исполняла танец на фоне композиции из металлолома, двигаясь крадущейся походкой вокруг ржавых кастрюль и сковородок, выброшенных короток из-под хлопьев, устаревших приспособлений, выкинутых швабр, отдельных частей велосипеда и гигантских выжатых тюбиков зубной пасты.
«Выразительней. Счет! Плечи назад. Живот втянуть. Достать. Потянуться. Вот так. Теперь резко. Прыжок. Быстро повернуться. Изогнуться. И держать…»
Она так часто слышала команды хореографа, что они звучали в голове громче, чем слова песен. Джаз, балет, акробатика; это были действительно талантливые кошки, кошки всех сортов, вполне претендующие своими ужимками и прыжками на премию Тони.
Пейдж взмокла от жара прожекторов и бешеного напряжения. Она танцевала так, как будто кроме нее на сцене никого нет. Она была центром всего, кошкой из всех кошек. Сегодня обычный ритуал танца, отработанный до автоматизма, она наполнила страстью гораздо большей, чем когда-либо.
Это был крик души. Как можно поверить, что это ее последний выход? Пейдж прощалась с мечтой, с которой выросла, и которая осуществилась лишь наполовину, одновременно в безумном порыве стремясь привлечь внимание к своему последнему выступлению. Какое искушение уйти от раз и навсегда зазубренного хореографического шаблона, которому все они следовали, вырваться из кордебалета и отдаться непринужденному исполнению. Она вспоминала великую Айседору Дункан, представляя, какую, свободу та, должно быть, испытывала в своем непревзойденном танце, в ритме, которым звучало ее тело и душа.
«Что они могут со мной сделать?» – спрашивала себя Пейдж, уже стоя на коленях и эффектно покачивая соблазнительным задом. – Арестовать? Бросить в тюрьму?».
«А как насчет остальных артистов? Это будет кошачье фиаско», – размышляла она, пока стая уличных кошек, с волосами, уложенными в художественном беспорядке, и гримом, скрывающим восемнадцатилетние лица, вилась вокруг нее, весьма убедительно фыркая.
Они были похожи на живые целлулоидные копии Пейдж в те годы, когда ее надежды еще устремлялись в небеса, а ее напористость была неудержима. Молодость. Для них ряды кордебалета пока что-то обещали. Теперь Пейдж не знала, завидовать им или жалеть. В тридцать лет любое обещание звучит как обман.
Пейдж надеялась, что Кэти – хорошенькая-танцовщица с краю – добьется успеха. У нее был выдающийся талант в сочетании с прекрасной техникой и великолепным стилем. И, кроме того, она была прелестна. Конечно, в конце концов, эта прелесть может стать ее гибелью. Ей нужно будет устоять при встрече с коварными и жестокими сторонами театра, избежать столкновений с не всегда дружелюбным окружением.
Пейдж была способной и даже талантливой. Она «приблизилась», как говорят в их среде, даже стала второй дублершей большой роли в «Сорок вторая улица». Но первая, дублерша была непростительно здоровой – совершенно не восприимчивой даже к обычной легкой простуде, и с мышцами, не подверженными растяжению. Пейдж проводила бессонные ночи, пытаясь представить себе, как избавиться одновременно от звезды и первой дублерши, чтобы получить хотя бы один шанс. Она вынашивала всякие нелепые фантастические замыслы: подсыпать им что-нибудь в кофе, похитить их на день или два. Легкое растяжение лодыжки, возможно, помогло бы достижению цели, но невозможно было подставить подножку обеим. Она даже представляла, как приглашает их на обед накануне представления и подмешивает Экс-Лэкс в шоколадное суфле, от которого сама, конечно, воздержится.
Пейдж напридумывала множество сюжетов, но так ни разу и не сыграла.
Любимые номера проносились, превращаясь в воспоминания еще до своего завершения. Это всегда был своего рода сентиментальный поток, который утекал вслед за последним вечером представления. Но сегодня был последний вечер на сцене для Пейдж.
Ее мысли перескочили на Сьюзен и Тори, и она стала размышлять о том, как они организуют свой отъезд. Голос Сьюзен звучал взволнованно, с энтузиазмом и на удивление нормально. Голос же. Тори звучал так, как будто ее отъезд означал поражение. Очевидно, она нуждалась в поддержке. Они обменялись несколькими короткими телефонными звонками, в основном, разговаривая с автоответчиком, уточняя детали. Каждая из них хотела быть уверенной, что другие действительно доведут дело до конца. Никто не хотел уйти с работы или оставить своего мужчину, чтобы оказаться в полном одиночестве в Лос-Анджелесе. Они нуждались друг в друге.
Заключительный номер «Кошек» быстро приближался к своему экстравагантно поставленному финалу, с нарастанием музыки, с бешеной пляской прожекторов, сопровождающих восхождение уличных кошек на небеса в космическом аппарате.
«Это я, – в шутку подумала Пейдж, – отрываюсь от этой жизни и поднимаюсь в другую. Конечно, там будут блестящие звезды, но действительно ли Беверли Хиллз – небеса?»
Когда в зале зажегся свет и представление окончилось, ее мысли устремились в другом направлении: завершение шоу с пронзительной ясностью обозначало конец карьеры, она как будто осознала собственную смертность. И когда она, кланяясь, улыбаясь, держась за руки с остальными актерами выбежала на оглушительные аплодисменты, то поняла, что сейчас испытывает больше эмоций, чем, возможно, когда-либо в своей жизни. Она была переполнена печалью, готовой вылиться наружу.
Она шаталась от неудовлетворенного страстного желания этого последнего взрыва аплодисментов, приготовленных для звезды, которые должны были принадлежать ей. Единственный раз и для всех она хотела быть именно той, которая прижмет этот самый заветный букет цветов к своему сердцу и расплачется после представления, потому что будет гордиться своим успехом, потому что публика любит ее и потому что она сама, любит себя. Это было видение, которое никогда не осуществится.
Овации нарастали, и вместе с ними нарастало беспокойство Пейдж. Некоторые зрители начали вставать, и продолжали аплодировать стоя. Пейдж наблюдала, как остальные последовали их примеру. Этого ждали все артисты.
Она чувствовала слабость в ногах. Они ныли, но не от напряжения мышц, а от страха. Господи, какой же высокомерной она была. Но откуда в ней такая нахальная самоуверенность? Не подменяла ли она одну фантазию другой?
– Почему я не могу поставить перед собой нормальную цель?
– Потому что ты сама – ненормальная. – Такой простой ответ дал ей парень из труппы, когда перед началом шоу они сидели в гримерной, и Пейдж в последний раз поправляла себе усы.
Они – ее друзья, ее братья по духу, такие же эксцентричные и непростые, как и их отношения. И она крепко сжимала их руки, стремительно выбегая для очередного поклона. Теперь Пейдж была звеном и двигалась как единое целое со всей цепью, а не сама по себе.
«Прекрати рыдать, ты, ничтожество», – сказала она себе, чувствуя, что ее грим летит к чертовой матери, вместе с грязным потоком, в который превращается толстый жирный слой краски на лице.
Она даже не могла вытереть слезы, потому что ее руки сжимали руки соседей.
Сегодня с утра кто-то рассказывал, что на днях затевается новая «мыльная опера», и Пейдж размышляла, не отложить ли отъезд на день или два, чтобы попробоваться на роль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52