Потом надо было поймать такси, чтобы вернуться в гостиницу. Водила не хотел меня брать, пока я не показал ему деньги. Я его не виню. Мне снились — а кому нужны сны, с такой ночной жизнью? — пытки, хохот и гогот, впивающиеся в слабый позвоночник щипцы.
В ванной я медленно разделся перед зеркалом. Сперва лицо: над левым глазом красовалась сероватая припухлость, и с той же стороны волосы были изрядно опалены. Драка? Не похоже. Если даже и драка, то я победил. Особых телесных повреждений не заметно; дрожь — да, немое хныканье в контрастном свете, но повреждений нет. Я обернулся и охнул. Ничего себе. Господи Боже. На моей спине, на широкой белой спине виднелись тридцать-сорок ярко-красных отметин, симметричный узор, как будто я спал на гвоздях. Я загреб в горсть складку кожи и сумел поближе рассмотреть одну из этих бескровных ран. Углубление, красная ямка; мой дрожащий палец погрузился до половины ногтя. Я отступил от зеркала. Этим телесные повреждения исчерпывались. Больше ничего нового. Пухлый бумажник был в неприкосновенности: кредитные карточки, восемьдесят с чем-то долларов, тридцать с чем-то фунтов. Похмелье тоже не пострадало. Мое похмелье с честью выдержало очередное испытание.
Итак. Ночь, или часть ночи, я провел на клочке земли в царстве алфавита — авеню Б, самая глубинка восточного Манхэттена. Плодотворно пообщавшись с Банк-стритовскими деятелями, совместив приятное с полезным, я, судя по всему, решил это отметить, пропустить стаканчик-другой. Неудачная мысль! Крайне неудачная! Кто-то в какой-то момент обработал меня неким инструментом, арматуриной или тупоносым финаком. Рубашка была местами продрана — но не пиджак, мой лучший пиджак. Время — полдевятого. Я плеснул на лицо водой и ощутил в спине первый горячий зуд. Потом меня минут десять выворачивало наизнанку — чудовищные конвульсии, которых я не мог ни сдержать, ни вынести. Потом вдвое дольше просидел под горячей струей душа, включенного на полную мощность, но гниль упорно не желала смываться. Должно быть, я очень несчастен. Только так я могу объяснить собственное поведение. Глубочайшая, едрить ее, депрессия. Тяга к самоубийству. Только вот с чего бы.
Возьмем мою жизнь. Я знаю, что вы думаете. Вы думаете: здорово! великолепно! Вы думаете: везет же некоторым! Может, на взгляд со стороны так и кажется — со всеми этими авиабилетами, ресторанами, таксомоторами, кинозвездами, Селиной, «фиаско», деньгами. Но моя жизнь — это еще и моя личная культура; именно это я вам, в конце концов, и демонстрирую, именно это и доверяю — свою личную культуру. И как вам она? Приглядитесь, приглядитесь. Оцените, в каком она состоянии. Явно же в кошмарном. Вот почему я мечтаю расстаться с миром денег в пользу... в пользу чего? В пользу мира мысли и чудес. Но как туда пройти? Подскажите, пожалуйста. Своими силами у меня никогда не выйдет. Я просто не знаю дороги.
Пару дней не происходило ничего особенного, что меня вполне устраивало. Не происходило ничего. То есть, это я так говорю — на самом же деле чего только мы ни затевали, с моей бедной спиной.
Мы с моей бедной спиной написали письмо Мартине. Да-да, письмо. Я даже специально выбрался и купил в помощь данному начинанию на Шестой авеню словарь. Вам вообще знакомо такое похмелье, когда не уверен, как пишется "я" или «вы», не говоря уж о «прошу прощения» или «последний раз»? На то, чтобы, соответственно, написать, запечатать, снабдить маркой и отправить письмо, у меня ушло по целому дню — но в конечном итоге я с этой задачей справился. Я извинялся за свое поведение (сами понимаете, как это бывает: стаканчик-другой, шутка-другая, а там недолго и контроль утратить) и спрашивал, нельзя ли мне все-таки в какой-нибудь момент пригласить ее на ленч. В конце-то концов, отмечал я, единственное о чем мы еще не пробовали договариваться — это о ленче. Коктейль, завтрак, обед — но не ленч. Я сказал, что «вполне пойму», если она подсчитает, так сказать, убыток и поставит на этом точку. Я бы на ее месте, сказал я, точно отказался бы от моего приглашения, на полном серьезе. А вы разве не отказались бы?
Мы с моей бедной спиной пригласили на коктейль Лесбию Беузолейль. Слава Богу, о погроме в клубе «Беркли» не было сказано ни слова. Выглядела Лесбия превосходно — воплощенные юность и здоровье — и на нынешней стадии вела себя вполне примерно. В общем, не удивительно. Она получает 750 тонн баксов. Единственное ее условие— она отказывается заниматься домашней работой. В фильме. Подметать пол — ни в коем разе. Даже чашку сполоснуть. Эмансипация, однако. С кем бы она хотела играть, спросил я. С Кристофером Медоубруком, Давидом Гопстером или Набом Форкнером? Лесбия ответила, что предпочла бы в фильме партнера посмуглее. С Лесбией главное, как она сама и отметила, что она не просто тупая блондинка. Я согласился. Да, она немного похожа на тупую блондинку. Иногда она даже ведет себя и говорит, как тупая блондинка. Но такое впечатление обманчиво. Это — главное.
Мы с моей бедной спиной несколько раз уже встречали филдинговских толстосумов. Со Стюардом Каури, Бобом Камбистом и Рикардо Фиском мы пообедали во французском ресторане «Золотая клетка». С Табом Пентманом, Биллом Леве и Грэшамом Таннером мы прошлись по ночным клубам. Странные они типы, эти толстосумы, гостиничные бароны» из Майами, скотовладельцы из Небраски, нефтяные короли из Мэриленда. Их интересуют только кинозвезды и деньги. О деньгах они говорят в американском акульем стиле, как будто деньги — единственное мерило, единственный критерий. В их компании мне легко, как выясняется. Платит за все Филдинг. Результат же — налицо. Каждая встреча заканчивается тем, что все толстосумы наперебой говорят: «Вписываюсь» или «Хорошо, уговорили», или «Считайте меня в доле», или «О'кей, по рукам». Филдинг уже планирует, как отсечь на хрен пару-тройку рыбешек помельче.
Кстати, однажды поздно вечером мы с моей бедной спиной дозвонились до Селины. В моей лондонской берлоге было семь утра. Селинин голос звучал далеко и холодно, как раз, как я люблю. Через какое-то время, не воркованием, так руганью, она сумела меня ублажить. Должен сказать, такой телефонный минет— горячая линия, межгород— также относится к числу наших прискорбных привычек... Я заметил, что это извращение, как и все прочие, поставлено в Нью-Йорке, оплоте предприимчивости, на профессиональную основу. Рекламные колонки журнала «Отребье» кишмя кишат шлюхами с дистанционным управлением, которые день-деньской сидят у телефона, чем и зарабатывают себе на жизнь, прямо как Осси Твен. Ты звонишь им, даешь номер своей карточки и базаришь за порнографию, сколько хватит денег. Если подумать, это должно быть даже дешевле, чем с Селиной (как-никак, еще гостиничная наценка). В конце концов, она там, но они-то тут... Я уже хотел дать отбой, когда Селина с подозрительно натуральным возбуждением завела речь об этом своем новом богатом дружке, трансатлантическом денежном воротиле, как он возил ее по отелям, разряжал в пух и прах и шпарил на полу, как собаку. Короче, ничего особенного — но тон ее мне не понравился. Кончай, сказал я. Но она продолжала дразнить меня своим далеким голосом. Она сказала, что если она не тут, значит, она там, с ним, и повторила, чем они занимаются. Хватит, сказал я.
— Тогда женись на мне, — ответила Селина, ни капли не любезно.
Филдинг выгнул спину и потерся о фестончатый чехол лимузинного сиденья, совершенно по-кошачьи. Поправил манжеты.
— Я бы сказал, остановимся на Гопстере, — твердо проговорил он.
— Это что, его настоящая фамилия? Не может быть.
— Может, может, — заверил меня Филдинг и рассказал о двух актерах с юга, звавшихся Брайан Ханыган и Клаус Бздец. Он издал смешок, раскатистый, уверенный, миллионодолларовый смешок — как бы нехотя. Самый лучший смех всегда звучит как бы нехотя. Вы что угодно готовы отдать (ну, почти), лишь бы послужить для этого смеха источником, так сказать, вдохновения. — А что если, — проговорил Филдинг, — что если для британского рынка обозвать его Лобстером?
— Но согласись, у нас проблема.
— Я говорил с его агентом. Тот понимает, что рано или поздно с этим надо будет что-то делать. Беда в том, что парнишка— из Бронкса. Закремнился в полный рост и вообще ненавидит всю эту голливудскую возню. Но играет — закачаешься. Выпить хочешь?
— Спасибо, не надо.
— Что такое? Уже пять.
— Спасибо, не надо.
У меня были свои причины. С какой новости начать— с хорошей или плохой? Хорошая новость в том, что сегодня утром звонила Мартина, и мы договорились на завтра на ленч. Плохая новость в том, что хорошая новость принесла мне такое облегчение, Привела в такой восторг, что я тут же рванул в бар и залил глаза по самое некуда. «Ну и что, собственнo? — спросите вы. — Что в этом нового?» Согласен, но самое плохое с этой плохой новостью в том, что алкоголь очень плохо на меня подействовал. Я ни капли не опьянел, хотя с уверенностью на это рассчитывал. Зато моментально наступило похмелье. Честное слово. Я скептически заказывал стакан за стаканом в безнадежной попытке отсрочить это умозаключение. Вот почему я выпил так много. Но самое смешное, что сегодня утром я проснулся чертовски бодрым и до безобразия полным сил — несмотря на затяжной вечер в компании с телевизором и бутылкой иБи-энд-Эф". То ли это какая-то новая реакция на разницу в часовых поясах, то ли организм окончательно взбунтовался. Короче, надо бы поскорее рвать в Калифорнию, пока не поздно, а то этим, как их, трансплантаторам нечего будет трансплантировать. Может быть, даже прямо сейчас — пускай ставят временную замену. И ведь одними телесными страданиями дело не ограничивается — налицо и душевные. Умственные. В башке моей правят бал грех и преступность, мысли же все в вакууме, в свободном падении. Надо бы очистить организм от всей этой дряни. Нет, не так — хуже, гораздо хуже. Надо бы очистить организм от самого организма. Истинно так.
— Проныра, сосредоточься, — произнес Филдинг. — Вопрос, можно сказать, кардинальный. Значит, смотри. Медоубрук — надежный вариант с точки зрения денег. А Наб Форкнер, по-моему, будет неплохо смотреться с Лесбией. Но Гопстер — это элемент риска, заявка на будущее. Что меня и привлекает. Давай, Проныра, подключай свой могучий инстинкт. Я — за Гопстера.
— Плесни-ка скотча, — сказал я.
Требовалось, увы, некоторое самокопание, поскольку прообразом для данного персонажа послужил, в определенной степени, я сам. Дуг, он же Сын, беспринципный, жадюга, торчок и предатель. В финал, если я правильно понимаю, выходили Кристофер Медоубрук и Давид Гопстер — ну, на крайний случай, учтем и Наба Форкнера. Медоубрука я прекрасно себе представлял — надежный кирпичик актерского ансамбля, но никак не звезда. Ну да вы его видели. Веснушчатый янки, долговязый и немного нескладный. Обычно играет старших братьев, краснеющих простофиль, нервозных корешей, улыбчивых отличников учебы и умственного труда. То есть, Дуг — типаж для Медоубрука абсолютно не характерный, но именно к такому эффекту я и стремился. Про Гопстера я был наслышан, но ни разу не видел его в деле. Он засветился в нескольких бродвейских постановках и снялся в единственном фильме под названием «Троглодит», который еще только монтировали. Собственно, сейчас мы ехали глянуть черновую монтажную копию. На похвалу критики не скупились, и Филдинг видел в Гопстере восходящую звезду.
Мы прибыли по указанному адресу на Парк-авеню (двусмысленное, если подумать, название). Дверь нам открыл тяжеловес, ну вылитый президентский телохранитель, и сопроводил в кинозал для высшего начальства мест на шесть, пропитанный атмосферой неторопливых допросов, односторонних зеркал, корпоративной пропаганды. Агент Гопстера был уже там, Геррик Шнекснайдер — безнадежный тип во французской блузе, с шейным платком расцветки а-ля салями и самым замысловатым двойным начесом поверх лысины, какой мне только доводилось встречать в шоу-бизнесе. Одна желтоватая прядь взмывала от загривка, другая же начиналась от холеного левого бакенбарда. Голова его неудержимо напоминала сливочный пломбир с сиропом — честное слово, Геррик мог бы воткнуть в ухо ложку, прилепить на макушку засахаренную в ликере вишню, и это ему ничуть бы не повредило. Я вливал в себя халявное шампанское (большую часть без остатка впитывала иссохшая пустыня моего языка) и слушал раболепно-беззубые шуточки Геррика. Агенты стали последнее время неотличимы от шестеренок большого бизнеса — но Геррик мог перещеголять самого клоунского клоуна. В какой-то момент Филдинг упомянул деньги. Агент растянул губы, как доктор, сообщающий смертельный диагноз, и произнес:
— Пожалуй, после «Троглодита» мы рассчитываем на пять.
Другими словами, гонорар Гопстера нынче составлял полмиллиона долларов. Филдинг лишь кивнул и поинтересовался:
— Как он сейчас, не слишком загружен?
Загружен тот сейчас был не слишком, отчасти потому что после «Троглодита» никто не мог позволить себе его загрузить.
«Троглодит» начался мерным движением камеры вдоль ряда наскальных росписей: мужчина, женщина, драка, порево, тигр — оба-на, космический корабль. Камера отъехала назад, показывая общий вид пещеры. Шайка или племя первобытных обезьян зябко жались по углам (значит, огня еще не знают). Гопстер точил свой каменный топор. Башка квадратная, подбородок квадратный, морда загорелая или просто грязная, желваки так и перекатываются. На следующее утро (по крайней мере, скоро) Гопстера утянули на мостик своего замаскированного корабля пришельцы — зловредные, конической формы, изъясняются бибиканьем, — которые затем скакнули во времени и выгрузили его в Гринвич-виллидж, 1980 год. Был летний вечер, так что в толпе Гопстер не особо выделялся — заросший волосом, в боевой раскраске и набедренной повязке. Оглядевшись и нахмыкавшись, Гопстер непроизвольно спас поддатую девицу, которой собирались попортить фейс в заварушке перед баром «Для одиночек». Она ведет его домой, в свою шикарную квартиру. Опять нечленораздельное хмыканье. Она решает, что он литовец или там албанец— каких только маргиналов в Нью-Йорке ни встретишь. Гопстер принимает стакан-другой огненной воды, и девица ведет его в койку, где он жарит ее, как никто и никогда. На следующее утро девица ушла рано, Гопстер же продолжает дрыхнуть — видно, плохая диета... Потом блестящая сцена: Гопстер вваливается на кухню и встречает соседей. Те уже привыкли, что девица обычно подцепляет несколько неотесанных типов, но Гопстер (который щелкает орехи зубами, глотает яйца прямо в скорлупе, а сосиски сырыми) — это что-то новенькое. После нескольких ненавязчивых переходов, виртуозно ненавязчивых, жанр наконец определился — романтическая комедия, слегка пародийная. Девушка оказывает на Гопстера цивилизующее влияние (учит его говорить, одеваться, правильно есть), а он на нее — децивилизующее (краткий курс пьянства, беспорядочных связей, саморазрушения, алчности). На какое-то время они всерьез одичали, когда с Гопстером, на почве урбанизации, случился нервный срыв, — и даже я, хоть был навеселе, смахнул сентиментальную слезу. Всю дорогу Гопстер безмолвно хранил стоически озадаченное выражение, комичное и благородное одновременно; и как это ему удавалось? Особенно хорош он был в конце, когда пришельцы-затейники (которые отслеживали развитие событий и, если что, приходили на выручку) возвращают его в каменный век. Гопстер более-менее понимает, что должно произойти — и, со своим скудным запасом слов и жестов, пытается объяснить это девушке. И вот он стоит обездоленный на голом утесе под вой ветра. Хмурится, Напряженно замирает — вглядывается в Пологую лощину. Там сидит девушка, дрожа от холода и неслышно бормоча, с последней сигаретой и электрической зажигалкой. Титры. Я был до глубины души растроган. Растроган? Да со мной натуральный нервный срыв случился. Когда я рванул в сортир, слезы еще лились ручьем. Сомневаться не приходилось: перед Гопстером — большое, очень большое будущее.
В «автократе» я повернулся к Филдингу и хрипло спросил:
— Говорить-то он может? По-человечески?
— Кто, Гопстер? Конечно. Прошлой осенью он играл Ричарда второго. Немного смущается из-за акцента — но артикуляция превосходная. Так что скажешь, Проныра?
— Скажу, что надо брать Гопстера.
Мы направились прямиком в отделанный филенкой ресторан между Пятой и Шестой, где была назначена встреча с Кристофером Медоубруком, для предварительного ознакомления. После «Троглодита» это было особо тягостно. Я только глянул на Медоубрука и сразу понял, что нам он ни к черту не годится. Стулья с высокими спинками, напомнившие мне своей угловатостью и вертикальностью Селинин торс, будто специально были спроектированы таким образом, чтобы клиентам с больной спиной жизнь медом не казалась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53