– Э-э, вообще-то нет. Она прилагается к месту. Это же первый класс – здесь каждому положена бутылка воды.
– О! – Я чувствую себя последней дурой (что совсем не новость). На том месте я не заметила воды. Наверное, тот французский подросток слямзил мою бутылку. Я беру воду у своего нового – и гораздо лучшего – соседа.
– Спасибо, – бормочу я. – Я просто… у меня был трудный день.
– Да я уж вижу, – отвечает он. – Если только, конечно, вы не плачете в поезде всегда.
– Нет, – говорю я, мотая головой и хлюпая носом. – Честно.
– Что ж, это хорошо, – замечает он. – Я слышал о боязни самолетов, но вот о боязни поездов что-то не приходилось.
– Это был худший день в моей жизни, – говорю я, открывая бутылку. – Вы представить себе не можете. Так приятно услышать американскую речь. Я и не знала, что нас здесь все ненавидят.
– Да нет, все не так плохо, – говорит парень, еще раз сверкнув ослепительной улыбкой. – Просто если б вы видели, как ведут себя здесь американские туристы, вы, наверное, тоже возненавидели бы нас, как французы.
Я залпом выпиваю почти всю воду. Мне уже гораздо лучше. Не то чтобы смерть совсем разжала свои ледяные объятия, но, уверена, вид у меня уже вполне живой. И это хорошо, потому что, разглядев своего нового соседа поближе, я понимаю, что он не просто красив. В его лице светятся доброта, ум и чувство юмора.
Если только это не мои голодные галлюцинации.
– Что ж. – Я вытираю глаза рукой. Интересно, тушь у меня не растеклась? Она у меня водостойкая? Не помню. – Придется поверить вам на слово.
– Первый раз во Франции? – сочувственно спрашивает он. Даже голос у него приятный – такой глубокий и очень понимающий.
– Первый раз вообще в Европе, – отвечаю я. – Не считая Лондона, где я была еще утром.
И тут словно прорывает дамбу, и я снова начинаю плакать.
Я стараюсь делать это бесшумно – не всхлипывая и не подвывая. Не могу думать о Лондоне без слез – я ведь даже не сходила ни в один магазин!
Мой сосед пихает меня локтем. Сквозь слезы я вижу, что он протягивает мне какой-то пакетик.
– Хотите орешки с медом?
Да я умираю от голода! Без лишних слов я запускаю в пакетик руку, беру полную пригоршню орешков и запихиваю в рот. Мне плевать, что они с медом и буквально напичканы углеводами. Я хочу есть!
– Это… это тоже прилагается к месту? – спрашиваю я, хлюпая носом.
– Нет, это мое, – отвечает он. – Угощайтесь. Что я и делаю. Ничего вкуснее я в жизни не ела.
– Спасибо, – говорю я. – И… простите.
– За что?
– За то, что я сижу тут и плачу. Я не всегда такая, клянусь.
– Путешествия порой вызывают большой стресс, – замечает он. – Особенно в наше время.
– Это точно, – соглашаюсь я, набирая еще орешков. – Вот встречаешь людей, и они кажутся тебе очень милыми. А потом оказывается, что они всю дорогу врали тебе, чтобы заставить заплатить за их обучение, потому что сами они проиграли все деньги в карты.
– Я вообще-то имел в виду угрозу терактов, – немного удивленно говорит мой сосед. – Но, полагаю, то, что вы описали, тоже может причинить немало беспокойства.
– Да уж точно, – бормочу я, всхлипывая. – Вы даже представить себе не можете. Он же просто беззастенчиво врал мне – говорил, что любит и все такое, – а на самом деле, я думаю, он просто использовал меня. Понимаете, Энди – тот парень, которого я оставила в Лондоне, казался таким славным. Собирался стать учителем. Говорил, что хочет посвятить свою жизнь детям, хочет учить их читать. Вы когда-нибудь слышали о таком благородстве?
– Э-э, нет, – говорит мой сосед.
– Конечно, нет. Кто в наши дни готов заниматься этим? Наши сверстники? Сколько вам лет?
– Мне двадцать пять, – с легкой улыбкой отвечает мой сосед.
– Вот, – говорю я, открывая сумочку и пытаясь выудить оттуда платок. – Вы не замечали, что наши сверстники…
только и думают о том, как заработать деньги? Ну ладно, пусть не все. Но многие. Никто не хочет идти в учителя или врачи – там мало платят. Все хотят быть банкирами-инвесторами, или менеджерами по персоналу, или юристами… потому что именно там платят хорошие деньги. Их не волнует, сделают ли они что-нибудь хорошее для человечества. Они думают только о том, как купить особняк и «БМВ». Нет, правда.
– Или как выплатить кредит за учебу, – подсказывает мой сосед.
– Да. Но ведь чтобы получить хорошее образование, необязательно идти в самый дорогой в мире университет. – Мне наконец удается нащупать скомканный платок на самом дне сумочки, и я пытаюсь вытереть им слезы. – Ведь главное – самообразование.
– Никогда не думал об этом в таком ракурсе, – признает мой сосед. – Но в этом есть резон.
– Еще бы, – говорю я. Здания, проносившиеся за окном поезда, сменились открытыми полями. Небо окрасилось в золотисто-алые тона, солнце плавно скользило к горизонту. – Я ведь сама училась и видела все это. Если ты изучаешь что-нибудь… историю моды, например, то тебя считают белой вороной. Никто не хочет получать творческие специальности, потому что это рискованно: можно не получить того дохода от финансовых вложений в свое образование, на который рассчитываешь. Поэтому все идут в бизнес, юриспруденцию или бухгалтерию… или ищут глупых американок, чтобы жениться на них и жить за их счет.
– Вы говорите так, словно испытали это на собственном опыте, – замечает мой сосед.
– А что еще мне прикажете думать? – выпаливаю я. Я понимаю, что меня понесло, но остановиться уже не могу.
Как не могу остановить и слезы – они снова ручьем льются из глаз. – Вот скажите, что это за человек, который собирается стать учителем, но при этом работает официантом, ДА ЕЩЕ и получает пособие по безработице? Мой сосед ненадолго задумался.
– Наверное, нуждающийся в средствах?
– Ну да, – говорю я, сморкаясь в платок. – А если я скажу, что этот же самый человек проиграл все деньги в покер, а потом попросил свою девушку заплатить за его обучение и вдобавок ко всему сказал своей семье, что… она… что я… толстая?
– Вы? – мой сосед искренне удивился, – Но вы не толстая.
– Сейчас уже нет, – говорю я, чуть шмыгнув. – Но была, когда мы только познакомились. С последней нашей с ним встречи я похудела на двенадцать килограммов. Но даже если я была бы толстая, он не должен был говорить такое! Если, конечно, он меня на самом деле любил. Так ведь? Если бы он любил меня, он даже не заметил бы, что я толстая. Или заметил бы, но для него это было бы не так важно. Хотя бы настолько, чтобы не рассказывать об этом своей семье.
– Это точно, – соглашается мой сосед.
– А он рассказал! – Слезы вновь хлынули у меня из глаз. – И когда я приехала, все удивлялись: «Ой, да ты не толстая!» А потом он идет и проигрывает все деньги, которые его родители – его работящие родители – дали ему на учебу! Его бедная мама – видели б вы ее! – она социальный работник. Приготовила мне потрясающий завтрак и вообще. Хотя я терпеть не могу помидоры, а они были в каждом блюде, которое она приготовила. Вот еще одно доказательство, что Энди меня не любил: я же говорила ему, что не люблю помидоры, а он не обратил внимания. Он меня словно вообще не знал. Прислал мне по электронной почте фото своего голого зада. С какой стати он решил, что девушке хочется посмотреть на его обнаженную пятую точку? Нет, серьезно? С чего он взял, что такое можно делать?
– Право, не знаю, – говорит мой сосед. Я шумно сморкаюсь.
– Вот! И это типичная безалаберность Энди. Самое ужасное, что я его еще жалела. Серьезно. Я еще не знала о том, что он жульничает с пособием, рассказывает всем, что я толстая, и использует меня для оплаты своих карточных долгов. Но самое ужасное… Господи, но я ведь не единственная, с кем такое случилось, правда? Вот с вами когда-нибудь было такое: вы думали, что любите человека, и делали для него что-то, о чем потом жалели? И хотели бы все вернуть?
– Давайте уточним, что конкретно имеется в виду? – спрашивает мой сосед.
– О! – восклицаю я. Удивительно, но мне уже гораздо лучше. Может, все дело в удобном сиденье и золотистом свете, льющемся в окно? И в умиротворяющих сельских пейзажах, проносящихся мимо? А может, в том, что я утолила жажду? Или сладкие орешки обладают успокаивающим эффектом?
А может, то, что я проговариваю все это вслух, возвращает мне веру в себя? Ведь любой мог попасться на удочку столь умелого манипулятора, как Эндрю – то есть Энди. ЛЮБОЙ.
– Сами знаете, о чем я. – Я оглядываюсь вокруг, убеждаюсь, что никто не слушает. Остальные пассажиры или дремлют, или слушают что-то в наушниках, или просто настолько до мозга костей французы, что все равно не поймут. И все же я понижаю голос: – Оральный секс, – многозначительно шевелю я губами.
– А, вон оно что – говорит мой сосед, вскинув брови.
Дело в том, что он американец и примерно моего возраста. Да еще такой симпатичный. Я спокойно говорю с ним о таких вещах, потому что знаю, он не станет судить обо мне превратно.
Тем более что мы видим друг друга в первый и последний раз.
– Знаете, – говорю я, – парни этого не понимают. Хотя, погодите, может, вы и понимаете. Вы не гей?
Он чуть не поперхнулся водой, которую отхлебнул из своей бутылки.
– Нет! А что, похож?
– Нет, но у меня плохой нюх на геев. До Энди я встречалась с парнем, который бросил меня ради соседа по комнате.
– Я не гей.
– Ну вот, если вы сами не делали, то не можете знать, что это такое. В этом все дело.
– Не делал чего?
– Минета, – снова шепчу я.
– Ах, да, – говорит он.
– Я к тому, что вы, парни, все хотите этого, но это не так-то просто. А он в ответ попытался хоть что-нибудь сделать для меня? Нет! Зачем же! Правда, я сама позаботилась о себе. Но все равно. Это просто невежливо. Тем более что я это сделала просто из жалости.
– Минет из жалости? – У моего соседа лицо принимает странное выражение. То ли он с трудом сдерживает смех. То ли сам не верит, что ввязался в подобный разговор. То ли и то и другое вместе.
Ну и ладно. Будет что рассказать семье, когда вернется. Если, конечно, в его семье принято открыто говорить о таких вещах. У нас-то в семье о таком точно не поговоришь. Ну, если только с бабулей.
– Да, – говорю я. – Я сделала это из жалости. Но теперь-то я понимаю, что он просто спровоцировал меня. А я повелась! Неприятное ощущение, что меня использовали… Я же говорю, что хотела бы забрать это назад.
– Забрать… минет? – спрашивает он.
– Именно. Если б только это было возможно.
– Ну, похоже, вы так и сделали, – говорит мой сосед. – Вы же уехали от него.
– Это разные вещи, – печально качаю я головой.
– Billets. – В проходе появляется человек в форме. – Billets, s'il vous plait.
– У вас есть билет? – спрашивает меня сосед.
Я киваю, открываю сумочку и передаю ему билет. Кондуктор проходит дальше, а сосед говорит:
– Вы едете в Суиллак. Знаете там кого-нибудь?
– Да, там моя лучшая подруга Шери. Она должна встречать меня на станции. Если, конечно, получит мое сообщение. Но я даже не знаю, получила ли она его. Она не берет трубку. Наверное, снова телефон в туалет уронила. С ней всегда так.
– Шери даже не знает, что вы приезжаете?!
– Нет. Вернее, она приглашала меня, но я отказалась. Тогда я еще думала, что у нас с Энди все наладится. Да только ничего не вышло.
– Не по вашей вине.
Я смотрю на него. Лучи солнца, проникающие в вагон, очертили его профиль золотом. Я замечаю, что у него очень длинные ресницы. Почти как у девушки. А еще чувственные губы – в хорошем смысле.
– А вы очень симпатичный, – говорю я. Слезы у меня уже почти высохли. Удивительно, какой терапевтический эффект оказывает рассказ о своих проблемах совершенно незнакомому человеку. Теперь понимаю, почему так много людей моего круга посещают психотерапевтов. – Спасибо, что выслушали меня. Хотя я, наверное, показалась вам психопаткой. Держу пари, вы все думаете, за что вам выпало такое наказание сидеть рядом с сумасшедшей.
– Я думаю, что у вас выдались тяжелые дни, – говорит он с улыбкой, – и что у вас есть все основания немного нервничать. Но я не считаю вас сумасшедшей. Ну, может, лишь чуть-чуть.
Я понимаю, что он шутит.
– Правда? – Вдобавок к симпатичным ресницам и губам, у него еще и очень красивые руки. Сильные, чистые, загорелые, с реденькой щеточкой темных волос. – Просто не хочу, чтобы вы думали, что я хожу и делаю минет направо-налево каждому парню, к которому испытываю жалость. Нет. Это было вообще первый раз в жизни.
– Нет? Очень жаль. Я как раз собирался рассказать вам, как я рос в румынском приюте.
– Вы румын? – Я удивленно смотрю на него.
– Это была шутка, – отвечает он. – Чтобы вы пожалели меня и тоже…
– Я поняла. Очень смешно.
– Да не очень, – вздыхает он. – Я всегда неуклюже шучу. Эй, послушайте, вы не голодны? Может, сходим в вагон-ресторан? До Суиллака еще далеко, а вы съели все мои орешки.
Я смотрю на пустой пакетик у себя на коленях:
– Господи! Простите, пожалуйста. Я просто умирала с голода. Да, давайте пойдем в вагон-ресторан, куплю вам обед в компенсацию за орешки, слезы и свой нелепый рассказ. Мне правда очень неловко.
– Это я приглашаю вас на обед, – галантно заявляет он. – В компенсацию за неподобающее обращение, которое вы претерпели от представителя моего пола. Как вам такой расклад?
– Хм, ладно. Но… я даже не знаю, как вас зовут. Я Лиззи Николс.
– А я Жан-Люк де Вильер, – говорит он, протягивая мне руку. – И, думаю, вам следует знать, что я банкир-инвестор. Но у меня нет ни особняка, ни «БМВ». Клянусь.
Я машинально беру его руку, но вместо того, чтобы пожать ее, просто тупо смотрю на него, мгновенно вспыхнув.
– Ой, простите. Я не хотела… Думаю, не все банкиры плохие…
– Да ладно, – Жан-Люк сам пожимает мне руку. – Большинство именно такие. Но не я. Ну что, пойдем поедим?
Пальцы у него теплые и лишь самую чуточку шершавые. Я смотрю на него и гадаю, действительно ли розоватое сияние вокруг него – это всего лишь свет заходящего солнца, или же здесь ангел, по счастливому стечению обстоятельств ниспосланный с небес спасти меня.
Да уж, никогда не знаешь… Даже банкир-инвестор может оказаться ангелом. Пути Господни неисповедимы.
Моду на «императорскую талию» – линию талии, поднятую прямо под грудь, – ввела жена Наполеона Бонапарта, Жозефина, которая во времена императорского правления мужа, начавшегося в 1 804 году, увлекалась «классическим» стилем греческого искусства и любила имитировать платья-тоги, в которые были облачены фигуры, изображенные на древних вазах.
Дабы больше походить на фигуры с ваз, многие молодые модницы мочили свои юбки, чтобы ноги под ними выделялись явственнее. Именно от этой традиции, как полагают, возникли современные «конкурсы мокрых футболок».
История моды. Дипломная работа Элизабет Николс
10
Заинтересовать мужчину и удержать его интерес можно только разговором о нем самом. Потом уже можно постепенно переводить разговор на себя и там его и оставить.
Маргарет Митчелл (1900–1949), американская писательница
Он не ангел. Во всяком случае, если только ангелы не рождаются и не воспитываются в Хьюстоне, а он именно оттуда родом.
Еще у ангелов обычно не бывает дипломов Пенсильванского университета, какой имеется у Жан-Люка.
Также у ангелов нет родителей, тяжело переживающих развод. Так что когда им (ангелам) хочется навестить отца – как, например, захотелось Жан-Люку, который выкроил пару недель отпуска в своей инвестиционной конторе, – им не приходится ехать аж во Францию. Именно там сейчас проживает его папа. Кстати, француз.
А еще ангелы шутят получше. Насчет шуток он не соврал – они у него и правда неуклюжие.
Но это ладно. По мне уж лучше парень, который неудачно шутит, но помнит, что я ненавижу помидоры, чем картежник и мошенник, который ничего не помнит.
Кстати, Жан-Люк помнит насчет помидоров. Вернувшись из дамской комнаты (живописно названной во французских поездах «туалетом»), куда я отправилась оценить ущерб, нанесенный моему лицу слезами, – к счастью, ничего такого, чего нельзя было бы исправить тушью, подводкой, помадой, – я обнаруживаю, что официант уже у нашего столика и принимает заказ. Жан-Люк ведет все переговоры, потому что, будучи наполовину французом, говорит по-французски бегло. И даже очень. Я не все понимаю, но несколько раз я улавливаю «pas de tomates».
Даже я со своим французским на уровне летних курсов понимаю, что это значит «без помидоров».
Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не разрыдаться снова. Потому что Жан-Люк вернул мне веру в сильную половину человечества. Есть все же милые, приятные, симпатичные парни среди них. Нужно только знать, где искать. И уж точно не в женском душе своего общежития.
Этого, правда, я нашла в поезде… значит, после того как я сойду на своей станции, я могу его больше никогда не увидеть.
Ну да ладно, все в порядке. А чего я, собственно, хотела – закончить одни отношения и тут же начать другие? Вот именно. Можно подумать, что это нормально. Как будто у этих отношений был бы шанс, ведь я только-только оправляюсь после Энди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26