– Молодец. И ты собирался рассказать мне какие?
– Так точно, миссис Стоун, – говорит он. – В общем, я добавил университет Бакнелл, Вандербильд и Нью-Йоркский. Что вы думаете?
– Интересный выбор. Ты, надеюсь, понимаешь, что это очень разные заведения?
– Да, я знаю. Но я решил, что не стоит торопиться с окончательным решением, пока я не смогу сам туда съездить и разведать обстановку.
Урок закончился, детки начинают вставать, я вижу, как Тик утрамбовывает барахло в своей гигантской сумке.
– Звучит как генеральный план. Только постарайся, чтобы все формы были у меня до того, как начнутся зимние каникулы. На каникулах я не работаю, capisce?
– Да, мистер Корлеоне. Они будут у вас завтра, клянусь.
Марк салютует, разворачивается и уходит, и в этот момент в дверях появляется Тик.
Не говоря ни слова, я хватаю ее за локоть и отволакиваю на несколько шагов от двери, чтобы нас не растоптали выходящие из класса детки.
– По-моему, нам надо поговорить, – говорю я. Судя по ее пришибленному виду, она прекрасно понимает, о чем надо поговорить.
– Вы узнали про мои результаты CAT? – спрашивает она.
Я киваю.
– Почему ты мне не сказала? Я думала, мы договорились – без всякой хуйни?
Между прочим, Стейсина техника употребления ругательств в разговоре с подростками стала в итоге весьма эффективной стратегической программой этого года. Особенно с Тик.
– Я знаю, – говорит она. – Извините. Я же не специально. Просто я понимала, что вы обломаетесь, и не хотела говорить.
Если бы это было так, я была бы очень тронута, но меня не оставляет ощущение, что мною просто манипулируют.
– Нет, ты уж извини: я тебе не верю. Я делаю все, что в моих силах, а ты старательно, шаг за шагом все портишь. Уже не важно, насколько у тебя говенные результаты CAT. Ты пойми всю нелепость ситуации: я узнаю о твоих результатах от члена приемной комиссии. Это удар по моей профессиональной репутации, а тебе моя профессиональная репутация нужна больше всех, если ты хочешь, чтобы я помогла тебе попасть в Нью-Йорк. Это ты понимаешь?
Она кивает:
– Ну, извините. Я понимаю, надо было сказать. Что мне сделать, чтобы вы мне доверяли?
Я понижаю голос:
– Что сделать? Изменить свое отношение. Ты заявляешь, что хочешь в Нью-Йоркский университет, но само собой это произойти не может. Тебе придется серьезно поработать, Тик. Твои оценки за прошлый год никуда не годятся. Я могу попробовать объяснить им, что с тех пор ситуация изменилась, но чем я это буду аргументировать, если ты нисколько не улучшила их в этом семестре? Понимаешь меня? Это означает, что тебе придется сильно напрячься. Я только что видела тебя на уроке – ты не учителя слушала, а книжку под столом читала. Так не пойдет. То, что твой папа знаменитость, еще не значит, что тебе все будут приносить на тарелочке.
Лицо Тик мгновенно становится ярко-красным. Мне казалось, она давно должна была привыкнуть к тому, что вокруг нее все пляшут, потому что она дочь самого Гарднера. Представляю, как к ней приходят одноклассники, ходят по их безумному дому и старательно делают вид, что ничего особенного, все в таких живут.
– Вы знаете, что я так не думаю, – говорит она.
– Откуда я могу это знать? Знаешь, несмотря на твой дизайн с блошиного рынка и винтажные шмотки, ты такой же испорченный недоросль, как все в этой школе. Пора тебе начать взрослеть и учиться отвечать за все, что ты делаешь. Звучит неприятно, я согласна, но, думаю, тебе это давно не мешало от кого-нибудь услышать.
Она плачет. Я все-таки довела ее до слез. Блин. Может, не надо было так жестко?
– Я не испорченная, – говорит она, сопя и запинаясь. – Вы понятия не имеете, как я живу. Все думают, что так легко жить, когда у тебя папа знаменитый, и денег куча, но это совсем не легко. – Она вытирает глаза тыльной стороной ладони. – Моей собственной матери нет до меня никакого дела.
– Тик, я нисколько не сомневаюсь, что в твоей жизни имеется лично твой, уникальный набор трудностей, и я никогда не жила такой жизнью, какой живешь ты, – так что ты права: я понятия не имею, как ты живешь. Но, честно говоря, я не понимаю, почему ты так относишься к своей маме. Она тебя не понимает, но это не значит, что она тебя не любит. Она просто делает то, что ей кажется лучшим для тебя.
Тик выпучивает на меня глаза:
– Так вы теперь на ее стороне?
– Нет, Тик, мы обе на твоей стороне. Мы обе хотим, чтобы у тебя получилось все, чего ты хочешь, но мы за тебя этого сделать не можем. Вот и все, что я пыталась тебе сказать.
Тик прекращает реветь и размазывает слезы тыльной стороной ладони.
– Она и вам промывание мозгов устроила. Она делает не то, что будет лучшим для меня, а то, что будет лучшим для нее. Она хочет ходить на свои благотворительные обеды и коктейль-парти и рассказывать, в какой хороший колледж поступила ее дочь. Ни на секунду не поверю, что она делает что-то для меня.
Ладно, такое определение мне нравится больше. Но это все равно меня не касается: все, чего я хочу, – это чтобы она поступила, а я бы на следующий год смогла ходить в тренажерный зал на пару раз в неделю больше.
– Это все?
– Нет, не все. Тебе придется снова сдавать CAT. Сегодня утром я говорила со своим другом из Нью-Йоркского университета, и, насколько я поняла, результаты должны быть значительно выше. И еще, чтобы ты была в курсе: скорее всего ты пойдешь по общему списку.
– Это как? – спрашивает она.
– С предварительной подачей заявления ты уже не успеваешь, твое дело будет рассматриваться вместе с остальными абитуриентами на общих основаниях, и ответ ты получишь только в апреле. – Я улыбаюсь. – И особенно они будут смотреть на твои оценки за выпускной год и результаты CAT.
Она тоже улыбается, хотя явно заметно, что не собиралась.
– Bay, здорово у вас получается. Все, я поняла, не беспокойтесь. Буду стараться. Извините, мне надо идти, я опаздываю на урок.
– Без обид? – спрашиваю я.
– Без обид, – говорит она. – По крайней мере честно, спасибо вам.
Наверное, не надо говорить ей, что я это уже слышала от ее мамы. Что ж, думаю, операцию можно считать завершенной.
Вернувшись в свой кабинет, я нахожу два письма – одно от Эда, другое – от «Ваш Малыш». Первым кликаю «Ваш Малыш».
ВАШ МАЛЫШ СЕГОДНЯ: двадцать две недели
Здравствуйте, Лара!
Ваш малыш наконец начинает быть похожим на настоящего маленького человечка! Он все еще весит меньше пятисот граммов, но у него уже есть все, что есть у взрослого человека. У него есть брови и ногти, а в его деснах начинают формироваться зубки!
Вы заметили, что стали более неуклюжей, чем были раньше? Будьте осторожны! По мере того, как Ваш вес растет, Вам становится труднее удерживать равновесие, а гормоны, сопровождающие беременность, ослабляют суставы. Возможно, настало время оставить высокие каблуки до тех пор, пока не родится Ваш малыш.
Тема дня: У Вас изжога и несварение? Заходите на наш чат и посмотрите, как другие будущие мамы справляются со своими неприятностями. К тому же сегодня у нас специальный гость – доктор Джени Абрамс, который ответит на все Ваши вопросы о запорах!
Стираем. Как я ненавижу эти тупые чаты. Теперь у меня есть еще две самоочевидные истины, которые надо добавить к моей Декларации Независимости:
Я никогда не сниму высокие каблуки.
Я никогда не буду обсуждать запоры с незнакомыми людьми.
Ладно, посмотрим, что скажет Эд.
От: Ed – Jellette@nuy
Кому: Istone@bap
Привет, Ларочка.
Плохие новости, милая. Гарднеры никому не звонили. Ты все еще хочешь, чтобы мы повременили с отказом?
Дай знать, чем скорее, тем лучше.
Эдди
Значит, ты у нас теперь Эдди?
Кому: Ed – Jellette@nuy
От: Istone@bap
Привет, Эдди.
Только что разговаривала с миссис Гарднер. Похоже, что у них произошла некоторая задержка, но пожертвование все еще возможно. Если можешь, повремени с отказом. Виктория будет сдавать CAT в январе, а годовые оценки – ну, ты сам понимаешь, бывает, в выпускном классе она все исправит. Ты мой самый любимый член приемной комиссии. Счастливо отдохнуть!
Лара
Я отсылаю письмо и тяжко вздыхаю.
До каникул остается три дня. Дождаться бы. Год был совершенно безумный. Дети меня бесят, их родители тоже бесят, и вообще, все хуже, чем обычно. Наверное, это из-за подарков. Я всегда в конце декабря немножко бешеная, но потом приходит последняя учебная неделя, на меня сыплются подарки, и я всем все прощаю. За последние годы мне дарили пятисотдолларовый сертификат в магазины «Барнис», путевку на горнолыжный курорт в Аспене в любой уик-энд на выбор, билеты в первый ряд на концерт Мадонны, обалденную вотерфордовскую хрустальную вазу с коллекционной бутылочкой ликера, день спа-процедур в салоне на Беверли-Хиллз, а однажды я даже получила сертификат от «Гуччи», потому что один из моих родителей в тот год возглавлял их американскую маркетинговую команду.
Но в этом году мне дарят исключительно детские подарки. Розовый кашемировый комбинезончик от «ТСЕ». Пара миниатюрных замшевых ботиночек от «Тодс». Детское одеяло от «Бурберри». Серебряная ложечка от «Тиффани». В общем, сплошное чудовищное разочарование. Так и хочется спросить: ау, люди, вам мой нерожденный младенец целыми днями пишет рекомендательные письма и правит вступительные сочинения? Нет, это делаю я. Спасибо, конечно, что вы думаете обо мне, но как насчет того, чтоб подумать обо мне лично! Честное слово, ощущение такое, что про меня уже все забыли, хотя ребенок-то еще не родился. Что же будет, когда он родится?
16
Я была совершенно права: в выборе имени нельзя доверять никому. Я рассказала уже практически всем, и все они кивают головами, улыбаются и говорят мне любезности, которые на самом деле являются не чем иным, как скрытыми оскорблениями. Вот, например:
Джули: Паркер? Очаровательно. Перевод : Но уж точно не так очаровательно, как Лили.
Моя мама : Паркер? Как-то не по-еврейски. Перевод: Я знала, что, как только ты переедешь в Лос-Анджелес, ты превратишься в лицемерку, которая делает вид, что она не та, кем на самом деле является.
Случайно встреченные школьные учительницы за сорок : Паркер? Как... интересно. Перевод: Это дико и омерзительно. Как можно делать такое со своим ребенком?
Туповатая ученица , которая собирается заниматься модным дизайном и сидит в моем кабинете в огромных белых пластиковых лыжных очках : Паркер? Да ну, есть же нормальные имена, типа Бриттани или Кэйтлин. Перевод: Вот дура.
Стейси: Как? Паркер? Очень мило. Перевод: Говори, что хочешь, мне без разницы, я сейчас думаю совсем о другом.
С ней, кстати, явно происходит что-то не то. За сегодняшнее утро она уже второй раз никак не реагирует на ситуацию, которая в любое другое время вывела бы ее из себя.
Первой была толстая хиппуха, которая споткнулась о камень и чуть не разбила себе голову, потому что пялилась на меня, вместо того чтобы смотреть, куда идет.
– Извините, – сказала она. – Засмотрелась на вас, у вас такой восхитительный большой живот!
Я как всегда пришла в ярость, но Стейси, похоже, вообще не обратила на нее внимания, хотя она от таких вещей тоже приходит в ярость. На прошлой неделе она чуть не подралась с иранским старичком. Ну, начал, правда, он – «Бегать нехорошо для бэби. Камни упал , бэби выкинул» , – но ему же лет восемьдесят семь, не меньше, и он бы не стукнул ее по ноге своей тросточкой, если бы она не спрашивала у него, какого хера он лезет не в свое дело. Но наезд хипповатой дамочки прошел незамеченным.
Мне кажется, это опять из-за работы. У нее появилась какая-то новая партнерша, которая на нее зуб точит, потому что Стейси моложе, умнее и красивее, так что эта зараза постоянно устраивает ей всякие подлянки.
– У тебя на работе неприятности? – спрашиваю я. – Опять Лиз что-то учинила?
Мой вопрос, похоже, ее удивляет.
– Что? А, нет. На работе все в порядке. А что такое?
– Что такое? Да ты за сегодняшнее утро раз пятнадцать пропустила законную возможность устроить бучу или наговорить гадостей. По-моему, тут есть над чем задуматься.
– У меня все в порядке, – говорит она. – Я просто немного устала. Вчера поздно легла.
Именно этот предлог я когда-то использовала в разговоре с ней, когда уже знала, что беременна, а ей говорить не хотела.
– Ладно, как хочешь. Ври дальше, если тебе так нравится.
Она пропускает это мимо ушей, и мы молча идем по дорожке, пока не доходим до бревна, у которого мы обычно останавливаемся отдохнуть. Стейси садится и делает большой глоток из своей бутылки с минералкой.
– Я с мужиком познакомилась, – небрежно произносит Стейси, как будто эти слова не являются самой грандиозной новостью, которую она мне сообщила за последние пять лет.
Ну, вы видите? Я знала, что что-то случилось.
– Кто? – спрашиваю я. – Где? Когда? И когда ты нашла время, чтобы знакомиться с мужиками?
Я ее знаю: именно этого момента она больше всего и боялась, и сейчас я не вытяну из нее ничего, кроме фактов.
– На съемках в Мексике. Юрист, работает на студии, мы с ним несколько раз обедали во время съемок. Раньше работал в центре, у О’Мелвени. Тодд Зальцман. Учился, кажется, в Йеле на юридическом и в Корнелле.
– Звучит красиво, – говорю я. – И какой у него непростительный недостаток?
Стейси обязательно находит непростительный недостаток. Сколько я ее знаю, она всегда была мастером по нахождению причин для разрыва. Этот дышит, как Дарт Вейдер, у этого уши, как у слоненка Дамбо, от этого чесноком пахнет, а этот говорит «звонит» вместо «звонит» – в общем, придумайте любую причину, и я вам гарантирую, что она уже была использована Стейси для разрыва с каким-нибудь мужиком.
Прежде чем ответить, она долго думает. Либо этот парень так крут, что она ничего не может придумать, либо недостаток настолько непростителен, что о нем просто страшно говорить. У него, наверное, третий сосок, или одиннадцать пальцев на ногах, или еще какой-нибудь довесочек, о котором и говорить страшно.
– У него двухлетний ребенок, – наконец произносит она.
Да-а, совсем не тот довесочек, о котором я думала. Ну, жена, любовница, любовник, наконец, но ребенок? Стейси и ребенок? Это уже грубое нарушение законов природы. Так не пойдет.
– Что ты имеешь в виду – двухлетний ребенок? – ору я. – Да тебе в одном помещении с ребенком находиться нельзя. Ты же его сразу придушишь.
– Кто бы говорил! Тоже мне, Супермама.
– Извини, между нами есть большая разница. Я, по крайней мере, хочу детей. Могу напомнить тебе твои собственные слова, если ты забыла: мир был бы более приятным местом, если бы всем, у кого нет и не будет детей, выделили отдельный континент.
– Не забыла, не беспокойся, и продолжаю считать, что это гениальная идея. Послушай, я же не собираюсь его усыновлять или что-нибудь в этом роде. Я просто сплю с его отцом.
Ее окружает такое облако тупости, что я начинаю сомневаться, смогу ли я сквозь него пробиться.
– Прекрасно! – ору я. – А если это серьезно? Что если вы захотите съехаться и жить вместе?
И тут я понимаю, что главного вопроса я так и не задала. Уперши руки в боки, впериваюсь в нее вопрошающим взглядом:
– Кстати, а что это одинокий мужик делает с двухлетним ребенком?
– Он только что развелся, – отвечает Стейси таким же небрежным тоном.
Она совсем обалдела. Мне на это даже нечего сказать. Я закрываю глаза и быстро мотаю головой из стороны в сторону, как после дурного сна, а она тем временем пытается объяснять:
– Они познакомились, когда учились на юридическом, прожили вместе восемь лет, думали, ребенок поможет им восстановить отношения, но стало еще хуже, и год назад они разошлись. У них совместная опека, так что ребенок у него живет одну неделю и два уик-энда в месяц.
Да, ничем хорошим это не кончится. И что это за мужик, который бросает жену, когда у него двухлетний сын?
– Послушай, – говорю я. – Все, что я хочу сказать, – ты должна хорошенько об этом подумать. Если у вас все пойдет серьезно, тебе, хочешь не хочешь, придется принимать участие в жизни этого ребенка. Сначала он попросит тебя посидеть с ним, пока не пришла няня, потом поменять подгузник, пока он говорит по телефону, а в воскресенье утром вместо кофе с газеткой вы будете смотреть мультики. И не важно, что ты будешь о нем думать и какой заразой себя покажешь – ребенок все равно к тебе привяжется. Обязательно. Так что, прежде чем влезать в это дело с головой, подумай хорошенько и постарайся не забыть, что оно касается не только тебя.
Я знаю, что она знает, что я права. Просто ее упрямство никогда не позволит ей это признать. Она делает еще глоток из бутылки, встает и возвращается на дорожку:
– Все будет нормально, не волнуйся. У меня все под контролем. У нас с ним по поводу ребенка полное взаимопонимание. Я с этим ребенком даже встречаться не буду. Что ж теперь, и поразвлечься нельзя?
– Можно поразвлечься, только такие игры хороши, пока глаз кому-нибудь не выбьют.
Она разворачивается и удивленно смотрит на меня:
– Ты о чем?
– Сама знаешь о чем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36