Он наклонился над ним, прислушиваясь к его дыханию.
— Он теперь спать будет, — сказал курэзэ. — Ему стало легче.
Фатхия тоже спустилась с нар и начала прибирать разбросанные где попало вещи. Она поманила Нафису, чтоб что-то сказать ей, и дочь, взяв деревянную бадейку, вышла за дверь.
Хисматулла оторвался от окна, в три прыжка очутился рядом с крылечком.
— Нафиса!..
— Хисматулла?..
И хотя он позвал ее шепотом, ей показалось, что он крикнул так, что его услышали в доме.
— Зачем ты здесь? Уходи! Уходи! — быстро заговорила она. — Если отец увидит тебя, будет беда!..
— Но я пришел к тебе, Нафиса…
— Разве я могу уйти, когда у нас такое не счастье? В моего брата вселился албасты… Мы еле выгнали его… Хажисултан-бай отобрал у нас вчера кобылу — его теленок свалился в шахту, а Гайзулла недоглядел… А телку мы сами для курэзэ зарезали, теперь одна коза да овцы остались…
Она тихо заплакала, зажав рот ладонью, а Хисматулла стоял рядом, и сердце его рвалось от боли и от того, что он был бессилен чем-то помочь ей. Да и что могут значить слова, когда свалилось такое горе?
— Я буду бродить около вашего дома, — сказал он. — Если надо — ты покричи, меня, а я сделаю, что смогу…
— Нет! Нет! — Нафиса испуганно отшатнулась — Курэзэ накличет на нас еще больше не счастья!.. Он выгнал албасты, он может позвать его обратно!.. Жди меня у Балхизы-инэй … Я прибегу туда…
6
Огонь в чувале не бушевал, не плевался на земляной пол яркими брызгами, а лишь облизывал черные головешки красными, начинающими синеть языками.
Прибрав в доме, Фатхия поставила перед курэзэ большую деревянную чашку, наполненную доверху пахучим, сочившимся от жира мясом.
Курэзэ ел медленно, тяжело двигая челюстями, изредка закрывая глаза и причмокивая от удовольствия. Лицо его блестело от пота, в черной и растрепанной, как веник, бороде застывали капли жира. Он облизывал тонкие пальцы, запивал мясо крепким бульоном и, наконец, насытившись, привалился спиной к стене, вытянул ноги и рыгнул.
— Слава всемогущему аллаху, — подняв глаза к потолку, проговорил он. — Подай-ка мне вот ту щепку…
Старик взял лучинку с шестка, курэзэ отщипнул от нее тонкую палочку и долго ковырялся в зубах, обнажив красные десны.
Фатхия поставила на скатерть самовар, и курэзэ пил чашку за чашкой, шумно отдуваясь, пыхтя, морща нос с бисеринками пота.
Гайзулла начал вдруг что-то бормотать во сне, бредить, и Хайретдин снова бросился к нему. Курэзэ тоже подошел к мальчику, стал что-то нашептывать и сплевывать через левое плечо. Потом положил в головах мальчика топор, а в ногах нож. Достав из кармана клочок бумаги, он разорвал его на две части, написал на них что-то карандашом и прилепил бумажки над дверной притолокой и у окна.
— Это чтобы албасты не вернулся, — пояснил он с важностью. — Вот еще, сунь ему под мышки бэтэу. — Курэзэ протянул Хайретдину треугольный амулет и поправил на мальчике бешмет. — Какие синяки под глазами… Я говорю, чуть не погубил ты сына. Хорошо еще, что лицо цело. Может быть, тут и не албасты вино ват, а горный дух… Разозлился, наверное, что золото стронули с места. Смотри, старик, как бы не случилось большой беды, ведь ты не вернул хозяину горы золото…
Хайретдин побледнел и стал нервно дергать без того редкую бородку.
— Ну, да ничего, — продолжал курэзэ, — мог дыхание лечит лучше, чем дыхание самого ишана Хэзрэта. Вот увидишь, месяца через три-четыре мальчик будет бегать, как ни в чем не бывало, если будет на то воля аллаха!
— Аминь, да сбудутся твои слова! Последнюю козу не пожалел бы, вынес на гору и принес бы в жертву, а мясо отдал нищим, только бы поправился сын! Один ведь он у меня…
— Не беспокойся! Поправится! Мой отец еще и не таких бесов изгонял!
Курэзэ сел, посмотрел на Фатхию, которая, не поднимая головы, пряла в углу, на маленькое тусклое окошко. В одном углу брюшина прорвалась, и заходящее солнце ярко светило в маленькую дырочку.
— Эх, жизнь! Оглянуться не успеешь, как день уже убежал за гору, а вечер высовывает голову из речки… — проворчал курэзэ.
— Мать, не поставить ли самовар? Что-то пояс ослабел, — сказал старик жене.
Фатхия положила пряжу Нафисы к себе в подол.
— Пойди поставь, да долго не возись, — велела она дочери.
Нафиса вышла в сени, прикрывая лицо кончиком платка.
Курэзэ оторвал задумчивый взгляд от окна и опять повернулся к старику:
— Ты слыхал, как Султан, дед Давлеткужи-бабая, женился на албасты? Так вот, мой покойный дед тоже был очень грамотный и образованный, вроде меня. Встречает он как-то этого Султана и видит, что высох человек, пожелтел, только кожа да кости остались. «Ай-хай, сосед, плохи твои дела, не албасты ли к тебе пристал?»— говорит мой дед, а уж он-то в таких делах еще лучше меня разбирался. Ну, Султан отпирался сначала, а потом и рассказал все без утайки. — Курэзэ почесал в бороде, глаза его хитро заблестели. — А дело было так: как-то пришел Султан из деревни к себе на хутор — а жил он тогда один, скот пас, — пришел и видит, сидит в его дворе женщина в русском зипуне и рысьей шапке. Посмотрела на Султана и бежать — юрк в дом! Султан за ней, а в комнате пусто, вроде нет никого. Искал, искал, наконец, нашел ее за чувалом. Тут стала она умолять: «Разреши мне у тебя остаться, только чтобы никто об этом слыхом не слыхал». Посмотрел Султан — отчего не разрешить? Женщина красивая, и по хозяйству поможет. И стали они жить вместе. В доме полный достаток, всегда чисто прибрано, чувал побелен, и каждый день баранья похлебка, а женщина еще и вышивать умеет, и шить — сшила ему десять рубашек, и два новых камзола, и тулуп, а откуда материю брала — неизвестно…
— Как та змея, что тоже в девушку превращалась, — вставил Хайретдин, вспомнив старую легенду.
— То само по себе, а это само по себе. Ты слушай! Пожили они немного, она и говорит: «Поедем посмотрим мои родные места». Посадила его на себя, велела закрыть глаза и полетела. И летели, видать, над скалами, так что все ноги камнями ободрал до крови. Открыл Султан глаза и видит — все блестит от золота, не найдешь ни черного, ни белого камня, ни земли, ни песка — сплошь вместо камней чистые самородки валяются! А кругом молодые девушки, стройные, как твоя Нафиса, в бархатных халатах и камзолах, расшитых золотом, красиво так расшитых цветами, птицами разными, и даже монисты сплошь из золотых монет. Смотрит Султан, аж глазам больно от блеска, а жена ему наказывает: «Ты здесь постой, я пойду мать навещу. Только смотри, без меня на золото не зарься, на девушек не заглядывайся, а то плохо будет» — и ушла. Вот и думает Султан: «Если взять один, совсем маленький кусочек, никто и не заметит.» Только наклонился, руку протянул, а духи как зашумят, как забегают — кто, мол, крадет наше золото? Отдернул Султан руку, побежал к девушкам, схватил за руку самую красивую и поцеловал. А та сразу побледнела и упала. Окружили ее духи, кричат: «В нее бес с земли вселился!» — подняли на руки и увели.
— Как же они его не растерзали? — испуганно спросил Хайретдин.
— Разве ты видел албасты, что мучил твоего сына? Так и они не видят тех, кто с земли. Только очень грамотный и сведущий человек может их увидеть, да и то если знает язык шайтанов. Ну и вот… Закололи они барана, принесли жертву и позвали своих мулл читать молитвы над девушкой. И пока те читали, семь потов, семь кож с Султана сошло. А как начал читать самый главный, одноглазый мулла, стал бедняга против воли к потолку подскакивать и о притолоку ударяться — наконец, упал и не помнил себя…
На другой день нашла его жена без памяти среди навоза и мусора. Унесла к себе, вылечила, посадила на спину и отвезла опять на хутор. Стали они жить дальше… — Курэзэ внезапно прервал рассказ и обратился к Хайретдину: — Твоя жена еще не трогала внутренностей телки?
— Нет, ты же не велел.
— Правильно. Смотри, чтобы к внутренностям не прикасалась ничья рука. — Курэзэ произнес молитву «бисмилла» и принялся неспеша пить чай. Чашка с трещиной, которую ему пода ли, была стянута металлическим ободком.
Из углов комнаты медленно надвигалась темнота. Тараканы, днем сидевшие в щелях, забегали теперь, шурша, по стенам и полу.
— А как же вылечился дед Давлеткужи-бабая? — стараясь не показать любопытства, спросил Хайретдин.
— Можно, если постараешься. — Курэзэ дожевал хлеб, почмокал губами и поставил чашку на поднос. — Мой дед как лечить знал, он и надоумил Султана. Я тоже знаю…
— И ты можешь сказать мне?
— Конечно. Султан перестал трогать жену. И словечка ей больше не сказал. Она с ним заговаривает, спрашивает: В чем дело?, плачет, а он молчит, будто воды в рот набрал. Тогда она слетала опять на родину и привезла ему золота. Много золота. А Султан и не смотрит на него, как будто это не золото, а простой камень. И по-прежнему до жены пальцем не дотрагивается. Рассердилась албасты и разбросала золото горстями, как раз по нашим местам. Вот как появилось у нас золото, вот почему оно нам беды приносит…
— А потом что с ней было?
— Никак не могла успокоиться, годами рыдала у Карматау. Слыхал, как там шумит река? Это голос албасты. Хотела было вернуться после этого домой, да свои не пустили ее обратно, разозлились, что взяла золото. Вот и поселилась она со своими детьми у нас в горах, чтобы стеречь сокровища и мстить людям за свою обиду. Каждому, кто руку к золоту протянет, ее мести не миновать, вот и сына твоего покалечила…
— Как сказка, — шепнула младшая, Зульфия.
— Тихо там! — прикрикнул Хайретдин. — Сколько вам говорить, что, когда разговаривают мужчины, ухо девушки должно быть накрыто платком, а рот замазан глиной?! Мать, — повернулся он к Фатхии, — ты бы отправила их куда-нибудь!
Нафиса вспыхнула. Весь день она не могла осмелиться попросить мать отпустить ее, а теперь все получалось само собой. Сердце ее часто заколотилось.
— Эсей, можно, мы с Зульфией сходим к Балхизе-инэй?
— Идите, только чтобы долго не ходили!
— Сегодня можно отпустить их и на большее время, — вмешался в разговор курэзэ. — Нехорошо девушкам следить за делами мужчин, аллах рассердится на них.
— Эсей, я не хочу к Балхизе-инэй, пусть Нафиса сама, без меня, — захныкала Зульфия.
Девочке очень хотелось посмотреть, что будет делать отец и курэзэ. Фатхия подтолкнула младшую дочь к дверям:
— Ай, как не стыдно быть такой любопытной? Разве ты не слышала, что сказал отец? Идите! — И добавила уже на пороге: — И ты, Зульфия, ни на шаг не отходи от сестры.
Дождавшись, когда дочери ушли, Хайретдин спросил:
— А человек по имени Давлеткужи-бабай жив еще? Где он?
— Может, жив, а может, нет. — Курэзэ громко отхлебнул из чашки и прищурился.
В казане что-то громко булькало. В доме вкусно пахло мясом. Фатхия подложила дров, огонь в очаге горел ровно и спокойно, языки его вылизывали дно казана, как корова новорожденного теленка.
Сложив ладони таким движением, будто хотел удержать свет, идущий от чувала, курэзэ опять помолился и поднялся с подушек. Пройдя несколько шагов, он склонился над большим медным тазом, в котором были сложены внутренности телки, опустился на колени, пошептал, взял кусочек кишки и, разорвав его на две части, приложил к лицу больного мальчика.
Гайзулла вздрогнул и застонал. Лицо его при свете огня было бледно и заострено, под глазами легли глубокие синие круги, губы запеклись. С тех пор как его принесли домой, мальчик ни разу не очнулся и лежал с закрытыми глазами, по временам вскрикивая и что-то бормоча.
Курэзэ повернулся к Хайретдину:
— А теперь иди и закопай внутренности на том месте, где Гайзулла нашел золото.
— Но я же не знаю места!
— Нужно отнести все это духу вместо золота, без этого мои молитвы не помогут ему. — Курэзэ посмотрел на мальчика. — Да, совсем плох, бедный… Жалко, что ты не знаешь места. Что ж, коли так, мне здесь делать больше нечего, я пошел. — И с обиженным видом курэзэ двинулся к дверям.
— Подожди, ишан-хазрэт, подожди! — закричал старик, забегая вперед. Он не знал религиозного сана курэзэ, но по тому, что рассказывал ему гость, решил назвать его самым высоким именем. — Клянусь аллахом, я не знаю этого места, пусть лопнет мой живот, если я вру! Выпью целую чашку крови, съем целую чашку соли, если я обманываю тебя! Истинная правда, ишан-хазрэт…
Курэзэ молча смотрел на старика.
— Не уходи, ишан-хазрэт, помоги сыну! Я тебе верю, как самому себе, хоть ты и недавно у нас в деревне! Валлахи-биллахи, я не знаю места! Вылечи моего мальчика, сделай что можешь, умоляю тебя! — Хайретдин чуть не плакал.
Курэзэ понял, что старик не лжет, но не изменил выражения лица. Молча надел галоши поверх мягких кожаных сапог, смахнул золу с шестка и с важным видом выложил из кармана горсть мелких камешков, отсчитал сорок один и начал гадать.
Тррр! — камешки рассыпались по шестку с сухим треском. Они падали и разбегались, как живые. Одни легли кучкой, другие напоминали фигуру человека. Курэзэ внимательно вглядывался в эти рисунки, качал головой, не глядя на старика. А Хайретдин закрыл глаза и молился про себя.
Тррр! — снова послышался сухой треск падающих камешков. Хайретдин открыл глаза. Теперь камешки легли иначе и были похожи на женщину с палкой и горбом…
Кончив гадать, курэзэ завернул камешки в тряпку и опять положил их в карман.
— А ты и на самом деле ничего не знал. Ну да ладно. Камни сказали мне, что Гайзулла нашел самородок недалеко от того места, где ты рубишь дранки.
— Валлахи-биллахи, нет бога кроме алла ха! — радостно вскричал Хайретдин. — Как ты прозорлив, ишан-хазрэт!
Он хотел сказать еще что-то, но курэзэ остановил его кивком головы.
— Знаю, знаю, что ты хочешь сказать. Я говорю, камни и без тебя все мне рассказали. Молчи. Даже если запугивать будут, все равно никому не говори, в какой стороне было золото. Ник то, кроме тебя и меня, не должен знать об этом! Если не послушаешься меня, расскажешь хоть одному человеку, будь то бай или даже мулла, — плохо будет и тебе, и всем твоим. Сын умрет, жена умрет, дочери умрут, и сам ты умрешь. Весь твой род истребит албасты, если скажешь хоть слово! А это все, — курэзэ кивнул на таз с внутренностями, — пойдешь и закопаешь на том самом месте. Только не сейчас, а когда все спать лягут, понял?
— Но ведь я не знаю точного места, — испуганно посмотрел Хайретдин.
— Ничего. Ты же знаешь, в какой это стороне?
— Так, на глазок…
— Где-нибудь там и закопай. Не беспокойся, дух найдет твой подарок. Только когда будешь копать, скажи: Вместо взятого богатства.
— А если не найдет?
— Найдет. Старайся только ближе к тому месту. — Курэзэ щелкнул языком: — Чем ближе положишь, тем скорее поправится мальчик.
Хайретдин сел на сосновый чурбан возле шестка. «Что будет с моим сыном?» — думал старик. — Что будет с Гайзуллой, если дух не найдет внутренностей? Вот я сижу, и ничего у меня не болит, хотя я совсем старик, а мой мальчик стонет и мечется на нарах, не открывая глаз. Алла, как без этой ветки зацветет дерево моего рода? Я зарою внутренности в землю и скажу албасты: «Возьми это вместо взятого богатства, вместо твоего камня, хозяин горы. Хажисултан-бай отнял у меня последнюю лошадь, а телку я зарезал для курэзэ. Это внутренности моей последней телки. Возьми их, больше у меня нет ничего, что бы я мог дать тебе. Но если тебе мало этого, возьми меня. Возьми меня вместо сына, оставь моего мальчика. Я скажу так и зарою внутренности у реки, сделаю все, как надо, но вдруг это будет не там, и дух не найдет моего приношения? Что тогда станет с моим мальчиком? Что станет с моим родом?.. О алла, за что, за что ты меня наказал?»
Дрова под очагом и в чувале догорали. Пламя вспыхивало на красных угольях. Фатхия безмолвно сидела в переднем углу, не вмешиваясь в разговор мужчин.
— Ну, я пошел, — сказал курэзэ. — Поздно уже, а мне еще в двух домах сегодня надо показаться. Завтра опять приду, проведаю твоего сына!..
— Да пошлет тебе аллах здоровья, ишан-хазрэт!
Однако, выйдя от Хайретдина, курэзэ вовсе не стал торопиться, а, обогнув дом Хажисултана-бая, вышел на окраину деревни и спрятался в густом кустарнике у дороги. Скоро мимо него побрел человек с мешком. Курэзэ вылез из кустарника и, прячась за деревьями, пошел следом за ним.
7
Как голодный волк, рыскал Нигматулла по лесу в поисках нового золотого места, облазил на коленях берег Кэжэн, где он повстречал сына Хайретдина, но все было тщетно. Он сумел намыть щепотку-другую золотого песка. Баранина давно кончилась, шкуру Нигматулла бросил в овраге. Почти два дня во рту у него не было крошки хлеба.
«У жилья всегда есть чем поживиться. В случае чего, не стыдно и к отцу явиться», — решил Нигматулла и спустился в деревню.
Было раннее утро. Дойдя до мечети, он остановился посреди улицы, не зная, куда идти дальше, и тут увидел человека, шедшего ему навстречу. Человек шел, слегка поддавшись вперед. Через плечи его была перекинута веревка, на веревке болтались каты.
— Эй, Шарифулла-агай, куда ходил спозаранку?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
— Он теперь спать будет, — сказал курэзэ. — Ему стало легче.
Фатхия тоже спустилась с нар и начала прибирать разбросанные где попало вещи. Она поманила Нафису, чтоб что-то сказать ей, и дочь, взяв деревянную бадейку, вышла за дверь.
Хисматулла оторвался от окна, в три прыжка очутился рядом с крылечком.
— Нафиса!..
— Хисматулла?..
И хотя он позвал ее шепотом, ей показалось, что он крикнул так, что его услышали в доме.
— Зачем ты здесь? Уходи! Уходи! — быстро заговорила она. — Если отец увидит тебя, будет беда!..
— Но я пришел к тебе, Нафиса…
— Разве я могу уйти, когда у нас такое не счастье? В моего брата вселился албасты… Мы еле выгнали его… Хажисултан-бай отобрал у нас вчера кобылу — его теленок свалился в шахту, а Гайзулла недоглядел… А телку мы сами для курэзэ зарезали, теперь одна коза да овцы остались…
Она тихо заплакала, зажав рот ладонью, а Хисматулла стоял рядом, и сердце его рвалось от боли и от того, что он был бессилен чем-то помочь ей. Да и что могут значить слова, когда свалилось такое горе?
— Я буду бродить около вашего дома, — сказал он. — Если надо — ты покричи, меня, а я сделаю, что смогу…
— Нет! Нет! — Нафиса испуганно отшатнулась — Курэзэ накличет на нас еще больше не счастья!.. Он выгнал албасты, он может позвать его обратно!.. Жди меня у Балхизы-инэй … Я прибегу туда…
6
Огонь в чувале не бушевал, не плевался на земляной пол яркими брызгами, а лишь облизывал черные головешки красными, начинающими синеть языками.
Прибрав в доме, Фатхия поставила перед курэзэ большую деревянную чашку, наполненную доверху пахучим, сочившимся от жира мясом.
Курэзэ ел медленно, тяжело двигая челюстями, изредка закрывая глаза и причмокивая от удовольствия. Лицо его блестело от пота, в черной и растрепанной, как веник, бороде застывали капли жира. Он облизывал тонкие пальцы, запивал мясо крепким бульоном и, наконец, насытившись, привалился спиной к стене, вытянул ноги и рыгнул.
— Слава всемогущему аллаху, — подняв глаза к потолку, проговорил он. — Подай-ка мне вот ту щепку…
Старик взял лучинку с шестка, курэзэ отщипнул от нее тонкую палочку и долго ковырялся в зубах, обнажив красные десны.
Фатхия поставила на скатерть самовар, и курэзэ пил чашку за чашкой, шумно отдуваясь, пыхтя, морща нос с бисеринками пота.
Гайзулла начал вдруг что-то бормотать во сне, бредить, и Хайретдин снова бросился к нему. Курэзэ тоже подошел к мальчику, стал что-то нашептывать и сплевывать через левое плечо. Потом положил в головах мальчика топор, а в ногах нож. Достав из кармана клочок бумаги, он разорвал его на две части, написал на них что-то карандашом и прилепил бумажки над дверной притолокой и у окна.
— Это чтобы албасты не вернулся, — пояснил он с важностью. — Вот еще, сунь ему под мышки бэтэу. — Курэзэ протянул Хайретдину треугольный амулет и поправил на мальчике бешмет. — Какие синяки под глазами… Я говорю, чуть не погубил ты сына. Хорошо еще, что лицо цело. Может быть, тут и не албасты вино ват, а горный дух… Разозлился, наверное, что золото стронули с места. Смотри, старик, как бы не случилось большой беды, ведь ты не вернул хозяину горы золото…
Хайретдин побледнел и стал нервно дергать без того редкую бородку.
— Ну, да ничего, — продолжал курэзэ, — мог дыхание лечит лучше, чем дыхание самого ишана Хэзрэта. Вот увидишь, месяца через три-четыре мальчик будет бегать, как ни в чем не бывало, если будет на то воля аллаха!
— Аминь, да сбудутся твои слова! Последнюю козу не пожалел бы, вынес на гору и принес бы в жертву, а мясо отдал нищим, только бы поправился сын! Один ведь он у меня…
— Не беспокойся! Поправится! Мой отец еще и не таких бесов изгонял!
Курэзэ сел, посмотрел на Фатхию, которая, не поднимая головы, пряла в углу, на маленькое тусклое окошко. В одном углу брюшина прорвалась, и заходящее солнце ярко светило в маленькую дырочку.
— Эх, жизнь! Оглянуться не успеешь, как день уже убежал за гору, а вечер высовывает голову из речки… — проворчал курэзэ.
— Мать, не поставить ли самовар? Что-то пояс ослабел, — сказал старик жене.
Фатхия положила пряжу Нафисы к себе в подол.
— Пойди поставь, да долго не возись, — велела она дочери.
Нафиса вышла в сени, прикрывая лицо кончиком платка.
Курэзэ оторвал задумчивый взгляд от окна и опять повернулся к старику:
— Ты слыхал, как Султан, дед Давлеткужи-бабая, женился на албасты? Так вот, мой покойный дед тоже был очень грамотный и образованный, вроде меня. Встречает он как-то этого Султана и видит, что высох человек, пожелтел, только кожа да кости остались. «Ай-хай, сосед, плохи твои дела, не албасты ли к тебе пристал?»— говорит мой дед, а уж он-то в таких делах еще лучше меня разбирался. Ну, Султан отпирался сначала, а потом и рассказал все без утайки. — Курэзэ почесал в бороде, глаза его хитро заблестели. — А дело было так: как-то пришел Султан из деревни к себе на хутор — а жил он тогда один, скот пас, — пришел и видит, сидит в его дворе женщина в русском зипуне и рысьей шапке. Посмотрела на Султана и бежать — юрк в дом! Султан за ней, а в комнате пусто, вроде нет никого. Искал, искал, наконец, нашел ее за чувалом. Тут стала она умолять: «Разреши мне у тебя остаться, только чтобы никто об этом слыхом не слыхал». Посмотрел Султан — отчего не разрешить? Женщина красивая, и по хозяйству поможет. И стали они жить вместе. В доме полный достаток, всегда чисто прибрано, чувал побелен, и каждый день баранья похлебка, а женщина еще и вышивать умеет, и шить — сшила ему десять рубашек, и два новых камзола, и тулуп, а откуда материю брала — неизвестно…
— Как та змея, что тоже в девушку превращалась, — вставил Хайретдин, вспомнив старую легенду.
— То само по себе, а это само по себе. Ты слушай! Пожили они немного, она и говорит: «Поедем посмотрим мои родные места». Посадила его на себя, велела закрыть глаза и полетела. И летели, видать, над скалами, так что все ноги камнями ободрал до крови. Открыл Султан глаза и видит — все блестит от золота, не найдешь ни черного, ни белого камня, ни земли, ни песка — сплошь вместо камней чистые самородки валяются! А кругом молодые девушки, стройные, как твоя Нафиса, в бархатных халатах и камзолах, расшитых золотом, красиво так расшитых цветами, птицами разными, и даже монисты сплошь из золотых монет. Смотрит Султан, аж глазам больно от блеска, а жена ему наказывает: «Ты здесь постой, я пойду мать навещу. Только смотри, без меня на золото не зарься, на девушек не заглядывайся, а то плохо будет» — и ушла. Вот и думает Султан: «Если взять один, совсем маленький кусочек, никто и не заметит.» Только наклонился, руку протянул, а духи как зашумят, как забегают — кто, мол, крадет наше золото? Отдернул Султан руку, побежал к девушкам, схватил за руку самую красивую и поцеловал. А та сразу побледнела и упала. Окружили ее духи, кричат: «В нее бес с земли вселился!» — подняли на руки и увели.
— Как же они его не растерзали? — испуганно спросил Хайретдин.
— Разве ты видел албасты, что мучил твоего сына? Так и они не видят тех, кто с земли. Только очень грамотный и сведущий человек может их увидеть, да и то если знает язык шайтанов. Ну и вот… Закололи они барана, принесли жертву и позвали своих мулл читать молитвы над девушкой. И пока те читали, семь потов, семь кож с Султана сошло. А как начал читать самый главный, одноглазый мулла, стал бедняга против воли к потолку подскакивать и о притолоку ударяться — наконец, упал и не помнил себя…
На другой день нашла его жена без памяти среди навоза и мусора. Унесла к себе, вылечила, посадила на спину и отвезла опять на хутор. Стали они жить дальше… — Курэзэ внезапно прервал рассказ и обратился к Хайретдину: — Твоя жена еще не трогала внутренностей телки?
— Нет, ты же не велел.
— Правильно. Смотри, чтобы к внутренностям не прикасалась ничья рука. — Курэзэ произнес молитву «бисмилла» и принялся неспеша пить чай. Чашка с трещиной, которую ему пода ли, была стянута металлическим ободком.
Из углов комнаты медленно надвигалась темнота. Тараканы, днем сидевшие в щелях, забегали теперь, шурша, по стенам и полу.
— А как же вылечился дед Давлеткужи-бабая? — стараясь не показать любопытства, спросил Хайретдин.
— Можно, если постараешься. — Курэзэ дожевал хлеб, почмокал губами и поставил чашку на поднос. — Мой дед как лечить знал, он и надоумил Султана. Я тоже знаю…
— И ты можешь сказать мне?
— Конечно. Султан перестал трогать жену. И словечка ей больше не сказал. Она с ним заговаривает, спрашивает: В чем дело?, плачет, а он молчит, будто воды в рот набрал. Тогда она слетала опять на родину и привезла ему золота. Много золота. А Султан и не смотрит на него, как будто это не золото, а простой камень. И по-прежнему до жены пальцем не дотрагивается. Рассердилась албасты и разбросала золото горстями, как раз по нашим местам. Вот как появилось у нас золото, вот почему оно нам беды приносит…
— А потом что с ней было?
— Никак не могла успокоиться, годами рыдала у Карматау. Слыхал, как там шумит река? Это голос албасты. Хотела было вернуться после этого домой, да свои не пустили ее обратно, разозлились, что взяла золото. Вот и поселилась она со своими детьми у нас в горах, чтобы стеречь сокровища и мстить людям за свою обиду. Каждому, кто руку к золоту протянет, ее мести не миновать, вот и сына твоего покалечила…
— Как сказка, — шепнула младшая, Зульфия.
— Тихо там! — прикрикнул Хайретдин. — Сколько вам говорить, что, когда разговаривают мужчины, ухо девушки должно быть накрыто платком, а рот замазан глиной?! Мать, — повернулся он к Фатхии, — ты бы отправила их куда-нибудь!
Нафиса вспыхнула. Весь день она не могла осмелиться попросить мать отпустить ее, а теперь все получалось само собой. Сердце ее часто заколотилось.
— Эсей, можно, мы с Зульфией сходим к Балхизе-инэй?
— Идите, только чтобы долго не ходили!
— Сегодня можно отпустить их и на большее время, — вмешался в разговор курэзэ. — Нехорошо девушкам следить за делами мужчин, аллах рассердится на них.
— Эсей, я не хочу к Балхизе-инэй, пусть Нафиса сама, без меня, — захныкала Зульфия.
Девочке очень хотелось посмотреть, что будет делать отец и курэзэ. Фатхия подтолкнула младшую дочь к дверям:
— Ай, как не стыдно быть такой любопытной? Разве ты не слышала, что сказал отец? Идите! — И добавила уже на пороге: — И ты, Зульфия, ни на шаг не отходи от сестры.
Дождавшись, когда дочери ушли, Хайретдин спросил:
— А человек по имени Давлеткужи-бабай жив еще? Где он?
— Может, жив, а может, нет. — Курэзэ громко отхлебнул из чашки и прищурился.
В казане что-то громко булькало. В доме вкусно пахло мясом. Фатхия подложила дров, огонь в очаге горел ровно и спокойно, языки его вылизывали дно казана, как корова новорожденного теленка.
Сложив ладони таким движением, будто хотел удержать свет, идущий от чувала, курэзэ опять помолился и поднялся с подушек. Пройдя несколько шагов, он склонился над большим медным тазом, в котором были сложены внутренности телки, опустился на колени, пошептал, взял кусочек кишки и, разорвав его на две части, приложил к лицу больного мальчика.
Гайзулла вздрогнул и застонал. Лицо его при свете огня было бледно и заострено, под глазами легли глубокие синие круги, губы запеклись. С тех пор как его принесли домой, мальчик ни разу не очнулся и лежал с закрытыми глазами, по временам вскрикивая и что-то бормоча.
Курэзэ повернулся к Хайретдину:
— А теперь иди и закопай внутренности на том месте, где Гайзулла нашел золото.
— Но я же не знаю места!
— Нужно отнести все это духу вместо золота, без этого мои молитвы не помогут ему. — Курэзэ посмотрел на мальчика. — Да, совсем плох, бедный… Жалко, что ты не знаешь места. Что ж, коли так, мне здесь делать больше нечего, я пошел. — И с обиженным видом курэзэ двинулся к дверям.
— Подожди, ишан-хазрэт, подожди! — закричал старик, забегая вперед. Он не знал религиозного сана курэзэ, но по тому, что рассказывал ему гость, решил назвать его самым высоким именем. — Клянусь аллахом, я не знаю этого места, пусть лопнет мой живот, если я вру! Выпью целую чашку крови, съем целую чашку соли, если я обманываю тебя! Истинная правда, ишан-хазрэт…
Курэзэ молча смотрел на старика.
— Не уходи, ишан-хазрэт, помоги сыну! Я тебе верю, как самому себе, хоть ты и недавно у нас в деревне! Валлахи-биллахи, я не знаю места! Вылечи моего мальчика, сделай что можешь, умоляю тебя! — Хайретдин чуть не плакал.
Курэзэ понял, что старик не лжет, но не изменил выражения лица. Молча надел галоши поверх мягких кожаных сапог, смахнул золу с шестка и с важным видом выложил из кармана горсть мелких камешков, отсчитал сорок один и начал гадать.
Тррр! — камешки рассыпались по шестку с сухим треском. Они падали и разбегались, как живые. Одни легли кучкой, другие напоминали фигуру человека. Курэзэ внимательно вглядывался в эти рисунки, качал головой, не глядя на старика. А Хайретдин закрыл глаза и молился про себя.
Тррр! — снова послышался сухой треск падающих камешков. Хайретдин открыл глаза. Теперь камешки легли иначе и были похожи на женщину с палкой и горбом…
Кончив гадать, курэзэ завернул камешки в тряпку и опять положил их в карман.
— А ты и на самом деле ничего не знал. Ну да ладно. Камни сказали мне, что Гайзулла нашел самородок недалеко от того места, где ты рубишь дранки.
— Валлахи-биллахи, нет бога кроме алла ха! — радостно вскричал Хайретдин. — Как ты прозорлив, ишан-хазрэт!
Он хотел сказать еще что-то, но курэзэ остановил его кивком головы.
— Знаю, знаю, что ты хочешь сказать. Я говорю, камни и без тебя все мне рассказали. Молчи. Даже если запугивать будут, все равно никому не говори, в какой стороне было золото. Ник то, кроме тебя и меня, не должен знать об этом! Если не послушаешься меня, расскажешь хоть одному человеку, будь то бай или даже мулла, — плохо будет и тебе, и всем твоим. Сын умрет, жена умрет, дочери умрут, и сам ты умрешь. Весь твой род истребит албасты, если скажешь хоть слово! А это все, — курэзэ кивнул на таз с внутренностями, — пойдешь и закопаешь на том самом месте. Только не сейчас, а когда все спать лягут, понял?
— Но ведь я не знаю точного места, — испуганно посмотрел Хайретдин.
— Ничего. Ты же знаешь, в какой это стороне?
— Так, на глазок…
— Где-нибудь там и закопай. Не беспокойся, дух найдет твой подарок. Только когда будешь копать, скажи: Вместо взятого богатства.
— А если не найдет?
— Найдет. Старайся только ближе к тому месту. — Курэзэ щелкнул языком: — Чем ближе положишь, тем скорее поправится мальчик.
Хайретдин сел на сосновый чурбан возле шестка. «Что будет с моим сыном?» — думал старик. — Что будет с Гайзуллой, если дух не найдет внутренностей? Вот я сижу, и ничего у меня не болит, хотя я совсем старик, а мой мальчик стонет и мечется на нарах, не открывая глаз. Алла, как без этой ветки зацветет дерево моего рода? Я зарою внутренности в землю и скажу албасты: «Возьми это вместо взятого богатства, вместо твоего камня, хозяин горы. Хажисултан-бай отнял у меня последнюю лошадь, а телку я зарезал для курэзэ. Это внутренности моей последней телки. Возьми их, больше у меня нет ничего, что бы я мог дать тебе. Но если тебе мало этого, возьми меня. Возьми меня вместо сына, оставь моего мальчика. Я скажу так и зарою внутренности у реки, сделаю все, как надо, но вдруг это будет не там, и дух не найдет моего приношения? Что тогда станет с моим мальчиком? Что станет с моим родом?.. О алла, за что, за что ты меня наказал?»
Дрова под очагом и в чувале догорали. Пламя вспыхивало на красных угольях. Фатхия безмолвно сидела в переднем углу, не вмешиваясь в разговор мужчин.
— Ну, я пошел, — сказал курэзэ. — Поздно уже, а мне еще в двух домах сегодня надо показаться. Завтра опять приду, проведаю твоего сына!..
— Да пошлет тебе аллах здоровья, ишан-хазрэт!
Однако, выйдя от Хайретдина, курэзэ вовсе не стал торопиться, а, обогнув дом Хажисултана-бая, вышел на окраину деревни и спрятался в густом кустарнике у дороги. Скоро мимо него побрел человек с мешком. Курэзэ вылез из кустарника и, прячась за деревьями, пошел следом за ним.
7
Как голодный волк, рыскал Нигматулла по лесу в поисках нового золотого места, облазил на коленях берег Кэжэн, где он повстречал сына Хайретдина, но все было тщетно. Он сумел намыть щепотку-другую золотого песка. Баранина давно кончилась, шкуру Нигматулла бросил в овраге. Почти два дня во рту у него не было крошки хлеба.
«У жилья всегда есть чем поживиться. В случае чего, не стыдно и к отцу явиться», — решил Нигматулла и спустился в деревню.
Было раннее утро. Дойдя до мечети, он остановился посреди улицы, не зная, куда идти дальше, и тут увидел человека, шедшего ему навстречу. Человек шел, слегка поддавшись вперед. Через плечи его была перекинута веревка, на веревке болтались каты.
— Эй, Шарифулла-агай, куда ходил спозаранку?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45