До собственно творческих фигур Рек-Вавруцки не дотягивал; он «издавал», рецензировал и печатал фельетоны. Дурацкий фельетон об авторе издательства «В.» – читатель наверняка уже давно догадался, что это был не кто иной и не меньше чем Каетан фон Шлаггенберг – вызвал в очередной раз один из шлаггенберговских приступов ярости, один из многих внушающих ужас локальных торнадо. Шлаггенберг поклялся, что при первой возможности «раздавит этого евнуха Река-Клавичника. или как там его зовут». (Шлаггенберг активно занимался спортом, был высоким, и даже в старости у него были крепкие мышцы; Рек-Вавруцки был жалким костлявым домоседом; итог непосредственной физической конфронтации был совершенно очевиден.) И вот теперь, правда уже по прошествии лет, именно этот Рек-Вавруцки издавал антологию. Если Рек-Вавруцки хоть как-то стремился к более или менее полному охвату и представлению периода, который должна была отразить его антология, то Шлаггенберг в ней отсутствовать никак не мог. Антон Л. получил щепетильное задание – Рек-Вавруцки даже теперь, по прошествии многих лет, не осмеливался появиться там, где он мог нарваться на несвоевременную вспышку ярости Шлаггенберга, – выступить посредником между издательствами. Было необходимо провести множество переговоров. В конце концов господин Кандтлер решил проблему деликатным образом: издательство Антона Л. предоставило в его распоряжение фотографию, на которой был изображен Рек-Вавруцки, догонявший отъезжающий трамвай. Трамвай был вырезан, но позади фигуры Река-Вавруцки было впечатано изображение Шлаггенберга. Любимым видом спорта Шлаггенберга была стрельба из лука. Это был также единственный пункт, в котором обычно скромный Шлаггенберг становился тщеславным. Поэтому он охотно фотографировался в образе стрелка из лука, хотя в остальных случаях он испытывал буквально ужас перед человеком с фотоаппаратом в руках. Поэтому гордая фигура стрелка из лука была в соответствующем размере впечатана, все это увеличено, взято в рамку и снабжено подписью «Рек-Витцвеллек, или как там его зовут, бросается наутек». Определенный риск, конечно, оставался, но Шлаггенберг, получив этот подарок, ужасно смеялся и согласился, чтобы его рассказ поместили в антологию.
И позже Антон Л. часто встречал господина Кандтлера, усы которого с годами становились еще красивее, и даже с ним разговаривал. Никогда Антон Л. не обнаружил ни намека на то, что господин Кандтлер хоть как-то интересовался теми почти оккультными вещами, которыми занимался Солиман Людвиг. (Если бы Антону Л. попали в руки старые планы издательства «В.», он бы обязательно сделал одно открытие. В 1962 году в серии «Лекции по древней истории» появилась небольшая книга «Библиотеки хашашинов и последствия их разрушений Ильханом Хуланом в 1256 году», написанная Солиманом Людвигом.)
После того как были найдены письма, написанные Солиману Людвигу, Антона Л. они настолько увлекли, что он ограничил свой «Рабочий план», хотя для его почти детективной работы они давали очень немного. Можно было определить, что Солиман Людвиг, господин Кандтлер, наверное, введенный в это дело лишь с практической точки зрения Эшенлое и переписывающийся с Людвигом Симон Лист договорились описать все существующие в мире тайные библиотеки и не менее того. Солиман Людвиг явно настаивал на том, чтобы исследовать и содержания исчезнувших библиотек, мероприятие, от которого Солимана Людвига все время отговаривали. Тем не менее интерес Людвига к этому вопросу казался неуемным. Одно из писем Симона Листа было почти сердитым. В конце концов в последний год, казалось, что Людвиг сконцентрировался на одном-единственном пункте: на раскрытии одной из специфических тайн, на след которой, как ему казалось, он напал. Что это за тайна, из писем понять было нельзя. Этот философский камень Симон Лист всегда обозначал – возможно, несколько смущенно – как «то, что Вы ищите», или «то, что нужно найти», или, наконец, как «ЭТО».
Антон Л. поразмыслил, не следовало ли ему отыскать квартиру господина Кандтлера или вообще поехать в Зальцбург и поискать в квартире Симона Листа (его адрес был известен, так как он был написан на папке), ибо, возможно, Солиман Людвиг в своих письмах к Листу, которые тот, скорее всего, тоже хранил, был менее скрытным. Но это оказалось совершенно излишним, ибо однажды в конце августа, в день, когда Антон Л. вообще ничего не сделал в соответствии с концентрическим кругом, обозначенным в «Рабочем плане», и лишь только читал письма Симона Листа – он прочитал уже почти все, – папка лежала закрытой, но вниз лицевой стороной, то есть обратной стороной папки вверх, на столе в салоне. Антон Л., ненадолго прервавший чтение, чтобы покормить Соню, вернулся назад, намереваясь продолжить чтение. Его взгляд упал на даты, проставленные на папке, даты, когда Солиман Людвиг отправлял письма Симону Листу. Последняя дата: 25 июня.
Это письмо еще никак не могло быть переслано адресату, пусть даже Людвиг написал его рано утром и отправил. Антон Л. приступил к сложному расследованию (обследование соответствующего почтового отделения и т. д.), но уже первый шаг возымел успех. Солиман Людвиг написал письмо после закрытия магазина (в то время как Эшенлое направлялся с посланием Кандтлера в свечную лавку) и бросил его в ящик поздно вечером. Из почтового ящика на углу Хетумштрассе 25 июня корреспонденция больше не вынималась, она вообще больше никогда не вынималась. Когда Антон Л. взломал почтовый ящик фомкой, на землю выпали двадцать или тридцать писем. Антон Л. сразу же узнал среди них письмо с красивым, рисующим почерком Солимана Людвига.
XIII
Письмо
«Дорогой друг Симон Лист,
Вы до сих пор еще сомневаетесь, хотя я знаю: это не шутка – я в этом уверен. Возможно, что «уверен» – это не совсем правильное слово, пока еще не совсем правильное, потому что у меня еще нет свидетелей, свидетелей я пока еще не нашел. Но все-таки я Вам говорю: я уверен, не в оккультном, мистическом, каббалистическом смысле, а в смысле трезво-логическом. Логика всегда занимала меня точно так же, как и все каббалистическое.
И я Вам это говорю.
Я Вам это уже говорил в последний раз, когда Вы были здесь. Теперь я Вам это пишу. Но и это, наверное, не было бы необходимым, потому что я знаю, что Вы запомнили то, что я рассказал Вам, К. и Э. Я пишу это для себя, пусть даже я это письмо отправлю.
Что есть мир (я имею в виду Вселенную)? Клубок из более или менее живых частей субстанций. Чем более живыми являются эти части, официально мы называем их клетками, тем более торопятся они с совершенно немыслимых, далеких, темных (или, скорее, огненно-красных) времен сделать одно-единственное, что им осталось сделать: сотворить как можно больше из самих себя. Все стремится создать матрицу, каждая клетка, каждый конгломерат клеток, начиная от домашнего зверька и кончая человеком имеет, если быть откровенным, и это необходимо признать, лишь одну тенденцию: размножаться. Каждое живое существо имеет склонность, нет, стремится к тому, чтобы создать вокруг себя подобные ему самому живые существа или переделать имеющиеся структуры в соответствии с собственным образом и подобием. Матрица есть тайна жизни.
Верю ли я в Бога, спрашивали Вы в предпоследний раз. Я определяю свое состояние в этом направлении таким образом: с некоторого времени я сомневаюсь в несуществовании Бога. Если Добрый Старик (или Злой? Гневный?) существует – в чем я все-таки сомневаюсь, а значит с оговорками могу говорить непочтительно, – то библейская форма Господа вполне возможна, но и в этом случае было бы ясно, что духовное существо не является свободным от стремления к созданию матрицы: он создал Адама и Еву по своему образу. (Хотя, мог бы сказать циник, можно было придумать более удобную форму.)
Но и Дух не является свободным от стремления к воспроизведению, доказательство: история наук является в то же время историей вербовки себе подобных. У каждого ученого есть свои ученики, в которых он хочет вчеканить свое собственное духовное видение мира. Все состоит из перечеканивания, переоценок в соответствии с собственным образом. В этом смысле амеба в своем образе ничем не лучше Платона. Поэтому у меня есть обоснованный повод для предположения, что мир, наш мир, Земля и ее созидательное единство тоже имеет склонность и стремление к матрице. Результатом этого стала – книга.
Вселенная не может создать рядом с собой еще одну вселенную, если Вам угодно, я скажу: не может по причине ограниченного числа атомов и т. д. и т. п. Стремление к матрице, разделенное поначалу на невообразимый спектр многообразия мира, перекрещивается под давлением «желания к размножению», которое не нашло никакого другого пути, в фокусе, и именно в этом фокусе должна затем возникнуть новая – новая/старая – картина мира, отчеканенная, отштампованная, соответствующая.
Был ли этот фокус усилием одного-единственного человека, на которого вдруг снизошли все знания мира в виде самому ему непостижимого откровения, или было это творением группы людей, которые на протяжении столетий тайно томились над своими записями, я не знаю. Я предполагаю, но это всего лишь ни на чем не основанное умозаключение, что это была династия не особенно высокопоставленных эмиров-ассасинов, которые на протяжении примерно двухсот лет писали этот труд в замке на северном склоне персидской горы Эльбурс. Ко времени уничтожения всех ассасинских крепостей монголом Хулагом в 1256 году труд был, видимо, уже завершен. Вероятно, он был передан в безопасное место другой, уцелевшей во время этого уничтожения ассасинской ветви в сирийских горах Носаири или, может быть, закопан. Хулагу, и это известно, был очень зол, что, несмотря на многолетние поиски, он так и не нашел сокровищ ассасинов.
Право предположить, что матрица мира создавалась в форме книги, я взял себе, исходя из отрицания: а как еще? Я уже сказал – мир стоял под принуждением отчеканить самое себя. То есть он избрал для себя довольно простой путь, говоря лучше: стремление пробило себе путь там, где это было легче всего. В какой еще форме познание может быть изложено легче и проще на ограниченном пространстве, чем в книге? Мышление – язык – написанное – книга… это этапы матрицы мира. Поэтому должна была существовать, нет, поэтому существовала книга, в которой содержалось все познание мира. И эта книга еще существует. (Отдельные ограничения, о которых я говорил: она еще лишь будет; с этим я соглашаюсь; и тогда мы потерпим фиаско. Но я в это не верю, потому что мы стоим скорее ближе к концу мира, чем к его началу, а мир никогда бы не стал настолько медлить со своей матрицей.)
Грустным в этом деле является то, что мир ничего не сделал для распространения своего образа. Как и большинство живых организмов, он тоже потерял интерес к своему образу, тому, в котором он когда-то был сотворен. Конечно же, вполне возможно, что труд этот пропал. Но тогда мир немедленно приступил бы к созданию нового своего отражения. Вероятно, он сделал это – после перерыва в созидательном деле, который необходим в подобных случаях. Вполне вероятно, что та книга на Эльбурсе уже тысячная. То, что я ищу именно эту книгу – а со мной также Вы, К. и Э., – имеет самую простейшую внешнюю причину: у меня есть точки отсчета ее местонахождения, а других нет.
Эшива умеет уже считать до двадцати. Недавно я объяснил ей еврейские буквы. Перспективное письмо она освоила довольно быстро. Мы думаем, не стоит ли нам осенью отдать ее в школу сразу во второй класс. Здешняя «Волшебная флейта» была довольно неплохой. Шиндлер собирается на следующей неделе уехать, поэтому я в субботу вырваться не смогу. С пальцем у Анны уже получше.
Приветствующий Вас,
Ваш Солиман Людвиг».
XIV
Ведута Каналетто
Резиденцию курфюрста от гостиницы отделяло всего лишь несколько сот метров. Этот короткий отрезок Антон Л. преодолевал пешком. Теперь он возвращался – был уже почти вечер – сквозь высокую траву и сорняки, которые проросли из всех пазов в брусчатке и из всех трещин в асфальте, в гостиницу. Даже на крышах домов буйствовала сорная трава. С некоторых балконов густая зелень свисала, подобно бородам.
«Той книги» Антон Л. в библиотеке курфюрста не обнаружил. Антон Л. не был разочарован, его бы, скорее, насторожил быстрый и неожиданный успех.
Но у него с собой было кое-что другое: завернутую в кусок простыни, которую он вытащил прямо из огромной кровати курфюрста, он нес под мышкой картину. Это был известный, работы Каналетто, вид города, великолепное творение мастера, которое висело в спальне курфюрста. Антон Л. после безрезультатных поисков в курфюрстской библиотеке на обратном пути снова прошел через спальню. Косой луч заходящего солнца наискось пробежал по комнате, оставив отблеск на золотых лилиях на синем бархате кроватного неба, и осветил Каналетто. Это была небольшая картина с изображением вида города с противоположного берега. В то время оба берега реки не были застроены. Река извивалась множеством русел по лугам и болотистым равнинам. На переднем плане паслось несколько коров, а кроме того, здесь и на мосту через реку до самых ворот (ворота стояли еще по сей день) разыгрывались разнообразные жанровые сцены: торговались бродячие торговцы, у одной деревянной повозки сломалось колесо, семьи горожан предавались идиллии, прыгала какая-то собачка, благородная, запряженная четырьмя лошадьми карета ехала с зашторенными окнами, нищий протянул шапку для подаяния. Вечернее солнце играло лучами на медных куполах только что построенной придворной церкви, барочный квартал Резиденции возвышался над густо теснящимися домами горожан; еще высились городские стены, но жалкие поселения уже располагались за их пределами. Над городом распростерлось ясное вечернее небо осеннего теплого дня. Каналетто рисовал такое невероятно прозрачное небо сильными и вместе с тем нежными мазками: голубым и золотистым. Великолепная картина. Антон Л. тут же решил украсить ею свой гостиничный номер. Позже он решил в придачу принести маленький автопортрет Рембрандта и, может быть, любимую картину, тот захватывающий, почти импрессионистский тернистый венок старого, едва ли не столетнего Тициана из Национальной галереи, хотя при этом – размышлял Антон Л. – из-за размеров картины могут возникнуть проблемы при транспортировке. Для комнаты Сони он присмотрел «Подсолнухи» Ван-Гога из Новой государственной галереи.
Перед старым зданием Главпочтамта на углу дворца Резиденции, где начиналась Анакреонштрассе, все шелестело зарослями сорняков. Большая лужа, уже почти пруд, осталась еще со времени наводнения в небольшой низине, образовавшейся из-за того, что опустился уровень мостовой. Вероятно, под ней обвалился свод какого-нибудь подвала. Антон Л. осторожно опустил Каналетто и прислонил его к одной из колонн придворного театра. Он снял с плеча ружье. (Этот шелест был ему уже знаком.) Между домами было темно, но глаза Антона Л. были к этому достаточно привычными. Вверх поднялся целый рой фазанов. Антон Л. вскинул ружье и выстрелил, второй раз, третий. Один фазан перевернулся в воздухе, замахал крыльями и упал на Анакреонштрассе где-то около шелкового магазина Михельлойтнера. Эхо выстрела прокатилось по улицам. Антон Л. больше ничего подобного не боялся. Тучи птиц взмыли в воздух и некоторое время летали над крышами. Но вдруг послышался грохот другого происхождения: на землю полетели кирпичи. По ту сторону площади стояли дома, к которым бронзовый курфюрст был повернут спиной и в одном из которых располагалась придворная свечная лавка Шиндлера. Вероятно, крыша давно уже была в аварийном состоянии. Эти повреждения еще более усугубились растущими на крышах сорняками. Звуковой волны от трех выстрелов хватило, чтобы теперь эти кирпичи ослабить. Словно плоская лавина сдвинулся слой кирпичей, и они полетел вниз, разбиваясь о мостовую на мелкие кусочки. Они падали долго; в конце концов вход в свечную лавку завалила гора мусора, она была выше человеческого роста.
– Странно, – сказал бронзовый курфюрст.
«Да, странно, – подумал и Антон Л – Я больше не смог бы найти имеющее тяжелые последствия послание. Но теперь мне совершенно не нужно его находить. Путь, который показывает мне это послание, я уже почти полностью прошел. Мне только нужно будет найти новый источник для пополнения запасов свечей. (Ему теперь требовалось не так уж много свечей. За месяцы, прошедшие с 26 июня, его день стал ориентироваться на дневной свет. Когда становилось светло, он вставал, когда наступала темнота, его одолевала усталость и он ложился спать.)
Антон Л. поднял убитого фазана и привязал на пояс. Дойдя почти до гостиницы, он вздрогнул: «Не курфюрст ли произнес сейчас эти слова, или я брежу?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29