Они, конечно, подбросят нам что-нибудь — да только будет ли это лучше для нас? А ну, выкладывайте все, я не собираюсь решать за вас, — потребовал Ольф. — Почему вам не нравятся эти идеи?
— Ну почему же не нравятся… — неуверенно протянул Воронов.
— Я скажу вам почему. После того, чем мы занимались почти три года, эти идейки кажутся вам мелковатыми… Так?
— Ну да, — почти с радостью брякнул Савин и зачастил: — А что, разве нет? Уже одно то, что идеек целых три и все действительно равноценны… Разве нет?
— Разве да? — передразнил его Ольф. — Какой ты умный, Савва… Заелись вы, вот что я вам скажу. А вам не приходит в голову, что такие идеи, как у Дмитрия Александровича, — может быть, одна за всю жизнь бывает? А ну-ка вспомните, что вам говорил Алексей Станиславович на том вечере… Вам действительно феноменально повезло, что вы начали свою научную карьеру с такой значительной работы. Но кто сказал, что вам всегда будет так везти? Или вы решили, что до конца дней своих только тем и будете заниматься, что претворять в жизнь выдающиеся идеи? Подавай вам Эвересты и Монбланы, на меньшее вы не согласны? А и где ж их взять, голубчики, эти Монбланы? Или они на дороге валяются? А может, у кого-нибудь из вас за пазухой торчит такой монбланчик? Ну так валяйте, выкладывайте, я сам с удовольствием займусь им… — Ольф закурил, небрежно закинул ногу на ногу. — А то, может, возьмем за жабры какую-нибудь элементарную сверхзадачку? Например, теорию гравитации? А что, в самом деле? Если вас эти орешки не устраивают, — он кивнул на доску, — почему бы нет? Или общую теорию поля… То-то лавров нам будет, если справимся…
Невесело посмеялись над его речью — и Ольф серьезно сказал:
— Ну, потрепались — давайте мыслить. Если у вас в самом деле есть какие-то другие идеи — милости прошу, выкладывайте.
Других идей не было. И эти три, несмотря на «разъяснительную работу» Ольфа, их явно не привлекали. До обеда они с видимой неохотой перебирали варианты, избегая каких-либо определенных высказываний, и Ольф наконец сердито сказал:
— Вот что, коллеги… Отправляйтесь обедать, и если уж вам так не хочется работать — не неволю. Но должен сказать вот что: если мы в самое ближайшее время не придем к какому-то решению — я иду в Ученый совет и прошу дать нам тему.
Угроза подействовала — после обеда обсуждение пошло более энергично. Ольф даже насмешливо хмыкнул:
— Первые признаки жизни налицо. Пульс слабый, нитевидный, дыхание прерывистое. Глядишь, скоро и по-настоящему мозгами зашевелите.
Из трех идей одна принадлежала Дмитрию — на ней в конце концов и остановились после долгого обсуждения. Ольф невольно задумался — было ли это случайностью? Они ведь не знали, что именно предлагал он, а что Дмитрий. Разве что Жанна могла сказать… Ольф спросил ее об этом. Жанна сухо ответила:
— Ничего я им не говорила, да они и не спрашивали. А тебя что, уже проблема престижа беспокоит?
Ольф с недоумением посмотрел на нее.
— Ничего себе вопросик… И как это ты догадалась? Помог кто-нибудь?
— Извини, — тихо сказала Жанна, отворачиваясь. — Я все думаю — почему он не пишет?
— Напишет, рано еще.
— Одиннадцать дней, как уехал…
В тот же день пришла от Дмитрия открытка — с десяток спокойных, безличных строчек. Дмитрий писал, что побывал на Байкале, что «священное море» вполне оправдывает все свои превосходные эпитеты, но задерживаться здесь он не собирается и завтра отправляется дальше, вероятно — до Владивостока. И что оттуда он им напишет.
Прошла еще неделя, прежде чем они получили письмо от Дмитрия — несколько небрежных строк, написанных на сером телеграфном бланке: «До Владивостока не доехал, сижу в Хабаровске. Иду по твоим следам, Ольф, — жду пропуска на Камчатку. Жара здесь тропическая, даже мухи от нее дохнут. Привет ребятам». И все — ни даты, ни подписи.
И пошли недели одна за другой, а от Дмитрия ничего больше не было.
65
С грустью и недоумением наблюдал Ольф, как буквально на глазах меняется группа. «Меняется» — пожалуй, чересчур мягко сказано. «Перерождается». Теперь они являлись на работу аккуратно, к восьми часам, долго «раскачивались» — курили, вяло перебрасывались анекдотами, неторопливо раскладывали на столах бумаги, тщательно чинили карандаши. Как-то Ольф, с раздражением наблюдая за этой «подготовкой к мыслительному процессу», насмешливо сказал:
— Ну что, юные чиновнички, приступим к процессу? Или процессоры не тем заняты? — Он постучал пальцем по лбу. — Не все процессанты на местах? Или нечего процессировать?
Намек поняли и, кажется, обиделись на него. Правда, Савин, очень похоже копируя Ольфа, глубокомысленно произнес:
— Ля процессорес дю процессуарес нихт процессирен дель процессантес, — и невозмутимо пыхнул трубкой, распространяя медовый аромат «Золотого руна». Но остальные шутку не поддержали и демонстративно приступили к «процессу». «На „чиновничков“ обиделись», — вздохнул Ольф. Ему ничего не оставалось, как начать руководить «процессом».
А руководить оказалось далеко не так просто, как представлялось когда-то Ольфу, глядя на Дмитрия. Первое, что обескураженно обнаружил Ольф, — ему никак не удавалось быть в курсе их дел. И когда они приходили к нему с вопросами и предложениями, Ольфу требовалось немало времени, чтобы как следует понять, о чем идет речь. Дмитрию, насколько помнил Ольф, нужно было для этого не больше минуты. И по взглядам ребят Ольф видел, что помнил об этом не только он. Но хуже всего было то, что он сам не был уверен в правильности доброй половины своих советов, — и они это тоже чувствовали, хотя, как правило, охотно соглашались с ним. Даже, пожалуй, охотнее, чем с Дмитрием. Но не трудно было догадаться о причинах такой сговорчивости. Просто им было все равно — или почти все равно. Как-то Ольф, подходя к дверям, услышал веселый голос Полынина:
— А мне до лампочки…
Ольф не знал, к чему это относилось, — когда он вошел, разговор тут же оборвался, — но был уверен, что догадался правильно. Все равно. До лампочки. До фени. До фениной мамы. Все это были слова из его же собственного лексикона…
И отношение к нему самому тоже изменилось. Прежней товарищеской близости как не бывало. Они не прочь были в шутку подразнить его «начальствованием», но скоро Ольфу показалось, что шутка повторяется слишком часто. А однажды, когда Алла Корина словно ненароком сказала ему «вы», Ольф сердито покосился на нее, но промолчал. Но когда Алла повторила это и в придачу назвала его Рудольфом Тихоновичем — было это при встрече в коридоре, — Ольф резко остановился и круто повернулся на каблуках.
— Вот что, сестрица Аленушка, — зло заговорил он, сдвинув брови, — бросьте вы эти фокусы…
— Да ты что? — удивилась Алла. — Я же пошутила.
— Надо думать, — мрачно посмотрел на нее Ольф. — Не хватало еще, чтобы ты серьезно сказала.
— А чего ты тогда взбеленился? — теперь уже Алла обиделась.
— А то, — Ольф повысил голос, — что вместо того, чтобы помогать мне, вы только зубы скалите.
— Мы? А я что, за всех ответчица?
— Нет, разумеется, — сразу сдался Ольф, склонил голову и шаркнул ботинком. — Пардон, мадемуазель. Куда уж там до ответчицы.
И Ольф отошел, досадуя на себя за нелепую вспышку раздражения.
«Чаепития» проходили теперь скучно и коротко. Ребята с такой готовностью взваливали на Ольфа ответственность за все решения, что однажды он взорвался:
— Слушайте, вы, оглоеды… Мне что, одному все это нужно?
— Да что все? Чем ты недоволен? — изумился Воронов.
— А тем, — заорал Ольф, — что вы сидите сложа руки!
— То есть как это? — опешил Савин.
— А так, — уже тише сказал Ольф, — что ни хрена не хотите делать. Работаете как из-под палки, думать совсем разучились. Но учтите, я над вами цепным кобелем стоять не буду. Если и дальше так пойдет — поищите себе другого руководителя. А вернее, вам его найдут.
Угроза подействовала — другого руководителя они не хотели. Ольф, бесспорно, их устраивал. Разумеется, только пока, на время отсутствия Дмитрия Александровича… И они так старательно стали изображать «бурную творческую деятельность», что Ольф через полчаса сказал:
— Ну, хватит, комедианты… По домам.
И они мигом исчезли, избегая его взгляда. Осталась только Жанна, молчала, глубоко задумавшись о чем-то. Ольф, сумрачно взглянув на нее, сказал:
— Что-то плохо получается у меня.
— Зря ты накричал на них.
— Это уж точно. — Ольф усмехнулся. — Кричат всегда зря. Трудно мне…
— И из меня помощник никудышный. Все из рук валится…
— Может, в отпуск поедешь?
Жанна с недоумением взглянула на него:
— Сейчас?
Ольф отвел взгляд и промолчал. Жанна поднялась:
— Поедем домой.
Когда они подходили к дому, Жанна ускорила шаги и почти вбежала в подъезд, держа наготове ключи. Ольф вошел следом за ней и увидел, как она разворачивает и трясет газеты. Оба почтовых ящика — и ее, и Дмитрия — были открыты. Жанна небрежно сложила газеты и приказала Ольфу:
— Открывай свой.
И хотя Ольф видел, что в его ящике ничего нет, он открыл его. Жанна молча повернулась и стала медленно подниматься по лестнице, держась за перила и внимательно глядя себе под ноги. Когда она дошла до своей двери, Ольф позвал ее:
— Жанна!
Она подняла голову, и Ольф сказал:
— Не надо так, Жан.
— Как «так»?
— Он приедет.
Жанна вдруг засмеялась:
— Ну разумеется, приедет. Хотя бы для того, чтобы забрать свои вещи.
— Не говори так. Он приедет совсем, к нам… к тебе, — не сразу добавил он.
— А если нет?
— Этого не может быть.
…Группа жила как будто одним ожиданием. Они работали, конечно, но так вяло и неохотно, что тошно было смотреть на них. Наверно, дело было не только в отсутствии Дмитрия. Возможно, это был вполне естественный спад после большой напряженной работы… Ольф уже ни в чем не упрекал их и не призывал засучивать рукава — у него и самого не было никакого желания работать.
Однажды пришел к нему Воронов, положил пачку исписанных листов.
— Что это? — спросил Ольф.
— Ваше задание выполнено, товарищ начальник.
— Ах, да! — Ольф не сразу вспомнил, какое у него было задание, и стал просматривать листки. — Ну что ж, отлично сделано.
— Да? — Воронов насмешливо поднял брови. — А по-моему, не очень.
— Не понимаю. — Ольф насторожился.
Воронов невесело вздохнул:
— Да что тут понимать… Только вчера до меня дошло, что сделать можно было по-другому и гораздо лучше.
— А именно?
— Это же типичное частное решение, приемлемое только для нашей работы.
— А чего бы ты хотел?
— А того, чтобы этот винтик, — Воронов ткнул пальцем в листки, — годился бы не только для нашего агрегата, а для прочих также.
— А как это сделать?
— Да можно было…
Воронов показал ему, как можно было расширить задачу. Ольф увидел, что действительно могла получиться вещь более значительная и интересная.
— Да, ты прав, Ворон. Жаль, сразу не додумался. И я маху дал… Слишком конкретное задание — так?
— Так, — безжалостно подтвердил Воронов.
Ольф закурил и невесело усмехнулся:
— С Дмитрием Александровичем такого, конечно, не могло случиться? Уж он-то наверняка увидел бы эту возможность?
— Не знаю, — куда-то в сторону бросил Воронов.
— Врешь, знаешь. Увидел бы. А вот я не увидел. — Ольф развел руками. — Виноват, конечно, но заслуживаю снисхождения, не так ли?
— Да брось ты…
— Бросить недолго. — Ольф угрюмо посмотрел на него. — Заново делать не будешь?
— Потом, может быть.
— Ну ладно, иди.
Воронов ушел. Ольф встал, прошелся по комнате, посмотрел на Жанну и тоскливо сказал:
— Знал бы, где он сейчас, поехал бы за ним, связал и сюда доставил бы… Проклятые «бы» мешают… Не подавать же на розыск в милицию?
— Уже, — сказала Жанна, не поднимая головы.
— Что уже? — опешил Ольф.
— Была я в милиции. — Жанна вздохнула и перевернула страницу журнала.
— Ты что, серьезно?
Жанна промолчала.
— И что тебе сказали?
— Что оснований для розыска нет.
Жанна положила на журнал руки и стала разглядывать ногти.
— Что-нибудь еще говорили?
— Да, — безучастно отозвалась Жанна. — Спросили, кем он мне приходится.
Лицо Жанны вдруг некрасиво искривилось, она качнулась вперед, уронила голову на руки, но тут же вскинула ее, тыльной стороной ладони вытерла глаза и сухо сказала:
— Иди погуляй пока.
Ольф направился к двери, задержался на мгновенье у стола, тронул Жанну за плечо и быстро вышел.
Это было часов в одиннадцать. Ольф послонялся по коридорам, посидел с ребятами, сходил в буфет, а когда вернулся к себе, Жанны не было. Она пришла через час, он услышал в коридоре быстрый стук ее каблуков и поднялся в мгновенно возникшем радостном ожидании. Жанна встала на пороге, спиной прикрыла дверь и протянула ему письмо:
— Вот…
«Здравствуйте, родные мои человеки! Не сердитесь за долгое молчание — так уж получилось. Как видите, я не на Камчатке, а на Сахалине, и очень доволен, что попал сюда. Здесь тихо, спокойно и пустынно, — а это то, что очень нужно мне сейчас. И рядом море. Вернее — океан, а это нечто совсем другое, чем море. А впрочем, не тебе, Ольф, описывать… Я с завистью думаю о том, что ты прожил у этого могучего красивого чудища много лет.
Потом напишу подробнее, а сейчас — просьба к вам: разыщите номера журналов с работами по квантованию времени и пришлите сюда, непременно авиапочтой. Еще, если возможно, — статью Гейзенберга о новой классификации элементарных частиц и работы Дирака по теории вакуума. Когда и где они напечатаны — не помню, спросите у А.С. И скажите ему, что напишу чуть позже.
Большой привет ребятам.
Обнимаю вас. Д.»
Ольф взглянул на конверт, прочел обратный адрес: «Сахалинская область, п.Топорково, почта, Кайданову Д.А.».
Жанна сидела за столом и тихо плакала. Ольф сел рядом, осторожно повернул ее голову к себе. Жанна сквозь слезы улыбнулась ему.
66
В Топорково поезд пришел в три часа ночи. Ольф с минуту постоял, привыкая к густой, пахнущей морем темноте, и пошел вдоль вагонов на слабый свет одиноко горевшего фонаря. Кажется, кроме него, никто не сошел здесь — в грязном зальце ожидания было пусто, за темным деревянным оконцем кассы стояла прочная тишина. Ольф растянулся на скамье, подложил под голову рюкзак и задремал.
Утром в свете еще невидимого, но близкого, встававшего где-то за сопками солнца Ольф разглядел, что поселок невелик, и подумал, что разыскать Дмитрия будет нетрудно — здесь наверняка все знали всех. Он пошел по деревянному тротуару и у первого встречного спросил, не знает ли он человека, месяца полтора назад приехавшего из Москвы. Москвичей у нас нет, уверенно ответили ему.
— И не было? — упавшим голосом спросил Ольф.
— Нет. Из Ленинграда был кто-то — высокий, бородатый, — три дня пожил и уехал. А из Москвы… нет, точно не было.
И никто не знал человека из Москвы.
Наконец Ольф догадался спросить:
— А до моря далеко отсюда?
Оказалось, что до моря восемь километров, и Ольф с облегчением вздохнул — конечно, Дмитрий и не может быть здесь, ведь из его письма ясно, что живет он рядом с морем. Значит, где-то поблизости, на побережье, должна быть какая-то деревня. Но тут же сказали ему, что до ближайшего селения на побережье добрых тридцать километров, и Ольф снова приуныл — ему казалось невероятным, что Дмитрий может поселиться где-то прямо на берегу, один. А потом кто-то предположил: может, он в заброшенках? Ольфу объяснили, что лет шесть назад рядом, на побережье, был рыбацкий поселок, его сселили, и с тех пор там никто не живет. И кто-то тут же вспомнил, что как будто видели там с неделю назад человека, и вроде бы он раза два приходил сюда, покупал консервы и хлеб.
— Какой он из себя? — спросил Ольф.
Стали вспоминать: роста как будто среднего, с бородой, волосы вроде ни темные, ни светлые… И больше ничего не могли. Сказать. Серьезный, добавил кто-то. «Наверно, он», — подумал Ольф и решил идти туда. Ему подробно объяснили, как дойти: километра полтора по железке, свернуть налево, перевалить через две сопки — и прямо к заброшенкам.
Тропинка к заброшенкам шла узкая, затравевшая, временами и вовсе терялась, — видно, не часто пользовались ею. Тайга здесь была низкая, худосочная — ядовитые морские туманы не давали ей развернуться, — зато трава росла мощная, буйная, и временами Ольф с головой скрывался в ней. Все крепче, настойчивее чувствовалось дыхание океана, вскоре оно начисто перебило таежные запахи, и Ольф понял, что скоро будет у цели. И когда вышел на гребень второй сопки — ярчайшим светом резанула глаза океанская синь, висело над ней большое, тяжелое солнце, где-то далеко впереди сплавляя воедино границу воды и огромного, никогда не виданного на материке неба.
Внизу увидел он серые, порушенные временем и безлюдьем скелеты домов. Иные совсем уже завалились, почти уничтожились, мертво белели среди высокой травы, другие еще пытались бороться, косо щерились в нежилое пространство темными провалами бывших дверей и окон, и лишь несколько срубов стояли прямо, и у одного из них Ольф увидел протянутую к столбу веревку и что-то темное на ней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
— Ну почему же не нравятся… — неуверенно протянул Воронов.
— Я скажу вам почему. После того, чем мы занимались почти три года, эти идейки кажутся вам мелковатыми… Так?
— Ну да, — почти с радостью брякнул Савин и зачастил: — А что, разве нет? Уже одно то, что идеек целых три и все действительно равноценны… Разве нет?
— Разве да? — передразнил его Ольф. — Какой ты умный, Савва… Заелись вы, вот что я вам скажу. А вам не приходит в голову, что такие идеи, как у Дмитрия Александровича, — может быть, одна за всю жизнь бывает? А ну-ка вспомните, что вам говорил Алексей Станиславович на том вечере… Вам действительно феноменально повезло, что вы начали свою научную карьеру с такой значительной работы. Но кто сказал, что вам всегда будет так везти? Или вы решили, что до конца дней своих только тем и будете заниматься, что претворять в жизнь выдающиеся идеи? Подавай вам Эвересты и Монбланы, на меньшее вы не согласны? А и где ж их взять, голубчики, эти Монбланы? Или они на дороге валяются? А может, у кого-нибудь из вас за пазухой торчит такой монбланчик? Ну так валяйте, выкладывайте, я сам с удовольствием займусь им… — Ольф закурил, небрежно закинул ногу на ногу. — А то, может, возьмем за жабры какую-нибудь элементарную сверхзадачку? Например, теорию гравитации? А что, в самом деле? Если вас эти орешки не устраивают, — он кивнул на доску, — почему бы нет? Или общую теорию поля… То-то лавров нам будет, если справимся…
Невесело посмеялись над его речью — и Ольф серьезно сказал:
— Ну, потрепались — давайте мыслить. Если у вас в самом деле есть какие-то другие идеи — милости прошу, выкладывайте.
Других идей не было. И эти три, несмотря на «разъяснительную работу» Ольфа, их явно не привлекали. До обеда они с видимой неохотой перебирали варианты, избегая каких-либо определенных высказываний, и Ольф наконец сердито сказал:
— Вот что, коллеги… Отправляйтесь обедать, и если уж вам так не хочется работать — не неволю. Но должен сказать вот что: если мы в самое ближайшее время не придем к какому-то решению — я иду в Ученый совет и прошу дать нам тему.
Угроза подействовала — после обеда обсуждение пошло более энергично. Ольф даже насмешливо хмыкнул:
— Первые признаки жизни налицо. Пульс слабый, нитевидный, дыхание прерывистое. Глядишь, скоро и по-настоящему мозгами зашевелите.
Из трех идей одна принадлежала Дмитрию — на ней в конце концов и остановились после долгого обсуждения. Ольф невольно задумался — было ли это случайностью? Они ведь не знали, что именно предлагал он, а что Дмитрий. Разве что Жанна могла сказать… Ольф спросил ее об этом. Жанна сухо ответила:
— Ничего я им не говорила, да они и не спрашивали. А тебя что, уже проблема престижа беспокоит?
Ольф с недоумением посмотрел на нее.
— Ничего себе вопросик… И как это ты догадалась? Помог кто-нибудь?
— Извини, — тихо сказала Жанна, отворачиваясь. — Я все думаю — почему он не пишет?
— Напишет, рано еще.
— Одиннадцать дней, как уехал…
В тот же день пришла от Дмитрия открытка — с десяток спокойных, безличных строчек. Дмитрий писал, что побывал на Байкале, что «священное море» вполне оправдывает все свои превосходные эпитеты, но задерживаться здесь он не собирается и завтра отправляется дальше, вероятно — до Владивостока. И что оттуда он им напишет.
Прошла еще неделя, прежде чем они получили письмо от Дмитрия — несколько небрежных строк, написанных на сером телеграфном бланке: «До Владивостока не доехал, сижу в Хабаровске. Иду по твоим следам, Ольф, — жду пропуска на Камчатку. Жара здесь тропическая, даже мухи от нее дохнут. Привет ребятам». И все — ни даты, ни подписи.
И пошли недели одна за другой, а от Дмитрия ничего больше не было.
65
С грустью и недоумением наблюдал Ольф, как буквально на глазах меняется группа. «Меняется» — пожалуй, чересчур мягко сказано. «Перерождается». Теперь они являлись на работу аккуратно, к восьми часам, долго «раскачивались» — курили, вяло перебрасывались анекдотами, неторопливо раскладывали на столах бумаги, тщательно чинили карандаши. Как-то Ольф, с раздражением наблюдая за этой «подготовкой к мыслительному процессу», насмешливо сказал:
— Ну что, юные чиновнички, приступим к процессу? Или процессоры не тем заняты? — Он постучал пальцем по лбу. — Не все процессанты на местах? Или нечего процессировать?
Намек поняли и, кажется, обиделись на него. Правда, Савин, очень похоже копируя Ольфа, глубокомысленно произнес:
— Ля процессорес дю процессуарес нихт процессирен дель процессантес, — и невозмутимо пыхнул трубкой, распространяя медовый аромат «Золотого руна». Но остальные шутку не поддержали и демонстративно приступили к «процессу». «На „чиновничков“ обиделись», — вздохнул Ольф. Ему ничего не оставалось, как начать руководить «процессом».
А руководить оказалось далеко не так просто, как представлялось когда-то Ольфу, глядя на Дмитрия. Первое, что обескураженно обнаружил Ольф, — ему никак не удавалось быть в курсе их дел. И когда они приходили к нему с вопросами и предложениями, Ольфу требовалось немало времени, чтобы как следует понять, о чем идет речь. Дмитрию, насколько помнил Ольф, нужно было для этого не больше минуты. И по взглядам ребят Ольф видел, что помнил об этом не только он. Но хуже всего было то, что он сам не был уверен в правильности доброй половины своих советов, — и они это тоже чувствовали, хотя, как правило, охотно соглашались с ним. Даже, пожалуй, охотнее, чем с Дмитрием. Но не трудно было догадаться о причинах такой сговорчивости. Просто им было все равно — или почти все равно. Как-то Ольф, подходя к дверям, услышал веселый голос Полынина:
— А мне до лампочки…
Ольф не знал, к чему это относилось, — когда он вошел, разговор тут же оборвался, — но был уверен, что догадался правильно. Все равно. До лампочки. До фени. До фениной мамы. Все это были слова из его же собственного лексикона…
И отношение к нему самому тоже изменилось. Прежней товарищеской близости как не бывало. Они не прочь были в шутку подразнить его «начальствованием», но скоро Ольфу показалось, что шутка повторяется слишком часто. А однажды, когда Алла Корина словно ненароком сказала ему «вы», Ольф сердито покосился на нее, но промолчал. Но когда Алла повторила это и в придачу назвала его Рудольфом Тихоновичем — было это при встрече в коридоре, — Ольф резко остановился и круто повернулся на каблуках.
— Вот что, сестрица Аленушка, — зло заговорил он, сдвинув брови, — бросьте вы эти фокусы…
— Да ты что? — удивилась Алла. — Я же пошутила.
— Надо думать, — мрачно посмотрел на нее Ольф. — Не хватало еще, чтобы ты серьезно сказала.
— А чего ты тогда взбеленился? — теперь уже Алла обиделась.
— А то, — Ольф повысил голос, — что вместо того, чтобы помогать мне, вы только зубы скалите.
— Мы? А я что, за всех ответчица?
— Нет, разумеется, — сразу сдался Ольф, склонил голову и шаркнул ботинком. — Пардон, мадемуазель. Куда уж там до ответчицы.
И Ольф отошел, досадуя на себя за нелепую вспышку раздражения.
«Чаепития» проходили теперь скучно и коротко. Ребята с такой готовностью взваливали на Ольфа ответственность за все решения, что однажды он взорвался:
— Слушайте, вы, оглоеды… Мне что, одному все это нужно?
— Да что все? Чем ты недоволен? — изумился Воронов.
— А тем, — заорал Ольф, — что вы сидите сложа руки!
— То есть как это? — опешил Савин.
— А так, — уже тише сказал Ольф, — что ни хрена не хотите делать. Работаете как из-под палки, думать совсем разучились. Но учтите, я над вами цепным кобелем стоять не буду. Если и дальше так пойдет — поищите себе другого руководителя. А вернее, вам его найдут.
Угроза подействовала — другого руководителя они не хотели. Ольф, бесспорно, их устраивал. Разумеется, только пока, на время отсутствия Дмитрия Александровича… И они так старательно стали изображать «бурную творческую деятельность», что Ольф через полчаса сказал:
— Ну, хватит, комедианты… По домам.
И они мигом исчезли, избегая его взгляда. Осталась только Жанна, молчала, глубоко задумавшись о чем-то. Ольф, сумрачно взглянув на нее, сказал:
— Что-то плохо получается у меня.
— Зря ты накричал на них.
— Это уж точно. — Ольф усмехнулся. — Кричат всегда зря. Трудно мне…
— И из меня помощник никудышный. Все из рук валится…
— Может, в отпуск поедешь?
Жанна с недоумением взглянула на него:
— Сейчас?
Ольф отвел взгляд и промолчал. Жанна поднялась:
— Поедем домой.
Когда они подходили к дому, Жанна ускорила шаги и почти вбежала в подъезд, держа наготове ключи. Ольф вошел следом за ней и увидел, как она разворачивает и трясет газеты. Оба почтовых ящика — и ее, и Дмитрия — были открыты. Жанна небрежно сложила газеты и приказала Ольфу:
— Открывай свой.
И хотя Ольф видел, что в его ящике ничего нет, он открыл его. Жанна молча повернулась и стала медленно подниматься по лестнице, держась за перила и внимательно глядя себе под ноги. Когда она дошла до своей двери, Ольф позвал ее:
— Жанна!
Она подняла голову, и Ольф сказал:
— Не надо так, Жан.
— Как «так»?
— Он приедет.
Жанна вдруг засмеялась:
— Ну разумеется, приедет. Хотя бы для того, чтобы забрать свои вещи.
— Не говори так. Он приедет совсем, к нам… к тебе, — не сразу добавил он.
— А если нет?
— Этого не может быть.
…Группа жила как будто одним ожиданием. Они работали, конечно, но так вяло и неохотно, что тошно было смотреть на них. Наверно, дело было не только в отсутствии Дмитрия. Возможно, это был вполне естественный спад после большой напряженной работы… Ольф уже ни в чем не упрекал их и не призывал засучивать рукава — у него и самого не было никакого желания работать.
Однажды пришел к нему Воронов, положил пачку исписанных листов.
— Что это? — спросил Ольф.
— Ваше задание выполнено, товарищ начальник.
— Ах, да! — Ольф не сразу вспомнил, какое у него было задание, и стал просматривать листки. — Ну что ж, отлично сделано.
— Да? — Воронов насмешливо поднял брови. — А по-моему, не очень.
— Не понимаю. — Ольф насторожился.
Воронов невесело вздохнул:
— Да что тут понимать… Только вчера до меня дошло, что сделать можно было по-другому и гораздо лучше.
— А именно?
— Это же типичное частное решение, приемлемое только для нашей работы.
— А чего бы ты хотел?
— А того, чтобы этот винтик, — Воронов ткнул пальцем в листки, — годился бы не только для нашего агрегата, а для прочих также.
— А как это сделать?
— Да можно было…
Воронов показал ему, как можно было расширить задачу. Ольф увидел, что действительно могла получиться вещь более значительная и интересная.
— Да, ты прав, Ворон. Жаль, сразу не додумался. И я маху дал… Слишком конкретное задание — так?
— Так, — безжалостно подтвердил Воронов.
Ольф закурил и невесело усмехнулся:
— С Дмитрием Александровичем такого, конечно, не могло случиться? Уж он-то наверняка увидел бы эту возможность?
— Не знаю, — куда-то в сторону бросил Воронов.
— Врешь, знаешь. Увидел бы. А вот я не увидел. — Ольф развел руками. — Виноват, конечно, но заслуживаю снисхождения, не так ли?
— Да брось ты…
— Бросить недолго. — Ольф угрюмо посмотрел на него. — Заново делать не будешь?
— Потом, может быть.
— Ну ладно, иди.
Воронов ушел. Ольф встал, прошелся по комнате, посмотрел на Жанну и тоскливо сказал:
— Знал бы, где он сейчас, поехал бы за ним, связал и сюда доставил бы… Проклятые «бы» мешают… Не подавать же на розыск в милицию?
— Уже, — сказала Жанна, не поднимая головы.
— Что уже? — опешил Ольф.
— Была я в милиции. — Жанна вздохнула и перевернула страницу журнала.
— Ты что, серьезно?
Жанна промолчала.
— И что тебе сказали?
— Что оснований для розыска нет.
Жанна положила на журнал руки и стала разглядывать ногти.
— Что-нибудь еще говорили?
— Да, — безучастно отозвалась Жанна. — Спросили, кем он мне приходится.
Лицо Жанны вдруг некрасиво искривилось, она качнулась вперед, уронила голову на руки, но тут же вскинула ее, тыльной стороной ладони вытерла глаза и сухо сказала:
— Иди погуляй пока.
Ольф направился к двери, задержался на мгновенье у стола, тронул Жанну за плечо и быстро вышел.
Это было часов в одиннадцать. Ольф послонялся по коридорам, посидел с ребятами, сходил в буфет, а когда вернулся к себе, Жанны не было. Она пришла через час, он услышал в коридоре быстрый стук ее каблуков и поднялся в мгновенно возникшем радостном ожидании. Жанна встала на пороге, спиной прикрыла дверь и протянула ему письмо:
— Вот…
«Здравствуйте, родные мои человеки! Не сердитесь за долгое молчание — так уж получилось. Как видите, я не на Камчатке, а на Сахалине, и очень доволен, что попал сюда. Здесь тихо, спокойно и пустынно, — а это то, что очень нужно мне сейчас. И рядом море. Вернее — океан, а это нечто совсем другое, чем море. А впрочем, не тебе, Ольф, описывать… Я с завистью думаю о том, что ты прожил у этого могучего красивого чудища много лет.
Потом напишу подробнее, а сейчас — просьба к вам: разыщите номера журналов с работами по квантованию времени и пришлите сюда, непременно авиапочтой. Еще, если возможно, — статью Гейзенберга о новой классификации элементарных частиц и работы Дирака по теории вакуума. Когда и где они напечатаны — не помню, спросите у А.С. И скажите ему, что напишу чуть позже.
Большой привет ребятам.
Обнимаю вас. Д.»
Ольф взглянул на конверт, прочел обратный адрес: «Сахалинская область, п.Топорково, почта, Кайданову Д.А.».
Жанна сидела за столом и тихо плакала. Ольф сел рядом, осторожно повернул ее голову к себе. Жанна сквозь слезы улыбнулась ему.
66
В Топорково поезд пришел в три часа ночи. Ольф с минуту постоял, привыкая к густой, пахнущей морем темноте, и пошел вдоль вагонов на слабый свет одиноко горевшего фонаря. Кажется, кроме него, никто не сошел здесь — в грязном зальце ожидания было пусто, за темным деревянным оконцем кассы стояла прочная тишина. Ольф растянулся на скамье, подложил под голову рюкзак и задремал.
Утром в свете еще невидимого, но близкого, встававшего где-то за сопками солнца Ольф разглядел, что поселок невелик, и подумал, что разыскать Дмитрия будет нетрудно — здесь наверняка все знали всех. Он пошел по деревянному тротуару и у первого встречного спросил, не знает ли он человека, месяца полтора назад приехавшего из Москвы. Москвичей у нас нет, уверенно ответили ему.
— И не было? — упавшим голосом спросил Ольф.
— Нет. Из Ленинграда был кто-то — высокий, бородатый, — три дня пожил и уехал. А из Москвы… нет, точно не было.
И никто не знал человека из Москвы.
Наконец Ольф догадался спросить:
— А до моря далеко отсюда?
Оказалось, что до моря восемь километров, и Ольф с облегчением вздохнул — конечно, Дмитрий и не может быть здесь, ведь из его письма ясно, что живет он рядом с морем. Значит, где-то поблизости, на побережье, должна быть какая-то деревня. Но тут же сказали ему, что до ближайшего селения на побережье добрых тридцать километров, и Ольф снова приуныл — ему казалось невероятным, что Дмитрий может поселиться где-то прямо на берегу, один. А потом кто-то предположил: может, он в заброшенках? Ольфу объяснили, что лет шесть назад рядом, на побережье, был рыбацкий поселок, его сселили, и с тех пор там никто не живет. И кто-то тут же вспомнил, что как будто видели там с неделю назад человека, и вроде бы он раза два приходил сюда, покупал консервы и хлеб.
— Какой он из себя? — спросил Ольф.
Стали вспоминать: роста как будто среднего, с бородой, волосы вроде ни темные, ни светлые… И больше ничего не могли. Сказать. Серьезный, добавил кто-то. «Наверно, он», — подумал Ольф и решил идти туда. Ему подробно объяснили, как дойти: километра полтора по железке, свернуть налево, перевалить через две сопки — и прямо к заброшенкам.
Тропинка к заброшенкам шла узкая, затравевшая, временами и вовсе терялась, — видно, не часто пользовались ею. Тайга здесь была низкая, худосочная — ядовитые морские туманы не давали ей развернуться, — зато трава росла мощная, буйная, и временами Ольф с головой скрывался в ней. Все крепче, настойчивее чувствовалось дыхание океана, вскоре оно начисто перебило таежные запахи, и Ольф понял, что скоро будет у цели. И когда вышел на гребень второй сопки — ярчайшим светом резанула глаза океанская синь, висело над ней большое, тяжелое солнце, где-то далеко впереди сплавляя воедино границу воды и огромного, никогда не виданного на материке неба.
Внизу увидел он серые, порушенные временем и безлюдьем скелеты домов. Иные совсем уже завалились, почти уничтожились, мертво белели среди высокой травы, другие еще пытались бороться, косо щерились в нежилое пространство темными провалами бывших дверей и окон, и лишь несколько срубов стояли прямо, и у одного из них Ольф увидел протянутую к столбу веревку и что-то темное на ней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50