полиция нравов! С трудом задрав голову, я поглядел в опущенное окошко дверцы и в створе своих ботинок увидел накрашенную, пальчики оближешь, домохозяйку в атласном халате.
— Нельзя ли чуть-чуть поскорее?—сказала она. — Вы мне выезд загородили.
Агнес моментально, словно горькую устрицу, выплюнула мой вялый орган и на полной громкости выдала такую содержательную тираду, что даже мои, ко всему привычные уши свернулись в трубочку. В красочных деталях она живописала, что сделает с самой женщиной, ее детьми и любимой собачкой, при этом упоминались такие экзотические детали женской анатомии и телесные выделения, о которых даже я слыхом не слыхивал.
— Хорошо, звоню в полицию, — сказала наконец женщина и удалилась в дом.
Я задергался, засучил руками-ногами, но Агнес продолжала давить на меня всем своим каким-никаким, а весом, здесь же мешалась бутылка виски и еще какой-то хлам, короче, мне никак не удавалось выпрямиться и сесть. Тут дверца за головой распахнулась, свет в салоне полыхнул, как фотовспышка, и надо мной возник семифутовый негр-сутенер, со свирепым оскалом и чернущей бейсбольной битой.
Настолько голым и беззащитным я не чувствовал себя нигде и никогда. Вот как на духу — нигде и никогда. Сама бита, фактура ее поверхности, надраенной с мягким мылом или просмоленной, высветила все с непрошеной ясностью, напомнила, почему я стороной объезжал «Шельдт» и милых черных крошек с их охренительно дешевым минетом. «Это все очень серьезно, смертоубийственно, свирепо и скверно. Нечего шляться здесь по трущобам, у трущоб есть зубы». Агнес ужом выскользнула через дверцу с другой стороны, черномазый исполин вскинул свой молот. Я зажмурил глаза. Пощады не будет. Я услышал натужное мясницкое хэканье, свист разрезаемого воздуха, оглушительный удар, потом нехарактерно четким и грациозным движением я сел, произнес «Деньги», извлек из кобуры бумажник, веером сунул в потную морду сутенера пять двадцаток, захлопнул дверцу, знаком показал, что все в ажуре, и чинно-благородно выехал с Розалинд-корт. Потом вой сирен у меня на хвосте. Оставляя на асфальте непрерывный двойной след жженой резины, я ракетой пронесся по бульвару Сансет, проскочил на красный три светофора и эффектно произвел аварийную посадку на стоянке у «Врэймона». Выскользнул из машины и метнулся к лифту. Поднялся на ноги, вздернул стреножившие меня брюки и сделал вторую попытку. Повезло-повезло-повезло, вот это повезло, твердил я себе, промывая в ванной комнате номера 666 расквашенный до крови нос. Когда на следующий день с ушедшим в пятки сердцем я поехал сдавать «бумеранг», то в прокате даже не заметили разбитых фар и глубокой свежей вмятины на дверной коробке. В своем мешковатом костюме, я склонился над опаленным капотом и, судорожно стиснув ручку в пальцах с обкусанными ногтями, молниеносным росчерком выписал чек. У меня за спиной, сверкая огнями, как плавучий театр, несся на полных парах бульвар Сансет.
Через час я уже пристегивал ремень в салоне самолета. Первый класс — милостью «Пантеона небесных искусств». Поднимая за здоровье Джона Сама один мартини фабричного смешивания за другим, я тоже был как шейкер, приготавливал коктейль из веселости и трепета. Только что я прочел в «Дейли минит» о серии грабежей, избиений и убийств в районе Розалинд-корт; прошлой ночью на автостоянке нашли японского компьютерщика и немецкого стоматолога, вместо лиц — кровавая каша. Наверно, я был в шоке, или подкатила запоздалая реакция. «Повезло, вот это повезло», — бормотал я, глядя в иллюминатор на Скалистые или, может, Мглистые, или Ветвистые горы, на их облачно-снежный покров... Соседний трон занимал элегантный молодой человек — летний деловой костюм, калифорнийский загар, шикарная шевелюра. Я принял его за актера. Он поднял голову от книги (дорогой, в твердой обложке), встретил мой взгляд и отхлебнул шампанского.
— За удачу, — проговорил он. — И за деньги.
Особо упрашивать меня не пришлось, и вскоре я выболтал ему все свои мечты и страхи. Как выяснилось, он тоже был на фестивале, занимался разведкой. Он видел «Дин-стрит», и ему понравилось. А какие дальше планы, спросил он. Я рассказал ему о «Плохих деньгах» — еще одна короткометражка, ничего особенного. Мы поговорили, обсудили перспективы, обменялись телефонами — чем еще заняться в самолете; это все выпивка, это замкнутое пространство и сказки о быстром обогащении, это порнография авиалиний.
— Я позвоню, — пообещал он на развилке туннелей в аэропорту Кеннеди, и наши пути разошлись. Конечно-конечно, думал я, стоя в очереди на регистрацию на лондонский рейс.
Через три дня он вызвонил меня в моей берлоге.
— У нас есть Лорн Гайленд, — сказал он. — У нас есть Лесбия Беузолейль. У нас есть восемь миллионов долларов, чисто для затравки. Давай, Проныра, отрывай свою толстую задницу от дивана и лети сюда. Будем делать «Плохие деньги».
Я так живо себе это представляю — конструкторский отдел в Силиконовой долине. Сияет солнце, но в воздухе ни пылинки. Я уверенно двигаюсь среди инженеров, лаборантов и настройщиков, идейных вдохновителей и творческих консультантов. Кто-то показывает мне черновой набросок моих новых ушей и ноздрей. Я склоняюсь над кульманом и одобрительно изучаю образец лобка. Спецы по сердцу перепроверяют многостраничное техническое задание. Я провожу предварительную встречу с шустриками по шевелюре. Следующий пункт — генофонд, программирование ДНК, банк крови. Иногда я высказываюсь: «Выглядит неплохо, Фил», или «А какая гарантия, Дэн?», или «Конечно, Стив, но будет ли оно держать нагрузку?» Наконец я достаю бумажник, и воцаряется тишина.
— Ладно, парни, внимание на меня. Бабки я плачу немереные, но и отдачи требую в полную силу. Сколько бы это ни стоило — мне нужна голубая, королевская, самая лучшая кровь, какая только бывает. Уж в этот раз, черт побери, не лопухнитесь!
После переезда Селины Стрит, в моем житье-бытье исподволь наметились перемены. Кряхтя от натуги и по инерции дичась, квартира начинает реагировать на женское присутствие. Она распрямляется — неуклюже, с непривычки кособоко — и пытается выглядеть учтиво, предупредительно, старательно. Лишь иногда в прорезях маски мелькает коварный блеск. Постепенно квартира оттачивает свой номер. Аккуратной стопкой складирует полотенца. Сдерживает в узде холостяцкий бардак. И даже я, с моим заложенным носом, учуял, насколько лучше тут стало пахнуть. За это мне следует благодарить селинины импортные духи и шампуни, крахмальную свежесть ее белья, недешевую маслянистость ее кожи и ароматного пота. Сейчас, кстати, она тоже в ванне, моя земноводная Селина. Вскоре я услышу, как она прихорашивается в спальне перед зеркалом, нежит свои выпуклости шелком и кружевами. Мы собираемся выйти пообедать в дорогой ресторан, очень дорогой, такой, чтобы Селине было не стыдно разодеться в пух и прах... Квартира приосанилась, обрела лоск. Только не подумайте, что Селина такая уж вся из себя хаусфрау, валькирия с пылесосом наперевес. Раньше уборщица приходила каждую неделю, теперь каждый день. Но Селина эффективна и практична. Оптимальное соотношение цена/качество.
А если уж дома появилась баба, то с прежним образом жизни поневоле распростишься. Да-да, распростишься. Я-то знаю — проверял. Мастурбация с бодунища на нестеленной кровати уже не вариант. Сморкнуться в кофеварочный фильтр — никакой возможности. Поссать в раковину — прибьют на месте. Ни одна женщина, достойная зваться женщиной, никогда не позволит тебе поссать в раковину. Женщины предпочитают если не шик-блеск, то тишь-гладь, хотя чаще, конечно, первое. Без женщин жизнь — натуральный кабак, причем в без четверти три все уже под столом. Вы когда-нибудь замечали, кстати, что синие, черные или красные трусы подолгу не пачкаются, зато белые... в самом деле, что такое с белыми трусами? Их хватает от силы на час. Не трусы, а просто смех, сувенир остряка-самоучки. Короче, с Селиной приходится жить в белых трусах. Наверно, они действительно лучше, хоть и приходится их все время менять.
Я зашел в спальню и вручил Селине ее игрушечный бокальчик.
— М-м, — отозвалась она, стоя перед зеркалом в полном бордельном прикиде. Какой талант. Какое мастерство. Половые признаки ее не такие уж пухлые или полные. Они просто выдающиеся, в высшей степени выдающиеся — попка, пузико, нора, буфера. Она выглядела настолько порнографично со всеми своими туалетными прибамбасами, что мне захотелось, чтобы она их тут же сняла или лучше, гораздо лучше, чуть сдвинула в сторону.
— Поди сюда, — сказал я.
— Нет.
— Почему нет?
— Сам знаешь, почему нет.
— ...Видел сегодня Терри Лайнекса. Он передавал привет. Да, и с пособием на ход ноги хорошие новости. Терри выразился, цифра может быть «наполовину шестизначная».
— Это сколько? Пятьдесят штук?
— Легко.
— Тем более. Кстати, Терри Лайнекс приставал ко мне.
— Чего? Когда бы это?
— Я думала, он просто шутит. Потом мои ресницы застряли в молнии у него на ширинке. Потом он...
— Хватит, хватит! Поди сюда.
Она прогудела что-то неразборчивое.
— Почему нет?
Она втиснулась в свое черное платье.
— Сам знаешь, почему нет.
Честно говоря, я был не особо уверен. Последнее время мы ссорились из-за денег, но дело могло быть и в моем лице. Рожей я и так не особо вышел, а тут опять щеку разнесло. Это все тот же зуб. Я потащился с моим бедным ртом к Марте Макгилкрист, и она в сотый, наверно, раз вскрыла абсцесс, поставила дренаж. Любой женщине, воображающей себя феминисткой, стоит пойти и посмотреть на Марту Макгилкрист. Зверь, а не баба. Рядом с ней я как старлетка. Марта Макгилкрист — просто мужичина. Еще она сказала, что если опять будет нарывать— а нарывать будет обязательно, — то спасти зуб не удастся ни за какие коврижки. Придется ему подождать до Калифорнии, наряду со всем прочим.
Немного покричав на Селину, я вернулся к своему дивану и стакану. Телевизор был включен. Телевизор всегда включен. Сегодня днем на площади я видел двух склеившихся собак, зад к заду. Тут же стояли хозяева, ждали. Собаки тоже ждали, вид у них был смущенный, глуповатый, стоический. Они явно имели по этой части богатый опыт — или, по крайней мере, собачьи гены имели. Нечего и думать разделить парочку, это опасно... По ящику показывали документальную короткометражку о двухголовых змеях. Двухголовые змеи встречаются редко и живут недолго. Они вечно ссорятся о еде и о том, куда ползти. Они все время пытаются убить друг друга и съесть. Вскоре одна из голов начинает доминировать. Другая волей-неволей вынуждена составлять ей компанию, но права голоса уже лишена. Это помогает им протянуть еще какое-то время. Но все равно довольно скоро обе они умирают.
Если в чем-то я, пожалуй, и уверен, так это в том, что надо бы мне жениться на Селине. Да, пожалуй, так оно и есть. Пора уже вырасти, остепениться. Собственно, выбора-то и нет — затянувшееся детство, отсутствие семьи сказываются на мне самым пагубным образом. Надо с этим завязывать, пока не поздно.
Да, надо жениться на Селине, обзавестись семьей. Для безопасности. Безопасность — это звучит угрожающе. Семья — это больно круто, форменная авантюра. Подумать только— дети! Вот для чего требуется настоящее мужество. Стать мужем и отцом — что может быть круче. Но рано или поздно это удается почти всем. Вам вот наверняка уже удалось или скоро удастся. Пожалуй, мне этого тоже хочется, в некотором смысле.
Конечно, кое-чего не хватает. Заметили? То-то. Не слепые же вы, в конце концов. Не хватает мне, не хватает ей, не хватает и никогда не будет. Мы с Селиной замечательно подходим друг другу. Все у нас тип-топ. Я должен на ней жениться. Если не женюсь, то не знаю, что со мной будет. Если я не женюсь на ней, то и никто не женится, и на моей совести будет еще одна загубленная жизнь. Если не женюсь на ней, она может подать на меня в суд и потребовать все до последнего пенни.
Сегодня я порвал с привычкой и традицией и зашел на ленч в ресторан под названием «Возрожденный». Это тесноватое заведение с плохой вентиляцией, с перегородками и столами из огнеупорного пластика, наполовину дешевое бистро, наполовину забулдыжник для гопоты, а персонал — отборная итальянская гвардия плюс некоторое количество приблудного сброда, местных уборщиц, недавних бомжих, лондонских дворничих. Народ сюда заходит самый разнообразный, от мусорщиков до управленцев среднего звена. В меню преобладает жареный картофель, но лицензию на торговлю спиртным они имеют. С чего бы иначе я обратил на них внимание? Я заказал жаркое с подливой, два салатика и графин красного — а для меня, инвалида «Пицца-пита» и «Бургер-шака», «Доннер-дена» и «Фуртер-хата», это все равно что горсть коричневого риса и стакан шипучего витамина С. (Диетическое питание неподалеку тоже подают, силами престарелых хиппи или неулыбчивых датчан. Но не буду же я есть это дерьмо. Вот хоть режьте — не буду.) Я сидел и ждал, пока принесут мой заказ, когда в открытую дверь зашел Мартин Эмис — помните, писатель, с которым я как-то недавно разговорился в кабаке. Народу было довольно много, и он помедлил, вертя головой, пока не увидел свободные места за моим столиком. Вряд ли он заметил меня.
Мартин сел напротив и тут же уткнулся в книжку. Испортит он себе зрение... Мне же и так было о чем подумать — например, как одолеть изрядное похмелье, — короче, только лишних сложностей мне и не хватало. Прошлый вечер открыл, так сказать, новую главу. Коктейли — 17 фунтов. Обед — 68 фунтов. Селина — 2500 фунтов. Вы не ослышались — две с половиной штуки. Та суходрочка на островах Блаженных — да Ши-Ши просто даром работала. Я теряю хватку, разваливаюсь на ходу. Год назад по итогам двухчасового, при свечах, сеанса добычи средств Селина заработала бы разве что затрещину (не подумайте ничего такого, все было бы тихо-мирно, то есть не в ресторане, не на людях, а уже в «фиаско» или дома). Я действительно старею, действительно слабею. В спальне я дал ей чек. Она сложила его к спрятала в ложбинке между чашками своего черного лифчика. Потом я получил свое, да еще как. Через час раздался телефонный звонок. Времени было начало второго. «Не подходи», — прошептала Селина. Но я был не прочь прерваться, ровно в той же степени, в какой Селина этого не хотела. Мы разделились (это было все равно что запутавшийся шнурок развязывать), и я проковылял к аппарату. Филдинг Гудни ввел меня в курс всех последних событий: Дорис Артур прислала «не сценарий, а конфетку», Кадута Масси и Лесбия Беузолейль уже подписали контракт, Гопстер хотел сниматься, Гайленд отказывался — Лорн Гайленд сходил с ума или давно уже сошел. Деньги сыпались с неба быстрее, чем Филдинг успевал их ловить. Возбужденный, посвежевший, я захватил бутылку бренди, вернулся в спальню и заставил Селину пожалеть, что на свет родилась. Две тысячи пятьсот фунтов — это же чертова уйма денег. Но Филдинг вел речь о миллионах. Если все выгорит, я смогу спать с Селиной каждую ночь, до конца своих дней.
Принесли вино. Все равно предстояла еще целая трапеза, так что я подался вперед и проговорил:
— Это судьба.
Он вздернул голову, чуть было не запаниковал — но тут же успокоился и улыбнулся. Он меня узнал. Обычно меня узнают. С чем, с чем — а вот с узнаванием у меня проблемы нет. Это одна из немногих компенсаций за мой страхолюдный вид.
— А, привет, — отозвался он. — Мы что, так и будем каждый раз сталкиваться?
— Вы-то что делаете в этой дыре? Почему не на бизнес-ленче со своим... со своим издателем, или еще кем?
— Да ну, бросьте. С издателем у меня бизнес-ленч раз в два года. А вы чем вообще занимаетесь?
— Кино, — ответил я. — Я занимаюсь кино, днем и вечером.
— Тогда почему вы не с Лорном Гайлендом? Понимаете, о чем я? Просто это не так часто случается.
— Что это вы именно Лорна Гайленда вспомнили?
Может, конечно, он просто запомнил меня — а, может, и не просто. Все-таки я довольно известен, в определенных кругах.
— Да ничего, просто так.
— Джон Сам, — протянул я руку, и он ее пожал.
— Мартин Эмис.
— Будем знакомы.
— Секундочку, — проговорил он. — Это не вы случайно делали рекламные ролики, те, которые с эфира сняли?
— Случайно я.
— Ага, — кивнул он. — Забавные ролики были, я очень смеялся. Мы все смеялись.
— Спасибо, Мартин, — поблагодарил я. Появилась официантка с моей тарелкой — полной до краев, источающей пар. Мартин сделал свой заказ. Он удивил меня, выбрав стандартный гопнический набор — яичница с беконом и жареная картошка. Видно, не так уж и много им платят, писателям.
— До ста? — поинтересовалась девушка, одна из итальянского контингента; кожа ее была основательно натурализована кухонными испарениями.
— Нет, спасибо, тостов не надо.
— Пить што?
— Пожалуйста, чай, — ответил Мартин.
— Хочешь капельку? — спросил я, показывая на свой литр красной шипучки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
— Нельзя ли чуть-чуть поскорее?—сказала она. — Вы мне выезд загородили.
Агнес моментально, словно горькую устрицу, выплюнула мой вялый орган и на полной громкости выдала такую содержательную тираду, что даже мои, ко всему привычные уши свернулись в трубочку. В красочных деталях она живописала, что сделает с самой женщиной, ее детьми и любимой собачкой, при этом упоминались такие экзотические детали женской анатомии и телесные выделения, о которых даже я слыхом не слыхивал.
— Хорошо, звоню в полицию, — сказала наконец женщина и удалилась в дом.
Я задергался, засучил руками-ногами, но Агнес продолжала давить на меня всем своим каким-никаким, а весом, здесь же мешалась бутылка виски и еще какой-то хлам, короче, мне никак не удавалось выпрямиться и сесть. Тут дверца за головой распахнулась, свет в салоне полыхнул, как фотовспышка, и надо мной возник семифутовый негр-сутенер, со свирепым оскалом и чернущей бейсбольной битой.
Настолько голым и беззащитным я не чувствовал себя нигде и никогда. Вот как на духу — нигде и никогда. Сама бита, фактура ее поверхности, надраенной с мягким мылом или просмоленной, высветила все с непрошеной ясностью, напомнила, почему я стороной объезжал «Шельдт» и милых черных крошек с их охренительно дешевым минетом. «Это все очень серьезно, смертоубийственно, свирепо и скверно. Нечего шляться здесь по трущобам, у трущоб есть зубы». Агнес ужом выскользнула через дверцу с другой стороны, черномазый исполин вскинул свой молот. Я зажмурил глаза. Пощады не будет. Я услышал натужное мясницкое хэканье, свист разрезаемого воздуха, оглушительный удар, потом нехарактерно четким и грациозным движением я сел, произнес «Деньги», извлек из кобуры бумажник, веером сунул в потную морду сутенера пять двадцаток, захлопнул дверцу, знаком показал, что все в ажуре, и чинно-благородно выехал с Розалинд-корт. Потом вой сирен у меня на хвосте. Оставляя на асфальте непрерывный двойной след жженой резины, я ракетой пронесся по бульвару Сансет, проскочил на красный три светофора и эффектно произвел аварийную посадку на стоянке у «Врэймона». Выскользнул из машины и метнулся к лифту. Поднялся на ноги, вздернул стреножившие меня брюки и сделал вторую попытку. Повезло-повезло-повезло, вот это повезло, твердил я себе, промывая в ванной комнате номера 666 расквашенный до крови нос. Когда на следующий день с ушедшим в пятки сердцем я поехал сдавать «бумеранг», то в прокате даже не заметили разбитых фар и глубокой свежей вмятины на дверной коробке. В своем мешковатом костюме, я склонился над опаленным капотом и, судорожно стиснув ручку в пальцах с обкусанными ногтями, молниеносным росчерком выписал чек. У меня за спиной, сверкая огнями, как плавучий театр, несся на полных парах бульвар Сансет.
Через час я уже пристегивал ремень в салоне самолета. Первый класс — милостью «Пантеона небесных искусств». Поднимая за здоровье Джона Сама один мартини фабричного смешивания за другим, я тоже был как шейкер, приготавливал коктейль из веселости и трепета. Только что я прочел в «Дейли минит» о серии грабежей, избиений и убийств в районе Розалинд-корт; прошлой ночью на автостоянке нашли японского компьютерщика и немецкого стоматолога, вместо лиц — кровавая каша. Наверно, я был в шоке, или подкатила запоздалая реакция. «Повезло, вот это повезло», — бормотал я, глядя в иллюминатор на Скалистые или, может, Мглистые, или Ветвистые горы, на их облачно-снежный покров... Соседний трон занимал элегантный молодой человек — летний деловой костюм, калифорнийский загар, шикарная шевелюра. Я принял его за актера. Он поднял голову от книги (дорогой, в твердой обложке), встретил мой взгляд и отхлебнул шампанского.
— За удачу, — проговорил он. — И за деньги.
Особо упрашивать меня не пришлось, и вскоре я выболтал ему все свои мечты и страхи. Как выяснилось, он тоже был на фестивале, занимался разведкой. Он видел «Дин-стрит», и ему понравилось. А какие дальше планы, спросил он. Я рассказал ему о «Плохих деньгах» — еще одна короткометражка, ничего особенного. Мы поговорили, обсудили перспективы, обменялись телефонами — чем еще заняться в самолете; это все выпивка, это замкнутое пространство и сказки о быстром обогащении, это порнография авиалиний.
— Я позвоню, — пообещал он на развилке туннелей в аэропорту Кеннеди, и наши пути разошлись. Конечно-конечно, думал я, стоя в очереди на регистрацию на лондонский рейс.
Через три дня он вызвонил меня в моей берлоге.
— У нас есть Лорн Гайленд, — сказал он. — У нас есть Лесбия Беузолейль. У нас есть восемь миллионов долларов, чисто для затравки. Давай, Проныра, отрывай свою толстую задницу от дивана и лети сюда. Будем делать «Плохие деньги».
Я так живо себе это представляю — конструкторский отдел в Силиконовой долине. Сияет солнце, но в воздухе ни пылинки. Я уверенно двигаюсь среди инженеров, лаборантов и настройщиков, идейных вдохновителей и творческих консультантов. Кто-то показывает мне черновой набросок моих новых ушей и ноздрей. Я склоняюсь над кульманом и одобрительно изучаю образец лобка. Спецы по сердцу перепроверяют многостраничное техническое задание. Я провожу предварительную встречу с шустриками по шевелюре. Следующий пункт — генофонд, программирование ДНК, банк крови. Иногда я высказываюсь: «Выглядит неплохо, Фил», или «А какая гарантия, Дэн?», или «Конечно, Стив, но будет ли оно держать нагрузку?» Наконец я достаю бумажник, и воцаряется тишина.
— Ладно, парни, внимание на меня. Бабки я плачу немереные, но и отдачи требую в полную силу. Сколько бы это ни стоило — мне нужна голубая, королевская, самая лучшая кровь, какая только бывает. Уж в этот раз, черт побери, не лопухнитесь!
После переезда Селины Стрит, в моем житье-бытье исподволь наметились перемены. Кряхтя от натуги и по инерции дичась, квартира начинает реагировать на женское присутствие. Она распрямляется — неуклюже, с непривычки кособоко — и пытается выглядеть учтиво, предупредительно, старательно. Лишь иногда в прорезях маски мелькает коварный блеск. Постепенно квартира оттачивает свой номер. Аккуратной стопкой складирует полотенца. Сдерживает в узде холостяцкий бардак. И даже я, с моим заложенным носом, учуял, насколько лучше тут стало пахнуть. За это мне следует благодарить селинины импортные духи и шампуни, крахмальную свежесть ее белья, недешевую маслянистость ее кожи и ароматного пота. Сейчас, кстати, она тоже в ванне, моя земноводная Селина. Вскоре я услышу, как она прихорашивается в спальне перед зеркалом, нежит свои выпуклости шелком и кружевами. Мы собираемся выйти пообедать в дорогой ресторан, очень дорогой, такой, чтобы Селине было не стыдно разодеться в пух и прах... Квартира приосанилась, обрела лоск. Только не подумайте, что Селина такая уж вся из себя хаусфрау, валькирия с пылесосом наперевес. Раньше уборщица приходила каждую неделю, теперь каждый день. Но Селина эффективна и практична. Оптимальное соотношение цена/качество.
А если уж дома появилась баба, то с прежним образом жизни поневоле распростишься. Да-да, распростишься. Я-то знаю — проверял. Мастурбация с бодунища на нестеленной кровати уже не вариант. Сморкнуться в кофеварочный фильтр — никакой возможности. Поссать в раковину — прибьют на месте. Ни одна женщина, достойная зваться женщиной, никогда не позволит тебе поссать в раковину. Женщины предпочитают если не шик-блеск, то тишь-гладь, хотя чаще, конечно, первое. Без женщин жизнь — натуральный кабак, причем в без четверти три все уже под столом. Вы когда-нибудь замечали, кстати, что синие, черные или красные трусы подолгу не пачкаются, зато белые... в самом деле, что такое с белыми трусами? Их хватает от силы на час. Не трусы, а просто смех, сувенир остряка-самоучки. Короче, с Селиной приходится жить в белых трусах. Наверно, они действительно лучше, хоть и приходится их все время менять.
Я зашел в спальню и вручил Селине ее игрушечный бокальчик.
— М-м, — отозвалась она, стоя перед зеркалом в полном бордельном прикиде. Какой талант. Какое мастерство. Половые признаки ее не такие уж пухлые или полные. Они просто выдающиеся, в высшей степени выдающиеся — попка, пузико, нора, буфера. Она выглядела настолько порнографично со всеми своими туалетными прибамбасами, что мне захотелось, чтобы она их тут же сняла или лучше, гораздо лучше, чуть сдвинула в сторону.
— Поди сюда, — сказал я.
— Нет.
— Почему нет?
— Сам знаешь, почему нет.
— ...Видел сегодня Терри Лайнекса. Он передавал привет. Да, и с пособием на ход ноги хорошие новости. Терри выразился, цифра может быть «наполовину шестизначная».
— Это сколько? Пятьдесят штук?
— Легко.
— Тем более. Кстати, Терри Лайнекс приставал ко мне.
— Чего? Когда бы это?
— Я думала, он просто шутит. Потом мои ресницы застряли в молнии у него на ширинке. Потом он...
— Хватит, хватит! Поди сюда.
Она прогудела что-то неразборчивое.
— Почему нет?
Она втиснулась в свое черное платье.
— Сам знаешь, почему нет.
Честно говоря, я был не особо уверен. Последнее время мы ссорились из-за денег, но дело могло быть и в моем лице. Рожей я и так не особо вышел, а тут опять щеку разнесло. Это все тот же зуб. Я потащился с моим бедным ртом к Марте Макгилкрист, и она в сотый, наверно, раз вскрыла абсцесс, поставила дренаж. Любой женщине, воображающей себя феминисткой, стоит пойти и посмотреть на Марту Макгилкрист. Зверь, а не баба. Рядом с ней я как старлетка. Марта Макгилкрист — просто мужичина. Еще она сказала, что если опять будет нарывать— а нарывать будет обязательно, — то спасти зуб не удастся ни за какие коврижки. Придется ему подождать до Калифорнии, наряду со всем прочим.
Немного покричав на Селину, я вернулся к своему дивану и стакану. Телевизор был включен. Телевизор всегда включен. Сегодня днем на площади я видел двух склеившихся собак, зад к заду. Тут же стояли хозяева, ждали. Собаки тоже ждали, вид у них был смущенный, глуповатый, стоический. Они явно имели по этой части богатый опыт — или, по крайней мере, собачьи гены имели. Нечего и думать разделить парочку, это опасно... По ящику показывали документальную короткометражку о двухголовых змеях. Двухголовые змеи встречаются редко и живут недолго. Они вечно ссорятся о еде и о том, куда ползти. Они все время пытаются убить друг друга и съесть. Вскоре одна из голов начинает доминировать. Другая волей-неволей вынуждена составлять ей компанию, но права голоса уже лишена. Это помогает им протянуть еще какое-то время. Но все равно довольно скоро обе они умирают.
Если в чем-то я, пожалуй, и уверен, так это в том, что надо бы мне жениться на Селине. Да, пожалуй, так оно и есть. Пора уже вырасти, остепениться. Собственно, выбора-то и нет — затянувшееся детство, отсутствие семьи сказываются на мне самым пагубным образом. Надо с этим завязывать, пока не поздно.
Да, надо жениться на Селине, обзавестись семьей. Для безопасности. Безопасность — это звучит угрожающе. Семья — это больно круто, форменная авантюра. Подумать только— дети! Вот для чего требуется настоящее мужество. Стать мужем и отцом — что может быть круче. Но рано или поздно это удается почти всем. Вам вот наверняка уже удалось или скоро удастся. Пожалуй, мне этого тоже хочется, в некотором смысле.
Конечно, кое-чего не хватает. Заметили? То-то. Не слепые же вы, в конце концов. Не хватает мне, не хватает ей, не хватает и никогда не будет. Мы с Селиной замечательно подходим друг другу. Все у нас тип-топ. Я должен на ней жениться. Если не женюсь, то не знаю, что со мной будет. Если я не женюсь на ней, то и никто не женится, и на моей совести будет еще одна загубленная жизнь. Если не женюсь на ней, она может подать на меня в суд и потребовать все до последнего пенни.
Сегодня я порвал с привычкой и традицией и зашел на ленч в ресторан под названием «Возрожденный». Это тесноватое заведение с плохой вентиляцией, с перегородками и столами из огнеупорного пластика, наполовину дешевое бистро, наполовину забулдыжник для гопоты, а персонал — отборная итальянская гвардия плюс некоторое количество приблудного сброда, местных уборщиц, недавних бомжих, лондонских дворничих. Народ сюда заходит самый разнообразный, от мусорщиков до управленцев среднего звена. В меню преобладает жареный картофель, но лицензию на торговлю спиртным они имеют. С чего бы иначе я обратил на них внимание? Я заказал жаркое с подливой, два салатика и графин красного — а для меня, инвалида «Пицца-пита» и «Бургер-шака», «Доннер-дена» и «Фуртер-хата», это все равно что горсть коричневого риса и стакан шипучего витамина С. (Диетическое питание неподалеку тоже подают, силами престарелых хиппи или неулыбчивых датчан. Но не буду же я есть это дерьмо. Вот хоть режьте — не буду.) Я сидел и ждал, пока принесут мой заказ, когда в открытую дверь зашел Мартин Эмис — помните, писатель, с которым я как-то недавно разговорился в кабаке. Народу было довольно много, и он помедлил, вертя головой, пока не увидел свободные места за моим столиком. Вряд ли он заметил меня.
Мартин сел напротив и тут же уткнулся в книжку. Испортит он себе зрение... Мне же и так было о чем подумать — например, как одолеть изрядное похмелье, — короче, только лишних сложностей мне и не хватало. Прошлый вечер открыл, так сказать, новую главу. Коктейли — 17 фунтов. Обед — 68 фунтов. Селина — 2500 фунтов. Вы не ослышались — две с половиной штуки. Та суходрочка на островах Блаженных — да Ши-Ши просто даром работала. Я теряю хватку, разваливаюсь на ходу. Год назад по итогам двухчасового, при свечах, сеанса добычи средств Селина заработала бы разве что затрещину (не подумайте ничего такого, все было бы тихо-мирно, то есть не в ресторане, не на людях, а уже в «фиаско» или дома). Я действительно старею, действительно слабею. В спальне я дал ей чек. Она сложила его к спрятала в ложбинке между чашками своего черного лифчика. Потом я получил свое, да еще как. Через час раздался телефонный звонок. Времени было начало второго. «Не подходи», — прошептала Селина. Но я был не прочь прерваться, ровно в той же степени, в какой Селина этого не хотела. Мы разделились (это было все равно что запутавшийся шнурок развязывать), и я проковылял к аппарату. Филдинг Гудни ввел меня в курс всех последних событий: Дорис Артур прислала «не сценарий, а конфетку», Кадута Масси и Лесбия Беузолейль уже подписали контракт, Гопстер хотел сниматься, Гайленд отказывался — Лорн Гайленд сходил с ума или давно уже сошел. Деньги сыпались с неба быстрее, чем Филдинг успевал их ловить. Возбужденный, посвежевший, я захватил бутылку бренди, вернулся в спальню и заставил Селину пожалеть, что на свет родилась. Две тысячи пятьсот фунтов — это же чертова уйма денег. Но Филдинг вел речь о миллионах. Если все выгорит, я смогу спать с Селиной каждую ночь, до конца своих дней.
Принесли вино. Все равно предстояла еще целая трапеза, так что я подался вперед и проговорил:
— Это судьба.
Он вздернул голову, чуть было не запаниковал — но тут же успокоился и улыбнулся. Он меня узнал. Обычно меня узнают. С чем, с чем — а вот с узнаванием у меня проблемы нет. Это одна из немногих компенсаций за мой страхолюдный вид.
— А, привет, — отозвался он. — Мы что, так и будем каждый раз сталкиваться?
— Вы-то что делаете в этой дыре? Почему не на бизнес-ленче со своим... со своим издателем, или еще кем?
— Да ну, бросьте. С издателем у меня бизнес-ленч раз в два года. А вы чем вообще занимаетесь?
— Кино, — ответил я. — Я занимаюсь кино, днем и вечером.
— Тогда почему вы не с Лорном Гайлендом? Понимаете, о чем я? Просто это не так часто случается.
— Что это вы именно Лорна Гайленда вспомнили?
Может, конечно, он просто запомнил меня — а, может, и не просто. Все-таки я довольно известен, в определенных кругах.
— Да ничего, просто так.
— Джон Сам, — протянул я руку, и он ее пожал.
— Мартин Эмис.
— Будем знакомы.
— Секундочку, — проговорил он. — Это не вы случайно делали рекламные ролики, те, которые с эфира сняли?
— Случайно я.
— Ага, — кивнул он. — Забавные ролики были, я очень смеялся. Мы все смеялись.
— Спасибо, Мартин, — поблагодарил я. Появилась официантка с моей тарелкой — полной до краев, источающей пар. Мартин сделал свой заказ. Он удивил меня, выбрав стандартный гопнический набор — яичница с беконом и жареная картошка. Видно, не так уж и много им платят, писателям.
— До ста? — поинтересовалась девушка, одна из итальянского контингента; кожа ее была основательно натурализована кухонными испарениями.
— Нет, спасибо, тостов не надо.
— Пить што?
— Пожалуйста, чай, — ответил Мартин.
— Хочешь капельку? — спросил я, показывая на свой литр красной шипучки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53