А я сказала? Кажется, да.
– Лиззи, – Шери испытующе смотрит на меня, – я же знаю, как ты ненавидишь все эти объяснения. Ты ему точно сказала, что все кончено?
– Я сказала ему, что мне надо побыть одной, – отвечаю я… и запоздало понимаю: это вовсе не то же самое, что все кончено.
И все же Энди понял, что я хотела сказать. Я уверена. Но на всякий случай, если он снова позвонит, я не буду брать трубку.
– И тебя ничего не угнетает? – уточняет Шери.
– В общем, да, – говорю, – но я немного чувствую себя виноватой из-за денег.
– Каких денег?
– Он хотел занять у меня, чтобы оплатить обучение за семестр. Наверное, надо было дать. Теперь он не сможет продолжить учебу осенью…
– Лиззи, – недоумевает Шери, – у него были деньги. Но он их проиграл! Если бы ты дала ему, он и их спустил бы в карты. Ты бы только способствовала его дальнейшему падению. Ты этого хочешь? Хочешь помочь ему увязнуть еще больше?
– Нет, – мрачно отвечаю я. – Но, знаешь, я ведь его любила. А любовь нельзя включить и выключить, как свет в комнате.
– Можно, если парень начинает злоупотреблять твоей добротой.
– Наверное, – вздыхаю я. – Может, и не стоит так терзаться. Ведь получал же он пособие по безработице, хотя сам работал.
Шери улыбается.
– Забавно, что в твоих глазах это самый ужасный его проступок. А как насчет азартных игр? А то, что он назвал тебя толстой?
– Но обман правительства еще хуже.
– Ладно, раз ты так считаешь. В любом случае, скатертью ему дорожка. Может, хоть теперь ты перестанешь глупить и поедешь в Нью-Йорк со мной и Чазом?
– Шери, я просто…
Ну как сказать ей правду? Что я не могу отправляться в Нью-Йорк на поиски работы, не имея в кармане диплома, а я не уверена, что успею дописать работу до того, как они с Чазом уедут. А еще меня грызут сомнения, что даже с дипломом я не приживусь в большом городе.
– Отлично, – говорит Шери, неверно истолковав мою нерешительность. – Я поняла. Это серьезный шаг, и тебе нужно время, чтобы свыкнуться с этой идеей. Ладно, как насчет другой истории?
– Какой другой истории?
– Насчет вас с Люком. В поезде.
– Шери, я уже сказала тебе. Ничего не было. Господи, да я только что порвала ужасные отношения с парнем, которого едва знала. Думаешь, я готова тут же ринуться в новые? За кого ты меня держишь? К тому же ты видела его девушку? Зачем парню, у которого есть такая девушка, заводить роман со мной?
– Ну, у меня есть на этот счет некоторые соображения, – туманно заявляет Шери. Но что именно она имеет в виду, я уточнить не успеваю, потому что она продолжает: – Ладно, слушай. Понимаю, ты многое пережила за последние дни, поэтому не буду пока доставать тебя с Нью-Йорком. Отдыхай и не думай о будущем. Ты это заслужила. Считай следующие несколько дней честно заработанными каникулами. Вернемся к этому разговору позже, когда ты оправишься от открытия, что парень твоей мечты оказался кошмаром. А теперь, – она шлепает меня по ноге, – надевай купальник и догоняй меня у бассейна. Лучшее время для загара уходит.
И я тороплюсь, потому что Шери любит, чтобы ее приказам подчинялись. Я стрелой пролетаю через холл в старинную ванную, где стоит массивная ванна на ножках и унитаз с деревянным стульчаком и сливным бачком, где нужно дергать за веревочку. Быстренько ополоснувшись и сделав макияж, я надеваю бикини – впервые в жизни. Мои сестры нещадно дразнили меня каждый раз, когда я пыталась напялить раздельный купальник в те времена, когда еще не похудела.
Возможно, из-за этого все мои купальники были сплошными, с пришитыми маленькими юбочками в стиле Аннет Фуничелло.
И пусть я была самой полненькой в бассейне, но я всегда одевалась оригинальнее всех… или, как выражалась Роза, была самой «модной белой вороной».
В новом купальнике я вовсе не похожа на белую ворону. Во всяком случае, мне так кажется. Это раздельный купальник, хотя тоже ретро… ретро Лилли Пулитцер шестидесятых годов. Сара говорит, что это чудовищно носить чей-то старый купальник, но на самом деле это вполне гигиенично, если предварительно пару раз его постирать.
И вот теперь, посмотрев на себя в немного мутное зеркало на двери ванной, я нахожу, что выгляжу… неплохо. Я, конечно, не Доминик. Но кто вообще может с ней тягаться?
Я спешу в свою комнату, натягиваю сарафанчик, тоже от Лилли Пулитцер, быстро заправляю кровать, отдергиваю розовые занавески, открываю окно, чтобы проветрить комнату… и чуть не падаю от великолепия открывшегося из окна вида…
Передо мной – солнечная долина, расстилающаяся под шато. Зеленые бархатные верхушки деревьев и убегающие вдаль волны холмов, бледно-коричневые утесы, а над всем этим – неправдоподобно ясное небо.
Боже, как красиво! На многие мили виден только лес, по которому змеится серебряная лента реки, на берегах приютились деревушки, а вверху, на холмах угнездились шато и замки. Словно в сказочном сне.
И как Люк, недоумеваю я, пожив здесь хоть немного, может возвращаться в Хьюстон? Разве отсюда по доброй воле уедешь?
Но размышлять над этим мне некогда. Я должна встретиться с Шери у бассейна, иначе мне не поздоровится.
Не так-то просто, скажу я вам, найти дорогу вниз по всем этим бесконечным переходам и лестницам, из которых, похоже, только и состоит Мирак. Но я все-таки умудряюсь вырваться в мраморный вестибюль и выскочить на улицу – на напоенный солнцем и сладковатым ароматом летний воздух. Где-то вдалеке слышно гудение мотора – возможно, газонокосилки, судя по запаху свежескошенной травы – и треньканье… колокольчиков? Не может быть.
Или может?
Но я не останавливаюсь, чтобы выяснять это. Надеваю солнечные очки со стразами, пересекаю подъездную дорожку и наконец оказываюсь на лужайке с бассейном, где в шезлонгах уже растянулись Шери, Доминик и еще какая-то девушка. Их шезлонги развернуты к солнцу. Доминик и девушка уже коричневые от загара – это явно не первый их день на солнце. Шери, как я вижу, решительно настроена догнать их до конца лета.
– Доброе утро, – здороваюсь я с Доминик и второй девушкой. В ней еще есть подростковая припухлость. Она в голубом сплошном купальнике «Спидо», а Доминик в черных стрингах от Кельвина Кляйна.
И стринги завязаны не так уж плотно. – Bonjour, – приветливо отвечает девушка.
– Лиззи, познакомься, это Агнесс, – говорит Шери. Только произносит она ее имя на французский манер – Ахнэсс. Она устроилась сюда на лето помогать по хозяйству. Ее семья живет в долине на мельнице.
– О! Я видела мельницу! – кричу я в восторге. – Она такая красивая!
Агнесс мило мне улыбается. А Доминик объясняет:
– Не старайся. Она ни слова не понимает по-английски. Устраиваясь сюда, она утверждала, что говорит по-английски, но на самом деле не знает ничего, кроме «привет», «до свидания» и «спасибо».
– Ясно, – говорю я и улыбаюсь Агнесс. – Bonjour! Je m'appelle Lizzie, – что, в общем-то, практически исчерпывает мой запас французских фраз. Правда, я еще знаю Excusez-moi и J'aime pas des tomates.
Агнесс в ответ выдает мне целую тираду, из которой я ничего не понимаю. Шери советует:
– Просто улыбайся и кивай, и вы прекрасно поладите.
Что я и делаю. Агнесс лучезарно мне улыбается и дает белое полотенце и бутылку воды из сумки-холодильника. Я заглядываю ей через плечо, надеясь разглядеть в сумке баночку диет-колы, но ее там нет. У них во Франции вообще есть диет-кола? Должна быть. В конце концов, это же не страна третьего мира.
Я благодарю Агнесс за воду и расстилаю полотенце на свободном шезлонге, как раз между ней и Доминик. Потом снимаю сарафан, сбрасываю сандалии и откидываюсь на удобные подушки, устремив взгляд в безоблачно-голубое небо.
К такому можно привыкнуть, понимаю я. И довольно быстро. Англия со своим холодным влажным летом словно отодвинулась в далекое прошлое.
И вместе с ней Эндрю.
– Какой… необычный купальник, – замечает Доминик.
– Спасибо, – отвечаю я, хотя у меня закрадывается подозрение, что это не комплимент. Но, может, я опять проецирую свои мысли, учитывая ее сандалии за шестьсот долларов.
– А где Люк и Чаз? – перевожу я разговор.
– Стригут ветки вдоль дороги, – отзывается Шери.
– О, – удивляюсь я. – А разве здесь нет… я не знаю… фирмы по стрижке деревьев?
Доминик награждает меня саркастическим взглядом из-под солнечных очков Гуччи.
– Конечно, если бы кто-нибудь потрудился вызвать их вовремя. Но отец Жан-Люка, как всегда, дотянул до последней минуты, когда уже никого вызвать нельзя. Поэтому приходится Жан-Люку самому делать это, если, конечно, он не хочет, чтобы у Биби был повод придраться.
– Биби?
– Мать Жан-Люка, – поясняет Доминик.
– Миссис де Вильер – женщина немного… своеобразная, насколько я поняла, – подает голос Шери из своего шезлонга.
Доминик деликатно фыркает:
– Можно и так сказать. А можно – что она устала от абсолютного и полного легкомыслия своего мужа. Он не думает ни о чем, кроме своего винограда.
– Винограда?
Доминик машет рукой куда-то в сторону одной из построек, за которой угадывается сад.
– Виноградник, – говорит она.
Так это виноградник, а не сад! Ну конечно!
– А разве месье де Вильер не должен думать о винограднике? – спрашиваю я. – Ведь это место – в первую очередь винодельня. А уж проведение свадеб – побочный бизнес, разве нет?
– Само собой, – соглашается Доминик. – Но в Мираке давно не было приличного урожая. Сначала засухи, потом тля… любой другой давно бы понял, что это знак, – надо бросать это дело, но только не отец Жан-Люка. Он заявляет, что де Вильеры в виноделии с 1600 года, когда был построен Мирак, и он не хочет нарушать традицию.
– Ну, это очень… благородно, – восхищаюсь я, – разве нет?
– Благородно? – Доминик презрительно фыркает. – Да это пустая трата времени и денег. У Мирака такой грандиозный потенциал, если бы только Жан-Люк с отцом его видели.
– Потенциал? Да о чем ты? Он великолепен в том виде, каков есть – отличные земли, красивый дом, пенистый капуччино… что тут менять?
Как выясняется, у Доминик на этот счет другие мысли.
– Здесь все требует переделки. Все нужно обновлять – особенно ванные. Надо заменить эти пошлые ванны на ножках на нормальные джакузи… а сливные бачки с веревочкой! Господи! Их тоже надо убирать.
– А мне нравятся такие бачки, – говорю я. – Они такие… очаровательные.
– Ой, ну конечно, тебе такое может нравиться, – отвечает Доминик и многозначительно смотрит на мой купальник. – Но большинству нет. В кухне тоже надо делать капитальный ремонт. Ты знаешь, у них до сих пор есть эта… как ее… кладовка. Смешно! Да ни один шеф-повар в здравом уме не согласится работать в таких условиях.
– Шеф-повар? – переспрашиваю я. При мысли о еде у меня урчит в желудке. Я умираю от голода. Завтрак я проспала. А когда обед? И здесь правда есть шеф-повар? Это он приготовил капуччино?
– Ну конечно! Чтобы сделать из Мирака настоящий отель мирового класса, нужен пятизвездочный шеф-повар.
А, вон оно что…
– Превратить в… – Я сажусь. – Погоди. Они собираются превращать это место в отель?
– Пока нет, – отвечает Доминик и тянется к бутылке с водой, что стоит у ее шезлонга. – Но я постоянно твержу Жан-Люку, что им просто необходимо это сделать. Только подумай, сколько можно заработать на одних только корпоративных вечеринках и деловых мероприятиях! А есть еще программы спа – они легко могли бы избавиться от виноградников и проложить там дорожки для пробежек и маршруты для конных прогулок. А в этих постройках расположить салоны массажа, акупунктуры, гидротерапии. Сейчас бум индустрии реабилитации после пластической хирургии…
– Чего? – перебиваю я. К своему стыду, надо отметить, что я практически ору на нее. Но меня просто до глубины души потрясло, что кто-то хочет превратить это сказочное место в спа.
– Индустрии реабилитации после пластической хирургии, – раздраженно повторяет Доминик. – Людям, недавно прошедшим процедуру липосакции или подтяжки лица, нужно место, где восстановиться после этого. Мирак в этом качестве будет просто великолепен.
Я не могу удержаться и смотрю в сторону Шери – мне надо знать, что она думает по этому поводу.
Но она делает вид, что читает, и только ближе подносит к лицу книгу, чтобы скрыть выражение лица.
И все же я вижу, как подрагивают у нее плечи, – она смеется.
– Нет, правда, – продолжает Доминик, отхлебнув из бутылки, – семейство де Вильер не видит бизнес-возможности своей собственности. Наняв профессионалов вместо местного сброда и предложив современный сервис – спутниковое телевидение, например, доступ в Интернет, – установив кондиционеры и домашний кинотеатр, они привлекут гораздо более состоятельную клиентуру и заработают столько, сколько в жизни не приносил жалкий винный бизнес отца Жан-Люка.
Прежде чем я успеваю озвучить свой ответ на эту чудовищную речь, мой желудок делает это за меня, издав протяжное урчание. Доминик не обращает на него внимания, а Агнесс тут же садится и что-то лопочет. Она спрашивает меня о чем-то, и я улавливаю слово go?ter, что означает «отведать».
– Она спрашивает, не принести ли тебе что-нибудь поесть, – скучающим голосом переводит Доминик.
– А… – говорю я.
Агнесс говорит что-то еще, а Доминик тем же скучающим голосом продолжает:
– Ей совсем не трудно. Она все равно собиралась пойти приготовить себе что-нибудь.
– Тогда да, спасибо, с удовольствием, – отвечаю я. Потом улыбаюсь Агнесс и добавляю: – Oui, merci. Est-ce que vous… Est-ce que vous…
– Что ты пытаешься у нее спросить? – спрашивает Доминик – довольно язвительно. Но, может, я опять преувеличиваю. Трудно поверить, что она хочет превратить это чудесное место в отель, куда отправляют подлечиться тех, кто сделал себе новый нос.
– Я хочу спросить, нет ли здесь диет-колы, – говорю я. Доминик корчит презрительную рожицу.
– Нет, конечно. А зачем пичкать себя всеми этими химикатами?
Потому что это вкусно, хочется ответить мне, но я говорю:
– А, ну ладно. Тогда… ничего.
Доминик что-то отрывисто говорит Агнесс, та кивает, вскакивает, сует ноги в резиновые сабо – гораздо более подходящую обувь для ходьбы по траве и гравиевым дорожкам, чем замшевые «Маноло» – подхватывает саронг и уносится в дом.
– Она такая милая, – говорю я.
– Она обязана делать все, что ты попросишь. Она же помощница, – отвечает Доминик.
Я смотрю в сторону Шери. – Э… ну, мы же тоже вроде как помощники, разве нет?
– Но от вас же не требуется, чтобы вы подавали еду и приносили что ни попросят. И не надо ей выкать.
– Извини, что не надо делать? – трясу я головой.
– Ты обращалась к ней на «вы». Только что, когда пыталась говорить по-французски. Это неподобающе. Она младше тебя и к тому же служанка. Тебе следует обращаться к ней на «ты». А то она зазнается сверх всякой меры. Хотя она уже и так страдает этим. Мне вообще кажется, что ей нельзя пользоваться бассейном, даже если у нее свободное время. Но Жан-Люк разрешил, и теперь от нее проходу нет.
Я сижу, раскрыв рот, не в силах поверить тому, что услышала. Шери же буквально накрылась книгой, чтобы не было видно, как она смеется.
Могла бы и не накрываться, Доминик все равно не видит ничего, кроме себя. Особенно когда занята своим туалетом, вот как сейчас. – Какая жара… – заявляет она.
И это действительно так. Я бы даже сказала – пекло. И вообще, пока Доминик не начала эту тему про выканье, я подумывала о том, чтобы окунуться в прозрачную голубую воду, так маняще поблескивающую прямо перед нами…
Но Доминик опережает меня. Она садится, развязывает топ своего купальника, вешает его на спинку шезлонга, потягивается и говорит:
– Ах, так-то лучше.
1848 год (справедливо названный годом революций) стал свидетелем многих крестьянских восстаний по всей Европе, падения монархии во Франции, а также «картофельного голода» в Европе. На все эти волнения мода откликнулась тем, что потребовала от женщин как можно больше закрыться. Капоры и длинные юбки до пят стали непременным атрибутом.
Это был век Джейн Эйр, которая, как мы помним, отказалась от щедрого предложения мистера Рочестера заменить ее гардероб и предпочла грубую шерсть шелковой органзе, которую он заказал для нее. Ах, если б рядом с ней могла оказаться Мелания Трамп – уж она-то раскрыла бы ей глаза на такое неподобающее отношение к моде.
История моды. Дипломная работа Элизабет Николс
14
Никогда не говорить о себе – это очень благородное лицемерие.
Фридрих Ницше (1844–1900), немецкий философ, классический ученый и критик
Ну, ладно. Положим, я знаю, что в Европе люди куда спокойнее относятся к своему телу и наготе, чем мы.
Правда, Доминик не европейка. Она канадка.
И все же довольно трудно сидеть и разговаривать с человеком, чьи голые сиськи… буквально лезут в глаза.
И от Шери никакой помощи. Она решительно не желает отрывать глаза от книги. Хотя, как я замечаю, она еще не разу не перевернула страницу.
Мне приходится вести себя как ни в чем не бывало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
– Лиззи, – Шери испытующе смотрит на меня, – я же знаю, как ты ненавидишь все эти объяснения. Ты ему точно сказала, что все кончено?
– Я сказала ему, что мне надо побыть одной, – отвечаю я… и запоздало понимаю: это вовсе не то же самое, что все кончено.
И все же Энди понял, что я хотела сказать. Я уверена. Но на всякий случай, если он снова позвонит, я не буду брать трубку.
– И тебя ничего не угнетает? – уточняет Шери.
– В общем, да, – говорю, – но я немного чувствую себя виноватой из-за денег.
– Каких денег?
– Он хотел занять у меня, чтобы оплатить обучение за семестр. Наверное, надо было дать. Теперь он не сможет продолжить учебу осенью…
– Лиззи, – недоумевает Шери, – у него были деньги. Но он их проиграл! Если бы ты дала ему, он и их спустил бы в карты. Ты бы только способствовала его дальнейшему падению. Ты этого хочешь? Хочешь помочь ему увязнуть еще больше?
– Нет, – мрачно отвечаю я. – Но, знаешь, я ведь его любила. А любовь нельзя включить и выключить, как свет в комнате.
– Можно, если парень начинает злоупотреблять твоей добротой.
– Наверное, – вздыхаю я. – Может, и не стоит так терзаться. Ведь получал же он пособие по безработице, хотя сам работал.
Шери улыбается.
– Забавно, что в твоих глазах это самый ужасный его проступок. А как насчет азартных игр? А то, что он назвал тебя толстой?
– Но обман правительства еще хуже.
– Ладно, раз ты так считаешь. В любом случае, скатертью ему дорожка. Может, хоть теперь ты перестанешь глупить и поедешь в Нью-Йорк со мной и Чазом?
– Шери, я просто…
Ну как сказать ей правду? Что я не могу отправляться в Нью-Йорк на поиски работы, не имея в кармане диплома, а я не уверена, что успею дописать работу до того, как они с Чазом уедут. А еще меня грызут сомнения, что даже с дипломом я не приживусь в большом городе.
– Отлично, – говорит Шери, неверно истолковав мою нерешительность. – Я поняла. Это серьезный шаг, и тебе нужно время, чтобы свыкнуться с этой идеей. Ладно, как насчет другой истории?
– Какой другой истории?
– Насчет вас с Люком. В поезде.
– Шери, я уже сказала тебе. Ничего не было. Господи, да я только что порвала ужасные отношения с парнем, которого едва знала. Думаешь, я готова тут же ринуться в новые? За кого ты меня держишь? К тому же ты видела его девушку? Зачем парню, у которого есть такая девушка, заводить роман со мной?
– Ну, у меня есть на этот счет некоторые соображения, – туманно заявляет Шери. Но что именно она имеет в виду, я уточнить не успеваю, потому что она продолжает: – Ладно, слушай. Понимаю, ты многое пережила за последние дни, поэтому не буду пока доставать тебя с Нью-Йорком. Отдыхай и не думай о будущем. Ты это заслужила. Считай следующие несколько дней честно заработанными каникулами. Вернемся к этому разговору позже, когда ты оправишься от открытия, что парень твоей мечты оказался кошмаром. А теперь, – она шлепает меня по ноге, – надевай купальник и догоняй меня у бассейна. Лучшее время для загара уходит.
И я тороплюсь, потому что Шери любит, чтобы ее приказам подчинялись. Я стрелой пролетаю через холл в старинную ванную, где стоит массивная ванна на ножках и унитаз с деревянным стульчаком и сливным бачком, где нужно дергать за веревочку. Быстренько ополоснувшись и сделав макияж, я надеваю бикини – впервые в жизни. Мои сестры нещадно дразнили меня каждый раз, когда я пыталась напялить раздельный купальник в те времена, когда еще не похудела.
Возможно, из-за этого все мои купальники были сплошными, с пришитыми маленькими юбочками в стиле Аннет Фуничелло.
И пусть я была самой полненькой в бассейне, но я всегда одевалась оригинальнее всех… или, как выражалась Роза, была самой «модной белой вороной».
В новом купальнике я вовсе не похожа на белую ворону. Во всяком случае, мне так кажется. Это раздельный купальник, хотя тоже ретро… ретро Лилли Пулитцер шестидесятых годов. Сара говорит, что это чудовищно носить чей-то старый купальник, но на самом деле это вполне гигиенично, если предварительно пару раз его постирать.
И вот теперь, посмотрев на себя в немного мутное зеркало на двери ванной, я нахожу, что выгляжу… неплохо. Я, конечно, не Доминик. Но кто вообще может с ней тягаться?
Я спешу в свою комнату, натягиваю сарафанчик, тоже от Лилли Пулитцер, быстро заправляю кровать, отдергиваю розовые занавески, открываю окно, чтобы проветрить комнату… и чуть не падаю от великолепия открывшегося из окна вида…
Передо мной – солнечная долина, расстилающаяся под шато. Зеленые бархатные верхушки деревьев и убегающие вдаль волны холмов, бледно-коричневые утесы, а над всем этим – неправдоподобно ясное небо.
Боже, как красиво! На многие мили виден только лес, по которому змеится серебряная лента реки, на берегах приютились деревушки, а вверху, на холмах угнездились шато и замки. Словно в сказочном сне.
И как Люк, недоумеваю я, пожив здесь хоть немного, может возвращаться в Хьюстон? Разве отсюда по доброй воле уедешь?
Но размышлять над этим мне некогда. Я должна встретиться с Шери у бассейна, иначе мне не поздоровится.
Не так-то просто, скажу я вам, найти дорогу вниз по всем этим бесконечным переходам и лестницам, из которых, похоже, только и состоит Мирак. Но я все-таки умудряюсь вырваться в мраморный вестибюль и выскочить на улицу – на напоенный солнцем и сладковатым ароматом летний воздух. Где-то вдалеке слышно гудение мотора – возможно, газонокосилки, судя по запаху свежескошенной травы – и треньканье… колокольчиков? Не может быть.
Или может?
Но я не останавливаюсь, чтобы выяснять это. Надеваю солнечные очки со стразами, пересекаю подъездную дорожку и наконец оказываюсь на лужайке с бассейном, где в шезлонгах уже растянулись Шери, Доминик и еще какая-то девушка. Их шезлонги развернуты к солнцу. Доминик и девушка уже коричневые от загара – это явно не первый их день на солнце. Шери, как я вижу, решительно настроена догнать их до конца лета.
– Доброе утро, – здороваюсь я с Доминик и второй девушкой. В ней еще есть подростковая припухлость. Она в голубом сплошном купальнике «Спидо», а Доминик в черных стрингах от Кельвина Кляйна.
И стринги завязаны не так уж плотно. – Bonjour, – приветливо отвечает девушка.
– Лиззи, познакомься, это Агнесс, – говорит Шери. Только произносит она ее имя на французский манер – Ахнэсс. Она устроилась сюда на лето помогать по хозяйству. Ее семья живет в долине на мельнице.
– О! Я видела мельницу! – кричу я в восторге. – Она такая красивая!
Агнесс мило мне улыбается. А Доминик объясняет:
– Не старайся. Она ни слова не понимает по-английски. Устраиваясь сюда, она утверждала, что говорит по-английски, но на самом деле не знает ничего, кроме «привет», «до свидания» и «спасибо».
– Ясно, – говорю я и улыбаюсь Агнесс. – Bonjour! Je m'appelle Lizzie, – что, в общем-то, практически исчерпывает мой запас французских фраз. Правда, я еще знаю Excusez-moi и J'aime pas des tomates.
Агнесс в ответ выдает мне целую тираду, из которой я ничего не понимаю. Шери советует:
– Просто улыбайся и кивай, и вы прекрасно поладите.
Что я и делаю. Агнесс лучезарно мне улыбается и дает белое полотенце и бутылку воды из сумки-холодильника. Я заглядываю ей через плечо, надеясь разглядеть в сумке баночку диет-колы, но ее там нет. У них во Франции вообще есть диет-кола? Должна быть. В конце концов, это же не страна третьего мира.
Я благодарю Агнесс за воду и расстилаю полотенце на свободном шезлонге, как раз между ней и Доминик. Потом снимаю сарафан, сбрасываю сандалии и откидываюсь на удобные подушки, устремив взгляд в безоблачно-голубое небо.
К такому можно привыкнуть, понимаю я. И довольно быстро. Англия со своим холодным влажным летом словно отодвинулась в далекое прошлое.
И вместе с ней Эндрю.
– Какой… необычный купальник, – замечает Доминик.
– Спасибо, – отвечаю я, хотя у меня закрадывается подозрение, что это не комплимент. Но, может, я опять проецирую свои мысли, учитывая ее сандалии за шестьсот долларов.
– А где Люк и Чаз? – перевожу я разговор.
– Стригут ветки вдоль дороги, – отзывается Шери.
– О, – удивляюсь я. – А разве здесь нет… я не знаю… фирмы по стрижке деревьев?
Доминик награждает меня саркастическим взглядом из-под солнечных очков Гуччи.
– Конечно, если бы кто-нибудь потрудился вызвать их вовремя. Но отец Жан-Люка, как всегда, дотянул до последней минуты, когда уже никого вызвать нельзя. Поэтому приходится Жан-Люку самому делать это, если, конечно, он не хочет, чтобы у Биби был повод придраться.
– Биби?
– Мать Жан-Люка, – поясняет Доминик.
– Миссис де Вильер – женщина немного… своеобразная, насколько я поняла, – подает голос Шери из своего шезлонга.
Доминик деликатно фыркает:
– Можно и так сказать. А можно – что она устала от абсолютного и полного легкомыслия своего мужа. Он не думает ни о чем, кроме своего винограда.
– Винограда?
Доминик машет рукой куда-то в сторону одной из построек, за которой угадывается сад.
– Виноградник, – говорит она.
Так это виноградник, а не сад! Ну конечно!
– А разве месье де Вильер не должен думать о винограднике? – спрашиваю я. – Ведь это место – в первую очередь винодельня. А уж проведение свадеб – побочный бизнес, разве нет?
– Само собой, – соглашается Доминик. – Но в Мираке давно не было приличного урожая. Сначала засухи, потом тля… любой другой давно бы понял, что это знак, – надо бросать это дело, но только не отец Жан-Люка. Он заявляет, что де Вильеры в виноделии с 1600 года, когда был построен Мирак, и он не хочет нарушать традицию.
– Ну, это очень… благородно, – восхищаюсь я, – разве нет?
– Благородно? – Доминик презрительно фыркает. – Да это пустая трата времени и денег. У Мирака такой грандиозный потенциал, если бы только Жан-Люк с отцом его видели.
– Потенциал? Да о чем ты? Он великолепен в том виде, каков есть – отличные земли, красивый дом, пенистый капуччино… что тут менять?
Как выясняется, у Доминик на этот счет другие мысли.
– Здесь все требует переделки. Все нужно обновлять – особенно ванные. Надо заменить эти пошлые ванны на ножках на нормальные джакузи… а сливные бачки с веревочкой! Господи! Их тоже надо убирать.
– А мне нравятся такие бачки, – говорю я. – Они такие… очаровательные.
– Ой, ну конечно, тебе такое может нравиться, – отвечает Доминик и многозначительно смотрит на мой купальник. – Но большинству нет. В кухне тоже надо делать капитальный ремонт. Ты знаешь, у них до сих пор есть эта… как ее… кладовка. Смешно! Да ни один шеф-повар в здравом уме не согласится работать в таких условиях.
– Шеф-повар? – переспрашиваю я. При мысли о еде у меня урчит в желудке. Я умираю от голода. Завтрак я проспала. А когда обед? И здесь правда есть шеф-повар? Это он приготовил капуччино?
– Ну конечно! Чтобы сделать из Мирака настоящий отель мирового класса, нужен пятизвездочный шеф-повар.
А, вон оно что…
– Превратить в… – Я сажусь. – Погоди. Они собираются превращать это место в отель?
– Пока нет, – отвечает Доминик и тянется к бутылке с водой, что стоит у ее шезлонга. – Но я постоянно твержу Жан-Люку, что им просто необходимо это сделать. Только подумай, сколько можно заработать на одних только корпоративных вечеринках и деловых мероприятиях! А есть еще программы спа – они легко могли бы избавиться от виноградников и проложить там дорожки для пробежек и маршруты для конных прогулок. А в этих постройках расположить салоны массажа, акупунктуры, гидротерапии. Сейчас бум индустрии реабилитации после пластической хирургии…
– Чего? – перебиваю я. К своему стыду, надо отметить, что я практически ору на нее. Но меня просто до глубины души потрясло, что кто-то хочет превратить это сказочное место в спа.
– Индустрии реабилитации после пластической хирургии, – раздраженно повторяет Доминик. – Людям, недавно прошедшим процедуру липосакции или подтяжки лица, нужно место, где восстановиться после этого. Мирак в этом качестве будет просто великолепен.
Я не могу удержаться и смотрю в сторону Шери – мне надо знать, что она думает по этому поводу.
Но она делает вид, что читает, и только ближе подносит к лицу книгу, чтобы скрыть выражение лица.
И все же я вижу, как подрагивают у нее плечи, – она смеется.
– Нет, правда, – продолжает Доминик, отхлебнув из бутылки, – семейство де Вильер не видит бизнес-возможности своей собственности. Наняв профессионалов вместо местного сброда и предложив современный сервис – спутниковое телевидение, например, доступ в Интернет, – установив кондиционеры и домашний кинотеатр, они привлекут гораздо более состоятельную клиентуру и заработают столько, сколько в жизни не приносил жалкий винный бизнес отца Жан-Люка.
Прежде чем я успеваю озвучить свой ответ на эту чудовищную речь, мой желудок делает это за меня, издав протяжное урчание. Доминик не обращает на него внимания, а Агнесс тут же садится и что-то лопочет. Она спрашивает меня о чем-то, и я улавливаю слово go?ter, что означает «отведать».
– Она спрашивает, не принести ли тебе что-нибудь поесть, – скучающим голосом переводит Доминик.
– А… – говорю я.
Агнесс говорит что-то еще, а Доминик тем же скучающим голосом продолжает:
– Ей совсем не трудно. Она все равно собиралась пойти приготовить себе что-нибудь.
– Тогда да, спасибо, с удовольствием, – отвечаю я. Потом улыбаюсь Агнесс и добавляю: – Oui, merci. Est-ce que vous… Est-ce que vous…
– Что ты пытаешься у нее спросить? – спрашивает Доминик – довольно язвительно. Но, может, я опять преувеличиваю. Трудно поверить, что она хочет превратить это чудесное место в отель, куда отправляют подлечиться тех, кто сделал себе новый нос.
– Я хочу спросить, нет ли здесь диет-колы, – говорю я. Доминик корчит презрительную рожицу.
– Нет, конечно. А зачем пичкать себя всеми этими химикатами?
Потому что это вкусно, хочется ответить мне, но я говорю:
– А, ну ладно. Тогда… ничего.
Доминик что-то отрывисто говорит Агнесс, та кивает, вскакивает, сует ноги в резиновые сабо – гораздо более подходящую обувь для ходьбы по траве и гравиевым дорожкам, чем замшевые «Маноло» – подхватывает саронг и уносится в дом.
– Она такая милая, – говорю я.
– Она обязана делать все, что ты попросишь. Она же помощница, – отвечает Доминик.
Я смотрю в сторону Шери. – Э… ну, мы же тоже вроде как помощники, разве нет?
– Но от вас же не требуется, чтобы вы подавали еду и приносили что ни попросят. И не надо ей выкать.
– Извини, что не надо делать? – трясу я головой.
– Ты обращалась к ней на «вы». Только что, когда пыталась говорить по-французски. Это неподобающе. Она младше тебя и к тому же служанка. Тебе следует обращаться к ней на «ты». А то она зазнается сверх всякой меры. Хотя она уже и так страдает этим. Мне вообще кажется, что ей нельзя пользоваться бассейном, даже если у нее свободное время. Но Жан-Люк разрешил, и теперь от нее проходу нет.
Я сижу, раскрыв рот, не в силах поверить тому, что услышала. Шери же буквально накрылась книгой, чтобы не было видно, как она смеется.
Могла бы и не накрываться, Доминик все равно не видит ничего, кроме себя. Особенно когда занята своим туалетом, вот как сейчас. – Какая жара… – заявляет она.
И это действительно так. Я бы даже сказала – пекло. И вообще, пока Доминик не начала эту тему про выканье, я подумывала о том, чтобы окунуться в прозрачную голубую воду, так маняще поблескивающую прямо перед нами…
Но Доминик опережает меня. Она садится, развязывает топ своего купальника, вешает его на спинку шезлонга, потягивается и говорит:
– Ах, так-то лучше.
1848 год (справедливо названный годом революций) стал свидетелем многих крестьянских восстаний по всей Европе, падения монархии во Франции, а также «картофельного голода» в Европе. На все эти волнения мода откликнулась тем, что потребовала от женщин как можно больше закрыться. Капоры и длинные юбки до пят стали непременным атрибутом.
Это был век Джейн Эйр, которая, как мы помним, отказалась от щедрого предложения мистера Рочестера заменить ее гардероб и предпочла грубую шерсть шелковой органзе, которую он заказал для нее. Ах, если б рядом с ней могла оказаться Мелания Трамп – уж она-то раскрыла бы ей глаза на такое неподобающее отношение к моде.
История моды. Дипломная работа Элизабет Николс
14
Никогда не говорить о себе – это очень благородное лицемерие.
Фридрих Ницше (1844–1900), немецкий философ, классический ученый и критик
Ну, ладно. Положим, я знаю, что в Европе люди куда спокойнее относятся к своему телу и наготе, чем мы.
Правда, Доминик не европейка. Она канадка.
И все же довольно трудно сидеть и разговаривать с человеком, чьи голые сиськи… буквально лезут в глаза.
И от Шери никакой помощи. Она решительно не желает отрывать глаза от книги. Хотя, как я замечаю, она еще не разу не перевернула страницу.
Мне приходится вести себя как ни в чем не бывало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26