Сегодня вечером все должно быть идеально. Вив и Майкл приехали в Лондон на уик-энд и придут к нам на ужин. И меня уже чуть-чуть подташнивает.
Слава богу, что они не попросили остановиться у нас. Мне сейчас с этим не справиться. Они забронировали номер в пансионе неподалеку. Я никак не смирюсь с той мыслью, что сегодня мама познакомит меня со своим бойфрендом, у которого серьезные намерения, не говоря уж о том, что он мой отец.
– Вашей семейке самое место в шоу Джерри Спрингера, – острит Марк, но мне совсем не смешно. – Осталось лишь выяснить, что я твой брат, и эфир нам гарантирован.
– Ха-ха-ха. Займись-ка лучше готовкой.
– Это твоя семья. С какой стати я должен готовить?
– Потому что 1) таким образом, ты искупишь свою вину за то, что только что сказал, и 2) ты готовишь лучше, чем я.
– Можно было обойтись пунктом 2), – смеется Марк, и я улыбаюсь, глядя, как он открывает двери шкафов в поисках зерен кардамона и семян тмина.
Я-то знаю, как он обожает готовить для гостей.
Я в который раз поднимаюсь наверх, чтобы переодеться. До сих пор я сменила уже пять нарядов, а это настоящее достижение, учитывая, что теперь весь мой гардероб составляют только черные обтягивающие леггинсы из магазина «Малыш и мама» и три мужских свитера из «Маркс и Спенсер». Где же сексуальные прозрачные маленькие платьица? Мужские рубашки? Облегающие свитеры, которые растягиваются и подчеркивают живот? Забудьте об этом. Вся эта красота подходила мне идеально месяцев до шести, но потом, в один прекрасный день, мне все стало мало.
Но я умудряюсь составить из своих четырех вещей пять комбинаций. Может, надеть черные леггинсы с туфлями на высоких каблуках? Тогда я буду выглядеть стройнее… или стану похожа на героя восьмидесятых? Серый свитер и черные леггинсы – не слишком ли уныло? Может, втиснуться в коричневые обтягивающие брюки из «Маркс и Спенсер»? Они не предназначены для беременных, но я рассчитывала носить их до самого конца – подумаешь, что они узковаты и не застегиваются. Свитер все равно прикроет.
Почему я так волнуюсь о том, что подумает мой отец? Конечно, я знаю, почему волнуюсь. Потому что маленькая девочка внутри меня все еще жаждет его одобрения. Пусть десять лет назад я решила полностью прекратить отношения. Я хочу, чтобы, взглянув на меня сейчас, он смог бы мной гордиться. Хочу, чтобы он думал, что я добилась успеха, что я красивая, что я стала такой, какой он мечтал видеть свою дочь.
И я уж точно не хочу, чтобы он подумал, что я толстая, отсюда и дилемма с одеждой. Хотя, как сказал Марк, на тридцать восьмой с половиной неделе беременности мне вполне позволительно быть толстой.
И я чувствую себя бегемотом. Как и все беременные, я хожу вразвалочку, выпятив живот и поддерживая спину рукой. Когда я так делаю, то напоминаю жалкую пародию на саму себя, но только так мне удается сохранить равновесие.
Бог знает, сколько я набрала. Конечно, моя акушерка, медсестры и гинекологи знают, но, к счастью, мне они не говорят. Каждую неделю они меня взвешивают, и каждую неделю, прежде чем встать на весы, я громко объявляю:
«Только не говорите мне, сколько я вешу».
Мне кажется, что раз уж я все равно ничего не могу поделать, зачем знать? Конечно, беременность – прекрасное оправдание, но я буду чувствовать себя ужасно, если выяснится, что я набрала больше 10–12 кг, которые рекомендует книга. Я более чем уверена, что растолстела в два раза больше, чем положе но, но мне наплевать.
О господи. Не могу поверить, что Вив приведет на ужин моего отца.
– Вив, ты выглядишь потрясающе! – Марк уже открыл входную дверь, а я все еще пытаюсь подняться с дивана. – Вы, наверное, Майкл, – доносятся до меня его слова, и мое сердцебиение учащается, когда я прохожу в холл.
Мой отец – Майкл – замирает и смотрит на меня, и какое-то время ни один из нас не произносит ни слова. Я подготовила речь. Хотела вести себя прохладно и вежливо. Называть его Майкл и делать вид, что он – всего лишь новый бойфренд моей матери. Я бы отклонила его мольбы вновь стать моим отцом, если бы он поднял этот вопрос. Я бы сказала ему, что из-за того, что он нас бросил, я привыкла к тому, что отца у меня нет, и теперь он мне уж точно не нужен. Я бы сказала, что не против их отношений с Вив, но, если он вообразил, что между нами возникнут отношения отца и дочери, боюсь, его ожидает совсем другое.
Но все это было до того, как я его увидела.
Он стоит в холле со слезами на глазах, этот мужчина средних лет, такой родной, и сердце мое грозит разорваться. Это вовсе не новый бойфренд Вив, по край ней мере для меня. Это папа. Мой папа.
– Папа! – я всхлипываю, и в следующий момент уже бегу к нему.
Он встречает меня с открытыми объятиями, я прижимаюсь к нему, и мне хочется обнимать его вечно.
Я так громко всхлипываю, что не замечаю, что он тоже плачет. Когда мы, наконец, разъединяем объятия, оказывается, что Вив с Марком ушли на кухню, и я наедине с отцом.
– Только посмотрите! – смеется он сквозь слезы и делает шаг назад. – Только посмотрите на мою маленькую девочку.
– Я уже не маленькая.
Я показываю на свой живот, и мы оба улыбаемся, но на самом деле я – его маленькая девочка! Я все еще его маленькая дочка!
– Прости, – шепчет он, и улыбка исчезает с лица. – Прошло столько лет, но я думал о тебе каждую минуту, хотел написать, позвонить, но…
– Тихо. Все в порядке.
Я обнимаю и успокаиваю его, потому что вдруг все становится на свои места. Вдруг я понимаю, что мне больше не нужно тащить за собой груз прошлого. Что я могу отпустить то, что было, и двигаться дальше. Самое главное на свете – то, что мы опять вместе.
Мы идем на кухню посмотреть, чем занимаются Вив с Марком. Вив сидит за кухонным столом и вытирает слезы. Но она широко улыбается, и я понимаю, что даже в самых смелых мечтах она не представляла себе, что это произойдет.
И, глядя ей в глаза, я могу прочитать ее мысли, потому что сейчас думаю о том же.
Мы снова стали одной семьей.
Ужин просто объедение. Марк обаятелен и шутлив, как никогда; Вив так и цветет в присутствии папы, а папа… Папа оказался именно таким, каким я всегда хотела его видеть. С ним интересно разговаривать, и он интересуется мной. Он остроумный, смешной, внимательный и заботливый. Слегка поддразнивает меня по поводу своего первого внука. Я чувствую себя защищенной, и мне спокойно.
– Видишь, как получилось? – он поворачивается к Вив. – Стоило оставить тебя одну с ребенком на тридцать три года, как она залетела. Никуда не годится. Тебе ничего нельзя доверить, – в его голосе смешливые и теплые нотки, и Вив, похоже, влюблена в него по уши.
Но я вижу, что он ее тоже любит. Нежно смотрит на нее, когда она встает, чтобы убрать со стола. Если бы я не знала их историю, то подумала бы, что они новобрачные. Но, с другой стороны, им очень уютно вместе. Так уютно, что кажется, они прожили вместе уже целую вечность. Как будто кроме друг друга, у них никогда никого и не было.
– Мэйв, ты даешь мне свое благословение? – Вив выбрасывает и помойку остатки ягненка по-мароккански.
– Что? Так вы все-таки женитесь? – я-то думала, что меня это испугает.
Но теперь я рада.
– Я не это имела в виду, – она краснеет, и я понимаю, что они уже все спланировали.
Зная Вив, можно предположить, что она подождет рождения их первого внука, подождет, пока уляжется волнение, прежде чем объявить о свадьбе.
– Я только хотела спросить, ты счастлива? Ты рада, что Майкл, твой отец, вернется в нашу жизнь? Ты видишь, как он изменился?
Я кладу кухонное полотенце на стол и обнимаю Вив.
– Вив, – говорю я, – он именно такой, каким я желала бы видеть своего отца, и именно такого мужчину я бы желала для тебя. Просто я все еще в шоке, что это действительно он.
Мы смеемся, но тут мой живот пронзает резкая боль, и я задерживаю дыхание.
– Что? – Вив встревожено хватает мою руку. – Мэйв? В чем дело?
– Не знаю. Ни в чем, – я выдыхаю.
Боль прошла.
– Наверное, съела что-нибудь. Я так объелась.
– Ты уверена, что все в порядке?
– Да, – я улыбаюсь Вив, но в душе переживаю.
Странные боли во время беременности – не шуточное дело. Какое-то время я вожусь на кухне, готовлю кофе и передвигаюсь медленно и осторожно, опасаясь, что боль вдруг вернется.
Когда я возвращаюсь в гостиную и сажусь, Вив обеспокоено на меня смотрит, но я бодро улыбаюсь и поднимаюсь, чтобы разлить кофе.
И тут я писаюсь.
– Черт! – я резко сажусь на стул и заливаюсь краской.
Мне кажется, что я сейчас разрыдаюсь. Как такое могло произойти? Мне тридцать три года, и это самое стыдное, что случилось со мной за всю жизнь!
– Что такое? Что произошло? – все трое наклонились ко мне, но я думаю лишь об одном: я хочу к маме.
Слава богу, что она здесь.
– Мама! – реву я, и по выражению моего лица она понимает, что мне нужно поговорить с ней наедине.
Все уходят, и я в ужасе смотрю на нее.
– По-моему, я только что описалась, – шепотом говорю я, умирая от позора.
И тут она начинает смеяться.
– Милая, у тебя отошли воды. – Она знающе улыбается и заставляет меня встать, чтобы она могла проверить. – У тебя отошли воды, точно, – произносит она с улыбкой, показывая на стул. – Жидкость прозрачная и совершенно без запаха. Милая моя девочка, пришло твое время, – и в то самое мгновение, как она это произносит, я чувствую то, чего не испытывала все девять месяцев.
Боль, как при месячных.
Марк просовывает голову в дверь.
– У вас все в порядке?
Вив улыбается, и я тоже.
– Марк, началось.
Но у меня такое ощущение, будто все это происходит во сне, будто я произношу эти слова, но сегодня поднимусь наверх и заберусь в кровать рядом с Марком, а завтра все будет в точности как прежде.
– Что началось?
Марк ничего не понимает, и Вив смеется.
– Ребенок.
И тут Марка прорывает.
– О господи. Ты в порядке? Схватки, когда же они должны начаться? Черт, не помню, через восемь минут или через пять? Не двигайся… нет, вообще-то, давай походим и попробуем глубоко дышать, – когда он, наконец, замирает и делает глубокий вдох, я прыскаю со смеху.
– Марк, расслабься! У меня все хорошо. Схватки – это совсем не больно, почти как слабая боль при месячных. Но нужно позвонить в больницу, ведь Триш предупреждала, что есть опасность инфекции.
– Да, да, нужно позвонить в больницу. Я сейчас позвоню.
– Марк, – Вив нежно отбирает у него трубку. – Давай лучше я позвоню.
– Все в порядке?
Папа возвращается в комнату, и Вив все ему рассказывает. Я с изумлением и радостью вижу, что он расплывается в улыбке.
– Мы станем бабушкой и дедушкой! – говорит он, толкая Вив в бок. – Кто бы мог подумать?
– Что они говорят, что они говорят?
Марк суетится, как старая бабка, и меня так и подмывает сказать ему, чтобы он заткнулся, потому что это начинает меня безумно раздражать, ведь обычно он так спокоен. Но я знаю, придется подождать до больницы, прежде чем я смогу как следует оторваться и наорать на него.
– Ш-ш-ш, – Вив слушает, что отвечает акушерка. – О'кей. О'кей. Примерно через час? О'кей. Увидимся.
– Ну что? Ну что?
– Говорят, тебе нужно в больницу из-за риска заражения, но особенно не волнуйся. Можно приехать через час, в самый раз.
– Ничего не понимаю.
Я лежу на больничной койке. Ко мне подсоединили эмбриональный монитор, который показывает, что схватки идут каждые две минуты. Я только что прошла отвратительный внутренний осмотр (клянусь, пальцы акушерки толще долбаного батона салями!), и оказалось, что матка раскрылась всего на два сантиметра, и, возможно, до родов пройдут еще долгие часы.
– Если хотите, можете поехать домой, – говорит врач. – Скорее всего вы будете готовы не раньше завтрашнего утра. Вам сейчас нужно хорошенько поспать, а дома вы выспитесь намного лучше.
– Можно, я останусь здесь? – неуверенно спрашиваю я.
Я ждала девять месяцев, и теперь, когда я наконец в больнице, вся королевская рать не сгонит меня с этой койки.
– А как же риск заражения?
– Если вы будете разумно себя вести, это маловероятно, – отвечает врач. – Выбор за вами, но я бы посоветовала вам ехать домой.
– Я лучше останусь здесь, – говорю я.
Когда Марк и родители заходят в палату, я объясняю им, что, по мнению акушерки, мне лучше остаться в больнице.
Я смотрю на Марка и папу.
– Сразу скажу: когда начнутся роды, видеть никого рядом с собой не хочу. Разве что Вив. Понятно?
– А как же я? – спрашивает Марк.
Он явно обиделся.
– Пока не знаю, – бурчу я. – Посмотрим.
– Нннннннеееееееееееееееееееееееееттттт!
С моего лба стекает пот, и я тужусь изо всех сил, а потом откидываюсь назад. Наконец схватки ослабевают.
И я начинаю рыдать.
– Я не могу, – всхлипываю я. – Не могу.
Мне на самом деле кажется, что я не смогу. Мне не выйти отсюда живой, боль перекрывает все, боль просто ужасающая. Такое ощущение, что мое тело сейчас расколется, как орех, и в данный момент смерть представляется не такой уж плохой альтернативой.
О нет. О дерьмо. Опять началось.
– Давай, Мэйв, давай, Мэйв. Молодец, молодец. У тебя все прекрасно получается. Тужься сильнее. Тужься сильнее. Еще разок, тужься.
Акушерке на вид лет двенадцать. У нее свежее личико, стройная фигурка и нет обручального кольца. Клянусь дьяволом, что она никогда не рожала. Какого черта она делает? Гладит мне плечо, ободряет меня, а сама даже и не подозревает, что я сейчас сдохну, что эта боль хуже ада, и я рожаю не ребенка, а целый мешок крупноклубневого королевского картофеля.
– Не трогайте меня, – шиплю я на нее.
Схватки утихают, Марк наклоняется и вытирает пот с моего лба.
– Ты сможешь это сделать, – говорит Марк.
Он сидит у кровати. Если у меня когда-то и было чувство собственного достоинства, теперь я могу забыть об этом, потому что Марк видит, как я тужусь и напрягаюсь, лицо у меня становится цвета вареного лобстера.
– Тужься, еще разок.
– ННННЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕТТТТТТТТТ! ПОШЕЛ В ЗАД! – ору я и сильнее сжимаю его руку.
– Вив! – реву я. – Где Вив? Я больше не могу.
– Нет, можешь, – она вбегает в палату из коридора и подходит прямо к кровати.
Отодвигает слипшиеся волосы со лба и поглаживает меня по голове. Я пытаюсь собраться с силами, но где их взять?
– Я с то бой, – говорит она.
– Я больше не могу, – смотрю на мою маму, и она раздваивается.
Я так устала, что у меня двоится в глазах, и я знаю, что больше не выдержу. Я передумала. Я хочу домой. Хочу, чтобы боль прошла. Мне не нужен этот ребенок.
Вдруг акушерка смотрит на эмбриональный монитор, и, может, мне только кажется, но глаза у нее слегка расширяются. Через мгновение в дверях появляется пожилая женщина – старшая акушерка. Она сразу же подходит к кровати и двигает наверх поясок, который натянут вокруг моего живота. Поясок, который фиксирует сердцебиение ребенка.
– Давай, Мэйв, детка, – добродушно произносит она, передвигая поясок вверх-вниз и внимательно глядя на монитор.
Я пытаюсь проследить за ее взглядом, но слишком измучена и падаю на подушки.
– Отлично, – говорит она, кладет руки на мои бедра и пытается мягко перевернуть меня. – Малышу не нравится эта поза, поэтому придется перевернуться на бок.
Я поворачиваюсь, как слон, и тут опять начинаются схватки.
– ННННННЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕТТТТТ! – кричу я, краем сознания замечая, что комната, кажется, всего за несколько секунд наполнилась людьми.
Здесь акушерка, старшая акушерка, гинеколог, педиатр. Это совершенно сюрреалистично, будто вокруг моей кровати устроили вечеринку. Я слышу, как они шепотом кричат, что не могут нащупать сердцебиение ребенка; вижу панику в глазах Марка; но мне уже все равно. У меня между ног сидит гинеколог, и я наблюдаю за ним сквозь по дернутые туманом измученные глаза. Он деликатно натягивает пару латексных перчаток, и вид у него в точности такой, будто сейчас он отыграет большой концерт для фортепиано в Вигмор-Холле. Он улыбается.
– Придется сделать небольшую эпизиотомию, – говорит он. – Это ничуточки не больно, – мне уже все равно.
Я только хочу, чтобы это кончилось. Мне наплевать на скальпель и швы. Мне даже наплевать, если мои жуткие страхи окажутся реальностью и я сделаю что-то, что когда-то казалось мне ужасно унизительным, например нагажу ему на руку. Мне все равно. У меня не осталось ни капли достоинства, и то, что между моих обнаженных, широко расставленных ног сидит незнакомый мужчина, меня не заботит. Нет ничего хуже, чем боль от этих схваток.
Они накатывают снова, и я понимаю, что это конец. Это последний раз. Я больше не выдержу.
Вместо гинеколога у меня между ног теперь уселась старшая акушерка.
– Давай, Мэйв, вот так. Молодец. Тужься сильнее. Тужься. Еще раз. Ребенок выходит. Я вижу головку. Появилась головка.
– Тужься, Мэйв. Еще немного.
– Ты выдержишь, Мэйв, – доносится голос Марка, и я тужусь, тужусь изо всех сил, и кричу в агонии, зная, что я или рожу в эту же минуту, или умру.
– ННННННННЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕ-ЕТТТТТ!

Сэм
21
Сэм вылезает из своего двухосного внедорожника (купленного специально, чтобы преодолевать улицы Госпел Оак с их рытвинами и ухабами), отстегивает ремень безопасности на заднем сиденье, берет Джорджа и усаживает его в безопасный детский стульчик на кухонном полу, прежде чем вернуться в машину за покупками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38