Шери, как видно, ничуть не страдает от смены часовых поясов. Ее парень не на работе. Вернее, на работе, но работают они вместе. – Я просто… Ладно, мне пора. Я тебе потом позвоню.
– Погоди, – говорит Шери. – Так ты все-таки поедешь со мной в Нью-Йорк осенью?
Я вешаю трубку. Нет, я не разозлилась на нее, просто… устала.
Не помню, как вымылась, переоделась в пижаму и дотащилась до кровати. Только знаю, что был уже миллион часов пополуночи, когда Эндрю осторожно разбудил меня. Хотя на самом деле всего двенадцать – по крайней мере, на часах, которые сует мне под нос Эндрю.
Я как-то внимания не обращала, что он носит светящиеся в темноте электронные часы. Это как-то… немодно.
Но, вероятно, они нужны ему. Должен же он видеть, сколько времени, когда вкалывает в полутемном, освещенном свечами ресторане…
– Извини, что разбудил. – Он стоит у моей подвесной койки. Кровать подвешена так высоко от пола, что ему даже не приходится наклоняться, чтобы шептать мне на ухо. – Я просто хотел убедиться, что ты в порядке. Тебе ничего не нужно?
Я щурюсь на него в полутьме. Лунный свет просачивается в единственное узенькое оконце прачечной. Эндрю, насколько мне видно, в белой рубашке и черных джинсах – униформе официанта.
Не знаю, почему я сделала это. Может, потому, что мне весь вечер было одиноко и я чувствовала себя подавленной. Или потому, что еще до конца не проснулась.
А может, потому, что действительно люблю его. Но я вдруг села, взяла его за воротник рубашки и прошептала:
– Эндрю, все так ужасно! Твой брат Алистер сказал, что ты называл меня толстухой. Это же неправда?
– Что? – смеется Эндрю, уткнувшись носом мне в шею. Он любитель тыкаться в шею, как я смотрю. – О чем ты?
– Твой брат Алистер сказал об этом.
Эндрю отрывается от моей шеи и пристально смотрит на меня в лунном свете.
– Погоди, – говорит он. – Он так сказал? Ты что, из меня шута горохового делаешь?
– Не знаю ничего ни про какой горох, но это правда. «Толстуха» – именно это слово он употребил.
Запоздало понимаю, что Эндрю может разозлиться на брата.
– Эндрю, прости, – говорю я, обняв его за шею, и нежно целую. – Зря я вообще подняла эту тему. Алистер, похоже, просто дурачил меня. А я и повелась. Забудем об этом.
Но Эндрю, похоже, не собирается ничего забывать. Он крепче прижимает меня к себе и произносит в адрес брата несколько крепких выражений, которые шепчет мне прямо в губы. Потом добавляет:
– Я считаю, ты выглядишь потрясающе. И всегда считал. Конечно, когда мы познакомились, ты была полнее, чем сейчас. Когда увидел тебя в этом китайском платье, даже сразу и не узнал. Глаз не мог отвести и все думал, кто этот счастливчик, которому выпало встречать такую красотку.
Я только моргаю. Почему-то его слова не радуют меня. Может, это потому, что он все же немного пришепетывает и у него выходит «срафу не уфнал тебя».
– Потом я слышу объявление, подхожу и вижу, что ты – это ты, и понимаю, что я – тот самый счастливчик, – продолжает Эндрю. – Жаль, что пока все идет шиворот-навыворот – с квартирой приятеля не вышло, у тебя нет нормальной кровати, и мой братец – идиот, да еще мой поганый рабочий график. Но я хочу, чтобы ты знала, – он обнимает меня за талию, – я безумно рад, что ты приехала. – И вот тут он наклоняется и снова целует меня в шею.
Я киваю. Но как бы мне ни нравилось, когда меня целуют в шею, мне не дает покоя еще одна вещь.
– Эндрю, есть еще кое-что.
– Да, Лиз, что такое? – спрашивает он, а его губы приближаются к мочке моего уха.
– Дело в том, Эндрю, – говорю я медленно, – что я… я…
– Да что такое?
Я набираю в грудь побольше воздуха. Я должна это сделать. Я должна сказать, иначе это будет стоять между нами все время, пока я здесь.
– Я просто ненавижу помидоры, – выпаливаю я наконец.
Эндрю поднимает голову и непонимающе смотрит на меня. А потом начинает хохотать, как безумный.
– Господи, – шепчет он. – Точно! Ты же писала об этом! Мама спрашивала, что ты любишь, чтобы именно это приготовить к твоему приезду. Но я никак не мог вспомнить. Я помнил, ты говорила что-то о помидорах…
Я стараюсь не принимать услышанное близко к сердцу. Эндрю уже просто гогочет. Рада, что он находит эту ситуацию такой забавной.
– Моя бедная девочка. Не волнуйся, я ей намекну. Иди сюда, дай я поцелую тебя еще. – Что он и делает. – А ты крепкий орешек, как я погляжу.
Не знала, что у него на этот счет были сомнения.
Но я понимаю, что он имеет в виду.
По крайней мере, мне так кажется. Трудно думать о чем-то, когда он целует меня, кроме как: «Ура! Он целует меня!»
Какое-то время мы не шепчемся, потому что заняты поцелуями.
И я уже уверена, что его брат ошибся – Эндрю вовсе не считает меня толстухой… ну разве что «толстуха» в его понимании – это нечто симпатичное. Я ему нравлюсь. НА САМОМ ДЕЛЕ нравлюсь. Сейчас я чувствую это физически.
Он, смеясь, карабкается ко мне на подвесную койку, и слава богу, она выдерживает. Вернее, в данном случае, слава миссис Маршалл.
– Эндрю, – шепотом спрашиваю я, – у тебя есть презервативы?
– Презервативы? – переспрашивает Эндрю так же шепотом, словно впервые слышит это слово. – А разве ты не на таблетках? Я думал, все американки на таблетках.
– Ну да, – говорю я, и мне немного неловко. – Но таблетки не предохраняют от болезней.
– Ты хочешь сказать, что я чем-то болею? – спрашивает Эндрю, и он уже совсем не шутит.
Ну почему я никак не научусь держать рот на замке?!
– Э-э-э, – говорю я, пытаясь придумать что-нибудь, а это не так просто, когда так устала. И возбуждена. – Нет. Но я могу болеть. Никогда не знаешь.
– А, – хихикает Эндрю. – Ты? Никогда. Ты слишком милая для этого. – И он снова принимается за мою шею.
И это очень даже приятно. Но он так и не ответил на мой вопрос.
– Ну, так у тебя есть?
– О господи, Лиз. – Эндрю садится, шарит в карманах брюк, висящих на краешке койки, и наконец выуживает оттуда то, что надо. – Теперь довольна?
– Да, – говорю я. Потому что так оно и есть. Несмотря на то, что мой парень ходит на работу с презервативом в кармане. Другая могла бы спросить, что он, собственно, собирался с ним делать, если его девушка сейчас дома, а не там, где он работает.
Но дело не в этом. А в том, что у него есть презерватив, и мы можем приступать к делу.
Что мы и сделали без дальнейших проволочек. Вот только…
По-моему, все идет, как и должно идти. Правда, мой опыт в таких делах ограничен бестолковой возней в длинной кровати с Джеффом, единственным парнем, с которым у меня были длительные отношения (три месяца) на втором курсе и который в конце семестра со слезами признался мне, что влюблен в своего соседа Джима.
И все же я достаточно много читала «Космо» и знаю, что каждая девушка должна сама позаботиться о своем оргазме – так же, как каждый гость должен сам позаботиться о том, чтобы ему было весело… Ни одна хозяйка не уследит ЗА ВСЕМ СРАЗУ! Я хочу сказать, нельзя сваливать все на парня. Он все равно все испортит – или того хуже – даже и пытаться не станет. Если, конечно, он не вроде Джеффа, которого очень даже интересовали мои оргазмы… как и мои туфли-лодочки от Герберта Левайна с хрустальными пряжками. Я застукала его в этих самых туфлях перед зеркалом.
Но пока я сосредоточилась на получении своего удовольствия, у Эндрю, похоже, возникли проблемы с его собственным. Он прекратил делать то, что делал, и откинулся на спину.
– Эндрю, – озабоченно спрашиваю я, – все в порядке?
– Я не могу, черт возьми, кончить, – звучит его романтичный ответ. – Это все из-за дурацкой кровати – слишком тесно.
Я, мягко говоря, удивлена. Первый раз слышу о мужчине, у которого с этим проблемы. Знаю, для кого-то – например, для Шери – мужчина в постоянном напряжении будет подарком судьбы. Для меня же это просто неудобно. О своем удовольствии я уже позаботилась, как советовал «Космо». И если честно, не знаю, сколько смогу еще сдерживаться.
И все же как-то неправильно думать только о себе, когда человеку рядом так плохо. Даже представить не могу, каково сейчас Эндрю.
Преисполненная жалости к нему, я наклоняюсь и спрашиваю:
– Я могу тебе как-то помочь?
И вскоре я узнаю, что могу. Во всяком случае, если судить по тому, как Эндрю начинает подталкивать мою голову.
Беда в том, что я никогда раньше этого не делала. Даже не знаю, как это делается… хотя Бриана, моя соседка по общежитию, как-то раз пыталась показать мне это с бананом.
И все же. Мне как-то по-другому рисовалось, как мы оба доходим до пика.
Однако такие вещи надо делать для тех, кого любишь, если они в беде.
Правда, сначала я заставляю его сменить презерватив. НАСТОЛЬКО я не люблю никого, даже Эндрю.
Цель крестоносцев – распространить свои религиозные воззрения в другой культуре. Но они также интересовались модой! Возвращаясь из крестовых походов, своим женщинам они привозили не только золото поверженных врагов, но и советы по поддержанию красоты. Например, совет брить лобковую область (о чем в Европе не слыхивали со времен ранней Римской империи).
Переняли английские леди эту практику от своих сестер с Востока или нет – трудно сказать. Тут все зависит от воображения. Судя по портретам тех времен, многие дамы зашли в этом слишком далеко, сбривая и выдергивая вообще всю растительность с головы, в том числе брови и ресницы. Поскольку многие из них в те времена не умели ни читать, ни писать, неудивительно, что они восприняли совет неправильно.
История моды. Дипломная работа Элизабет Николс
7
Придерживай свои секреты и выдавай чужие.
Филип Дормер Стэнхоп, четвертый граф Честерфилдский (1694–1773), английский государственный деятель
Проснулась я с чувством полного удовлетворения, хотя спала одна. Эндрю ночью ушел в свою кровать, после того как наша попытка заснуть вместе на узкой койке с треском провалилась – мешали его длинные ноги и моя привычка спать, поджав колени.
Но ушел он благодарный и счастливый. Уж я об этом позаботилась. Может, я и новичок, но учусь быстро.
Потягиваясь, я снова проигрываю в голове события прошлой ночи. Эндрю – милашка. Ну ладно, не милашка, потому что парней так не называют. Но он очень милый. Напрасно я беспокоилась, что он считает меня толстой. Убить столько времени на такую ерунду! Конечно же, он никогда не считал меня толстой и не говорил ничего такого своим. Его брат, должно быть, спутал меня с кем-то.
Нет, Эндрю – идеальный парень. И скоро я заставлю его выбросить этот красный кожаный пиджак. Может, в виде компенсации, куплю ему что-нибудь другое, когда мы сегодня отправимся по магазинам. Эндрю обещал мне вчера, когда мы шептались уже потом. У него небольшое дело в городе, а потом мы прогуляемся.
Само собой, больше всего меня интересуют магазины на Оксфорд-стрит, где можно неожиданно нарыть какое-нибудь сокровище. И еще я слышала о магазине «Топшоп», английском варианте «Т. Дж. Макса» или «Н&М», – кстати, у нас в Мичигане их нет – это Мекка любителей моды.
Вот только Эндрю я говорить этого не стала, потому что хочу казаться гораздо интеллектуальнее и выше этого. Надо проявить интерес к истории его страны, такой богатой и насчитывающей тысячи лет… как минимум две – столько, сколько существует достойная внимания мода. Эндрю такой милый и его родные тоже (замечание о толстухе оставим в стороне). Хочется как-нибудь показать, как я ценю их доброту…
И тут, пока я брею ноги в ванной – Эндрю еще не встал, а все остальные разошлись по своим работам, – меня осеняет, что я могу сделать для семьи Маршаллов. Да! Сегодня в знак благодарности за гостеприимство приготовлю им фирменные спагетти моей матушки! Наверняка в доме найдутся необходимые ингредиенты – спагетти, чеснок, масло, пармезан и перечные хлопья.
А если чего-то не будет – например, хрустящего багета, который очень даже нужен, чтобы макать во вкусный жирный соус, – мы с Эндрю можем купить все по пути, после осмотра достопримечательностей.
Представьте, как удивятся и обрадуются мистер и миссис Маршалл, когда придут домой после тяжелого рабочего дня и обнаружат, что ужин уже поджидает их!
Довольная своим планом, я сделала макияж и занялась накладыванием дополнительного защитного слоя на педикюр – ведь я буду весь день таскаться по городу в открытых босоножках. И тут по лестнице спускается сонный Эндрю. Мы устраиваем чудесный сеанс утренней любви на нашей фанерной койке, а потом я натягиваю дивный сарафанчик 1960-х годов от Алекса Колмана с лиственным узором. У меня к нему есть подходящий кашемировый свитер… слава богу, я сунула его в чемодан в последний момент. Ох, как он мне пригодится. Я поторапливаю Эндрю, чтобы он тоже одевался. Мне еще надо поменять деньги, а у него какая-то встреча в центре.
Мой первый настоящий день в Лондоне – вчерашний не в счет, поскольку я была такая сонная и почти ничего не помню, – начался так волшебно (завтрак без помидоров, неторопливая ванна, секс), что я уже и не надеюсь, что он может стать еще лучше. Но я ошибаюсь: солнце светит вовсю, и Эндрю слишком жарко в красном кожаном пиджаке, поэтому он его не надевает!
Из дома мы выходим, взявшись за руки, – Джеронимо с грустью провожает нас взглядом. «Ты явно нравишься этому псу», – замечает Эндрю. Да! Я завоевала доверие семейного любимца, тайно подбрасывая ему еду! Интересно, насколько я обошла по очкам остальных членов семьи? Мы шагаем к метро, и я впервые спускаюсь в лондонскую подземку!
Я ничуть не боюсь, что меня взорвут, ведь дать этому страху овладеть тобой – значит отдать победу террористам.
И все же я зорко наблюдаю за парнями и девушками, надевшими толстые просторные куртки в такой чудный солнечный день. Высматривая террористов, я не могу не отметить, насколько лондонцы богаче одеты, чем, скажем, жители Анн-Арбора. Ужасно говорить такие вещи о своей стране, но складывается впечатление, что лондонцев больше волнует, как они выглядят, чем моих земляков. Я не увидела ни одного человека (кроме Алистера, но он, в конце концов, всего лишь подросток) в толстовке или хотя бы в спортивных штанах.
Правда, надо учитывать, что тут не так много людей с лишним весом, как у нас в Америке. Что делает лондонцев такими стройными? Неужели все дело в чае?
А реклама! Какой рекламой у них оклеены стены в вагонах метро! Она такая… интересная. Правда я не всегда понимаю, что они рекламируют. Может, потому, что я раньше никогда не видела, чтобы обнаженная девушка рекламировала апельсиновый сок.
Думаю, Шери права: англичане не столь зажаты по поводу своего тела – хотя и одевают его лучше, – как мы, американцы.
Наконец мы доезжаем до станции, где у Эндрю назначена встреча. Он говорит, что тут неподалеку есть банк, где я могу обменять деньги. Мы поднимаемся наверх – и я едва сдерживаю вздох восхищения…
Я в Лондоне! В самом центре! В том самом месте, где происходило столько знаменательных исторических событий, в том числе и зарождение панковского движения. Где бы мы были сегодня, не надень тогда Мадонна то первое бюстье и не представь бунтовщики с Кингз-Роуд всему миру Вивьенн Вествуд? Принцесса Диана, тогда еще только леди Ди, надевала здесь черное вечернее платье на свою помолвку.
Но я не успеваю по-настоящему впитать в себя всю эту красоту – Эндрю затаскивает меня в банк, и я встаю в очередь обменять свои дорожные чеки на английские фунты. Когда я дохожу до стойки, кассирша просит мой паспорт и подозрительно разглядывает мое фото.
А почему бы и нет, собственно? Я была на двенадцать килограммов толще, когда снималась на паспорт.
Эндрю просит тоже взглянуть и изрядно потешается над моей фотографией.
– Неужели ты была такой толстой? – говорит он. – А взгляни на себя сейчас! Ты же выглядишь, как модель. Правда, она похожа на модель? – спрашивает он у кассирши.
– Угу, – как-то уклончиво отзывается кассирша. Конечно, приятно, когда тебя сравнивают с моделью. Но я не могу отделаться от неприятной мысли – неужто я так плохо выглядела раньше? Ведь в ту ночь, во время пожара, я была на двенадцать килограммов тяжелее и все равно понравилась Эндрю. Допустим, я была в полотенце, но все равно.
От этих мыслей меня отвлекает кассирша – она вручает мне деньги. Они такие красивые! Куда красивее, чем наши доллары – те просто… зеленые. Мне просто не терпится потратить хоть немного моих английских денег, и я поторапливаю Эндрю поскорее закончить с его делами, чтобы мы наконец могли отправиться в «Харродз». Я уже сказала ему, что хочу в первую очередь попасть туда. Правда, покупать я там ничего не собираюсь… просто хочу взглянуть на гробницу, которую воздвиг владелец, Мохаммед аль-Файед, своему сыну, погибшему в автокатастрофе с принцессой Дианой.
Эндрю говорит:
– Тогда пошли. – И мы направляемся к тоскливому офисному зданию, над входом которого написано «Центр занятости населения». Там Эндрю встает в длиннющую очередь, потому что ему надо «подать заявление на трудоустройство» или что-то в этом роде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
– Погоди, – говорит Шери. – Так ты все-таки поедешь со мной в Нью-Йорк осенью?
Я вешаю трубку. Нет, я не разозлилась на нее, просто… устала.
Не помню, как вымылась, переоделась в пижаму и дотащилась до кровати. Только знаю, что был уже миллион часов пополуночи, когда Эндрю осторожно разбудил меня. Хотя на самом деле всего двенадцать – по крайней мере, на часах, которые сует мне под нос Эндрю.
Я как-то внимания не обращала, что он носит светящиеся в темноте электронные часы. Это как-то… немодно.
Но, вероятно, они нужны ему. Должен же он видеть, сколько времени, когда вкалывает в полутемном, освещенном свечами ресторане…
– Извини, что разбудил. – Он стоит у моей подвесной койки. Кровать подвешена так высоко от пола, что ему даже не приходится наклоняться, чтобы шептать мне на ухо. – Я просто хотел убедиться, что ты в порядке. Тебе ничего не нужно?
Я щурюсь на него в полутьме. Лунный свет просачивается в единственное узенькое оконце прачечной. Эндрю, насколько мне видно, в белой рубашке и черных джинсах – униформе официанта.
Не знаю, почему я сделала это. Может, потому, что мне весь вечер было одиноко и я чувствовала себя подавленной. Или потому, что еще до конца не проснулась.
А может, потому, что действительно люблю его. Но я вдруг села, взяла его за воротник рубашки и прошептала:
– Эндрю, все так ужасно! Твой брат Алистер сказал, что ты называл меня толстухой. Это же неправда?
– Что? – смеется Эндрю, уткнувшись носом мне в шею. Он любитель тыкаться в шею, как я смотрю. – О чем ты?
– Твой брат Алистер сказал об этом.
Эндрю отрывается от моей шеи и пристально смотрит на меня в лунном свете.
– Погоди, – говорит он. – Он так сказал? Ты что, из меня шута горохового делаешь?
– Не знаю ничего ни про какой горох, но это правда. «Толстуха» – именно это слово он употребил.
Запоздало понимаю, что Эндрю может разозлиться на брата.
– Эндрю, прости, – говорю я, обняв его за шею, и нежно целую. – Зря я вообще подняла эту тему. Алистер, похоже, просто дурачил меня. А я и повелась. Забудем об этом.
Но Эндрю, похоже, не собирается ничего забывать. Он крепче прижимает меня к себе и произносит в адрес брата несколько крепких выражений, которые шепчет мне прямо в губы. Потом добавляет:
– Я считаю, ты выглядишь потрясающе. И всегда считал. Конечно, когда мы познакомились, ты была полнее, чем сейчас. Когда увидел тебя в этом китайском платье, даже сразу и не узнал. Глаз не мог отвести и все думал, кто этот счастливчик, которому выпало встречать такую красотку.
Я только моргаю. Почему-то его слова не радуют меня. Может, это потому, что он все же немного пришепетывает и у него выходит «срафу не уфнал тебя».
– Потом я слышу объявление, подхожу и вижу, что ты – это ты, и понимаю, что я – тот самый счастливчик, – продолжает Эндрю. – Жаль, что пока все идет шиворот-навыворот – с квартирой приятеля не вышло, у тебя нет нормальной кровати, и мой братец – идиот, да еще мой поганый рабочий график. Но я хочу, чтобы ты знала, – он обнимает меня за талию, – я безумно рад, что ты приехала. – И вот тут он наклоняется и снова целует меня в шею.
Я киваю. Но как бы мне ни нравилось, когда меня целуют в шею, мне не дает покоя еще одна вещь.
– Эндрю, есть еще кое-что.
– Да, Лиз, что такое? – спрашивает он, а его губы приближаются к мочке моего уха.
– Дело в том, Эндрю, – говорю я медленно, – что я… я…
– Да что такое?
Я набираю в грудь побольше воздуха. Я должна это сделать. Я должна сказать, иначе это будет стоять между нами все время, пока я здесь.
– Я просто ненавижу помидоры, – выпаливаю я наконец.
Эндрю поднимает голову и непонимающе смотрит на меня. А потом начинает хохотать, как безумный.
– Господи, – шепчет он. – Точно! Ты же писала об этом! Мама спрашивала, что ты любишь, чтобы именно это приготовить к твоему приезду. Но я никак не мог вспомнить. Я помнил, ты говорила что-то о помидорах…
Я стараюсь не принимать услышанное близко к сердцу. Эндрю уже просто гогочет. Рада, что он находит эту ситуацию такой забавной.
– Моя бедная девочка. Не волнуйся, я ей намекну. Иди сюда, дай я поцелую тебя еще. – Что он и делает. – А ты крепкий орешек, как я погляжу.
Не знала, что у него на этот счет были сомнения.
Но я понимаю, что он имеет в виду.
По крайней мере, мне так кажется. Трудно думать о чем-то, когда он целует меня, кроме как: «Ура! Он целует меня!»
Какое-то время мы не шепчемся, потому что заняты поцелуями.
И я уже уверена, что его брат ошибся – Эндрю вовсе не считает меня толстухой… ну разве что «толстуха» в его понимании – это нечто симпатичное. Я ему нравлюсь. НА САМОМ ДЕЛЕ нравлюсь. Сейчас я чувствую это физически.
Он, смеясь, карабкается ко мне на подвесную койку, и слава богу, она выдерживает. Вернее, в данном случае, слава миссис Маршалл.
– Эндрю, – шепотом спрашиваю я, – у тебя есть презервативы?
– Презервативы? – переспрашивает Эндрю так же шепотом, словно впервые слышит это слово. – А разве ты не на таблетках? Я думал, все американки на таблетках.
– Ну да, – говорю я, и мне немного неловко. – Но таблетки не предохраняют от болезней.
– Ты хочешь сказать, что я чем-то болею? – спрашивает Эндрю, и он уже совсем не шутит.
Ну почему я никак не научусь держать рот на замке?!
– Э-э-э, – говорю я, пытаясь придумать что-нибудь, а это не так просто, когда так устала. И возбуждена. – Нет. Но я могу болеть. Никогда не знаешь.
– А, – хихикает Эндрю. – Ты? Никогда. Ты слишком милая для этого. – И он снова принимается за мою шею.
И это очень даже приятно. Но он так и не ответил на мой вопрос.
– Ну, так у тебя есть?
– О господи, Лиз. – Эндрю садится, шарит в карманах брюк, висящих на краешке койки, и наконец выуживает оттуда то, что надо. – Теперь довольна?
– Да, – говорю я. Потому что так оно и есть. Несмотря на то, что мой парень ходит на работу с презервативом в кармане. Другая могла бы спросить, что он, собственно, собирался с ним делать, если его девушка сейчас дома, а не там, где он работает.
Но дело не в этом. А в том, что у него есть презерватив, и мы можем приступать к делу.
Что мы и сделали без дальнейших проволочек. Вот только…
По-моему, все идет, как и должно идти. Правда, мой опыт в таких делах ограничен бестолковой возней в длинной кровати с Джеффом, единственным парнем, с которым у меня были длительные отношения (три месяца) на втором курсе и который в конце семестра со слезами признался мне, что влюблен в своего соседа Джима.
И все же я достаточно много читала «Космо» и знаю, что каждая девушка должна сама позаботиться о своем оргазме – так же, как каждый гость должен сам позаботиться о том, чтобы ему было весело… Ни одна хозяйка не уследит ЗА ВСЕМ СРАЗУ! Я хочу сказать, нельзя сваливать все на парня. Он все равно все испортит – или того хуже – даже и пытаться не станет. Если, конечно, он не вроде Джеффа, которого очень даже интересовали мои оргазмы… как и мои туфли-лодочки от Герберта Левайна с хрустальными пряжками. Я застукала его в этих самых туфлях перед зеркалом.
Но пока я сосредоточилась на получении своего удовольствия, у Эндрю, похоже, возникли проблемы с его собственным. Он прекратил делать то, что делал, и откинулся на спину.
– Эндрю, – озабоченно спрашиваю я, – все в порядке?
– Я не могу, черт возьми, кончить, – звучит его романтичный ответ. – Это все из-за дурацкой кровати – слишком тесно.
Я, мягко говоря, удивлена. Первый раз слышу о мужчине, у которого с этим проблемы. Знаю, для кого-то – например, для Шери – мужчина в постоянном напряжении будет подарком судьбы. Для меня же это просто неудобно. О своем удовольствии я уже позаботилась, как советовал «Космо». И если честно, не знаю, сколько смогу еще сдерживаться.
И все же как-то неправильно думать только о себе, когда человеку рядом так плохо. Даже представить не могу, каково сейчас Эндрю.
Преисполненная жалости к нему, я наклоняюсь и спрашиваю:
– Я могу тебе как-то помочь?
И вскоре я узнаю, что могу. Во всяком случае, если судить по тому, как Эндрю начинает подталкивать мою голову.
Беда в том, что я никогда раньше этого не делала. Даже не знаю, как это делается… хотя Бриана, моя соседка по общежитию, как-то раз пыталась показать мне это с бананом.
И все же. Мне как-то по-другому рисовалось, как мы оба доходим до пика.
Однако такие вещи надо делать для тех, кого любишь, если они в беде.
Правда, сначала я заставляю его сменить презерватив. НАСТОЛЬКО я не люблю никого, даже Эндрю.
Цель крестоносцев – распространить свои религиозные воззрения в другой культуре. Но они также интересовались модой! Возвращаясь из крестовых походов, своим женщинам они привозили не только золото поверженных врагов, но и советы по поддержанию красоты. Например, совет брить лобковую область (о чем в Европе не слыхивали со времен ранней Римской империи).
Переняли английские леди эту практику от своих сестер с Востока или нет – трудно сказать. Тут все зависит от воображения. Судя по портретам тех времен, многие дамы зашли в этом слишком далеко, сбривая и выдергивая вообще всю растительность с головы, в том числе брови и ресницы. Поскольку многие из них в те времена не умели ни читать, ни писать, неудивительно, что они восприняли совет неправильно.
История моды. Дипломная работа Элизабет Николс
7
Придерживай свои секреты и выдавай чужие.
Филип Дормер Стэнхоп, четвертый граф Честерфилдский (1694–1773), английский государственный деятель
Проснулась я с чувством полного удовлетворения, хотя спала одна. Эндрю ночью ушел в свою кровать, после того как наша попытка заснуть вместе на узкой койке с треском провалилась – мешали его длинные ноги и моя привычка спать, поджав колени.
Но ушел он благодарный и счастливый. Уж я об этом позаботилась. Может, я и новичок, но учусь быстро.
Потягиваясь, я снова проигрываю в голове события прошлой ночи. Эндрю – милашка. Ну ладно, не милашка, потому что парней так не называют. Но он очень милый. Напрасно я беспокоилась, что он считает меня толстой. Убить столько времени на такую ерунду! Конечно же, он никогда не считал меня толстой и не говорил ничего такого своим. Его брат, должно быть, спутал меня с кем-то.
Нет, Эндрю – идеальный парень. И скоро я заставлю его выбросить этот красный кожаный пиджак. Может, в виде компенсации, куплю ему что-нибудь другое, когда мы сегодня отправимся по магазинам. Эндрю обещал мне вчера, когда мы шептались уже потом. У него небольшое дело в городе, а потом мы прогуляемся.
Само собой, больше всего меня интересуют магазины на Оксфорд-стрит, где можно неожиданно нарыть какое-нибудь сокровище. И еще я слышала о магазине «Топшоп», английском варианте «Т. Дж. Макса» или «Н&М», – кстати, у нас в Мичигане их нет – это Мекка любителей моды.
Вот только Эндрю я говорить этого не стала, потому что хочу казаться гораздо интеллектуальнее и выше этого. Надо проявить интерес к истории его страны, такой богатой и насчитывающей тысячи лет… как минимум две – столько, сколько существует достойная внимания мода. Эндрю такой милый и его родные тоже (замечание о толстухе оставим в стороне). Хочется как-нибудь показать, как я ценю их доброту…
И тут, пока я брею ноги в ванной – Эндрю еще не встал, а все остальные разошлись по своим работам, – меня осеняет, что я могу сделать для семьи Маршаллов. Да! Сегодня в знак благодарности за гостеприимство приготовлю им фирменные спагетти моей матушки! Наверняка в доме найдутся необходимые ингредиенты – спагетти, чеснок, масло, пармезан и перечные хлопья.
А если чего-то не будет – например, хрустящего багета, который очень даже нужен, чтобы макать во вкусный жирный соус, – мы с Эндрю можем купить все по пути, после осмотра достопримечательностей.
Представьте, как удивятся и обрадуются мистер и миссис Маршалл, когда придут домой после тяжелого рабочего дня и обнаружат, что ужин уже поджидает их!
Довольная своим планом, я сделала макияж и занялась накладыванием дополнительного защитного слоя на педикюр – ведь я буду весь день таскаться по городу в открытых босоножках. И тут по лестнице спускается сонный Эндрю. Мы устраиваем чудесный сеанс утренней любви на нашей фанерной койке, а потом я натягиваю дивный сарафанчик 1960-х годов от Алекса Колмана с лиственным узором. У меня к нему есть подходящий кашемировый свитер… слава богу, я сунула его в чемодан в последний момент. Ох, как он мне пригодится. Я поторапливаю Эндрю, чтобы он тоже одевался. Мне еще надо поменять деньги, а у него какая-то встреча в центре.
Мой первый настоящий день в Лондоне – вчерашний не в счет, поскольку я была такая сонная и почти ничего не помню, – начался так волшебно (завтрак без помидоров, неторопливая ванна, секс), что я уже и не надеюсь, что он может стать еще лучше. Но я ошибаюсь: солнце светит вовсю, и Эндрю слишком жарко в красном кожаном пиджаке, поэтому он его не надевает!
Из дома мы выходим, взявшись за руки, – Джеронимо с грустью провожает нас взглядом. «Ты явно нравишься этому псу», – замечает Эндрю. Да! Я завоевала доверие семейного любимца, тайно подбрасывая ему еду! Интересно, насколько я обошла по очкам остальных членов семьи? Мы шагаем к метро, и я впервые спускаюсь в лондонскую подземку!
Я ничуть не боюсь, что меня взорвут, ведь дать этому страху овладеть тобой – значит отдать победу террористам.
И все же я зорко наблюдаю за парнями и девушками, надевшими толстые просторные куртки в такой чудный солнечный день. Высматривая террористов, я не могу не отметить, насколько лондонцы богаче одеты, чем, скажем, жители Анн-Арбора. Ужасно говорить такие вещи о своей стране, но складывается впечатление, что лондонцев больше волнует, как они выглядят, чем моих земляков. Я не увидела ни одного человека (кроме Алистера, но он, в конце концов, всего лишь подросток) в толстовке или хотя бы в спортивных штанах.
Правда, надо учитывать, что тут не так много людей с лишним весом, как у нас в Америке. Что делает лондонцев такими стройными? Неужели все дело в чае?
А реклама! Какой рекламой у них оклеены стены в вагонах метро! Она такая… интересная. Правда я не всегда понимаю, что они рекламируют. Может, потому, что я раньше никогда не видела, чтобы обнаженная девушка рекламировала апельсиновый сок.
Думаю, Шери права: англичане не столь зажаты по поводу своего тела – хотя и одевают его лучше, – как мы, американцы.
Наконец мы доезжаем до станции, где у Эндрю назначена встреча. Он говорит, что тут неподалеку есть банк, где я могу обменять деньги. Мы поднимаемся наверх – и я едва сдерживаю вздох восхищения…
Я в Лондоне! В самом центре! В том самом месте, где происходило столько знаменательных исторических событий, в том числе и зарождение панковского движения. Где бы мы были сегодня, не надень тогда Мадонна то первое бюстье и не представь бунтовщики с Кингз-Роуд всему миру Вивьенн Вествуд? Принцесса Диана, тогда еще только леди Ди, надевала здесь черное вечернее платье на свою помолвку.
Но я не успеваю по-настоящему впитать в себя всю эту красоту – Эндрю затаскивает меня в банк, и я встаю в очередь обменять свои дорожные чеки на английские фунты. Когда я дохожу до стойки, кассирша просит мой паспорт и подозрительно разглядывает мое фото.
А почему бы и нет, собственно? Я была на двенадцать килограммов толще, когда снималась на паспорт.
Эндрю просит тоже взглянуть и изрядно потешается над моей фотографией.
– Неужели ты была такой толстой? – говорит он. – А взгляни на себя сейчас! Ты же выглядишь, как модель. Правда, она похожа на модель? – спрашивает он у кассирши.
– Угу, – как-то уклончиво отзывается кассирша. Конечно, приятно, когда тебя сравнивают с моделью. Но я не могу отделаться от неприятной мысли – неужто я так плохо выглядела раньше? Ведь в ту ночь, во время пожара, я была на двенадцать килограммов тяжелее и все равно понравилась Эндрю. Допустим, я была в полотенце, но все равно.
От этих мыслей меня отвлекает кассирша – она вручает мне деньги. Они такие красивые! Куда красивее, чем наши доллары – те просто… зеленые. Мне просто не терпится потратить хоть немного моих английских денег, и я поторапливаю Эндрю поскорее закончить с его делами, чтобы мы наконец могли отправиться в «Харродз». Я уже сказала ему, что хочу в первую очередь попасть туда. Правда, покупать я там ничего не собираюсь… просто хочу взглянуть на гробницу, которую воздвиг владелец, Мохаммед аль-Файед, своему сыну, погибшему в автокатастрофе с принцессой Дианой.
Эндрю говорит:
– Тогда пошли. – И мы направляемся к тоскливому офисному зданию, над входом которого написано «Центр занятости населения». Там Эндрю встает в длиннющую очередь, потому что ему надо «подать заявление на трудоустройство» или что-то в этом роде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26