И теперь Дмитрий уже почти со страхом ждал ее приезда и думал иногда: лучше, если бы она сейчас не приезжала…
А в группе работа шла полным ходом. Дмитрий почти не принимал в ней участия. Его просто информировали о том, что сделано. Оставалось совсем немного, и теперь Дмитрия пугало уже другое — что дальше? Закончат обработку результатов, ну, еще на месяц разъедутся в отпуск, а потом? Он — руководитель группы, и в первую очередь ему придется решать, над чем работать дальше. А что он может им предложить? Одну из своих бредовых идей? Сообщить, например, что вся, или почти вся, ныне существующая теория элементарных частиц представляется ему в корне неверной и надо искать какие-то другие пути? То-то физиономии у них будут. Или предложить одну из тех куцых побочных идеек, которые в изобилии появляются во всякой значительной работе? Но это же только отходы, и уж он-то сам в любом случае заниматься этим не станет…
60
В начале июня пришел к нему Мелентьев и сказал:
— Разговор есть, Кайданов.
— Садись.
Мелентьев сел, вытащил бумагу, медленными движениями развернул ее и положил на стол:
— Вот, читай.
Это было заявление об уходе.
Дмитрий несколько секунд молча разглядывал его.
— Самое сложное в обработке я сделал, — сказал Мелентьев. — С остальным Ольф справится.
Дмитрий, не поднимая на него глаз, кивнул, написал внизу «не возражаю», поставил число, подпись и только тогда спросил:
— Куда думаешь идти?
— Еще не знаю, — сказал Мелентьев, внимательно разглядывая его. — Наверно, в Москву вернусь… А ты, я гляжу, не очень-то удивлен.
— Нет.
Мелентьев усмехнулся.
— Считаешь, что так все и должно было кончиться?
— Вероятно.
— Вон как… — Мелентьев покрутил головой и полез за сигаретами. — Это почему же, если не секрет?
Дмитрий промолчал, устало подпер рукой тяжелую голову.
— И давно ты так думаешь? — продолжал допытываться Мелентьев. — Не с первого же дня?
— Какая разница?
— Ну все-таки… Плохо ли, хорошо ли, а почти три года вместе отработали. Это же все-таки срок, и немалый. Что молчишь?
— А что говорить?
— Или — неподходящее время для разговора я выбрал?
— Пожалуй.
Мелентьев помолчал и жестко сказал:
— Может, и так, но когда-то мы еще увидимся… Хочется мне напоследок кое-что сказать тебе.
— Говори.
— Жаль, разговор в одни ворота будет… Ну, да ладно, и то хлеб. Так вот, Кайданов, если ты считаешь, что я ухожу потому, что в наших с тобой стычках твою правоту признал, то — ошибаешься.
— Ничего я не считаю, — Дмитрий поморщился.
— Да? Уже хорошо, хоть и не совсем верится. Ладно, спишем это и на мою мнительность. Так вот, правоты за тобой признать не могу по одной причине — нет ее у тебя. Пока, по видимости, последнее слово за тобой осталось, но это только видимость. Рано или поздно и ты придешь к тому же, что и я, или застрянешь где-то в середнячках, хотя, возможно, я не совсем понимаю тебя, и все твое благодушие и так называемая доброта — тоже одна только видимость.
Мелентьев помолчал, видимо ожидая возражений. Но Дмитрий коротко сказал:
— Я слушаю.
— Слушать-то слушаешь… Тебе что, совсем неинтересно, что я говорю?
— Откровенно говоря, не очень.
— Да? Ну, я все-таки скажу. Видишь ли, я вовсе не против доброты как таковой. Я и сам не считаю себя злым. Одного только понять не могу: когда эта доброта расползается сопливой лужей и мажет все, что ни попадется. Когда доброта превращается в бесхарактерность, в безволие — а случается это сплошь и рядом, — это уже бедствие. На этом-то мы с тобой и разошлись.
— Разве?
— Ну а на чем же? Все твои выкрутасы с Шумиловым, с этими зелеными новичками — что же это, по-твоему? Или ты думаешь, что теперь я иначе смотрю на все? Ошибаешься. Я уже сказал, что твоей правоты в наших спорах с тобой не признаю. Правда, ты оказался не таким уж простым, как мне показалось сначала. Потому-то я и затеял этот разговор, что всего не понимаю в тебе.
— Чего именно не понимаешь? — вяло спросил Дмитрий.
— Да как-то нелогично действуешь ты… Сначала я думал, что вся эта возня с пацанами — от твоей слабости. Решил, что тебе захотелось на всякий случай популярность себе завоевать, так сказать, тылы обеспечить, чтобы дальше легче жилось. Ну а мне не нужно это, я никогда ни под кого не подлаживался. Я привык во всем на себя полагаться, и что твой либерализм мне не по вкусу пришелся — естественно. Я принимаю за аксиому, что люди делятся на умных и глупых, сильных и слабых, на талантливых и бездарных. Так было всегда, так есть и так будет. Это — биология, и никуда от нее не денешься. И каждый должен знать свое место и свои возможности. Нельзя допускать, чтобы глупые, слабые и бездарные пудовыми гирями висели на ногах умных, талантливых и сильных. Пользы от этого никому, в том числе и слабым, а вред — огромный. По-моему, это достаточно очевидно, Америки я не открыл.
— Да, тезисы не из свеженьких, — согласился Дмитрий.
— Надеюсь, обзывать меня ницшеанцем и суперменом ты не станешь? — с иронией осведомился Мелентьев.
— Да нет, зачем же…
— Уже хорошо. Так, как думаю я, думают многие, но высказываться не решаются, потому что это считается неприличным. И действовать в соответствии с этими принципами тоже отваживается далеко не каждый. Ну а я вот — не боюсь.
— Потому что ты сильный, умный и талантливый, — без всякого выражения сказал Дмитрий.
— Да, — серьезно сказал Мелентьев. — И я не хочу, свои силы и талант тратить на пустяки. И уверен, что и ты не хочешь, — потому что и ты из той же породы. И ты меня не убедишь, что тебе приятно расходовать себя по мелочам.
Дмитрий покачал головой:
— Не собираюсь ни в чем убеждать тебя.
— А вот мне кое в чем хотелось бы тебя переубедить.
— Это в чем же?
— Ты — большой корабль, а плаваешь пока мелко. Вернее, не так глубоко, как мог бы. Сначала я думал, что все это из-за твоей мягкотелости, из нежелания трепать себе нервы, из-за стремления угодить и нашим и вашим. Но твое поведение во время эксперимента, откровенно говоря, удивило меня.
— Почему?
— Ты ведь очень многим рисковал. Вся твоя карьера могла к черту полететь. Чтобы решиться на такой риск, сила нужна немалая. Я попытался поставить себя на твое место и подумал: а я решился бы на это? Пожалуй, что и нет… Даже наверняка не решился бы, — признался Мелентьев. — И вот этакое… логическое несоответствие и удивляет меня в тебе.
— А может, дело тут не в логике? — усмехнулся Дмитрий.
— В чем тогда?
— Ты хочешь, чтобы я тебе объяснил?
— Да не мешало бы.
Дмитрий помолчал и вздохнул:
— Эх, Валерка, человек ты… Ничего я тебе не стану объяснять. Не сумею, да и вряд ли ты поймешь.
— Вон как…
— Это не в обиду тебе сказано… Просто мы люди разных миров. Ты моего мира не приемлешь, я — твоего, и объясниться нам трудно.
— А ты попробуй, — прищурился Мелентьев.
— Да что пробовать… Жалко мне тебя.
— Жа-алко? — с нескрываемым удивлением протянул Мелентьев, — Вот дожил… Впервые слышу такое.
— И плохо, что никому не приходило в голову пожалеть тебя, посочувствовать.
— А мне это и не нужно.
— А что же тебе нужно?
— Многое. И прежде всего — чтобы мне не мешали работать, дали возможность полностью проявить себя. Я думаю, что способен на многое… И многое сделаю.
— Возможно, — неохотно согласился Дмитрий. — Талантом тебя бог не обидел. Сделаешь…
— Тогда с чего это тебе жалко меня стало? — Мелентьев зло усмехнулся.
— А с того, что, видно, не так уж сладко тебе… в этой пустыне жить.
— В какой пустыне?
— Да в такой… из которой ты пытаешься бежать сейчас.
— Куда это я пытаюсь бежать?
— Куда — не знаю, а откуда — вижу.
— Интересно… И что же ты видишь?
— Да то, что вот уходишь ты — и ничего после тебя не останется здесь. Кроме работы, конечно.
— Мало этого?
— Этого, как видно, даже для тебя мало.
— На Жанну намекаешь?
— Не только. Уедешь — и ведь вряд ли найдется хоть один человек, который пожалеет об этом.
— Далась тебе эта жалость, — с досадой сказал Мелентьев. — Жил до сих пор без нее — и ничего, обходился. И дальше проживу.
— Да живи, кто тебе не дает.
И так явно прозвучало в словах Дмитрия желание поскорее закончить разговор, что Мелентьев, пристально поглядев на него, поднялся.
— Ну что ж, погутарили — и хватит. Видно, и в самом деле неудачное время я выбрал… Ты бы полечился, а то выглядишь неважно.
Дмитрий молча поднялся, протянул ему руку:
— Ну, счастливо.
— Может, когда еще увидимся…
— Конечно… Заявление отдашь секретарю Торопова, она все сделает.
— Знаю.
Дня через три Ольф спросил:
— Куда это Валерка запропастился?
— Наверно, уехал, — сказал Дмитрий.
— В отпуск?
— Да нет, он же уволился.
— К-как уволился?
— Да так. Написал заявление, я подписал.
— Когда?
— Три дня назад.
Ольф долго молча смотрел на него и неуверенно осведомился:
— А ты, это самое… не загибаешь?
— Чего ради?
— А что же сразу ничего не сказал?
— Я думал, он сам скажет.
— Сам, сам… А у тебя что, язык отвалился бы?
Дмитрий промолчал, а Ольф огорченно сказал:
— Черт, как нехорошо получилось… Столько работали вместе, а расстались — как случайные попутчики на вокзале.
Дмитрий с отсутствующим видом смотрел перед собой в стол и явно ждал, когда Ольф уйдет. Но Ольф не уходил. Он вспомнил, как Дмитрий при его появлении торопливо прикрыл газетой исписанные листки, и решил спросить напрямик:
— Послушай, что ты сейчас делаешь?
— Сижу.
— Это я вижу, — серьезно сказал Ольф. — Работаешь над чем?
— Ищу математическое доказательство существования господа бога, — медленно сказал Дмитрий. — А также всех его боженят, ангелят, чертенят и прочей нечисти.
— Ясно, — сказал Ольф, поднимаясь. — Когда прикажешь лететь в Новосибирск?
— Когда хочешь. Только сначала сдай работу.
— Тогда в понедельник и подамся. Что не успею сам — Жанна закончит.
— Мне все равно, — безучастно сказал Дмитрий.
61
В Новосибирске Ольф пробыл чуть меньше месяца. С первых же дней затосковал по Светлане, по сыну, через неделю уже ругал себя, что выдумал эту поездку, и, стремясь до предела сократить срок командировки, работал с утра до ночи. Одно хорошо было в этой затее — Светлана присылала ему письма, каких не писала никогда. Приходили они почти ежедневно, и Ольф, бережно вытягивая конверт со знакомым почерком из пачки писем на столике дежурной, улыбался, шел к себе в номер и запирался на ключ, хотя помешать ему никто не мог — против обыкновения, знакомыми он почему-то не обзавелся, и приходить к нему в номер было некому. Сначала он быстро проглядывал письмо, чтобы узнать новости, потом удобно усаживался в кресло и читал медленно, и улыбался ласковым словам Светланы, а вечером, лежа в постели, перечитывал письмо еще раз. И на следующий день, не дожидаясь лифта, торопливо поднимался на пятый этаж и шел к столику дежурной. Она как-то пошутила, качая старой седой головой:
— Видно, какая-то крепко присушила тебя, парень. Зазнобушка, что ли?
— Жена.
— Жена? — удивилась дежурная. — Видать, недавно поженились?
— Сыну уже почти три года, — с гордостью сказал Ольф.
— Да ну? — поразилась дежурная. — Видать, дал вам бог счастья…
— Спасибо.
Домой Ольф приехал в субботу поздно вечером. Отметил, что свет в окнах Дмитрия и Жанны горит, — значит, в отпуск еще не уехали, — легко взбежал по лестнице, держа наготове ключи. На площадке мимоходом прислушался к тишине в квартире Дмитрия, решил: «Сегодня никуда не пойду». И, не успев еще открыть дверь, услышал легкие быстрые шаги Светланы, выронил из рук чемоданчик и обнял ее.
За ужином он спросил:
— Как Димыч с Асей?
Радостный блеск в глазах Светланы погас, и она с тревогой сказала:
— Ой, Ольф, я даже не знаю. Диму встречаю редко, он ни разу не заходил ко мне, разговаривать со мной почему-то не хочет, а Ася… — Светлана запнулась и тихо закончила: — Я ее вообще ни разу не видела.
— Как это не видела? — насторожился Ольф.
— Так… С тех пор как ты уехал, не видела. По-моему, она больше не приезжала сюда.
— Не может быть…
— Не знаю, — потерянно сказала Светлана. — Я хотела спросить у Димы, но он такой странный стал. Встретимся на лестнице, а он идет — и как будто не видит меня. Поздороваюсь, он ответит — и сразу мимо. Я так и не решилась спросить, где Ася.
Ольф закурил, подумал немного — и встал.
— Ты к нему? — спросила Светлана.
— Да. Ложись, я скоро.
Ольф решил не звонить, негромко постучал условным стуком, принятым у них еще в студенческие времена. Никто не отозвался. Ольф нерешительно потоптался на площадке, достал ключ и открыл дверь.
Дмитрий лежал на диване, заложив руки под голову, небритый, в мятой рубашке, и смотрел на него.
— Привет, — растерянно сказал Ольф.
— Привет, Рудольф Тихоныч, — спокойно сказал Дмитрий и сел, упираясь кулаками в диван. — Давно приехал?
— Минут двадцать.
— Быстро ты, — сказал Дмитрий, и непонятно было, к чему это относится — к командировке или к приходу Ольфа к нему. — Садись, чего стоишь.
— А где Ася?
— Нету. Рассказывай, как дела.
— Где Ася, Димыч?
— Я же сказал — нету, — посмотрел на него Дмитрий спокойными темными глазами. — Давай рассказывай. Все успел сделать или еще придется ехать?
— Все.
Ольф торопливо стал рассказывать о поездке, но Дмитрий поморщился и тут же остановил его:
— Куда тебя несет. Поподробнее, не в бирюльки же ты там играл.
И Ольф, чертыхнувшись про себя, должен был подробно рассказывать о тех многочисленных делах, которыми пришлось заниматься ему в Новосибирске. Дмитрий слушал внимательно, задавал вопросы, и Ольф успокоился, решив, что с Асей все в порядке, — наверно, ненадолго уехала в командировку или к родным. Когда он закончил, Дмитрий задумчиво сказал:
— Ну что ж, отлично… Ты неплохо поработал… Теперь что, в отпуск поедете?
— Наверно… А все-таки — где Ася?
— Уехала.
— Куда?
— В Каир.
— Брось шутить, — упавшим голосом сказал Ольф.
— Ну, какие тут шутки.
— Надолго?
— На три года.
— Да как же она могла… — с яростью начал Ольф, но Дмитрий с непонятной рассудительностью прервал его:
— Почему же не могла? Она человек взрослый, самостоятельный.
— И что она там будет делать?
— Преподавать.
— А как же ты?
— А никак. Она сама по себе, я сам по себе.
— Ничего не понимаю…
— А что тут понимать, — спокойно сказал Дмитрий. — Это она в Каир на три года уехала, а от меня… совсем ушла. Такие вот мандаринчики.
Ольф молча смотрел на него, и Дмитрий с досадой сказал:
— Да не гляди ты на меня как на утопленника… Иди, Светлана ведь ждет.
— Подожди, дай очухаться.
— Ну, чухайся, — Дмитрий улыбнулся.
Ольф встал, прошелся по комнате.
— Димыч…
— Ну? — поднял голову Дмитрий.
— Это что же… конец?
— С ней — да.
— Но почему?
— Ты бы меня о чем-нибудь попроще спросил, — устало сказал Дмитрий.
— А может быть, все еще наладится?
— Нет… Знаешь что, иди-ка ты к себе, а? — попросил Дмитрий. — Не хочу я об этом говорить. Случилось — ну и-случилось, и нечего тут… Правда, иди, Ольф.
— Пойду, что ты меня гонишь, ночевать не останусь. На работу едешь завтра?
— Да.
Помолчали, и Ольф направился к двери:
— Ну ладно, пойду.
— Дверь захлопни.
— Хорошо.
И не успел Ольф закрыть дверь, как услышал скрип дивана, — Дмитрий, видимо, снова лег. Ольф постоял на площадке, подумал немного — и пошел к Жанне. Она безмерно обрадовалась, увидев его.
— Наконец-то хоть ты приехал.
— А ты принца Савойского ждала? — буркнул Ольф.
— Ох, Ольф, давай без шуточек… Идем.
Ольф прошел в ее комнату и сразу спросил:
— Ты знаешь, что Ася уехала?
— Да.
— А почему мне не написала?
— Не злись, я сама недавно узнала.
— Когда она уехала?
— Недели три назад.
— И он ничего не говорил тебе?
— Нет.
— Как же это случилось?
— Она даже не попрощалась с ним. Приехала, когда он был на работе, взяла кое-какие вещи, оставила ему письмо — и все. Он сразу же поехал в Москву, но она уже улетела. Оказывается, документы на оформление она еще в феврале подала. Вот и все, что я знаю.
— Да, дела. — Ольф покрутил головой. — Как в плохом детективе. И как он?
— Плохо, Ольф. Совсем плохо.
Жанна даже руками за голову схватилась, и Ольф с досадой посмотрел на нее:
— Ну вот… Да что плохо, говори толком.
— Понимаешь, он почти не разговаривает. Ни с кем. Запирается у себя в кабинете и иногда даже на телефонные звонки не отвечает. И взгляд у него бывает… Ох, Ольф, — простонала Жанна, — если бы ты видел, как он иногда смотрит. Мне плакать хочется… — Жанна и в самом деле заплакала. — Боюсь я за него. Алексей Станиславович говорит, что ему в больницу надо ложиться, а он не хочет. И как ему помочь, просто не знаю. Я каждый день захожу к нему, но и со мной он не разговаривает. Молчит и ждет, когда я уйду.
— А Дубровин что предлагает?
— Со мной он об этом не говорил.
— Ладно, не реви, придумаем что-нибудь.
— А я и не реву… Дай сигарету.
Они закурили, помолчали, и Жанна спросила:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
А в группе работа шла полным ходом. Дмитрий почти не принимал в ней участия. Его просто информировали о том, что сделано. Оставалось совсем немного, и теперь Дмитрия пугало уже другое — что дальше? Закончат обработку результатов, ну, еще на месяц разъедутся в отпуск, а потом? Он — руководитель группы, и в первую очередь ему придется решать, над чем работать дальше. А что он может им предложить? Одну из своих бредовых идей? Сообщить, например, что вся, или почти вся, ныне существующая теория элементарных частиц представляется ему в корне неверной и надо искать какие-то другие пути? То-то физиономии у них будут. Или предложить одну из тех куцых побочных идеек, которые в изобилии появляются во всякой значительной работе? Но это же только отходы, и уж он-то сам в любом случае заниматься этим не станет…
60
В начале июня пришел к нему Мелентьев и сказал:
— Разговор есть, Кайданов.
— Садись.
Мелентьев сел, вытащил бумагу, медленными движениями развернул ее и положил на стол:
— Вот, читай.
Это было заявление об уходе.
Дмитрий несколько секунд молча разглядывал его.
— Самое сложное в обработке я сделал, — сказал Мелентьев. — С остальным Ольф справится.
Дмитрий, не поднимая на него глаз, кивнул, написал внизу «не возражаю», поставил число, подпись и только тогда спросил:
— Куда думаешь идти?
— Еще не знаю, — сказал Мелентьев, внимательно разглядывая его. — Наверно, в Москву вернусь… А ты, я гляжу, не очень-то удивлен.
— Нет.
Мелентьев усмехнулся.
— Считаешь, что так все и должно было кончиться?
— Вероятно.
— Вон как… — Мелентьев покрутил головой и полез за сигаретами. — Это почему же, если не секрет?
Дмитрий промолчал, устало подпер рукой тяжелую голову.
— И давно ты так думаешь? — продолжал допытываться Мелентьев. — Не с первого же дня?
— Какая разница?
— Ну все-таки… Плохо ли, хорошо ли, а почти три года вместе отработали. Это же все-таки срок, и немалый. Что молчишь?
— А что говорить?
— Или — неподходящее время для разговора я выбрал?
— Пожалуй.
Мелентьев помолчал и жестко сказал:
— Может, и так, но когда-то мы еще увидимся… Хочется мне напоследок кое-что сказать тебе.
— Говори.
— Жаль, разговор в одни ворота будет… Ну, да ладно, и то хлеб. Так вот, Кайданов, если ты считаешь, что я ухожу потому, что в наших с тобой стычках твою правоту признал, то — ошибаешься.
— Ничего я не считаю, — Дмитрий поморщился.
— Да? Уже хорошо, хоть и не совсем верится. Ладно, спишем это и на мою мнительность. Так вот, правоты за тобой признать не могу по одной причине — нет ее у тебя. Пока, по видимости, последнее слово за тобой осталось, но это только видимость. Рано или поздно и ты придешь к тому же, что и я, или застрянешь где-то в середнячках, хотя, возможно, я не совсем понимаю тебя, и все твое благодушие и так называемая доброта — тоже одна только видимость.
Мелентьев помолчал, видимо ожидая возражений. Но Дмитрий коротко сказал:
— Я слушаю.
— Слушать-то слушаешь… Тебе что, совсем неинтересно, что я говорю?
— Откровенно говоря, не очень.
— Да? Ну, я все-таки скажу. Видишь ли, я вовсе не против доброты как таковой. Я и сам не считаю себя злым. Одного только понять не могу: когда эта доброта расползается сопливой лужей и мажет все, что ни попадется. Когда доброта превращается в бесхарактерность, в безволие — а случается это сплошь и рядом, — это уже бедствие. На этом-то мы с тобой и разошлись.
— Разве?
— Ну а на чем же? Все твои выкрутасы с Шумиловым, с этими зелеными новичками — что же это, по-твоему? Или ты думаешь, что теперь я иначе смотрю на все? Ошибаешься. Я уже сказал, что твоей правоты в наших спорах с тобой не признаю. Правда, ты оказался не таким уж простым, как мне показалось сначала. Потому-то я и затеял этот разговор, что всего не понимаю в тебе.
— Чего именно не понимаешь? — вяло спросил Дмитрий.
— Да как-то нелогично действуешь ты… Сначала я думал, что вся эта возня с пацанами — от твоей слабости. Решил, что тебе захотелось на всякий случай популярность себе завоевать, так сказать, тылы обеспечить, чтобы дальше легче жилось. Ну а мне не нужно это, я никогда ни под кого не подлаживался. Я привык во всем на себя полагаться, и что твой либерализм мне не по вкусу пришелся — естественно. Я принимаю за аксиому, что люди делятся на умных и глупых, сильных и слабых, на талантливых и бездарных. Так было всегда, так есть и так будет. Это — биология, и никуда от нее не денешься. И каждый должен знать свое место и свои возможности. Нельзя допускать, чтобы глупые, слабые и бездарные пудовыми гирями висели на ногах умных, талантливых и сильных. Пользы от этого никому, в том числе и слабым, а вред — огромный. По-моему, это достаточно очевидно, Америки я не открыл.
— Да, тезисы не из свеженьких, — согласился Дмитрий.
— Надеюсь, обзывать меня ницшеанцем и суперменом ты не станешь? — с иронией осведомился Мелентьев.
— Да нет, зачем же…
— Уже хорошо. Так, как думаю я, думают многие, но высказываться не решаются, потому что это считается неприличным. И действовать в соответствии с этими принципами тоже отваживается далеко не каждый. Ну а я вот — не боюсь.
— Потому что ты сильный, умный и талантливый, — без всякого выражения сказал Дмитрий.
— Да, — серьезно сказал Мелентьев. — И я не хочу, свои силы и талант тратить на пустяки. И уверен, что и ты не хочешь, — потому что и ты из той же породы. И ты меня не убедишь, что тебе приятно расходовать себя по мелочам.
Дмитрий покачал головой:
— Не собираюсь ни в чем убеждать тебя.
— А вот мне кое в чем хотелось бы тебя переубедить.
— Это в чем же?
— Ты — большой корабль, а плаваешь пока мелко. Вернее, не так глубоко, как мог бы. Сначала я думал, что все это из-за твоей мягкотелости, из нежелания трепать себе нервы, из-за стремления угодить и нашим и вашим. Но твое поведение во время эксперимента, откровенно говоря, удивило меня.
— Почему?
— Ты ведь очень многим рисковал. Вся твоя карьера могла к черту полететь. Чтобы решиться на такой риск, сила нужна немалая. Я попытался поставить себя на твое место и подумал: а я решился бы на это? Пожалуй, что и нет… Даже наверняка не решился бы, — признался Мелентьев. — И вот этакое… логическое несоответствие и удивляет меня в тебе.
— А может, дело тут не в логике? — усмехнулся Дмитрий.
— В чем тогда?
— Ты хочешь, чтобы я тебе объяснил?
— Да не мешало бы.
Дмитрий помолчал и вздохнул:
— Эх, Валерка, человек ты… Ничего я тебе не стану объяснять. Не сумею, да и вряд ли ты поймешь.
— Вон как…
— Это не в обиду тебе сказано… Просто мы люди разных миров. Ты моего мира не приемлешь, я — твоего, и объясниться нам трудно.
— А ты попробуй, — прищурился Мелентьев.
— Да что пробовать… Жалко мне тебя.
— Жа-алко? — с нескрываемым удивлением протянул Мелентьев, — Вот дожил… Впервые слышу такое.
— И плохо, что никому не приходило в голову пожалеть тебя, посочувствовать.
— А мне это и не нужно.
— А что же тебе нужно?
— Многое. И прежде всего — чтобы мне не мешали работать, дали возможность полностью проявить себя. Я думаю, что способен на многое… И многое сделаю.
— Возможно, — неохотно согласился Дмитрий. — Талантом тебя бог не обидел. Сделаешь…
— Тогда с чего это тебе жалко меня стало? — Мелентьев зло усмехнулся.
— А с того, что, видно, не так уж сладко тебе… в этой пустыне жить.
— В какой пустыне?
— Да в такой… из которой ты пытаешься бежать сейчас.
— Куда это я пытаюсь бежать?
— Куда — не знаю, а откуда — вижу.
— Интересно… И что же ты видишь?
— Да то, что вот уходишь ты — и ничего после тебя не останется здесь. Кроме работы, конечно.
— Мало этого?
— Этого, как видно, даже для тебя мало.
— На Жанну намекаешь?
— Не только. Уедешь — и ведь вряд ли найдется хоть один человек, который пожалеет об этом.
— Далась тебе эта жалость, — с досадой сказал Мелентьев. — Жил до сих пор без нее — и ничего, обходился. И дальше проживу.
— Да живи, кто тебе не дает.
И так явно прозвучало в словах Дмитрия желание поскорее закончить разговор, что Мелентьев, пристально поглядев на него, поднялся.
— Ну что ж, погутарили — и хватит. Видно, и в самом деле неудачное время я выбрал… Ты бы полечился, а то выглядишь неважно.
Дмитрий молча поднялся, протянул ему руку:
— Ну, счастливо.
— Может, когда еще увидимся…
— Конечно… Заявление отдашь секретарю Торопова, она все сделает.
— Знаю.
Дня через три Ольф спросил:
— Куда это Валерка запропастился?
— Наверно, уехал, — сказал Дмитрий.
— В отпуск?
— Да нет, он же уволился.
— К-как уволился?
— Да так. Написал заявление, я подписал.
— Когда?
— Три дня назад.
Ольф долго молча смотрел на него и неуверенно осведомился:
— А ты, это самое… не загибаешь?
— Чего ради?
— А что же сразу ничего не сказал?
— Я думал, он сам скажет.
— Сам, сам… А у тебя что, язык отвалился бы?
Дмитрий промолчал, а Ольф огорченно сказал:
— Черт, как нехорошо получилось… Столько работали вместе, а расстались — как случайные попутчики на вокзале.
Дмитрий с отсутствующим видом смотрел перед собой в стол и явно ждал, когда Ольф уйдет. Но Ольф не уходил. Он вспомнил, как Дмитрий при его появлении торопливо прикрыл газетой исписанные листки, и решил спросить напрямик:
— Послушай, что ты сейчас делаешь?
— Сижу.
— Это я вижу, — серьезно сказал Ольф. — Работаешь над чем?
— Ищу математическое доказательство существования господа бога, — медленно сказал Дмитрий. — А также всех его боженят, ангелят, чертенят и прочей нечисти.
— Ясно, — сказал Ольф, поднимаясь. — Когда прикажешь лететь в Новосибирск?
— Когда хочешь. Только сначала сдай работу.
— Тогда в понедельник и подамся. Что не успею сам — Жанна закончит.
— Мне все равно, — безучастно сказал Дмитрий.
61
В Новосибирске Ольф пробыл чуть меньше месяца. С первых же дней затосковал по Светлане, по сыну, через неделю уже ругал себя, что выдумал эту поездку, и, стремясь до предела сократить срок командировки, работал с утра до ночи. Одно хорошо было в этой затее — Светлана присылала ему письма, каких не писала никогда. Приходили они почти ежедневно, и Ольф, бережно вытягивая конверт со знакомым почерком из пачки писем на столике дежурной, улыбался, шел к себе в номер и запирался на ключ, хотя помешать ему никто не мог — против обыкновения, знакомыми он почему-то не обзавелся, и приходить к нему в номер было некому. Сначала он быстро проглядывал письмо, чтобы узнать новости, потом удобно усаживался в кресло и читал медленно, и улыбался ласковым словам Светланы, а вечером, лежа в постели, перечитывал письмо еще раз. И на следующий день, не дожидаясь лифта, торопливо поднимался на пятый этаж и шел к столику дежурной. Она как-то пошутила, качая старой седой головой:
— Видно, какая-то крепко присушила тебя, парень. Зазнобушка, что ли?
— Жена.
— Жена? — удивилась дежурная. — Видать, недавно поженились?
— Сыну уже почти три года, — с гордостью сказал Ольф.
— Да ну? — поразилась дежурная. — Видать, дал вам бог счастья…
— Спасибо.
Домой Ольф приехал в субботу поздно вечером. Отметил, что свет в окнах Дмитрия и Жанны горит, — значит, в отпуск еще не уехали, — легко взбежал по лестнице, держа наготове ключи. На площадке мимоходом прислушался к тишине в квартире Дмитрия, решил: «Сегодня никуда не пойду». И, не успев еще открыть дверь, услышал легкие быстрые шаги Светланы, выронил из рук чемоданчик и обнял ее.
За ужином он спросил:
— Как Димыч с Асей?
Радостный блеск в глазах Светланы погас, и она с тревогой сказала:
— Ой, Ольф, я даже не знаю. Диму встречаю редко, он ни разу не заходил ко мне, разговаривать со мной почему-то не хочет, а Ася… — Светлана запнулась и тихо закончила: — Я ее вообще ни разу не видела.
— Как это не видела? — насторожился Ольф.
— Так… С тех пор как ты уехал, не видела. По-моему, она больше не приезжала сюда.
— Не может быть…
— Не знаю, — потерянно сказала Светлана. — Я хотела спросить у Димы, но он такой странный стал. Встретимся на лестнице, а он идет — и как будто не видит меня. Поздороваюсь, он ответит — и сразу мимо. Я так и не решилась спросить, где Ася.
Ольф закурил, подумал немного — и встал.
— Ты к нему? — спросила Светлана.
— Да. Ложись, я скоро.
Ольф решил не звонить, негромко постучал условным стуком, принятым у них еще в студенческие времена. Никто не отозвался. Ольф нерешительно потоптался на площадке, достал ключ и открыл дверь.
Дмитрий лежал на диване, заложив руки под голову, небритый, в мятой рубашке, и смотрел на него.
— Привет, — растерянно сказал Ольф.
— Привет, Рудольф Тихоныч, — спокойно сказал Дмитрий и сел, упираясь кулаками в диван. — Давно приехал?
— Минут двадцать.
— Быстро ты, — сказал Дмитрий, и непонятно было, к чему это относится — к командировке или к приходу Ольфа к нему. — Садись, чего стоишь.
— А где Ася?
— Нету. Рассказывай, как дела.
— Где Ася, Димыч?
— Я же сказал — нету, — посмотрел на него Дмитрий спокойными темными глазами. — Давай рассказывай. Все успел сделать или еще придется ехать?
— Все.
Ольф торопливо стал рассказывать о поездке, но Дмитрий поморщился и тут же остановил его:
— Куда тебя несет. Поподробнее, не в бирюльки же ты там играл.
И Ольф, чертыхнувшись про себя, должен был подробно рассказывать о тех многочисленных делах, которыми пришлось заниматься ему в Новосибирске. Дмитрий слушал внимательно, задавал вопросы, и Ольф успокоился, решив, что с Асей все в порядке, — наверно, ненадолго уехала в командировку или к родным. Когда он закончил, Дмитрий задумчиво сказал:
— Ну что ж, отлично… Ты неплохо поработал… Теперь что, в отпуск поедете?
— Наверно… А все-таки — где Ася?
— Уехала.
— Куда?
— В Каир.
— Брось шутить, — упавшим голосом сказал Ольф.
— Ну, какие тут шутки.
— Надолго?
— На три года.
— Да как же она могла… — с яростью начал Ольф, но Дмитрий с непонятной рассудительностью прервал его:
— Почему же не могла? Она человек взрослый, самостоятельный.
— И что она там будет делать?
— Преподавать.
— А как же ты?
— А никак. Она сама по себе, я сам по себе.
— Ничего не понимаю…
— А что тут понимать, — спокойно сказал Дмитрий. — Это она в Каир на три года уехала, а от меня… совсем ушла. Такие вот мандаринчики.
Ольф молча смотрел на него, и Дмитрий с досадой сказал:
— Да не гляди ты на меня как на утопленника… Иди, Светлана ведь ждет.
— Подожди, дай очухаться.
— Ну, чухайся, — Дмитрий улыбнулся.
Ольф встал, прошелся по комнате.
— Димыч…
— Ну? — поднял голову Дмитрий.
— Это что же… конец?
— С ней — да.
— Но почему?
— Ты бы меня о чем-нибудь попроще спросил, — устало сказал Дмитрий.
— А может быть, все еще наладится?
— Нет… Знаешь что, иди-ка ты к себе, а? — попросил Дмитрий. — Не хочу я об этом говорить. Случилось — ну и-случилось, и нечего тут… Правда, иди, Ольф.
— Пойду, что ты меня гонишь, ночевать не останусь. На работу едешь завтра?
— Да.
Помолчали, и Ольф направился к двери:
— Ну ладно, пойду.
— Дверь захлопни.
— Хорошо.
И не успел Ольф закрыть дверь, как услышал скрип дивана, — Дмитрий, видимо, снова лег. Ольф постоял на площадке, подумал немного — и пошел к Жанне. Она безмерно обрадовалась, увидев его.
— Наконец-то хоть ты приехал.
— А ты принца Савойского ждала? — буркнул Ольф.
— Ох, Ольф, давай без шуточек… Идем.
Ольф прошел в ее комнату и сразу спросил:
— Ты знаешь, что Ася уехала?
— Да.
— А почему мне не написала?
— Не злись, я сама недавно узнала.
— Когда она уехала?
— Недели три назад.
— И он ничего не говорил тебе?
— Нет.
— Как же это случилось?
— Она даже не попрощалась с ним. Приехала, когда он был на работе, взяла кое-какие вещи, оставила ему письмо — и все. Он сразу же поехал в Москву, но она уже улетела. Оказывается, документы на оформление она еще в феврале подала. Вот и все, что я знаю.
— Да, дела. — Ольф покрутил головой. — Как в плохом детективе. И как он?
— Плохо, Ольф. Совсем плохо.
Жанна даже руками за голову схватилась, и Ольф с досадой посмотрел на нее:
— Ну вот… Да что плохо, говори толком.
— Понимаешь, он почти не разговаривает. Ни с кем. Запирается у себя в кабинете и иногда даже на телефонные звонки не отвечает. И взгляд у него бывает… Ох, Ольф, — простонала Жанна, — если бы ты видел, как он иногда смотрит. Мне плакать хочется… — Жанна и в самом деле заплакала. — Боюсь я за него. Алексей Станиславович говорит, что ему в больницу надо ложиться, а он не хочет. И как ему помочь, просто не знаю. Я каждый день захожу к нему, но и со мной он не разговаривает. Молчит и ждет, когда я уйду.
— А Дубровин что предлагает?
— Со мной он об этом не говорил.
— Ладно, не реви, придумаем что-нибудь.
— А я и не реву… Дай сигарету.
Они закурили, помолчали, и Жанна спросила:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50