Экологически чистая морковь; экологически чистый картофель; экологически чистая брокколи; экологически чистый сыр; экологически чистый цыпленок. Крис уже начал задавать вопросы: почему это их ежемесячные расходы на еду увеличились втрое, хотя в семье появился всего-то один малюсенький ребенок пяти с половиной месяцев, который съедает не больше двух столовых ложек в день. Крис не понимает важности экологически чистых продуктов, не говоря уж о том, что он не подозревает об их дороговизне. Откровенно говоря, Сэм тоже не понимает, зачем она нужна, эта органическая пища, но раз уж все так делают, и у всех дети питаются только специально выращенными продуктами, Джордж тоже будет так питаться.
Правда, сама Сэм и ее друзья в детстве о такой пище и не слыхали, и ничего, выжили, но времена меняются. И хотя Сэм морщится, глядя на цену, она не готова взять на себя риск и кормить Джорджа «нормальной» едой, – вдруг произойдет что-нибудь ужасное?
Ведь она в Джордже души не чает. Он – зеница ее ока. Только ради него она и живет. Сначала она этого не чувствовала, не понимала этой связи между матерью и ребенком. Она никогда не знала, как вести себя с новорожденными, ей было неуютно в их присутствии, но она расслабилась, так как все ее подруги уверяли, что со своим ребенком все будет по-другому.
Они ошиблись.
В течение трех месяцев она воспринимала Джорджа не иначе как орущий и никогда не засыпающий комок с коликами и животе. Все время, когда он не спал, он орал. Все время, когда его не кормили, он орал. Он затыкался лишь, когда Сэм пристегивала его к груди в детском рюкзачке и отправлялась гулять по району.
По крайней мере, думала она, шагая по Хиту в направлении Кенвуда, я похудею от этих прогулок.
Но, к сожалению, она так и не похудела. Сэм казалось, что кормление грудью – идеальный способ вернуть фигуру. Подруги-доброжелательницы рассказывали, что всего шесть недель кормления грудью, и они с легкостью застегнули на себе джинсы, которые носили до беременности.
Те же самые подруги расхваливали кормление грудью, потому что можно есть, сколько пожелаешь, и при этом все равно худеть.
Сэм набросилась на еду с дикой несдержанностью. Оказалось, что она умирает с голоду, и с радостью жевала бы хоть целый день, а то и ночь. Она сонно спускалась по лестнице, в то время как Джордж с упоением сосал грудь, на автопилоте открывала дверцу холодильника, протягивала руку и брала первое попавшееся лакомство. Толстые ломти сыра. Горы салата из тунца. Особенно Сэм полюбились карамельные йогурты, обезжиренные на девяносто восемь процентов. Правда, она предпочитала игнорировать тот факт, что они содержат сто процентов чистого сахара, чтобы компенсировать отсутствие вкуса.
Сразу после рождения Джорджа Сэм потеряла почти десять килограммов. Через восемь недель кормления грудью килограммы к ней вернулись. Даже с лишком. Она привыкла носить бесформенные платья и перестала переживать из-за лишнего веса. Она стала матерью, и, если это значит, что она должна выглядеть, как мать, да будет так.
По крайней мере, говорит она про себя, с улыбкой глядя, как малыш пытается схватить себя за пальчики ног, Джордж уже не кричит так, как раньше. По крайней мере, не днем. Колики пропали месяца в три, и с тех пор, как она перевела его на твердую пищу (она знала, что нужно подождать до четырех месяцев, но Джордж так быстро развивался, был таким сильным, здоровым и так хотел есть, что она решила попробовать в три с половиной), он спит почти всю ночь. Если не считать пробуждения в два тридцать, три, три двадцать и так далее, до шести утра, пока Сэм не решает, что с нее довольно, заходит в комнату и будит его сама.
Она водила его в детскую клинику на осмотр, что бы удостовериться, что родинка сзади на шее – не признак менингита, как ей показалось в панике. Сэм сидела в приемной с синяками под глазами и свалявшимися сальными волосами, и думала: неужели она выглядит так же кошмарно, как и другие мамаши? У всех у них было одинаковое пустое, измученное выражение лица.
Одна из женщин устало покачала головой, когда ее младенец опять завыл, и вскоре вся комната отозвалась душераздирающим воем. Раньше я не понимала, как люди могут бить детей, подумала Сэм, качая Джорджа вперед-назад, шикая на него, чтобы он унялся. Раньше я не понимала, как может подняться рука на такое. Но здесь, в этой приемной, не в силах унять Джорджа, вымотанная, с издерганными нервами, Сэм поняла. И осознала, что никогда не сделает этого. Но теперь она понимала, что значит быть на грани, и как мало нужно, чтобы переступить эту грань.
Она порылась в огромной черной сумке (вообще-то, эта сумка предназначалась для подгузников, но весила она, как маленький чемодан, набитый камнями) и достала одну из четырнадцати сосок, гремевших на дне, чтобы утихомирить вой Джорджа. Прием подействовал незамедлительно.
Измученная женщина бросила на нее осуждающий взгляд, расстегнув блузку и приготовившись кормить грудью.
– Вы даете ребенку соску? – холодно произнесла она, не выдавая своего неодобрения.
– Они спасают мне жизнь, – защищаясь, ответила Сэм.
– По-моему, это очень плохая привычка. Вы же не хотите, чтобы ваш ребенок сосал палец?
«Пошла в задницу. Не твое собачье дело», – хотела было ответить Сэм.
Но она проглотила комок в горле и спокойно произнесла:
– Мне все равно.
– Иногда я жалею, что Оливер не берет соску, – произнесла женщина, поглаживая по головке довольно уродливого младенца, который отчаянно сосал ее левую грудь. – Но ему это не нравится, и, наверное, это хорошо, – она благостно улыбнулась, глядя на ребенка.
Она явно врала.
– Надо засунуть ее посильнее, и ребенок не сможет сопротивляться, – ответила Сэм и засмеялась, немного истерично.
От этих слов женщина заткнулась.
Но от сосок ночью появилась одна проблема. С семи вечера до двух тридцати ночи Джордж спал как ангел, но после половины третьего орал как резаный, каждый раз, когда соска выпадала изо рта. Это случалось каждые двадцать минут.
Сразу после рождения Сэм и Крис вставали по очереди. По выходным Сэм затыкала уши берушами и отправляла Криса «в ночную смену», в то время как сама пыталась отоспаться вволю. Но это не помогало. Два шарика воска были бессильны против душераздирающих воплей Джорджа. Сэм далее сделала то, что было настрого запрещено в инструкции: разорвала одну берушу на две части, скатала половинки в шарики и запихнула их как можно дальше в уши. Бесполезно. Сэм лежала неподвижно, слишком измученная, чтобы пошевелиться, и притворялась спящей.
Это превратилось в игру. Кто может дольше притворяться. Сэм всегда проигрывала. Каждый раз вылезала из кровати, шипя на Джорджа, говоря, что устала и теперь его очередь, и ей приходится делать все самой.
Но потом они даже перестали ссориться по этому поводу. У нее просто не было сил. Она вставала каждую ночь, в два тридцать, и продолжала просыпаться до тех пор, пока уже не выдерживала и, как сомнамбула, ковыляла в кухню подогреть бутылочку.
– Может, попробуем научить его спать? – предложил как-то Крис.
Он разговаривал со своим коллегой, у которого тоже были дети и который пережил те же самые проблемы.
– Нужно вытащить соску и позволить ребенку накричаться, а потом он сам уснет.
В ту ночь они так и сделали. Сэм сидела на кровати, скрестив ноги, слушала, как кричит Джордж, и рыдала. Наконец, спустя один час и четырнадцать минут, она вскочила.
«Я больше не могу», – призналась она ошарашенному Крису, вынула из колыбельки пунцового Джорджа, бьющегося в истерике, и качала его до тех пор, пока он не уснул.
– Это самое худшее, что ты могла сделать, – тихо произнес Крис. – Теперь он будет думать, что, если долго орать, в конце концов, придет мама и укачает его.
– Иди в задницу, – в ярости выпалила она. – Это мой ребенок, и я ему нужна. Он еще маленький. Его невозможно научить спать, он только будет чувствовать себя брошенным и напуганным. Бедняжка. Бедненький Джорджи. Все хорошо. Мамочка с тобой. Мамочка здесь. Ш-ш-ш. Обещаю, больше я тебя не брошу. Ш-ш-ш, – Сэм не осмелилась признаться Крису, но она уже купила книгу, и в выходные намеревалась попробовать еще раз.
– Рагу из красной чечевицы е сыром и овощами, – мурлычет Сэм себе под нос, пролистывает книгу рецептов для детей, запихивает Джорджу в рот соску и одновременно принимается разворачивать покупки.
Джордж роняет соску и начинает хныкать. Сэм открывает пакетик несоленых диетических рисовых кексов и протягивает один Джорджу. Он начинает жевать, и она, испустив вздох облегчения, принимается сновать по кухне, чтобы приготовить очередную порцию еды. Придерживая книгу рецептов локтями, Сэм наклоняется, чтобы поднять рисовый кекс, который только что уронил Джордж. Правило пяти секунд. Если еда пробыла на полу меньше пяти секунд, ее можно засунуть обратно в рот. Сэм только вздыхает, когда Джордж опять роняет кекс.
– Ты что, не голоден, дорогой? Джорджи? Рисовый кексик? М-м-м-м. Ням-ням-ням. Смотри-ка. Мамочка обожает рисовые кексики. – Сэм мусолит кекс и откусывает кусочек. – Не хочешь? – Джордж смотрит ей через плечо, на огоньки электронных часов на микроволновке. – Ну ладно. Мамочке придется самой съесть. – Сэм поводит плечами, и рисовый пирожок мгновенно исчезает у нее во рту. – Мамочка готовит рагу из красной чечевицы с сыром. Такая вкуснятина. Ты можешь представить себе что-нибудь вкуснее? Красный – это цвет, помнишь? – Сэм непрерывно болтает, открывая кладовку и доставая ингредиенты. – Красный – это цвет почтового ящика. Яркий цвет, правда?
Но Джорджа это вообще не интересует. Даже Сэм это совсем не интересно, но она где-то вычитала, что самые умные дети бывают у тех родителей, которые постоянно с ними разговаривают, даже с рождения, и все объясняют.
Сэм намерена стать лучшей матерью среди всех своих подруг. Раньше она никогда не испытывала жажды соревноваться, и в своей карьере дизайнера сияла благодаря природным способностям и одаренности, ничего не зная о жестокой конкуренции. Но теперь, став матерью, она твердо намерена сделать все правильно.
Уже сейчас она верит, что Джордж – суперребенок. Мой гениальный сын, называет она его в шутку, но прислушайтесь к ее смеху, и вы поймете, что она не шутит. Джордж – гений, мурлычет она, раскачивая его вперед-назад по ночам, и читает ему «Куда подевался Спот».
(Против своей воли. Вообще-то, она хо тела начать с Редъярда Киплинга, но Джорджу больше понравились «Куда подевался Спот» и «Цыпленок Чарли», чем «Ким»).
– Мне кажется, он намного опережает развитие других детей, – говорит Сэм, пытаясь покраснеть от притворной скромности, но безуспешно. – Уверена, он в любую минуту начнет ходить. Смотрите, – и все взоры устремляются на Джорджа, который, распластавшись на животе, поднимает головку и восторженно глядит вокруг, но уж точно пока не в силах встать, не говоря уж о том, чтобы начать ходить.
– Я тоже начала ходить раньше других детей? – спросила Сэм свою мать в один из тех редких случаев, когда та заглянула навестить своего первого внука.
– Милая, я не помню, – она взглянула на Сэм так, будто та рехнулась. – Это было сто лет назад. Помню только, что ты была такой симпатичненькой, с двумя маленькими хвостиками, – при этом воспоминании она улыбнулась, потянулась за детской салфеткой и, нахмурившись, вытерла отрыжку со своей шелковой блузки.
– Как ты могла забыть?
Сэм попыталась скрыть разочарование.
Она-то знает, что никогда не забудет эти годы, никогда не забудет, как Джордж с каждым днем развивается. Но ее мать раздраженным голосом произнесла, что ей приходилось работать в семейном бизнесе, и у нее не было выбора, она лишь исполняла приказы.
Сэм сменила тему.
– Я не за себя беспокоюсь, – сказала она Джулии в тот вечер, игнорируя тот факт, что ночные звонки в Америку обойдутся Крису в целое состояние. – Я беспокоюсь за Джорджа. Я привыкла, что она – ужасная мать, но она же должна любить своего внука!
Джулия вздохнула.
– Согласна, очень странно, что она не рядом и не помогает тебе, и я на твоей стороне. Но Сэм. Она твоя мать. Твоя мать, которую куда больше заботят благо творительные обеды и дурацкий бридж. Ты сама всегда говорила, какая она эгоистка. Может, не стоит ожидать, что она вдруг по волшебству изменится?
– Но Джорджи – такая лапочка, – Сэм моргнула, отогнав слезы, откинулась на диван и повернула голову, чтобы полюбоваться одной из многочисленных фотографий Джорджа, которыми теперь был завален каждый свободный уголок гостиной. – Неужели ей не хочется проводить с ним больше времени?
– Не знаю. Если бы я была в Лондоне, то приходила бы к нему каждый день, а он мне даже не родственник.
– Крестник – почти родственник.
– Знаю, знаю. Только жаль, что меня нет рядом, чтобы я могла вести себя как настоящая крестная. Ведь получается, что я лишь посылаю ему подарки из Нью-Йорка.
– Но ты же знаешь, я не просила тебя становиться его крестной только для того, чтобы ты покупала ему дорогие подарки.
– Надеюсь, что нет, черт возьми. В любом случае тогда бы ты не стала меня просить. На Лондонском Дневном Телевидении мне платили гроши.
Они засмеялись.
– Серьезно, Сэм, я знаю, что ты хотела, чтобы я стала крестной, чтобы поддерживать Джорджа в трудную минуту и заботиться о нем, если… если упаси боже…
– Да, я знаю. Именно поэтому я тебя и попросила. Но я также хочу, чтобы, когда Джордж вырастет, он мог бы прийти к тебе и попросить о чем угодно.
– Я оставляю за собой право ответить «нет», – со смехом произнесла Джулия. – Но Сэм, позволь мне сказать еще кое-что о твоей матери… Твоя мать – это твоя мать, и она не изменится. Это единственное, что я точно знаю, и ты должна перестать ожидать от нее невозможного.
– Понимаю, понимаю. Просто мне так обидно. Все эти годы я думала, что похоронила боль оттого, что ее никогда нет рядом, что она не проявляет ко мне интерес. Боже, да она даже не понимает, что значит быть матерью. И теперь, когда у меня появился Джордж, все эти эмоции, злость, негодование, проснулись с той же остротой, что и десять лет назад.
– Может, тебе сходить к психологу?
– Господи! – Сэм покатывается со смеху. – Давно ты уже в Нью-Йорке? Пару недель, и уже купилась на весь этот бред с консультациями психиатра?
– Вообще-то, я не думаю, что это бред, – обиженно возразила Джулия. – Хотела бы я консультироваться у психиатра, когда жила с Марком. Это придало бы мне силы, и я ушла бы от него тысячу лет назад.
– Как у Марка дела? – осторожно спрашивает Сэм. – Есть новости?
– Не-а. Ты его видела?
– Как ни странно, нет.
Действительно странно, ведь Марк живет всего в нескольких улицах. Но Сэм всегда знала, что, как бы она ни любила Марка – а она его очень любила, – когда они с Джулией разошлись и ей пришлось сделать выбор, она приняла сторону Джулии.
Воцаряется долгое молчание, а потом Джулия произносит:
– Наверное, ребенок должен родиться со дня на день.
– Ты не очень переживаешь из-за… всего этого? – разумеется, они говорили о Мэйв.
Сэм и Белла часами слушали, как Джулия заливалась слезами. Так продолжалось неделю. Неделя рыданий и боли, и Джулия заявила, что оправилась. Она утверждала, что слезы – результат шока, и ей больно, что кто-то сейчас живет той жизнью, которую она себе желала. Но к концу недели она успокоилась. По крайней мере, так она говорила.
Сначала Белла и Сэм ей не поверили. Было невозможно поверить, что Джулия, которую передергивало от одного взгляда на агукающего младенца, которая могла провести весь день в супермаркете «Малыш и мама», мечтая о крохотных пальчиках и сгибающихся пухленьких ножках с трогательным складочками, Джулия, которая была убеждена, что не могла забеременеть по вине Марка, так быстро со всем смирилась. Так легко смирилась. И почти безболезненно.
Но, похоже, Джулия на самом деле об этом забыла. Ей все еще трудно признать, что, возможно, в конце концов, с ее здоровьем не все в порядке. Но с каждым днем она убеждается, что сделала правильный выбор. Сейчас она именно там, где должна быть, и делает именно то, что нужно.
– Самое поразительное, – проговорила Джулия после долгой паузы, – то, что мне кажется, что я со всем не переживаю. Не буду заходить слишком далеко и говорить, что я за него счастлива. Но если бы в то же самое время в прошлом году ты сказала бы мне, что у Марка будет ребенок с женщиной, которая заняла мое место на работе… – они прыснули со смеху, представив всю нелепость ситуации, и Джулия продолжила: –…я бы влепила тебе пощечину или бы заорала от злости. Но теперь я не переживаю. Более того… о боже. Неужели это я говорю? Я рада, что на ее месте не я.
– Значит, пока дети в твои планы не входят?
– Пока нет. Я тут в таком ударе. Работаю, как сумасшедшая, и каждый вечер хожу по вечеринкам. И просыпаюсь каждое утро, чувствуя удивительный прилив энергии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38