Голос злой.
– Лара, это Линда. Пожалуйста, позвони мне, как только получишь это сообщение. – Клик.
Я тебя тоже поздравляю с началом учебного года . Набираю ее местный номер, и после первого звонка она берет трубку. В нашей школьной телефонной системе стоят определители внутренних номеров, так что она знает, что это я.
– Привет, Лара, – говорит она совсем неприветливым голосом.
– Привет. Что у нас происходит? – спрашиваю я, стараясь говорить как ни в чем не бывало.
– Первое, что я услышала сегодня утром, – это звонок Черил Гарднер. Она утверждает, что за все лето ты виделась с Тик один раз на протяжении двадцати минут, что ты с ней даже не говорила о колледже и что с тех пор ты больше не давала о себе знать. Мне казалось, что я тебе достаточно ясно объяснила, насколько для нас важно, чтобы эти люди остались довольны.
Елки зеленые . Просто не верится, что Тик меня так подставила. Не удивлюсь, если Черил не имеет ни малейшего понятия ни о Маркусе, ни о группе, ни о Нью-Йоркском университете.
– Линда, начнем с того, что это неправда. С Тик я встречалась дважды за лето и держала с ней связь через e-mail, после чего мы встречались еще раз, сегодня перед обеденным перерывом. Она, наверное, ничего не сказала Черил.
В ответ я слышу длинный раздраженный вздох.
– Разумеется, не сказала. Подростки ничего не говорят родителям. – Тон меняется на «я-тут-пока-что-начальник». – Я хочу, чтобы ты прямо сейчас позвонила Черил и поставила ее в известность обо всем, что происходит. И с этого момента, будь так любезна, держи ее в курсе событий. Мне больше не нужны такие звонки.
Подозреваю, что сейчас не лучший момент для того, чтобы сообщить ей, что я беременна.
– Я позвоню ей прямо сейчас, – говорю я. – Извини, я не подумала, что она может так разозлиться.
– Да, – говорит Линда. – Ты явно не подумала.
Как я могла забыть про Черил – не понимаю. И почему она мне не звонила все лето, если ее это так волнует? Раньше у нее не было предубеждений по поводу звонков домой в нерабочее время.
Нахожу список телефонов учеников и их семей и набираю номер Черил. Я хочу разобраться с этим вопросом раз и навсегда и получить глубочайшие извинения за произошедшее недоразумение.
– Резиденция Гарднеров.
– Здравствуйте, Лори. Это Лара Стоун. Скажите, Черил дома?
– Да, Лара, дома. Она очень хотела поговорить с вами. – Лори передает трубку, и вступает Черил.
– Лара, здравствуйте, – говорит она резко и недружелюбно. – Я полагаю, что вы уже говорили с Линдой.
А вот этого не надо , дамочка. Со мной так не стоит говорить .
– Да, – говорю я. – Я говорила с Линдой. Но, честно говоря, мне бы хотелось, чтобы в таких ситуациях вы звонили сначала мне, потому что я встречалась с Тик еще раз. Дважды.
Вот так , учись у мастера. Я хорошая , ты плохая.
– И откуда я могла об этом узнать, Лара? Если бы вы мне сказали, мне не пришлось бы звонить Линде.
Ну, тут ты совсем не права. Но спорить не буду. Это не стоит того, что мне придется выслушать от Линды. Я делаю глубокий вдох и проглатываю свою гордость одним большим глотком. Могу вас заверить, вкус у нее очень, очень неприятный.
– Вы правы, – говорю я. – Мне надо было позвонить вам после встречи с Тик. Но мы весьма продуктивно поговорили, и она очень заинтересовалась Нью-Йоркским университетом.
– Нью-Йоркский университет, – презрительно тянет она. – Но это ведь не очень престижная школа?
Она, наверное, издевается. Я уломала ее деточку поступать в колледж, вместо того чтобы удирать в Нью-Йорк со своим уродом и панк-группой, а она собирается устраивать прения по поводу выбора заведения?
– Вообще-то, – говорю я, – за последние пять лет эта школа стала элитным заведением и котируется уже значительно выше, чем раньше.
– Но в десятке лучших Нью-Йоркский университет не указан, – говорит она как бы между прочим. – Его даже нет в первых двадцати пяти.
Такое ощущение, что она шпарит прямо по ежегодному списку лучших школ «Ю. С. Ньюсэнд Ворлд Рипорт». Так и подмывает спросить: Быстро – какая школа на тридцать седьмой позиции по количеству студентов? Но я лучше не буду этого делать, потому что, боюсь, ответ она знает.
– Вы правы, его там нет, – говорю я, – но мы уже с вами говорили о том, что у Тик невелики шансы попасть в школу из десятки лучших, и, честно говоря, я даже не знаю, сможет ли она попасть в Нью-Йоркский университет.
– Я даже говорить об этом не хочу, – говорит она. – Знаете, Лара, вы так негативно настроены. Тик очень умная девочка, и, я думаю, вы специально настраиваете ее на более простую школу.
Нет, так не пойдет. Кем это она себя считает, чтобы называть меня негативной?
– Во-первых, я ни на что Тик не настраиваю. Нью-Йоркский университет – это полностью ее идея. А во-вторых, это не негатив, а осторожность. Это разные вещи. К тому же, Черил, речь идет не обо мне. Тик рассталась с Маркусом, группа распадается, у нее сейчас очень тяжелое время. То, что она заинтересовалась поступлением в колледж, – уже огромный шаг, и, я думаю, ей бы очень помогло сознание того, что вы ее поддерживаете.
Черил ничего не говорит, а я пытаюсь понять – она молчит, потому что злится или потому что до нее дошла моя логика?
– У вас есть дети, Лара?
Злится. Она действительно ничего не знает ни про Маркуса, ни про группу.
– Нет, – но у меня есть плод с глазками .
– Так вот, пока у вас их нет, я бы вам посоветовала оставить советы по воспитанию детей тем, кто понимает, о чем идет речь.
Тем, кто понимает? Она что, издевается? Что-то я не припомню директивы, назначающей ее главным арбитром по родительским вопросам. Впрочем, я вполне могу расценить это как комплимент. Я ее явно напугала.
– Хорошо, – говорю я. – Когда я встречусь с Тик в следующий раз, я дам вам знать, что происходит.
– Будьте так добры.
Ладно , думаю я, вешая трубку. Все идет нормально .
Что-то этот день не собирается кончаться. Я в полном истощении, я все еще расстроена разговором с Черил, и я хочу, чтобы все это скорее кончилось. Помните школьные часы? Да помните: круглые, с такими здоровенными черными цифрами, как будто их делали для общества слепых, и с гипнотизирующей красной секундной стрелкой – если потерять осторожность, она может втянуть в свою беготню и держать твой взгляд круг за кругом, пока ты не начинаешь цепенеть в ожидании момента, когда минутная стрелка начинает едва подрагивать и, дождавшись наконец, что красная стрелка достигла двенадцати, нервно прыгает на следующую цифру, отмечая громким клацаньем еще одну мучительную минуту, проведенную под бубнеж учителя о какой-нибудь ерунде, про которую ты напишешь контрольную и больше никогда не вспомнишь? Вот на такие часы я сейчас и пялюсь, мечтая о каком-нибудь магическом способе передвинуть их на двадцать семь минут вперед, чтобы было три тридцать, и я бы со спокойной совестью пошла домой и легла спать.
Предполагалось, что ко мне явится Марк – вы его помните: милый юноша, который отпускал замечания по поводу моей машины в последний школьный день прошлого года. Сегодня утром он остановил меня и попросил разрешения зайти в три, чтобы я посмотрела его список колледжей. Он опаздывает всего на две, нет, теперь на четыре минуты, но я молюсь, чтобы он совсем забыл обо мне, потому что я ужасно голодная и хочу спуститься вниз купить печенье в автомате в учительской. Если бы здесь была моя ассистентка Рэчел, можно было бы попросить ее передать Марку, что я сейчас вернусь, но она убежала на какие-то компьютерные курсы, так что, если я уйду из кабинета, мне придется запереть дверь, и, вы сами понимаете, если я так сделаю, Марк объявится секундой позже, а я окажусь виновата.
Дам ему еще пять минут.
Завтра надо принести что-нибудь погрызть, чтобы было под рукой в столе.
Через четыре минуты пятьдесят две секунды я поднимаюсь, и в это мгновение в дверь врывается Марк. Блин . Я умираю с голоду.
– Я очень, очень, очень извиняюсь, – выдыхает он. – Я после истории разговорился с мистером Фраем, а его остановить невозможно.
– Ничего, – говорю я, усаживаясь обратно. – Что ты мне хотел показать?
Он садится и начинает раскопки в своем рюкзаке, плотно набитом мятыми бумажками.
– Марк, – говорю я. – Сегодня первый день учебы. Когда ты успел устроить такую мешанину?
Он находит бумажку, которую искал, и пытается расправить ее, разложив на моем столе.
– Я не знаю, – говорит он. – Так получается. Друзья решили, что, если я стану супергероем, меня будут звать Человек-Бардак. У меня будет способность наводить полный аврал одним взглядом.
Я смеюсь. На самом деле Марк мне очень симпатичен, несмотря на то что он президент клуба «Бизнес и инвестиции» и один из пяти-шести ребят во всей школе, кто разделяет республиканские взгляды. Что-то вроде Алекса П. Китона нового миллениума. Мы с ним периодически поддразниваем друг друга на политические темы – я называю его фашистом, а он меня защитником зверюшек – и частенько обсуждаем последнюю серию «Западного крыла». Он, конечно, зануда и зубрила, он слишком озабочен деньгами, но при этом он действительно умен и учится как ненормальный, да и поведением выгодно отличается от остальных наших деток. Думаю, и с поступлением в колледж у него проблем не будет.
Он вручает мне список, и я читаю: Джордж Вашингтон, Джорджтаун, Колумбия, Пэнн, Эмори, Вашингтонский университет, Северо-Западный, Беркли. Смотрю на него.
– Беркли? – говорю я, поднимая брови. – Кто-то тут говорил про защитников зверюшек. Я не уверена, что это место для тебя, Марк.
Кивает.
– Я знаю, – говорит он. – Беркли – это для папы. Это его альма матер. – Он выразительно закатывает глаза. – Не беспокойтесь, туда я никогда не поступлю. Я его внес в список, чтобы папа отстал.
Я одобрительно киваю:
– Ладно, по крайней мере, честно. Так в чем проблема?
– Да проблемы никакой нет. Я просто хотел, чтобы вы посмотрели, достаточно ли у меня запасных вариантов. Как по-вашему, я смогу потянуть эти колледжи?
– Про все колледжи из списка я бы не сказала, но было бы неплохо... – и тут, прямо посреди предложения, мое горло и живот начинают сводить судороги, рот непроизвольно открывается, и я начинаю яростно рыгать с такой силой и громкостью, которых я от себя никак не ожидала. При этом, заметьте, из меня ничего не выходит. Я просто страшно рыгаю.
Я делаю Марку знак подождать и, не переставая рыгать, выбегаю из кабинета по направлению к ближайшему учительскому туалету, который, слава богу, запирается изнутри.
Я быстро запираю за собой дверь и безуспешно пытаюсь сделать так, чтоб меня вытошнило. Откуда-то из глубин сознания выплывает инстинкт, о котором я и не подозревала, и сообщает мне, что единственный способ остановить процесс – это что-нибудь съесть. Так что я вылезаю из туалета и, все еще рыгая, хотя уже потише, бегу в учительскую, еще раз возношу благодарности Всевышнему за то, что там никого нет, пихаю в щель автомата доллар и нажимаю трясущейся рукой кнопку С16 «Печенье с ореховым маслом», после чего в течение нескольких секунд достаю пачку, вскрываю ее и поглощаю все содержимое в три больших глотка.
Рыгание чудесным способом прекращается. Я взмокла, живот болит, будто после упражнений на пресс. Причем не моих халявных упражнений, когда с пола поднимается только голова, а настоящих, как полагается.
Я сажусь на стол и вытираю лицо грубой коричневой бумагой, которая упорно выдается за полотенца во всех школах, институтах и кафе, и вдруг вспоминаю, что у меня в кабинете сидит Марк и наверняка мучается вопросом, что за фигня происходит с его ненормальным консультантом по высшему образованию.
Несусь обратно по лестнице. Бегу по коридору к своему кабинету, обливаясь потом еще больше, чем раньше, но, добежав до того места, где меня уже можно видеть через стеклянную дверь, снижаю темп до неспешной походки. Открываю дверь и вхожу в кабинет, как будто ничего не было, изображая всем своим видом, что все в полном порядке и внезапный приступ рыгания в сопровождении душераздирающих звуков представляет из себя обычное дело, не требующее ни объяснений, ни комментариев.
– Ну что же, – говорю я, усаживаясь на свой стул, – тогда, как я уже говорила, тебе остается только подыскать еще одну-две школы с менее жесткими требованиями, чем те, что в твоем списке, – просто чтобы чувствовать себя более уверенно.
Марк нерешительно смотрит на меня пару секунд, но, видимо, наблюдение за действом смутило его не меньше, чем меня – исполнение оного, и он благодарно подхватывает тему:
– Ну, я так и думал.
Правда, ему плохо удается скрыть свое желание удрать, потому что он уже мусолит в руках свой рюкзак и медленно двигается к двери с таким видом, будто он только что узнал, что я являюсь носителем высококонтагиозного и смертоносного вируса тропической лихорадки, который мгновенно заразит его, как только он сделает одно неверное движение.
– Ладно, – говорит он, пятясь к двери. – Тогда я буду искать еще несколько школ. Вам можно будет e-mail прислать?
Ага, испугался.
– Да, – говорю я. – Конечно, присылай. Я посмотрю, какие колледжи ты добавишь, а потом поговорим.
К этому моменту он уже допятился до двери и готов бежать.
– Хорошо. Спасибо. Увидимся.
– До свидания! – кричу я как можно более жизнерадостно. Смотрю на часы. Три тридцать, как в аптеке. Выключаю компьютер, хватаю сумку и запираю за собой дверь.
По дороге к стоянке я вспоминаю, как сегодня утром на собрании учителей наш завуч пытался взбодрить нас в первый рабочий день старым учительским поверьем. Он рассказал старинный стишок про то, что, если первый день пройдет хорошо, весь год будет урожайным, а если плохо – то и год будет порченым. Утром, когда я его услышала, он показался мне ужасно старомодным и тупым, что я и изобразила на своем лице к радости циничного математика-гея, сидевшего на собрании рядом со мной. Но после такого дня я уже начинаю думать – а может, в этом что-то есть?
10
Началось. В первый раз я это заметила неделю назад. С утра я чувствовала себя прекрасно, то есть абсолютно нормально, но по дороге с работы пришлось расстегнуть брюки, а когда я ложилась спать, из живота выпирал шарик. Он был небольшой, не слишком круглый и не похожий на настоящий беременный живот. Просто появилась выпуклость, которую невозможно втянуть, как бы я ни старалась. А я очень старалась, можете мне поверить, чуть легкие не лопнули. Когда я проснулась на следующее утро, он чудесным образом исчез, но к концу дня появился снова, и выглядело это так, будто я одна истребила годовой запас макарон средней итальянской деревни. Так продолжалось всю неделю: утром нет, вечером есть, но сегодня утром, прямо в середине четырнадцатой недели, в самом начале второго триместра, я проснулась и увидела шарик. Похоже (тяжкий вздох), я начинаю Выглядеть Беременной.
Ситуация, между прочим, весьма мрачная – ты уже беременна, но этого не видно, просто выглядишь как бочонок. Хочется повесить на грудь сияющий неоновый знак «Не толстая, просто беременная», или даже надеть какую-нибудь из этих дурацких футболок с надписью типа «Ребенок на Борту», которые так раздражали меня в восьмидесятые, но теперь уже не кажутся такими глупыми, хотя, если подумать, я их все равно никогда не надену, какой бы преступно жирной я ни стала. Я сама не понимаю, почему меня так волнует, что случайные прохожие, знакомые или сослуживцы – знаю, знаю, знаю, я так ничего Линде и не сказала, но в понедельник точно скажу – посчитают меня толстой: ведь вся родня и друзья уже знают, что я беременна (кроме Стейси – она каждые несколько дней ездит в Мехико, где ее клиент снимает кино, и мы не могли с ней встретиться и поговорить уже почти месяц). Но одна мысль о том, что люди у меня за спиной шепчутся: «О-о-о, смотрите, это Лара, она была такой тоненькой, а сейчас что-то опять распустилась. Интересно, ее муж уже начал посматривать на молоденьких и тощеньких?» – приводит меня в полный ужас.
Впрочем, я отвлекаюсь. Суть в том, что мои новые формы еще не бросаются в глаза, но уже начали доставлять мне кучу хлопот. Когда я сегодня утром пыталась натянуть любимые джинсы, я пыхтела, кряхтела, распластывалась на кровати и втягивала живот добрых пять минут, чтобы застегнуть молнию. А после всего этого кошмара вдруг поняла, что к нижней части моего тела не сможет проникнуть ни одна молекула кислорода, так что через двадцать минут джинсы пришлось снять, потому что ноги уже начали терять чувствительность.
Я перемеряла все имеющиеся джинсы, включая самые огромные, которые я храню с университетских времен как напоминание о том, что может случиться, если я потеряю бдительность, что, впрочем, и произошло.
Так что на мне сейчас тренировочные штаны, и совершенно нечего надеть, чтобы пойти вечером в кино и пообедать с Джули и Джоном. Это значит, что я еду в магазин для беременных немедленно, потому что не собираюсь вступать в ряды дур, бегающих всю беременность в мужниных трениках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
– Лара, это Линда. Пожалуйста, позвони мне, как только получишь это сообщение. – Клик.
Я тебя тоже поздравляю с началом учебного года . Набираю ее местный номер, и после первого звонка она берет трубку. В нашей школьной телефонной системе стоят определители внутренних номеров, так что она знает, что это я.
– Привет, Лара, – говорит она совсем неприветливым голосом.
– Привет. Что у нас происходит? – спрашиваю я, стараясь говорить как ни в чем не бывало.
– Первое, что я услышала сегодня утром, – это звонок Черил Гарднер. Она утверждает, что за все лето ты виделась с Тик один раз на протяжении двадцати минут, что ты с ней даже не говорила о колледже и что с тех пор ты больше не давала о себе знать. Мне казалось, что я тебе достаточно ясно объяснила, насколько для нас важно, чтобы эти люди остались довольны.
Елки зеленые . Просто не верится, что Тик меня так подставила. Не удивлюсь, если Черил не имеет ни малейшего понятия ни о Маркусе, ни о группе, ни о Нью-Йоркском университете.
– Линда, начнем с того, что это неправда. С Тик я встречалась дважды за лето и держала с ней связь через e-mail, после чего мы встречались еще раз, сегодня перед обеденным перерывом. Она, наверное, ничего не сказала Черил.
В ответ я слышу длинный раздраженный вздох.
– Разумеется, не сказала. Подростки ничего не говорят родителям. – Тон меняется на «я-тут-пока-что-начальник». – Я хочу, чтобы ты прямо сейчас позвонила Черил и поставила ее в известность обо всем, что происходит. И с этого момента, будь так любезна, держи ее в курсе событий. Мне больше не нужны такие звонки.
Подозреваю, что сейчас не лучший момент для того, чтобы сообщить ей, что я беременна.
– Я позвоню ей прямо сейчас, – говорю я. – Извини, я не подумала, что она может так разозлиться.
– Да, – говорит Линда. – Ты явно не подумала.
Как я могла забыть про Черил – не понимаю. И почему она мне не звонила все лето, если ее это так волнует? Раньше у нее не было предубеждений по поводу звонков домой в нерабочее время.
Нахожу список телефонов учеников и их семей и набираю номер Черил. Я хочу разобраться с этим вопросом раз и навсегда и получить глубочайшие извинения за произошедшее недоразумение.
– Резиденция Гарднеров.
– Здравствуйте, Лори. Это Лара Стоун. Скажите, Черил дома?
– Да, Лара, дома. Она очень хотела поговорить с вами. – Лори передает трубку, и вступает Черил.
– Лара, здравствуйте, – говорит она резко и недружелюбно. – Я полагаю, что вы уже говорили с Линдой.
А вот этого не надо , дамочка. Со мной так не стоит говорить .
– Да, – говорю я. – Я говорила с Линдой. Но, честно говоря, мне бы хотелось, чтобы в таких ситуациях вы звонили сначала мне, потому что я встречалась с Тик еще раз. Дважды.
Вот так , учись у мастера. Я хорошая , ты плохая.
– И откуда я могла об этом узнать, Лара? Если бы вы мне сказали, мне не пришлось бы звонить Линде.
Ну, тут ты совсем не права. Но спорить не буду. Это не стоит того, что мне придется выслушать от Линды. Я делаю глубокий вдох и проглатываю свою гордость одним большим глотком. Могу вас заверить, вкус у нее очень, очень неприятный.
– Вы правы, – говорю я. – Мне надо было позвонить вам после встречи с Тик. Но мы весьма продуктивно поговорили, и она очень заинтересовалась Нью-Йоркским университетом.
– Нью-Йоркский университет, – презрительно тянет она. – Но это ведь не очень престижная школа?
Она, наверное, издевается. Я уломала ее деточку поступать в колледж, вместо того чтобы удирать в Нью-Йорк со своим уродом и панк-группой, а она собирается устраивать прения по поводу выбора заведения?
– Вообще-то, – говорю я, – за последние пять лет эта школа стала элитным заведением и котируется уже значительно выше, чем раньше.
– Но в десятке лучших Нью-Йоркский университет не указан, – говорит она как бы между прочим. – Его даже нет в первых двадцати пяти.
Такое ощущение, что она шпарит прямо по ежегодному списку лучших школ «Ю. С. Ньюсэнд Ворлд Рипорт». Так и подмывает спросить: Быстро – какая школа на тридцать седьмой позиции по количеству студентов? Но я лучше не буду этого делать, потому что, боюсь, ответ она знает.
– Вы правы, его там нет, – говорю я, – но мы уже с вами говорили о том, что у Тик невелики шансы попасть в школу из десятки лучших, и, честно говоря, я даже не знаю, сможет ли она попасть в Нью-Йоркский университет.
– Я даже говорить об этом не хочу, – говорит она. – Знаете, Лара, вы так негативно настроены. Тик очень умная девочка, и, я думаю, вы специально настраиваете ее на более простую школу.
Нет, так не пойдет. Кем это она себя считает, чтобы называть меня негативной?
– Во-первых, я ни на что Тик не настраиваю. Нью-Йоркский университет – это полностью ее идея. А во-вторых, это не негатив, а осторожность. Это разные вещи. К тому же, Черил, речь идет не обо мне. Тик рассталась с Маркусом, группа распадается, у нее сейчас очень тяжелое время. То, что она заинтересовалась поступлением в колледж, – уже огромный шаг, и, я думаю, ей бы очень помогло сознание того, что вы ее поддерживаете.
Черил ничего не говорит, а я пытаюсь понять – она молчит, потому что злится или потому что до нее дошла моя логика?
– У вас есть дети, Лара?
Злится. Она действительно ничего не знает ни про Маркуса, ни про группу.
– Нет, – но у меня есть плод с глазками .
– Так вот, пока у вас их нет, я бы вам посоветовала оставить советы по воспитанию детей тем, кто понимает, о чем идет речь.
Тем, кто понимает? Она что, издевается? Что-то я не припомню директивы, назначающей ее главным арбитром по родительским вопросам. Впрочем, я вполне могу расценить это как комплимент. Я ее явно напугала.
– Хорошо, – говорю я. – Когда я встречусь с Тик в следующий раз, я дам вам знать, что происходит.
– Будьте так добры.
Ладно , думаю я, вешая трубку. Все идет нормально .
Что-то этот день не собирается кончаться. Я в полном истощении, я все еще расстроена разговором с Черил, и я хочу, чтобы все это скорее кончилось. Помните школьные часы? Да помните: круглые, с такими здоровенными черными цифрами, как будто их делали для общества слепых, и с гипнотизирующей красной секундной стрелкой – если потерять осторожность, она может втянуть в свою беготню и держать твой взгляд круг за кругом, пока ты не начинаешь цепенеть в ожидании момента, когда минутная стрелка начинает едва подрагивать и, дождавшись наконец, что красная стрелка достигла двенадцати, нервно прыгает на следующую цифру, отмечая громким клацаньем еще одну мучительную минуту, проведенную под бубнеж учителя о какой-нибудь ерунде, про которую ты напишешь контрольную и больше никогда не вспомнишь? Вот на такие часы я сейчас и пялюсь, мечтая о каком-нибудь магическом способе передвинуть их на двадцать семь минут вперед, чтобы было три тридцать, и я бы со спокойной совестью пошла домой и легла спать.
Предполагалось, что ко мне явится Марк – вы его помните: милый юноша, который отпускал замечания по поводу моей машины в последний школьный день прошлого года. Сегодня утром он остановил меня и попросил разрешения зайти в три, чтобы я посмотрела его список колледжей. Он опаздывает всего на две, нет, теперь на четыре минуты, но я молюсь, чтобы он совсем забыл обо мне, потому что я ужасно голодная и хочу спуститься вниз купить печенье в автомате в учительской. Если бы здесь была моя ассистентка Рэчел, можно было бы попросить ее передать Марку, что я сейчас вернусь, но она убежала на какие-то компьютерные курсы, так что, если я уйду из кабинета, мне придется запереть дверь, и, вы сами понимаете, если я так сделаю, Марк объявится секундой позже, а я окажусь виновата.
Дам ему еще пять минут.
Завтра надо принести что-нибудь погрызть, чтобы было под рукой в столе.
Через четыре минуты пятьдесят две секунды я поднимаюсь, и в это мгновение в дверь врывается Марк. Блин . Я умираю с голоду.
– Я очень, очень, очень извиняюсь, – выдыхает он. – Я после истории разговорился с мистером Фраем, а его остановить невозможно.
– Ничего, – говорю я, усаживаясь обратно. – Что ты мне хотел показать?
Он садится и начинает раскопки в своем рюкзаке, плотно набитом мятыми бумажками.
– Марк, – говорю я. – Сегодня первый день учебы. Когда ты успел устроить такую мешанину?
Он находит бумажку, которую искал, и пытается расправить ее, разложив на моем столе.
– Я не знаю, – говорит он. – Так получается. Друзья решили, что, если я стану супергероем, меня будут звать Человек-Бардак. У меня будет способность наводить полный аврал одним взглядом.
Я смеюсь. На самом деле Марк мне очень симпатичен, несмотря на то что он президент клуба «Бизнес и инвестиции» и один из пяти-шести ребят во всей школе, кто разделяет республиканские взгляды. Что-то вроде Алекса П. Китона нового миллениума. Мы с ним периодически поддразниваем друг друга на политические темы – я называю его фашистом, а он меня защитником зверюшек – и частенько обсуждаем последнюю серию «Западного крыла». Он, конечно, зануда и зубрила, он слишком озабочен деньгами, но при этом он действительно умен и учится как ненормальный, да и поведением выгодно отличается от остальных наших деток. Думаю, и с поступлением в колледж у него проблем не будет.
Он вручает мне список, и я читаю: Джордж Вашингтон, Джорджтаун, Колумбия, Пэнн, Эмори, Вашингтонский университет, Северо-Западный, Беркли. Смотрю на него.
– Беркли? – говорю я, поднимая брови. – Кто-то тут говорил про защитников зверюшек. Я не уверена, что это место для тебя, Марк.
Кивает.
– Я знаю, – говорит он. – Беркли – это для папы. Это его альма матер. – Он выразительно закатывает глаза. – Не беспокойтесь, туда я никогда не поступлю. Я его внес в список, чтобы папа отстал.
Я одобрительно киваю:
– Ладно, по крайней мере, честно. Так в чем проблема?
– Да проблемы никакой нет. Я просто хотел, чтобы вы посмотрели, достаточно ли у меня запасных вариантов. Как по-вашему, я смогу потянуть эти колледжи?
– Про все колледжи из списка я бы не сказала, но было бы неплохо... – и тут, прямо посреди предложения, мое горло и живот начинают сводить судороги, рот непроизвольно открывается, и я начинаю яростно рыгать с такой силой и громкостью, которых я от себя никак не ожидала. При этом, заметьте, из меня ничего не выходит. Я просто страшно рыгаю.
Я делаю Марку знак подождать и, не переставая рыгать, выбегаю из кабинета по направлению к ближайшему учительскому туалету, который, слава богу, запирается изнутри.
Я быстро запираю за собой дверь и безуспешно пытаюсь сделать так, чтоб меня вытошнило. Откуда-то из глубин сознания выплывает инстинкт, о котором я и не подозревала, и сообщает мне, что единственный способ остановить процесс – это что-нибудь съесть. Так что я вылезаю из туалета и, все еще рыгая, хотя уже потише, бегу в учительскую, еще раз возношу благодарности Всевышнему за то, что там никого нет, пихаю в щель автомата доллар и нажимаю трясущейся рукой кнопку С16 «Печенье с ореховым маслом», после чего в течение нескольких секунд достаю пачку, вскрываю ее и поглощаю все содержимое в три больших глотка.
Рыгание чудесным способом прекращается. Я взмокла, живот болит, будто после упражнений на пресс. Причем не моих халявных упражнений, когда с пола поднимается только голова, а настоящих, как полагается.
Я сажусь на стол и вытираю лицо грубой коричневой бумагой, которая упорно выдается за полотенца во всех школах, институтах и кафе, и вдруг вспоминаю, что у меня в кабинете сидит Марк и наверняка мучается вопросом, что за фигня происходит с его ненормальным консультантом по высшему образованию.
Несусь обратно по лестнице. Бегу по коридору к своему кабинету, обливаясь потом еще больше, чем раньше, но, добежав до того места, где меня уже можно видеть через стеклянную дверь, снижаю темп до неспешной походки. Открываю дверь и вхожу в кабинет, как будто ничего не было, изображая всем своим видом, что все в полном порядке и внезапный приступ рыгания в сопровождении душераздирающих звуков представляет из себя обычное дело, не требующее ни объяснений, ни комментариев.
– Ну что же, – говорю я, усаживаясь на свой стул, – тогда, как я уже говорила, тебе остается только подыскать еще одну-две школы с менее жесткими требованиями, чем те, что в твоем списке, – просто чтобы чувствовать себя более уверенно.
Марк нерешительно смотрит на меня пару секунд, но, видимо, наблюдение за действом смутило его не меньше, чем меня – исполнение оного, и он благодарно подхватывает тему:
– Ну, я так и думал.
Правда, ему плохо удается скрыть свое желание удрать, потому что он уже мусолит в руках свой рюкзак и медленно двигается к двери с таким видом, будто он только что узнал, что я являюсь носителем высококонтагиозного и смертоносного вируса тропической лихорадки, который мгновенно заразит его, как только он сделает одно неверное движение.
– Ладно, – говорит он, пятясь к двери. – Тогда я буду искать еще несколько школ. Вам можно будет e-mail прислать?
Ага, испугался.
– Да, – говорю я. – Конечно, присылай. Я посмотрю, какие колледжи ты добавишь, а потом поговорим.
К этому моменту он уже допятился до двери и готов бежать.
– Хорошо. Спасибо. Увидимся.
– До свидания! – кричу я как можно более жизнерадостно. Смотрю на часы. Три тридцать, как в аптеке. Выключаю компьютер, хватаю сумку и запираю за собой дверь.
По дороге к стоянке я вспоминаю, как сегодня утром на собрании учителей наш завуч пытался взбодрить нас в первый рабочий день старым учительским поверьем. Он рассказал старинный стишок про то, что, если первый день пройдет хорошо, весь год будет урожайным, а если плохо – то и год будет порченым. Утром, когда я его услышала, он показался мне ужасно старомодным и тупым, что я и изобразила на своем лице к радости циничного математика-гея, сидевшего на собрании рядом со мной. Но после такого дня я уже начинаю думать – а может, в этом что-то есть?
10
Началось. В первый раз я это заметила неделю назад. С утра я чувствовала себя прекрасно, то есть абсолютно нормально, но по дороге с работы пришлось расстегнуть брюки, а когда я ложилась спать, из живота выпирал шарик. Он был небольшой, не слишком круглый и не похожий на настоящий беременный живот. Просто появилась выпуклость, которую невозможно втянуть, как бы я ни старалась. А я очень старалась, можете мне поверить, чуть легкие не лопнули. Когда я проснулась на следующее утро, он чудесным образом исчез, но к концу дня появился снова, и выглядело это так, будто я одна истребила годовой запас макарон средней итальянской деревни. Так продолжалось всю неделю: утром нет, вечером есть, но сегодня утром, прямо в середине четырнадцатой недели, в самом начале второго триместра, я проснулась и увидела шарик. Похоже (тяжкий вздох), я начинаю Выглядеть Беременной.
Ситуация, между прочим, весьма мрачная – ты уже беременна, но этого не видно, просто выглядишь как бочонок. Хочется повесить на грудь сияющий неоновый знак «Не толстая, просто беременная», или даже надеть какую-нибудь из этих дурацких футболок с надписью типа «Ребенок на Борту», которые так раздражали меня в восьмидесятые, но теперь уже не кажутся такими глупыми, хотя, если подумать, я их все равно никогда не надену, какой бы преступно жирной я ни стала. Я сама не понимаю, почему меня так волнует, что случайные прохожие, знакомые или сослуживцы – знаю, знаю, знаю, я так ничего Линде и не сказала, но в понедельник точно скажу – посчитают меня толстой: ведь вся родня и друзья уже знают, что я беременна (кроме Стейси – она каждые несколько дней ездит в Мехико, где ее клиент снимает кино, и мы не могли с ней встретиться и поговорить уже почти месяц). Но одна мысль о том, что люди у меня за спиной шепчутся: «О-о-о, смотрите, это Лара, она была такой тоненькой, а сейчас что-то опять распустилась. Интересно, ее муж уже начал посматривать на молоденьких и тощеньких?» – приводит меня в полный ужас.
Впрочем, я отвлекаюсь. Суть в том, что мои новые формы еще не бросаются в глаза, но уже начали доставлять мне кучу хлопот. Когда я сегодня утром пыталась натянуть любимые джинсы, я пыхтела, кряхтела, распластывалась на кровати и втягивала живот добрых пять минут, чтобы застегнуть молнию. А после всего этого кошмара вдруг поняла, что к нижней части моего тела не сможет проникнуть ни одна молекула кислорода, так что через двадцать минут джинсы пришлось снять, потому что ноги уже начали терять чувствительность.
Я перемеряла все имеющиеся джинсы, включая самые огромные, которые я храню с университетских времен как напоминание о том, что может случиться, если я потеряю бдительность, что, впрочем, и произошло.
Так что на мне сейчас тренировочные штаны, и совершенно нечего надеть, чтобы пойти вечером в кино и пообедать с Джули и Джоном. Это значит, что я еду в магазин для беременных немедленно, потому что не собираюсь вступать в ряды дур, бегающих всю беременность в мужниных трениках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36