Он ответил, что Хикки был вчера сбит. Потом он сел и стал пить чай, ни на кого не глядя и не обращая внимания на разговоры за столом. Разговор был слишком спокойный, и это спокойствие и отсутствие бодрящей напряженности угнетали. Потом появился Тэп. Лицо его сияло улыбкой, на нем была чистая рубашка и на руке чистая повязка.
— Когда ты прилетел? — спросил он Квейля, войдя и хлопнув его по спине, и Квейль поспешно поставил чашку на стол, так как чай расплескался.
— Только что. Где Елена?
— Она здорова. В Суда-Бэй. А где остальные? Хикки? Финн?
Квейль покачал головой:
— Хикки и шотландец Кроутер сбиты вчера. Мы прикрывали эвакуацию и нарвались на «Мессершмиттов». А Финн где-то в пути.
— Что ты говоришь! Какой ужас! Хикки?
Квейль кивнул, взял чашку в обе руки и, полузакрыв глаза, стал рассеянно дуть на темную жидкость, по поверхности которой пошли круги.
— Было довольно жарко, — прибавил он.
— Что ты сказал относительно Финна? — переспросил Тэп.
— Он куда-то эвакуировался. Уехал сегодня утром.
— Бедняга Хикки. А как ты выкрутился?
— Ползком по земле. Пошел ниже, чем могли они, и стал петлять по долинам.
— Бедняга Хикки, — повторил Тэп.
Квейль кивнул.
— А в Греции кончено?
Квейль еще раз кивнул.
— Боже мой, подумать только, что Хикки погиб. И надо ж было нарваться на «Мессершмиттов».
— У Елены есть где ночевать? — медленно спросил Квейль.
— Да. Тут устроили целую колонию для эвакуированных англичанок. Мы с Лоусоном уговорили их принять ее, хотя они сначала не соглашались.
— Как туда добраться?
— Я отвезу тебя на грузовике. Она была все время довольно спокойна.
— У вас были бомбежки?
— Одна. Но не особенно сильная. Прилетел один пикировщик. Как у вас было дело?
— С «Мессершмиттами»?
— Да.
— Очень просто. Я почти не имел попаданий. Все время увертывался. Кроутер летел прямо, как Хикки. Он сбил один «Мессершмитт». Но потом на него наскочили со всех сторон, и он попросту взорвался. То же произошло и с Хикки. Воздух кишмя кишел ими. Я чуть не разнес «Гладиатор» в щепки, удирая от них.
— Ну, не повезло же. Нарваться на «Мессершмиттов»!
Они вышли из палатки и, подойдя к грузовику с высокими бортами, уселись в кабину. Тэп велел шоферу отвезти их в Суда-Бэй и подождать там. Стрекотанье мотора огласило тихие пыльные дороги в окрестностях Кании, которая оказалась не такой белой вблизи. Потом они пересекли подъем, ведущий к изогнутой подковой бухте с бетонными доками, полной лодок гаванью, солдатами на берегу и деловито хлопочущими людьми под жаркими лучами солнца.
— Это вроде лагеря, — сказал Тэп, когда грузовик свернул с асфальтированного шоссе на проселок, проложенный по краснозему к оливковой роще. Грузовик остановился у врытого в землю некрашеного столба. Тут стоял часовой, и они предъявили документы.
— Отсюда пойдем пешком, — сказал Тэп. — Дальше запрещено пользоваться транспортом. Опасность бомбежек.
— Что они говорили, когда отказывались принять ее в лагерь?
— Они говорили только, что она не англичанка, — ответил Тэп.
— А где остальные греки?
— Их отправили в другой лагерь. Старый амбар или что-то в этом роде.
— Это мы умеем, — тихо сказал Квейль.
— Что?
— Ничего.
Они шли теперь по краснозему к видневшейся невдалеке оливковой роще. Жидкая листва отбрасывала на землю сеть теневых пятен, и при каждом порыве ветра цвет почвы менялся. Скоро из тени выступили квадратные палатки лагеря. Они были беспорядочно разбросаны под более высокими оливами, рассеянными по всей роще. Среди палаток бродили женщины. Некоторые загорали, сидя на разостланных одеялах. Тэп повел Квейля дальше. Подходя к красной палатке, они услыхали доносящийся откуда-то детский смех.
— Пришли, — сказал Тэп. И крикнул: — Вы здесь, Елена?
— Это вы, Тэп?
— Да.
— Я сейчас выйду.
— Скорей.
Ответа не было, но через несколько мгновений Елена появилась на пороге палатки. Она наклонилась, чтобы пройти под пологом, и волосы ее, освещенные солнцем, упали ей на лицо. Она выпрямилась и поспешно откинула их назад.
— Глядите, — воскликнул Тэп, указывая на Квейля, но она уже увидела его.
— Хэлло, — сказал Квейль.
Она быстро поцеловала его в губы, и он почувствовал на шее теплоту ее руки.
— Когда ты приехал? — спросила она.
— Часа два тому назад.
— А как?
— Прилетел.
— Вот что, — сказал Тэп. — Я вас оставлю. Мне надо переменить повязку. Ты можешь вернуться на любом грузовике, который встретишь по дороге, Джон.
— Ладно, — ответил Квейль.
Тэп весело кивнул Елене и ушел, насвистывая песенку о Муссолини, которую Елена пела тогда на грузовике. Квейль опять вспомнил Макферсона и подумал, не эвакуировался ли он на Крит. Надо будет расспросить о нем. Квейль посмотрел вслед Тэпу, потом обернулся к Елене.
— Я рад, что у тебя все в порядке, — сказал он.
Она улыбнулась в ответ, и он почувствовал ее улыбку всем телом, как чувствуют солнце.
— Здесь совсем спокойно.
— Да. Ты занимаешь одна всю палатку?
Елене хотелось посмеяться над его новой неловкостью. Но она заметила усталость в его глазах и морщины на лбу. Она пристально взглянула на его черное лицо и подумала, не болит ли оно, так как кожа по краям ссадин набухла.
— Нет. Там еще одна англичанка.
— Что у меня на лице? — спросил он, заметив ее взгляд.
— Ничего. Не болит?
— Нет. А что?
— Мне кажется, струпья скоро спадут. Похоже на то.
Он поднес руку к лицу и стал ощупывать струпья. Она удержала его:
— У тебя руки грязные. Не надо.
— Красивое зрелище, а?
— Теперь ты сам начинаешь беспокоиться?
Он улыбнулся, и она опять заметила в его глазах усталость.
— Погоди. Я сейчас принесу что-нибудь постелить, и мы сядем на солнце.
Она сходила в палатку, принесла одеяло и расстелила его на земле.
— Там все кончено? — тихо спросила она, когда они сели.
— В Греции?
— Да.
— Думаю, теперь кончено. Эвакуация, наверное, еще продолжается.
— И немцы всех выпустят?
— Не знаю. Не думаю.
— А что будет дальше?
— Здесь ничего особенного. Но, может быть, они вторгнутся в Англию. Может быть.
— Ты думаешь, они могут завоевать Англию?
— Нет.
Квейль лежал на одеяле. Вдруг он встал, потому что солнце было уже низко и тени перебегали по ним.
— Давай походим, — сказал он.
Она поднялась, и они пошли по краснозему, в уютной тени. Когда они вышли из рощи, Квейль помог Елене перейти через канаву, и они пошли по дороге в предзакатных солнечных лучах.
— Ты скоро должен отправиться в Египет? — спросила Елена.
— Не знаю, жду приказа.
Он смотрел на убегающую вдаль дорогу.
— Здесь тепло, — прибавил он. — В прошлый раз я приземлялся на другом конце острова. Там холодней.
— Когда ты был там? — спросила она.
— Когда летел в Грецию. Перед тем, как мы встретились с тобой.
— И эти маленькие самолеты полетят в Египет?
— Да.
— Значит, и ты полетишь?
— Думаю, что да. Впрочем, его могут оставить здесь.
— Кого?
— Мой «Гладиатор». Это последний.
— А где остальные?
— Их сбили вчера.
— Мистера Хикки и еще кого-то?
— Ты его не знаешь… Да, Хикки.
— Я не знала. Как мне жаль его.
— Ничего не поделаешь.
— И ты тоже был в бою?
— Да.
— Как мне жаль мистера Хикки.
— Да, — ответил он. — Хикки был хороший парень.
— Ты давно его знал? Он ведь был старше всех.
— Он был лейтенантом авиаотряда, когда я только прибыл в эскадрилью. Тогда мы и познакомились.
Наступило короткое молчание. Они шли по каменистому склону. Квейль помог Елене перебраться через трещину в скале.
— Хикки был тогда порядочный сумасброд, — сказал он, спускаясь со скалы и расстегивая куртку.
— На вид он был очень сдержан, — возразила Елена, садясь у подножья скалы.
— Это только на вид. Погляди, как птицы дерутся.
Он указал на чаек, круживших возле горного обрыва: одна гналась за другой, всячески старавшейся увернуться.
— Как здесь хорошо, — сказала Елена и подвинулась к Квейлю. Он лежал на спине.
— Тепло, — сказал он. — Потому и хорошо.
— Я всегда думала, что англичане любят холод.
— Некоторые, наверно, любят, — ответил он. — Но я предпочитаю солнце.
Она понимала, что разговор не клеится, потому что он все время думает о происходящем. От этого у него и усталость в глазах, и морщины на лбу. Она ясно видела, что он полон беспокойства под впечатлением всего, что ему пришлось пережить. Она не старалась отвлечь его от этих мыслей, хотя ей очень хотелось его тепла; но она сама была полна беспокойства. Так все сложно. Все, что совершается и происходит вокруг. Она знала, что ей многое ясней, чем ему, но не хотела оказывать на него давления.
— Солнце уходит, — сказал Квейль.
Солнце было теперь позади, в стороне; оно уходило к западу, за море и невысокую горную гряду.
— Надо идти, — прибавил он.
Они встали и, легко ступая, пошли вниз по склону.
— Здесь, конечно, не то, что там, — продолжал Квейль, когда они вышли на дорогу.
— А в Афинах очень плохо?
— Да, примерно то же, что и раньше. Ждут немцев.
— Фашисты что-нибудь предпринимали в городе?
— Мне кажется, все это одна болтовня. Не думаю, чтобы в самом деле были какие-нибудь беспорядки. Их прекратили бы.
— Мы сами прежде так думали. И в результате получили Метаксаса.
— Это другое дело, — возразил он.
— Так говорит отец.
Она нарочно сказала неправду.
— Идем, — прервал Квейль, и они направились к лагерю.
33
На другой день он приехал в лагерь только к вечеру.
— Прости, что так поздно, — сказал он, когда увидел ее.
Она спросила, что произошло.
— Я хлопотал о том, что должно произойти.
Она расстелила одеяло на солнце; он сел.
— Со мной, как видно, не спешат расстаться, — продолжал он.
— Ты будешь летать?
— Вероятно. Патрулировать. Можешь ты поехать со мной сегодня в тот конец города? Я нашел священника. Годится?
— Что?
— Священник. Я знаю, как это тебя беспокоит.
— Очень мило, — ответила она и громко засмеялась. — А в общем разве это так важно? Для тебя это имеет значение?
— Нет. Может быть, имело бы, но сейчас не такое время.
— А не пожалеешь? — спросила она улыбаясь.
— Черт возьми! Ты, кажется, издеваешься?
— Нет. — И она опять засмеялась. — Мило. Очень мило.
— Ты можешь поехать сейчас?
— Да.
Она чисто по-женски наклонилась, подчеркнуто звонко, с усмешкой поцеловала его в губы и потерлась носом о его лоб в том месте, где не было ссадин.
— Это зачем? — спросил он.
— Разве все бывает зачем-нибудь?
— Обычно такие вещи — да.
— Как ты себя чувствуешь?
— Очень хорошо, — ответил он недоумевая.
— Ну вот, я это сделала, потому что ты хорошо себя чувствуешь.
— Едем? — спросил он, приподнявшись, и сел возле нее, вытянув ноги.
— Пойду надену шляпу, — ответила она.
На ней было ситцевое платье и белый джемпер. Она поднялась, чтобы пойти в палатку.
— Не надо шляпы. Идем, — сказал он и тоже встал.
— Разве англичанки ходят в церковь без шляпы?
— Мы будем венчаться не в церкви. Идем.
— Хорошо, — ответила она, и они пошли по комьям краснозема к дороге. Там их ждал грузовик. Они проехали вдоль побережья, через весь город, мимо разрушенных бомбами домов и спустились по отлогому горному склону. У ворот военного лагеря, близ бочек с бензином, загромождавших дорогу, перед изгородью из колючей проволоки стоял часовой. Квейль показал ему свой документ. Часовой осведомился о Елене.
— Нам надо видеть отца Никсона, — сказал Квейль.
— Зачем?
— Чтоб обвенчаться.
— Что ж, ваши документы как будто в порядке.
— Хотите, я схожу за священником и приведу его сюда? — спросил Квейль.
— Нет. Не надо. Можете въехать.
— Спасибо, — сказал Квейль, и они въехали в лагерь.
Квейль велел шоферу остановиться у небольшого дощатого домика. Он помог Елене выйти из машины и при этом обратил внимание на ее загорелые ноги.
— И чулок нет, — сказал он с улыбкой.
— Это ты виноват, — ответила она.
— Будем надеяться, что священник не обратит внимания.
— Нам придется что-нибудь говорить?
— Нет. Не беспокойся.
Она взяла его под руку, и они вошли в дом. Там стоял столик с пишущей машинкой. Небольшого роста, совершенно седой человек, в очках без оправы на облупившемся от солнца носу, вышел к ним с какими-то бумагами в руках.
— Добрый день, — приветствовал он их.
— Нельзя ли поторопиться и сделать это сейчас? — спросил Квейль.
— Вы желаете сейчас же обвенчаться?
— Да. Документы в порядке?
— В порядке. А с вами есть кто-нибудь?
— Никого, — ответил Квейль. — Разве это необходимо? Познакомьтесь: мисс Елена Стангу, мистер Никсон.
Они пожали друг другу руки, и священник положил бумаги на стол. На нем была только рубашка и короткие штаны защитного цвета. Елена заметила у него на шее красный треугольник загара.
— Нужны какие-нибудь свидетели.
— Шофер, — сообразил Квейль.
Он крикнул в дверь шоферу, чтобы тот вошел.
Дремавший на солнце широкоплечий йоркширец медленно вылез из машины. Квейль спросил его, не согласится ли он присутствовать при церемонии. Тот улыбнулся и ответил, что с удовольствием. Священник надел сюртук защитного цвета и принес из соседней комнаты молитвенник.
Квейль и Елена стали рядом. Пока священник читал молитвы, Квейль смотрел на пыль Египта, впитавшуюся в шершавый переплет, и на побуревший от жары золотой обрез книги. Он не слушал, что читает священник, и не думал прямо о Елене, а неопределенно обо всем, что связано с ней. Ему хотелось, чтобы Хикки был здесь, и Макферсон, и Нитралексис. Вот Нитралексис порадовался бы. Квейль представил себе, как Нитралексис радостно хохочет по случаю их бракосочетания, и задал себе вопрос, уехал ли бы Нитралексис из Греции, если бы был жив; вероятно, нет; ушел бы с Мелласом в горы. Меллас тоже одобрил бы поступок Квейля. Как было бы хорошо: Хикки, Нитралексис, Макферсон и Меллас. И больше никого не надо, и все было бы в порядке.
Его взгляд упал на белый лист бумаги возле машинки, покрытый пылью, на белые палатки за окном и марширующих новозеландских солдат в островерхих шляпах, потом на белые брови седого священника. «Сколько ему может быть лет?» — подумал Квейль. И почувствовал теплую руку Елены в своей руке, в то время как священник продолжал что-то говорить. Теперь Квейль нарочно старался не слушать, но уже не мог и слышал все.
Наконец священник закрыл книгу, как бы закончив одну часть церемонии, и велел им протянуть руки.
— У вас есть кольцо? — спросил он Квейля. Квейль опустил руку в карман куртки и вынул серебряное с бордюром кольцо. Он увидел коричневый налет загара на руке Елены — след ее пребывания здесь в течение нескольких дней, — и свою большую широкую руку, и длинные пальцы Елены. Тут священник стал что-то говорить о святости брачного союза, и Квейль старался запомнить, что он говорит, но не мог, а священник неожиданно назвал их имена и произнес: «Сочетаю вас как мужа и жену», и велел Квейлю надеть кольцо Елене на палец. Она протянула правую руку.
— Другую, — сказал ей Квейль.
Она взглянула на него с удивлением и протянула левую. Квейль надел ей кольцо, и оно оказалось велико; она согнула палец, чтобы кольцо не свалилось.
— Вот и все, — сказал священник, а они все стояли. — Я пришлю вам брачное свидетельство.
Он глядел на них с улыбкой.
Елена ничего не испытывала. Квейль тоже, кроме ощущения чего-то нового, что совершаешь в первый раз, — вроде первого полета, — потому что это было началом чего-то такого, что делаешь всерьез и надолго, с определенной целью и неопределенными последствиями.
— Спасибо, — сказал Квейль, в то время как священник пожимал им руки.
— Я немножко сократил для вас, — сказал священник, внимательно глядя на Квейля.
— Правда?
Елена промолчала, только пожала священнику руку и улыбнулась ему, а широкоплечий шофер пожал руки им обоим и объявил, что он очень доволен, очень доволен, потому что это первое венчанье, на котором ему довелось присутствовать.
— Ну, поехали, — сказал Квейль. — Всего наилучшего. Спасибо, — прибавил он, обращаясь к священнику.
— До свидания. Желаю вам счастья, — ответил тот, кланяясь ему.
— Спасибо, — повторил Квейль, садясь в машину.
— До свидания, — сказала Елена.
Священник посмотрел на нее понимающим взглядом. Когда грузовик стал заворачивать, он расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, улыбнулся и помахал рукой.
— До свидания, миссис Квейль! — крикнул он.
Елена взглянула на него с удивлением.
Грузовик запрыгал по неровностям грунтовой дороги. Часовой на посту спросил их, обвенчались ли они; шофер ответил: «Понятно, обвенчались», — и тронул машину. Елена чувствовала тяжесть кольца на пальце. Она прижала кончик пальца к ладони из спасенья, как бы кольцо не соскользнуло. Она услыхала, что шофер насвистывает свадебный марш из «Лоэнгрина». Квейль взглянул на нее и улыбнулся.
— Нельзя ли что-нибудь пооригинальней? — крикнул он шоферу.
— Что?
— Ничего, — отвечал Квейль со смехом.
— Где ты достал кольцо? — спросила Елена, подняв руку с колен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
— Когда ты прилетел? — спросил он Квейля, войдя и хлопнув его по спине, и Квейль поспешно поставил чашку на стол, так как чай расплескался.
— Только что. Где Елена?
— Она здорова. В Суда-Бэй. А где остальные? Хикки? Финн?
Квейль покачал головой:
— Хикки и шотландец Кроутер сбиты вчера. Мы прикрывали эвакуацию и нарвались на «Мессершмиттов». А Финн где-то в пути.
— Что ты говоришь! Какой ужас! Хикки?
Квейль кивнул, взял чашку в обе руки и, полузакрыв глаза, стал рассеянно дуть на темную жидкость, по поверхности которой пошли круги.
— Было довольно жарко, — прибавил он.
— Что ты сказал относительно Финна? — переспросил Тэп.
— Он куда-то эвакуировался. Уехал сегодня утром.
— Бедняга Хикки. А как ты выкрутился?
— Ползком по земле. Пошел ниже, чем могли они, и стал петлять по долинам.
— Бедняга Хикки, — повторил Тэп.
Квейль кивнул.
— А в Греции кончено?
Квейль еще раз кивнул.
— Боже мой, подумать только, что Хикки погиб. И надо ж было нарваться на «Мессершмиттов».
— У Елены есть где ночевать? — медленно спросил Квейль.
— Да. Тут устроили целую колонию для эвакуированных англичанок. Мы с Лоусоном уговорили их принять ее, хотя они сначала не соглашались.
— Как туда добраться?
— Я отвезу тебя на грузовике. Она была все время довольно спокойна.
— У вас были бомбежки?
— Одна. Но не особенно сильная. Прилетел один пикировщик. Как у вас было дело?
— С «Мессершмиттами»?
— Да.
— Очень просто. Я почти не имел попаданий. Все время увертывался. Кроутер летел прямо, как Хикки. Он сбил один «Мессершмитт». Но потом на него наскочили со всех сторон, и он попросту взорвался. То же произошло и с Хикки. Воздух кишмя кишел ими. Я чуть не разнес «Гладиатор» в щепки, удирая от них.
— Ну, не повезло же. Нарваться на «Мессершмиттов»!
Они вышли из палатки и, подойдя к грузовику с высокими бортами, уселись в кабину. Тэп велел шоферу отвезти их в Суда-Бэй и подождать там. Стрекотанье мотора огласило тихие пыльные дороги в окрестностях Кании, которая оказалась не такой белой вблизи. Потом они пересекли подъем, ведущий к изогнутой подковой бухте с бетонными доками, полной лодок гаванью, солдатами на берегу и деловито хлопочущими людьми под жаркими лучами солнца.
— Это вроде лагеря, — сказал Тэп, когда грузовик свернул с асфальтированного шоссе на проселок, проложенный по краснозему к оливковой роще. Грузовик остановился у врытого в землю некрашеного столба. Тут стоял часовой, и они предъявили документы.
— Отсюда пойдем пешком, — сказал Тэп. — Дальше запрещено пользоваться транспортом. Опасность бомбежек.
— Что они говорили, когда отказывались принять ее в лагерь?
— Они говорили только, что она не англичанка, — ответил Тэп.
— А где остальные греки?
— Их отправили в другой лагерь. Старый амбар или что-то в этом роде.
— Это мы умеем, — тихо сказал Квейль.
— Что?
— Ничего.
Они шли теперь по краснозему к видневшейся невдалеке оливковой роще. Жидкая листва отбрасывала на землю сеть теневых пятен, и при каждом порыве ветра цвет почвы менялся. Скоро из тени выступили квадратные палатки лагеря. Они были беспорядочно разбросаны под более высокими оливами, рассеянными по всей роще. Среди палаток бродили женщины. Некоторые загорали, сидя на разостланных одеялах. Тэп повел Квейля дальше. Подходя к красной палатке, они услыхали доносящийся откуда-то детский смех.
— Пришли, — сказал Тэп. И крикнул: — Вы здесь, Елена?
— Это вы, Тэп?
— Да.
— Я сейчас выйду.
— Скорей.
Ответа не было, но через несколько мгновений Елена появилась на пороге палатки. Она наклонилась, чтобы пройти под пологом, и волосы ее, освещенные солнцем, упали ей на лицо. Она выпрямилась и поспешно откинула их назад.
— Глядите, — воскликнул Тэп, указывая на Квейля, но она уже увидела его.
— Хэлло, — сказал Квейль.
Она быстро поцеловала его в губы, и он почувствовал на шее теплоту ее руки.
— Когда ты приехал? — спросила она.
— Часа два тому назад.
— А как?
— Прилетел.
— Вот что, — сказал Тэп. — Я вас оставлю. Мне надо переменить повязку. Ты можешь вернуться на любом грузовике, который встретишь по дороге, Джон.
— Ладно, — ответил Квейль.
Тэп весело кивнул Елене и ушел, насвистывая песенку о Муссолини, которую Елена пела тогда на грузовике. Квейль опять вспомнил Макферсона и подумал, не эвакуировался ли он на Крит. Надо будет расспросить о нем. Квейль посмотрел вслед Тэпу, потом обернулся к Елене.
— Я рад, что у тебя все в порядке, — сказал он.
Она улыбнулась в ответ, и он почувствовал ее улыбку всем телом, как чувствуют солнце.
— Здесь совсем спокойно.
— Да. Ты занимаешь одна всю палатку?
Елене хотелось посмеяться над его новой неловкостью. Но она заметила усталость в его глазах и морщины на лбу. Она пристально взглянула на его черное лицо и подумала, не болит ли оно, так как кожа по краям ссадин набухла.
— Нет. Там еще одна англичанка.
— Что у меня на лице? — спросил он, заметив ее взгляд.
— Ничего. Не болит?
— Нет. А что?
— Мне кажется, струпья скоро спадут. Похоже на то.
Он поднес руку к лицу и стал ощупывать струпья. Она удержала его:
— У тебя руки грязные. Не надо.
— Красивое зрелище, а?
— Теперь ты сам начинаешь беспокоиться?
Он улыбнулся, и она опять заметила в его глазах усталость.
— Погоди. Я сейчас принесу что-нибудь постелить, и мы сядем на солнце.
Она сходила в палатку, принесла одеяло и расстелила его на земле.
— Там все кончено? — тихо спросила она, когда они сели.
— В Греции?
— Да.
— Думаю, теперь кончено. Эвакуация, наверное, еще продолжается.
— И немцы всех выпустят?
— Не знаю. Не думаю.
— А что будет дальше?
— Здесь ничего особенного. Но, может быть, они вторгнутся в Англию. Может быть.
— Ты думаешь, они могут завоевать Англию?
— Нет.
Квейль лежал на одеяле. Вдруг он встал, потому что солнце было уже низко и тени перебегали по ним.
— Давай походим, — сказал он.
Она поднялась, и они пошли по краснозему, в уютной тени. Когда они вышли из рощи, Квейль помог Елене перейти через канаву, и они пошли по дороге в предзакатных солнечных лучах.
— Ты скоро должен отправиться в Египет? — спросила Елена.
— Не знаю, жду приказа.
Он смотрел на убегающую вдаль дорогу.
— Здесь тепло, — прибавил он. — В прошлый раз я приземлялся на другом конце острова. Там холодней.
— Когда ты был там? — спросила она.
— Когда летел в Грецию. Перед тем, как мы встретились с тобой.
— И эти маленькие самолеты полетят в Египет?
— Да.
— Значит, и ты полетишь?
— Думаю, что да. Впрочем, его могут оставить здесь.
— Кого?
— Мой «Гладиатор». Это последний.
— А где остальные?
— Их сбили вчера.
— Мистера Хикки и еще кого-то?
— Ты его не знаешь… Да, Хикки.
— Я не знала. Как мне жаль его.
— Ничего не поделаешь.
— И ты тоже был в бою?
— Да.
— Как мне жаль мистера Хикки.
— Да, — ответил он. — Хикки был хороший парень.
— Ты давно его знал? Он ведь был старше всех.
— Он был лейтенантом авиаотряда, когда я только прибыл в эскадрилью. Тогда мы и познакомились.
Наступило короткое молчание. Они шли по каменистому склону. Квейль помог Елене перебраться через трещину в скале.
— Хикки был тогда порядочный сумасброд, — сказал он, спускаясь со скалы и расстегивая куртку.
— На вид он был очень сдержан, — возразила Елена, садясь у подножья скалы.
— Это только на вид. Погляди, как птицы дерутся.
Он указал на чаек, круживших возле горного обрыва: одна гналась за другой, всячески старавшейся увернуться.
— Как здесь хорошо, — сказала Елена и подвинулась к Квейлю. Он лежал на спине.
— Тепло, — сказал он. — Потому и хорошо.
— Я всегда думала, что англичане любят холод.
— Некоторые, наверно, любят, — ответил он. — Но я предпочитаю солнце.
Она понимала, что разговор не клеится, потому что он все время думает о происходящем. От этого у него и усталость в глазах, и морщины на лбу. Она ясно видела, что он полон беспокойства под впечатлением всего, что ему пришлось пережить. Она не старалась отвлечь его от этих мыслей, хотя ей очень хотелось его тепла; но она сама была полна беспокойства. Так все сложно. Все, что совершается и происходит вокруг. Она знала, что ей многое ясней, чем ему, но не хотела оказывать на него давления.
— Солнце уходит, — сказал Квейль.
Солнце было теперь позади, в стороне; оно уходило к западу, за море и невысокую горную гряду.
— Надо идти, — прибавил он.
Они встали и, легко ступая, пошли вниз по склону.
— Здесь, конечно, не то, что там, — продолжал Квейль, когда они вышли на дорогу.
— А в Афинах очень плохо?
— Да, примерно то же, что и раньше. Ждут немцев.
— Фашисты что-нибудь предпринимали в городе?
— Мне кажется, все это одна болтовня. Не думаю, чтобы в самом деле были какие-нибудь беспорядки. Их прекратили бы.
— Мы сами прежде так думали. И в результате получили Метаксаса.
— Это другое дело, — возразил он.
— Так говорит отец.
Она нарочно сказала неправду.
— Идем, — прервал Квейль, и они направились к лагерю.
33
На другой день он приехал в лагерь только к вечеру.
— Прости, что так поздно, — сказал он, когда увидел ее.
Она спросила, что произошло.
— Я хлопотал о том, что должно произойти.
Она расстелила одеяло на солнце; он сел.
— Со мной, как видно, не спешат расстаться, — продолжал он.
— Ты будешь летать?
— Вероятно. Патрулировать. Можешь ты поехать со мной сегодня в тот конец города? Я нашел священника. Годится?
— Что?
— Священник. Я знаю, как это тебя беспокоит.
— Очень мило, — ответила она и громко засмеялась. — А в общем разве это так важно? Для тебя это имеет значение?
— Нет. Может быть, имело бы, но сейчас не такое время.
— А не пожалеешь? — спросила она улыбаясь.
— Черт возьми! Ты, кажется, издеваешься?
— Нет. — И она опять засмеялась. — Мило. Очень мило.
— Ты можешь поехать сейчас?
— Да.
Она чисто по-женски наклонилась, подчеркнуто звонко, с усмешкой поцеловала его в губы и потерлась носом о его лоб в том месте, где не было ссадин.
— Это зачем? — спросил он.
— Разве все бывает зачем-нибудь?
— Обычно такие вещи — да.
— Как ты себя чувствуешь?
— Очень хорошо, — ответил он недоумевая.
— Ну вот, я это сделала, потому что ты хорошо себя чувствуешь.
— Едем? — спросил он, приподнявшись, и сел возле нее, вытянув ноги.
— Пойду надену шляпу, — ответила она.
На ней было ситцевое платье и белый джемпер. Она поднялась, чтобы пойти в палатку.
— Не надо шляпы. Идем, — сказал он и тоже встал.
— Разве англичанки ходят в церковь без шляпы?
— Мы будем венчаться не в церкви. Идем.
— Хорошо, — ответила она, и они пошли по комьям краснозема к дороге. Там их ждал грузовик. Они проехали вдоль побережья, через весь город, мимо разрушенных бомбами домов и спустились по отлогому горному склону. У ворот военного лагеря, близ бочек с бензином, загромождавших дорогу, перед изгородью из колючей проволоки стоял часовой. Квейль показал ему свой документ. Часовой осведомился о Елене.
— Нам надо видеть отца Никсона, — сказал Квейль.
— Зачем?
— Чтоб обвенчаться.
— Что ж, ваши документы как будто в порядке.
— Хотите, я схожу за священником и приведу его сюда? — спросил Квейль.
— Нет. Не надо. Можете въехать.
— Спасибо, — сказал Квейль, и они въехали в лагерь.
Квейль велел шоферу остановиться у небольшого дощатого домика. Он помог Елене выйти из машины и при этом обратил внимание на ее загорелые ноги.
— И чулок нет, — сказал он с улыбкой.
— Это ты виноват, — ответила она.
— Будем надеяться, что священник не обратит внимания.
— Нам придется что-нибудь говорить?
— Нет. Не беспокойся.
Она взяла его под руку, и они вошли в дом. Там стоял столик с пишущей машинкой. Небольшого роста, совершенно седой человек, в очках без оправы на облупившемся от солнца носу, вышел к ним с какими-то бумагами в руках.
— Добрый день, — приветствовал он их.
— Нельзя ли поторопиться и сделать это сейчас? — спросил Квейль.
— Вы желаете сейчас же обвенчаться?
— Да. Документы в порядке?
— В порядке. А с вами есть кто-нибудь?
— Никого, — ответил Квейль. — Разве это необходимо? Познакомьтесь: мисс Елена Стангу, мистер Никсон.
Они пожали друг другу руки, и священник положил бумаги на стол. На нем была только рубашка и короткие штаны защитного цвета. Елена заметила у него на шее красный треугольник загара.
— Нужны какие-нибудь свидетели.
— Шофер, — сообразил Квейль.
Он крикнул в дверь шоферу, чтобы тот вошел.
Дремавший на солнце широкоплечий йоркширец медленно вылез из машины. Квейль спросил его, не согласится ли он присутствовать при церемонии. Тот улыбнулся и ответил, что с удовольствием. Священник надел сюртук защитного цвета и принес из соседней комнаты молитвенник.
Квейль и Елена стали рядом. Пока священник читал молитвы, Квейль смотрел на пыль Египта, впитавшуюся в шершавый переплет, и на побуревший от жары золотой обрез книги. Он не слушал, что читает священник, и не думал прямо о Елене, а неопределенно обо всем, что связано с ней. Ему хотелось, чтобы Хикки был здесь, и Макферсон, и Нитралексис. Вот Нитралексис порадовался бы. Квейль представил себе, как Нитралексис радостно хохочет по случаю их бракосочетания, и задал себе вопрос, уехал ли бы Нитралексис из Греции, если бы был жив; вероятно, нет; ушел бы с Мелласом в горы. Меллас тоже одобрил бы поступок Квейля. Как было бы хорошо: Хикки, Нитралексис, Макферсон и Меллас. И больше никого не надо, и все было бы в порядке.
Его взгляд упал на белый лист бумаги возле машинки, покрытый пылью, на белые палатки за окном и марширующих новозеландских солдат в островерхих шляпах, потом на белые брови седого священника. «Сколько ему может быть лет?» — подумал Квейль. И почувствовал теплую руку Елены в своей руке, в то время как священник продолжал что-то говорить. Теперь Квейль нарочно старался не слушать, но уже не мог и слышал все.
Наконец священник закрыл книгу, как бы закончив одну часть церемонии, и велел им протянуть руки.
— У вас есть кольцо? — спросил он Квейля. Квейль опустил руку в карман куртки и вынул серебряное с бордюром кольцо. Он увидел коричневый налет загара на руке Елены — след ее пребывания здесь в течение нескольких дней, — и свою большую широкую руку, и длинные пальцы Елены. Тут священник стал что-то говорить о святости брачного союза, и Квейль старался запомнить, что он говорит, но не мог, а священник неожиданно назвал их имена и произнес: «Сочетаю вас как мужа и жену», и велел Квейлю надеть кольцо Елене на палец. Она протянула правую руку.
— Другую, — сказал ей Квейль.
Она взглянула на него с удивлением и протянула левую. Квейль надел ей кольцо, и оно оказалось велико; она согнула палец, чтобы кольцо не свалилось.
— Вот и все, — сказал священник, а они все стояли. — Я пришлю вам брачное свидетельство.
Он глядел на них с улыбкой.
Елена ничего не испытывала. Квейль тоже, кроме ощущения чего-то нового, что совершаешь в первый раз, — вроде первого полета, — потому что это было началом чего-то такого, что делаешь всерьез и надолго, с определенной целью и неопределенными последствиями.
— Спасибо, — сказал Квейль, в то время как священник пожимал им руки.
— Я немножко сократил для вас, — сказал священник, внимательно глядя на Квейля.
— Правда?
Елена промолчала, только пожала священнику руку и улыбнулась ему, а широкоплечий шофер пожал руки им обоим и объявил, что он очень доволен, очень доволен, потому что это первое венчанье, на котором ему довелось присутствовать.
— Ну, поехали, — сказал Квейль. — Всего наилучшего. Спасибо, — прибавил он, обращаясь к священнику.
— До свидания. Желаю вам счастья, — ответил тот, кланяясь ему.
— Спасибо, — повторил Квейль, садясь в машину.
— До свидания, — сказала Елена.
Священник посмотрел на нее понимающим взглядом. Когда грузовик стал заворачивать, он расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, улыбнулся и помахал рукой.
— До свидания, миссис Квейль! — крикнул он.
Елена взглянула на него с удивлением.
Грузовик запрыгал по неровностям грунтовой дороги. Часовой на посту спросил их, обвенчались ли они; шофер ответил: «Понятно, обвенчались», — и тронул машину. Елена чувствовала тяжесть кольца на пальце. Она прижала кончик пальца к ладони из спасенья, как бы кольцо не соскользнуло. Она услыхала, что шофер насвистывает свадебный марш из «Лоэнгрина». Квейль взглянул на нее и улыбнулся.
— Нельзя ли что-нибудь пооригинальней? — крикнул он шоферу.
— Что?
— Ничего, — отвечал Квейль со смехом.
— Где ты достал кольцо? — спросила Елена, подняв руку с колен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40