Но в кровати лежит змея, точно, в кровати лежит змея; змеи всегда лежат в постелях – тысяча ночей это даже меньше трех лет. Тридцать лет – это десять тысяч ночей. Каждая ночь нагромождает свои ужасающие квадры на предыдущие, пока не поднимется вавилонская башня страха: каждая последующая ночь будет еще хуже, сегодняшняя – самая мягкая…
Антон Л. выбежал на балкон, посветил на скамейку, взял один из пистолетов, потряс им, ощупал все, что двигалось (только затвор он не передернул), приставил ствол к виску и нажал на курок. Раздался ужасающий грохот, но снаружи – одновременно сверкнула молния. На город после дневной жары обрушилась сильная гроза. С первым ударом грома пошел дождь, сначала отдельными тяжелыми каплями, но затем полило как из ведра. Воздух стал прохладнее. Антон Л. чувствовал себя изможденным, как будто он носил блоки из песчаника. (Он ведь действительно перенес в квартиру шесть тележек консервов.) В кровати змеи не было. Антон Л. заснул. Правда, фонарь из руки он так и не выпустил.
VII
Наследие Пфайвестля
Сам Антон Л. машины не имел. У Хоммеров, Антон Л. это знал автомобиля тоже не было. Если ему не изменяла память, машина была у семьи Дерендингеров, которая жила на первом этаже. В доме жили две семьи Дерендингеров. Старые Дерендингеры обитали на четвертом этаже, они жили в доме почти так же давно, как и Хоммеры. Однажды показалось, что на землю снизошли сразу все святые, когда старый Дерендингер зашел к господину Хоммеру. Случая, чтобы господин Хоммер поднимался к господину Дерендингеру, Антон Л. припомнить не мог. Старый Дерендингер был старше господина Хоммера и уже долгое время пребывал на пенсии. Кем был Дерендингер раньше, Антон Л. не знал. Уже много лет назад, когда на первом этаже освободилась квартира, молодая семья Дерендингеров отделилась. (Еще одна семья Дерендингеров отделилась и переехала в тот дом, где находился магазин деликатесов, в котором Антон Л. «закупился».) Молодой Дерендингер, который тоже не был уж совсем молодым, когда Антону Л. стали понятны связи, конечно же, еще не достиг пенсионного возраста, но тем не менее кем он работал, тоже никто не знал. Это не было нечто, покрытое тайной, но Антона Л. факт сей просто не интересовал. Антон Л., наверное, вообще не соприкоснулся бы с молодыми Дерендингерами, если бы у молодого Дерендингера не было одной специфической склонности: эта склонность касалась спорта, а точнее говоря, футбола, а еще точнее: непосредственного и опосредованного наблюдения за футбольными матчами. «Склонность» – это, конечно же, сказано слишком мягко. Для молодого Дерендингера не существовало в жизни ничего больше, кроме футбола, весь мир состоял из футбола, футбол придавал жизни единственный смысл, структура мира состояла для него из запутанных хитросплетений местных, региональных, национальных и мировых лиг, дивизионов, кубков и чемпионатов, такие названия, как Милан, Мадрид, Варшава, Кипр, Ирландия значили для него только лишь определенные места в таблице футбольных чемпионатов; страны мира, в которых в футбол не играли, то есть Китай или Северная Америка, для него не существовали. Бог был для него, если он, конечно, над этим задумывался, воплощением первичного духа, облаченным в форму футбола. Все это было упоением Дерендингера. Любовь Дерендингера предназначалась лишь одному футбольному клубу, который назывался «Бело-Синие». Нежность и полноту этой любви просто невозможно было себе представить в полной мере. Чувственная, земная любовь, любовь пылчайших патриотов к отечеству, любовь художника к искусству были ничем по сравнению с всеобъемлющим, пустившим корни в каждой клетке его тела, непроходящим и нерушимым чувством Дерендингера, которое он испытывал к футбольному клубу «Бело-Синие». Дерендингера, если можно так сказать, вопросы теологии вообще-то не беспокоили, но когда футбольный клуб «Бело-Синие» побеждал, он верил, что Бог существует. Проигрышей же футбольного клуба «Бело-Синие» не существовало: существовали неблагоприятные погодные условия и плохое состояние поля, пристрастные судьи, предвзято настроенные к противникам болельщики, всевозможные стечения неблагоприятных обстоятельств, которые могли отнять победу у футбольного клуба «Бело-Синие», но они ни в коем случае не могли поколебать веру молодого Дерендингера в этот футбольный клуб. Дерендингер, который без малейших раздумий променял бы на футбольный клуб «Бело-Синие» свою жену и всех юных Дерендингеров (которых было трое, если не четверо, вероятно, сделанных во время летних перерывов в чемпионатах), если бы это принесло клубу хоть какую-то пользу, даже себя самого; он мог, не моргнув и глазом, если бы этим ему удалось заработать единственный решающий для матча гол, дать сварить себя в кипящем масле.
Совершенно ясно, что такое определяющее всю жизнь увлечение должно было находить выход наружу. Юных Дерендингеров мужского пола еще в совсем нежном возрасте брали с собой на футбольные матчи. Старшему из юных Дерендингеров, ему было примерно лет четырнадцать, молодой Дерендингер смог привить любовь к футболу, нб не любовь к футбольному клубу «Бело-Синие». Старший из юных Дерендингеров болел за местного соперника, спортивный клуб «Дойче Айхе». Это была личная дерендингерская проблема отцов и детей, которая принимала особенно болезненное и иногда даже слышимо рукоприкладное выражение, когда футбольный клуб играл против спортивного клуба.
Молодой Дерендингер был человеком, достаточно поездившим по свету. Он неоднократно бывал во всех больших городах Германии, кроме того, в Вене, Цюрихе, в крупных итальянских городах, в Барселоне, в Глазго, даже в Москве и Мехико, но свое мировоззрение он обогатил лишь знаниями о распределении футбольных мест.
Представить себе человека, который не интересовался бы футболом, для Дерендингера было вещью совершенно невозможной. Четвертое измерение тоже можно понять с немалым трудом и чисто теоретически – чувственно представить его себе нельзя никак. Не интересующийся футболом человек для Дерендингера был уродом, мнимо существующим. По этой причине женщины были для Дерендингера уродами, пусть даже они старались стать мягче по отношению к футболу, потому что они не были способны испытать весь восторг от этого вида спорта. Его испытывал Дерендингер. Женщины были для него тем же, чем и для истинного мусульманина: бездушными существами, ценность которых заключалась в довольно приятном половом органе и том факте, что они могли готовить еду. Если футбольный клуб Дерендингера «Бело-Синие» выигрывал, он в фазе эйфорического спада напряжения выплескивал на свое окружение все подробности хода матча. К окружению при этом причислялся каждый, кто попадался ему в это время на пути. Так и Антон Л., уже вскоре после того, как он переселился к Хоммерам в качестве поднанимателя, вступил в контакт с совершенно незнакомым ему молодым Дерендингером. Футбол был той страстью, которая Антона Л. не занимала еще никогда. Но Дерендингер в потоке своего восторга этого не заметил. А так как Антон Л. кивал головой, слушая гимны Дерендингера во славу подвигов героев футбольного клуба «Бело-Синие», он предстал в глазах Дерендингера как единомышленник.
Старый Дерендингер, вспоминал Антон Л., однажды рассказывал господину Хоммеру – это было на лестничной клетке, Антон Л. совершенно случайно подошел в это время, – что его сын купил новую машину. Антон Л. вспомнил еще, что вскоре после этого видел молодого Дерендингера садящимся в субботу с самым юным Дерендингером в красный «фольксваген». У них с собой были всевозможные клаксоны, дудки и трещотки, а кроме того, они взгромоздили на, видимо, специально приспособленный для этого на крыше багажник странный агрегат. Агрегат представлял собой большой крест, на поперечной и продольной планках которого крепились целые батареи сигнальных рожков. Агрегат был полностью автоматическим, работал на электричестве и мог плавно доходить до душераздирающей силы звука. Молодой Дерендингер придумал эту шумовую гаубицу и изготовил ее дома, пойдя на немалые затраты. Вообще-то этот агрегат, узнал Антон Л. из разговора старого Дерендингера и господина Хоммера, был применен один-единственный раз. Он настолько перекрыл все шумовые приспособления остальных болельщиков, что одного из игроков тут же схватила нервная судорога икроножной мышцы. Молодому Дерендингеру было в письменном виде запрещено в будущем брать агрегат с собой. (Это будущее так и не наступило. В следующий игровой день молодой Дерендингер, полубог с нервной икроножной судорогой и все остальные кудесники зеленого газона дематериализовались. Зеленый газон лежал теперь в полном одиночестве, разве что буйволы и газели, которым удалось, возможно, вырваться из зоопарка, паслись на нем.)
В доме гаражей не было. Поэтому Антон Л. предположил, что молодой Дерендингер поставил свой автомобиль на улице, вероятно, где-то поблизости. Ключ, наверное, лежал где-то в его квартире. Поэтому Антон Л. взломал дверь квартиры младших Дерендингеров. Его не удивило, что жилище в большей своей части было выдержано в бело-синих тонах и частично украшено фотографиями кривоногих футболистов в полный рост. На одном из крючков гардероба Антон Л. обнаружил пиджак Дерендингера, в кармане которого лежали ключи от машины. После непродолжительных поисков автомобиль нашелся – Антон Л. очень осторожно вышел на улицу, но диких зверей видно не было – в маленькой боковой улице…
Поездка на автомобиле, даже тогда, когда (предположительно) весь город был в распоряжении Антона Л. и ему не нужно было опасаться других участников движения, стала почти самым большим приключением в его жизни. Отношения с преподавателями вождения складывались у Антона Л. не просто. У него было их три, один за другим. Первый оказался лишь эфемерным явлением. Антон Л. не мог даже ничего вспомнить о нем. Второй был грубым чурбаном, у которого манеры отсутствовали вообще, третий был нерешительным и жалким человеком. Антон Л. обрушил весь гнев, который накопился у него в душе от грубости второго, на третьего. Но однажды его грубости, которые в основе своей были лишь переданными дальше (говоря бухгалтерским языком: проходящими) грубостями второго, переполнили терпение нерешительного и жалкого человека. Его обуял гнев – совершенно для Антона Л. неожиданно, – и он вышвырнул своего ученика из машины. Это случилось на одном из перекрестков, где Антон Л. упрямо отстаивал свое мнение по поводу преимущественного порядка проезда, которое отличалось от мнения его учителя, и даже когда учитель пошел на уступку и сказал, что можно разделять и мнения других, он ответил: нет, надо придерживаться только своего мнения. Учитель вождения в бешенстве пересел на место водителя и уехал. Антон Л. стоял на улице в совершенно незнакомой ему части города. Пошел дождь. Тогда у него произошло одно из самых сильных набуханий солнечного сплетения из всех, перенесенных им за всю жизнь. Но и учитель вождения, нерешительный и жалкий человек, выплеснув свое мужество, испытал затруднения. Так с учениками автошколы поступать было никак нельзя, ругался владелец автошколы, это может повлечь за собой невиданную ответственность и потерю концессии; кроме того, Антон Л. с его пятьюдесятью взятыми уроками вождения и с видами на еще пятьдесят предстоящих часов вождения считался хорошим клиентом. Учитель вождения был вынужден пойти к Антону Л. и извиниться. Но Антон Л. так об этом никогда и не узнал, потому что учитель вождения до него так и не дошел. А после такого унизительного обращения Антон Л. не решился более идти в автошколу. По этой причине его водительские права так и остались неполученными, но полученных знаний хватило для того, чтобы осторожно вывести красный «фольксваген» Дерендингера (в котором, само собой разумеется, в каждом окне висели вымпелы клуба, а на зеркале заднего вида болталась сетка с миниатюрным футбольным мячом и с миниатюрными футбольными бутсами) со стоянки. При выезде с места стоянки ничего не случилось, но затем Антон Л. чересчур сильно надавил на педаль газа, а улица, на которую он собирался повернуть, была слишком уж узкой (а может, кривая, которую описала машина, была слишком большой). Антон Л. ударил крылом большой синий автомобиль. «Могут ли вращаться дематериализовавшиеся молекулы Дерендингера в каких-нибудь сферах далеких измерений?» Не ради того, чтобы пощадить дерендингерские крылья, а ради своей собственной безопасности и ради того, чтобы сохранить машину в рабочем состоянии, Антон Л. поехал значительно осторожнее, медленнее, используя всю ширину проезжей части.
Из-за грозы и дождя, прошедших накануне, воздух был прохладным. Тучи рассеялись, солнце стояло еще низко. В больших треугольных тенях улиц, протянувшихся с севера на юг, сохранялись блоки прохлады, которые, правда, заметно таяли. По улицам, проходившим с востока на запад, пролетали мягкие стрелы пока еще легко подернутого дымкой утреннего солнца, попадавшие в деревья парка и аллей. На деревьях не было больше ни малейшего следа ночной бури, лишь большие капли капали с листа на листок, а потом на землю, на гравий и на асфальт, мирные, добрые большие капли, отзвук ливня, которые звучали совершенно иначе, чем такие же большие капли, которые вчера вечером стали предвестниками грозы.
На одной из улиц ветер свалил стенд, никто его не поднимал. Местами на мостовой валялись разбитые кирпичи, упавшие с крыш, никто их не убирал. В одном месте частично обвалились строительные леса. Стена, сделанная из множества распоротых мешков всевозможных суровых цветов и прикрывавшая леса, разорванная, свисала до самого тротуара.
Антон Л. увидел несколько собак, в большинстве своем державшихся стаями. Кошки встречались редко. Вероятно, все кошки потянулись обратно в леса. Одна из улиц в центре города была вымощена брусчаткой. В тончайших пазах между камнями был виден тончайший зеленый блеск. «Это происходит так быстро, – подумал Антон Л., – да, дождь». У реки, но далеко внизу, Антон Л. повстречал целое стадо коз. Это были совсем маленькие козы. Антон Л. вспомнил, что видел этих маленьких коз в зоопарке. Это были какие-то анаталийские или африканские горные козы. Антон Л. подумал, что этим животным не позавидуешь, хотя им и удалось вырваться из зоопарка, потому что там их наверняка хорошо кормили и хорошо за ними ухаживали, несмотря на то что они жили в загородке, которая находилась несколько в стороне от маршрута посетителей, по причине чего почти никто не замечал маленьких животных. Они были коричневые, с почти черными полосами на спине, тугие и круглые, едва ли не большие в ширину, чем в длину и высоту, но тем не менее невероятно живые. Некоторые из них были крошечные, молоденькие, еще совсем черные, но уже тоже тугие, бегали они рядом со своими матерями и терлись тугими тельцами о тугие тела своих матерей. Когда Антон Л. проезжал мимо, все стадо замерло. Головы всех горных коз повернулись в его сторону. Маленькие козлы смотрели так мрачно, как только могли. «Надеюсь, – подумал Антон Л., – они смогут защититься и от действительно опасных зверей…»
Когда Антон Л. выезжал с Фанискаштрассе, ему в голову пришла мысль о переезде. Антон Л., с тех пор как расстался со своей матерью – вернее: с тех пор как мать его оставила, – квартиры менял очень часто, раз десять, это уж точно. То, что он на протяжении двух лет поднанимал комнату у Хоммеров, было для него весьма долго. В большинстве случаев уже через очень непродолжительное время у него возникали трения с хозяевами, его разные периоды вносили в это свою лепту, так что раньше или позже у хозяев возникал повод квартиросъемщика вышвырнуть. Но при этом Антон Л. имел влечение к оседлости, определенное влечение, которое, правда, возникало лишь тогда, когда он переезжал, причем по той причине, что каждый раз, въезжая в новую квартиру, у него появлялось чувство: здесь он проведет весь остаток своей жизни. Иногда случалось, что уже на следующий день комната, район города или квартиросдатчик начинали казаться ему невыносимыми. В отличие от господина Кюльманна Антон Л. не держал много вещей. Его гардероб был скудным, правда, он много читал, но очень редко сохранял книги, для этого должна была быть какая-то особая причина. Он читал в основном книги в мягких обложках, которые после прочтения кому-нибудь дарил или просто где-нибудь оставлял. Он ценил переезды, потому что они всегда давали ему возможность избавиться от половины своего добра: прочитанных книг, изношенных костюмов и стоптанных туфель. У него не было склонности к имущественному обладанию. Как-то он жил в неотапливаемой комнате. Когда наступила осень, ему пришлось купить электрический обогреватель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
Антон Л. выбежал на балкон, посветил на скамейку, взял один из пистолетов, потряс им, ощупал все, что двигалось (только затвор он не передернул), приставил ствол к виску и нажал на курок. Раздался ужасающий грохот, но снаружи – одновременно сверкнула молния. На город после дневной жары обрушилась сильная гроза. С первым ударом грома пошел дождь, сначала отдельными тяжелыми каплями, но затем полило как из ведра. Воздух стал прохладнее. Антон Л. чувствовал себя изможденным, как будто он носил блоки из песчаника. (Он ведь действительно перенес в квартиру шесть тележек консервов.) В кровати змеи не было. Антон Л. заснул. Правда, фонарь из руки он так и не выпустил.
VII
Наследие Пфайвестля
Сам Антон Л. машины не имел. У Хоммеров, Антон Л. это знал автомобиля тоже не было. Если ему не изменяла память, машина была у семьи Дерендингеров, которая жила на первом этаже. В доме жили две семьи Дерендингеров. Старые Дерендингеры обитали на четвертом этаже, они жили в доме почти так же давно, как и Хоммеры. Однажды показалось, что на землю снизошли сразу все святые, когда старый Дерендингер зашел к господину Хоммеру. Случая, чтобы господин Хоммер поднимался к господину Дерендингеру, Антон Л. припомнить не мог. Старый Дерендингер был старше господина Хоммера и уже долгое время пребывал на пенсии. Кем был Дерендингер раньше, Антон Л. не знал. Уже много лет назад, когда на первом этаже освободилась квартира, молодая семья Дерендингеров отделилась. (Еще одна семья Дерендингеров отделилась и переехала в тот дом, где находился магазин деликатесов, в котором Антон Л. «закупился».) Молодой Дерендингер, который тоже не был уж совсем молодым, когда Антону Л. стали понятны связи, конечно же, еще не достиг пенсионного возраста, но тем не менее кем он работал, тоже никто не знал. Это не было нечто, покрытое тайной, но Антона Л. факт сей просто не интересовал. Антон Л., наверное, вообще не соприкоснулся бы с молодыми Дерендингерами, если бы у молодого Дерендингера не было одной специфической склонности: эта склонность касалась спорта, а точнее говоря, футбола, а еще точнее: непосредственного и опосредованного наблюдения за футбольными матчами. «Склонность» – это, конечно же, сказано слишком мягко. Для молодого Дерендингера не существовало в жизни ничего больше, кроме футбола, весь мир состоял из футбола, футбол придавал жизни единственный смысл, структура мира состояла для него из запутанных хитросплетений местных, региональных, национальных и мировых лиг, дивизионов, кубков и чемпионатов, такие названия, как Милан, Мадрид, Варшава, Кипр, Ирландия значили для него только лишь определенные места в таблице футбольных чемпионатов; страны мира, в которых в футбол не играли, то есть Китай или Северная Америка, для него не существовали. Бог был для него, если он, конечно, над этим задумывался, воплощением первичного духа, облаченным в форму футбола. Все это было упоением Дерендингера. Любовь Дерендингера предназначалась лишь одному футбольному клубу, который назывался «Бело-Синие». Нежность и полноту этой любви просто невозможно было себе представить в полной мере. Чувственная, земная любовь, любовь пылчайших патриотов к отечеству, любовь художника к искусству были ничем по сравнению с всеобъемлющим, пустившим корни в каждой клетке его тела, непроходящим и нерушимым чувством Дерендингера, которое он испытывал к футбольному клубу «Бело-Синие». Дерендингера, если можно так сказать, вопросы теологии вообще-то не беспокоили, но когда футбольный клуб «Бело-Синие» побеждал, он верил, что Бог существует. Проигрышей же футбольного клуба «Бело-Синие» не существовало: существовали неблагоприятные погодные условия и плохое состояние поля, пристрастные судьи, предвзято настроенные к противникам болельщики, всевозможные стечения неблагоприятных обстоятельств, которые могли отнять победу у футбольного клуба «Бело-Синие», но они ни в коем случае не могли поколебать веру молодого Дерендингера в этот футбольный клуб. Дерендингер, который без малейших раздумий променял бы на футбольный клуб «Бело-Синие» свою жену и всех юных Дерендингеров (которых было трое, если не четверо, вероятно, сделанных во время летних перерывов в чемпионатах), если бы это принесло клубу хоть какую-то пользу, даже себя самого; он мог, не моргнув и глазом, если бы этим ему удалось заработать единственный решающий для матча гол, дать сварить себя в кипящем масле.
Совершенно ясно, что такое определяющее всю жизнь увлечение должно было находить выход наружу. Юных Дерендингеров мужского пола еще в совсем нежном возрасте брали с собой на футбольные матчи. Старшему из юных Дерендингеров, ему было примерно лет четырнадцать, молодой Дерендингер смог привить любовь к футболу, нб не любовь к футбольному клубу «Бело-Синие». Старший из юных Дерендингеров болел за местного соперника, спортивный клуб «Дойче Айхе». Это была личная дерендингерская проблема отцов и детей, которая принимала особенно болезненное и иногда даже слышимо рукоприкладное выражение, когда футбольный клуб играл против спортивного клуба.
Молодой Дерендингер был человеком, достаточно поездившим по свету. Он неоднократно бывал во всех больших городах Германии, кроме того, в Вене, Цюрихе, в крупных итальянских городах, в Барселоне, в Глазго, даже в Москве и Мехико, но свое мировоззрение он обогатил лишь знаниями о распределении футбольных мест.
Представить себе человека, который не интересовался бы футболом, для Дерендингера было вещью совершенно невозможной. Четвертое измерение тоже можно понять с немалым трудом и чисто теоретически – чувственно представить его себе нельзя никак. Не интересующийся футболом человек для Дерендингера был уродом, мнимо существующим. По этой причине женщины были для Дерендингера уродами, пусть даже они старались стать мягче по отношению к футболу, потому что они не были способны испытать весь восторг от этого вида спорта. Его испытывал Дерендингер. Женщины были для него тем же, чем и для истинного мусульманина: бездушными существами, ценность которых заключалась в довольно приятном половом органе и том факте, что они могли готовить еду. Если футбольный клуб Дерендингера «Бело-Синие» выигрывал, он в фазе эйфорического спада напряжения выплескивал на свое окружение все подробности хода матча. К окружению при этом причислялся каждый, кто попадался ему в это время на пути. Так и Антон Л., уже вскоре после того, как он переселился к Хоммерам в качестве поднанимателя, вступил в контакт с совершенно незнакомым ему молодым Дерендингером. Футбол был той страстью, которая Антона Л. не занимала еще никогда. Но Дерендингер в потоке своего восторга этого не заметил. А так как Антон Л. кивал головой, слушая гимны Дерендингера во славу подвигов героев футбольного клуба «Бело-Синие», он предстал в глазах Дерендингера как единомышленник.
Старый Дерендингер, вспоминал Антон Л., однажды рассказывал господину Хоммеру – это было на лестничной клетке, Антон Л. совершенно случайно подошел в это время, – что его сын купил новую машину. Антон Л. вспомнил еще, что вскоре после этого видел молодого Дерендингера садящимся в субботу с самым юным Дерендингером в красный «фольксваген». У них с собой были всевозможные клаксоны, дудки и трещотки, а кроме того, они взгромоздили на, видимо, специально приспособленный для этого на крыше багажник странный агрегат. Агрегат представлял собой большой крест, на поперечной и продольной планках которого крепились целые батареи сигнальных рожков. Агрегат был полностью автоматическим, работал на электричестве и мог плавно доходить до душераздирающей силы звука. Молодой Дерендингер придумал эту шумовую гаубицу и изготовил ее дома, пойдя на немалые затраты. Вообще-то этот агрегат, узнал Антон Л. из разговора старого Дерендингера и господина Хоммера, был применен один-единственный раз. Он настолько перекрыл все шумовые приспособления остальных болельщиков, что одного из игроков тут же схватила нервная судорога икроножной мышцы. Молодому Дерендингеру было в письменном виде запрещено в будущем брать агрегат с собой. (Это будущее так и не наступило. В следующий игровой день молодой Дерендингер, полубог с нервной икроножной судорогой и все остальные кудесники зеленого газона дематериализовались. Зеленый газон лежал теперь в полном одиночестве, разве что буйволы и газели, которым удалось, возможно, вырваться из зоопарка, паслись на нем.)
В доме гаражей не было. Поэтому Антон Л. предположил, что молодой Дерендингер поставил свой автомобиль на улице, вероятно, где-то поблизости. Ключ, наверное, лежал где-то в его квартире. Поэтому Антон Л. взломал дверь квартиры младших Дерендингеров. Его не удивило, что жилище в большей своей части было выдержано в бело-синих тонах и частично украшено фотографиями кривоногих футболистов в полный рост. На одном из крючков гардероба Антон Л. обнаружил пиджак Дерендингера, в кармане которого лежали ключи от машины. После непродолжительных поисков автомобиль нашелся – Антон Л. очень осторожно вышел на улицу, но диких зверей видно не было – в маленькой боковой улице…
Поездка на автомобиле, даже тогда, когда (предположительно) весь город был в распоряжении Антона Л. и ему не нужно было опасаться других участников движения, стала почти самым большим приключением в его жизни. Отношения с преподавателями вождения складывались у Антона Л. не просто. У него было их три, один за другим. Первый оказался лишь эфемерным явлением. Антон Л. не мог даже ничего вспомнить о нем. Второй был грубым чурбаном, у которого манеры отсутствовали вообще, третий был нерешительным и жалким человеком. Антон Л. обрушил весь гнев, который накопился у него в душе от грубости второго, на третьего. Но однажды его грубости, которые в основе своей были лишь переданными дальше (говоря бухгалтерским языком: проходящими) грубостями второго, переполнили терпение нерешительного и жалкого человека. Его обуял гнев – совершенно для Антона Л. неожиданно, – и он вышвырнул своего ученика из машины. Это случилось на одном из перекрестков, где Антон Л. упрямо отстаивал свое мнение по поводу преимущественного порядка проезда, которое отличалось от мнения его учителя, и даже когда учитель пошел на уступку и сказал, что можно разделять и мнения других, он ответил: нет, надо придерживаться только своего мнения. Учитель вождения в бешенстве пересел на место водителя и уехал. Антон Л. стоял на улице в совершенно незнакомой ему части города. Пошел дождь. Тогда у него произошло одно из самых сильных набуханий солнечного сплетения из всех, перенесенных им за всю жизнь. Но и учитель вождения, нерешительный и жалкий человек, выплеснув свое мужество, испытал затруднения. Так с учениками автошколы поступать было никак нельзя, ругался владелец автошколы, это может повлечь за собой невиданную ответственность и потерю концессии; кроме того, Антон Л. с его пятьюдесятью взятыми уроками вождения и с видами на еще пятьдесят предстоящих часов вождения считался хорошим клиентом. Учитель вождения был вынужден пойти к Антону Л. и извиниться. Но Антон Л. так об этом никогда и не узнал, потому что учитель вождения до него так и не дошел. А после такого унизительного обращения Антон Л. не решился более идти в автошколу. По этой причине его водительские права так и остались неполученными, но полученных знаний хватило для того, чтобы осторожно вывести красный «фольксваген» Дерендингера (в котором, само собой разумеется, в каждом окне висели вымпелы клуба, а на зеркале заднего вида болталась сетка с миниатюрным футбольным мячом и с миниатюрными футбольными бутсами) со стоянки. При выезде с места стоянки ничего не случилось, но затем Антон Л. чересчур сильно надавил на педаль газа, а улица, на которую он собирался повернуть, была слишком уж узкой (а может, кривая, которую описала машина, была слишком большой). Антон Л. ударил крылом большой синий автомобиль. «Могут ли вращаться дематериализовавшиеся молекулы Дерендингера в каких-нибудь сферах далеких измерений?» Не ради того, чтобы пощадить дерендингерские крылья, а ради своей собственной безопасности и ради того, чтобы сохранить машину в рабочем состоянии, Антон Л. поехал значительно осторожнее, медленнее, используя всю ширину проезжей части.
Из-за грозы и дождя, прошедших накануне, воздух был прохладным. Тучи рассеялись, солнце стояло еще низко. В больших треугольных тенях улиц, протянувшихся с севера на юг, сохранялись блоки прохлады, которые, правда, заметно таяли. По улицам, проходившим с востока на запад, пролетали мягкие стрелы пока еще легко подернутого дымкой утреннего солнца, попадавшие в деревья парка и аллей. На деревьях не было больше ни малейшего следа ночной бури, лишь большие капли капали с листа на листок, а потом на землю, на гравий и на асфальт, мирные, добрые большие капли, отзвук ливня, которые звучали совершенно иначе, чем такие же большие капли, которые вчера вечером стали предвестниками грозы.
На одной из улиц ветер свалил стенд, никто его не поднимал. Местами на мостовой валялись разбитые кирпичи, упавшие с крыш, никто их не убирал. В одном месте частично обвалились строительные леса. Стена, сделанная из множества распоротых мешков всевозможных суровых цветов и прикрывавшая леса, разорванная, свисала до самого тротуара.
Антон Л. увидел несколько собак, в большинстве своем державшихся стаями. Кошки встречались редко. Вероятно, все кошки потянулись обратно в леса. Одна из улиц в центре города была вымощена брусчаткой. В тончайших пазах между камнями был виден тончайший зеленый блеск. «Это происходит так быстро, – подумал Антон Л., – да, дождь». У реки, но далеко внизу, Антон Л. повстречал целое стадо коз. Это были совсем маленькие козы. Антон Л. вспомнил, что видел этих маленьких коз в зоопарке. Это были какие-то анаталийские или африканские горные козы. Антон Л. подумал, что этим животным не позавидуешь, хотя им и удалось вырваться из зоопарка, потому что там их наверняка хорошо кормили и хорошо за ними ухаживали, несмотря на то что они жили в загородке, которая находилась несколько в стороне от маршрута посетителей, по причине чего почти никто не замечал маленьких животных. Они были коричневые, с почти черными полосами на спине, тугие и круглые, едва ли не большие в ширину, чем в длину и высоту, но тем не менее невероятно живые. Некоторые из них были крошечные, молоденькие, еще совсем черные, но уже тоже тугие, бегали они рядом со своими матерями и терлись тугими тельцами о тугие тела своих матерей. Когда Антон Л. проезжал мимо, все стадо замерло. Головы всех горных коз повернулись в его сторону. Маленькие козлы смотрели так мрачно, как только могли. «Надеюсь, – подумал Антон Л., – они смогут защититься и от действительно опасных зверей…»
Когда Антон Л. выезжал с Фанискаштрассе, ему в голову пришла мысль о переезде. Антон Л., с тех пор как расстался со своей матерью – вернее: с тех пор как мать его оставила, – квартиры менял очень часто, раз десять, это уж точно. То, что он на протяжении двух лет поднанимал комнату у Хоммеров, было для него весьма долго. В большинстве случаев уже через очень непродолжительное время у него возникали трения с хозяевами, его разные периоды вносили в это свою лепту, так что раньше или позже у хозяев возникал повод квартиросъемщика вышвырнуть. Но при этом Антон Л. имел влечение к оседлости, определенное влечение, которое, правда, возникало лишь тогда, когда он переезжал, причем по той причине, что каждый раз, въезжая в новую квартиру, у него появлялось чувство: здесь он проведет весь остаток своей жизни. Иногда случалось, что уже на следующий день комната, район города или квартиросдатчик начинали казаться ему невыносимыми. В отличие от господина Кюльманна Антон Л. не держал много вещей. Его гардероб был скудным, правда, он много читал, но очень редко сохранял книги, для этого должна была быть какая-то особая причина. Он читал в основном книги в мягких обложках, которые после прочтения кому-нибудь дарил или просто где-нибудь оставлял. Он ценил переезды, потому что они всегда давали ему возможность избавиться от половины своего добра: прочитанных книг, изношенных костюмов и стоптанных туфель. У него не было склонности к имущественному обладанию. Как-то он жил в неотапливаемой комнате. Когда наступила осень, ему пришлось купить электрический обогреватель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29