Ну, а чем еще
заниматься, когда лежишь здесь в темноте, если не проходить снова
ступенями света? Здесь я не отбрасываю тени, и так оно и должно быть. Но
когда-то моя тень - тень Седовласой - покрывала всю землю. Я думаю, в этом
есть какая-то гордость и что-то от бессмертия.
Помню, я как раз сложила в голове погребальный гимн и стала
записывать слова на табличку. Дело продвигалось медленно. Я не обладала
такими ловкими пальцами, как мои тетушки, приходилось с большими усилиями
вырисовывать каждую букву. У тебя, дитя, ловкие пальцы, и это одна из
причин - хотя и не единственная - почему я оставила тебя при себе, когда
кончился срок ученичества. Ну-ну, не красней. Ты знаешь, что это правда.
Не путай скромность с самоуничижением. У тебя старые пальцы, вставленные в
молодые руки. Не для тебя эти легкие способы пришельцев, машины с их
больших кораблей, размножающие буквы. Придерживайся добрых старых путей,
дитя. Передавай их дальше.
Да, я медленно вырисовывала буквы, и моя рука остановилась на фразе.
О, фраза была прекрасная, но буквы искажали ее смысл. Я оглядывалась в
поисках скребка, когда почувствовала, что надо мной кто-то стоит. Я
подняла глаза и увидела юношу, едва покинувшего свой детский возраст; щеки
у него еще лучились румянцем, но уже были покрыты мягким пушком, не
превратившимся в жесткую бороду. Это был певец, маленький принц. До этого
мое внимание привлекло его пение, оно было очаровательно. Когда он
оказался рядом, я была поражена его красотой. Он был, конечно, высокого
роста, с более изящным телом, чем у любого жителя Земель. И улыбка у него
была быстрая, хоть и не частая, не те медленно закрывающиеся щели рта,
которыми пользовались мои братья и друзья.
- Мне бы они понравились, - сказал он своим тихим сочным голосом. Он
кивнул на записки, посвященные моей прабабушке и пра-пра-тетушкам.
Конечно, это ритуальное начало, осторожное приближение к разговору о
неизвестном оплакиваемом. Но я почему-то поняла, что это было сказано
искренне. И хотя я ответила словами, которые произносились плакальщиками
тысячи раз до меня, он уловил в них свою отраженную искренность.
- Они бы выросли от нашей дружбы.
Я соскребла ошибку в строке и закончила гимн. Он наблюдал за мной. Я
залилась румянцем под его пристальным взглядом. На моем лице всегда были
слишком ясно написаны все чувства, и я тщательно училась скрывать их. Я
вынула ткань из пяльцев и прикрепила к табличке. Полоска ткани немного
загнулась по краям, как раз так, как я хотела. Это означало, что при
чтении придется придерживать ее рукой, и таким образом читающий будет
как-бы физически принимать участие в чтении.
Он долго читал его, не один, а несколько раз. Потом он прочел его
вслух. Его голос, тренированный от рождения, уже ломался. Ему предстояло
быть одним из Супругов Королевы, а для нее отбирали только самых лучших. В
его устах слова, которые я написала, приобрели еще более ощутимое чувство
печали. У хорошего певца и песня получается хорошая, знаешь ли.
Вскоре нас окружили люди, дежурившие у столов. Он знал, как посылать
свой голос, он был принцем, в конце концов, и до других долетали фразы,
которые манили, притягивали их.
Вот так моя мама и пра-тетушки, вернувшись, увидели нас: стоящими под
мельничным жерновом перед длинным рядом плакальщиц. Около всех других
столов было пусто, не было даже дежурных. Плакальщицы повторяли за ним
слова, когда он еще раз исполнил гимн, вот почему этот припев теперь так
известен:
Плачьте о ночи грядущей,
Плачьте о дне минувшем...
Да, он простой. Теперь его знает каждый ребенок, после появления
пришельцев. Но я написала это в тот день, когда о пришельцах даже не
мечтали, и я вплела имя прабабушки в ткань стихов, чтобы ее не забыли.
Строчки о ней были довольно длинные. Я была рада, что сделала это в тот
день, потому что когда мы вернулись домой, она была мертва и мои братья
выставили ее оболочку на погребальные столбы. Следующие семь дней мы, как
и подобает плакальщицам, несли траур в Зале по нашим оплакиваемым. Чтобы
удлинить строчки про них, чтобы оставить память о них в стране
неприходящего света. Как бы радовалась моя прабабушка, услышав строки
плача. Такие длинные, искренние строки. Мама сказала, что в нашем
захолустном Зале никогда не звучали такие стихи, кроме того случая, когда
умерла певица Верина. Она родилась в соседнем городке и у нее были сотни
родственников в окрестностях. Бабушка возразила, что был еще художник, имя
которого я никогда не слыхала, и строчки, посвященные ему, как она
утверждала, были еще длиннее. Но мои мама и бабушка всегда находили о чем
поспорить. Однако, обе согласились, что самые длинные строчки были
посвящены последней Королеве, хотя это было, когда моей мамы не было еще
на свете, а бабушка была маленькой девочкой.
Я написала еще три гимна о Седой Страннице и одну погребальную поэму
из тридцати двух строф, которую принц переложил в другую тональность для
исполнения на арфе. Зал много дней наполнялся ее звуками, хотя теперь ее
можно услышать лишь изредка. Ее приходится петь слишком долго, а пришельцы
принесли с собой вкус к коротким песням. Но прабабушка не забыта, и я все
еще горжусь этим, потому что это сделала я.
Спустя семь дней моей маме пришлось искать Учителя-Плакальщицу из
нашего клана, хотя, по традиции, должен был пройти год между моим первым
появлением в Зале и формальным началом ученичества. Но Матери пришли к
ней, как только миновало оплакивание. Они даже вели разговор в моем
присутствии, что было неслыханно по тем временам.
- Ее нужно обучать сейчас, пока ее язык гибок, - сказала одна. Она
была по профессии птичницей, потеряла свой голос в молодости и до сих пор
горевала об этом.
Мама согласилась.
Бабушка возразила.
- Здесь нет никого, достойного нашей Линни, - сказала она.
- Нет ли у вас дальних родственников на побережье? - спросила другая.
Я ее не знала, но белая ленточка в волосах говорила о том, что она из
семейства Надии.
- У нас нет средств, - начала мама.
- Мы возьмем в долг, если понадобится, - сказала бабушка.
Так как она теперь была главой рода Лания, я знала, что так и будет.
Они спорили всю дорогу, пока мы шли домой. В позиции мамы я
чувствовала несправедливость, хотя в душе мне не хотелось вводить их в
расходы из-за моего поэтического дара. Они не обращали на меня внимания и
никто не спрашивал, чего я хочу. А чего я хотела? Чтобы на всех нас сошло
волшебство и сделало нас богатыми или унесло меня куда-нибудь, где я могла
бы ничего не делать и только мирно слагать свои песни.
В тот же день в нашу дверь постучали. А, я вижу, ты предвкушаешь. Я
уже рассказывала тебе об этом? Это был певец, Б'оремос, принц из Зала. Он
ушел после первого дня, ушел, как я поняла, чтобы закончить положенные ему
юношеские странствия от Зала к Залу. Я надеялась, что он еще немного
задержится, но я могла удержать его только своими словами. В те далекие
времена, зная, как охотятся на принцев пухленькие хорошенькие девушки
Земель, я недостаточно ценила свой собственный талант. Я знала, что он
задержится ненадолго в лучшем случае. Я не хотела быть единственной
девушкой в деревне, которой принц пренебрег. Конечно, он уже уделил мне
много внимания, но это входило в его обучение: петь для разных плакальщиц,
класть их гимны на музыку. Я надеялась, что он немного побудет с нами, а
он вместо этого внезапно исчез. Но он, как оказалось, не стал продолжать
свое путешествие и не забыл меня ради какой-то нахальной дочери свинопаса.
Вместо этого он заспешил во дворец и рассказал самой Королеве, что
произошло у нас в Зале. Ему пришлось ждать аудиенции три дня, и еще день
ушел у нее на размышления. Но в конце концов она сказала: "Приведи ко мне
эту Седую Странницу, я хочу сама посмотреть на нее". И, конечно, все стали
меня называть: Седовласая.
Итак, меня призвали к ней, к Королеве, из чрева которой должны были
появиться следующие правительницы. Да только у нее не рождались девочки.
Ее многочисленные принцы возделывали ниву, но урожая не было. У нее не
было дочерей, которые могли бы оплакивать ее. Только мальчики. Когда я
пришла к ней, она еще не знала, что время рожать для нее кончилось и что
после нее будет править сын ее сестры.
Тогда мы не знали всего, что обнаружилось потом. Королева захотела
посмотреть на меня из чистого любопытства и еще потому, что новость обо
мне принес красивый юноша.
Я оделась, как приличествовало моему возрасту и клану, в длинное
серое домотканое платье, украшенное красной, черной и зеленой вышивкой. Я
сделала его сама: триллисы обвивались вокруг ветвей, а по кромке были
рассыпаны траурные ягоды. Мама похвалила вышивку, а бабушка покритиковала
швы.
Волосы были заплетены в косы и уложены вокруг головы. Бабушка
считала, что глупо путешествовать с такой прической, а мама сказала, что
лучше, если волосы не лежат на шее. Я думала, что они обе сошли с ума,
если могут спорить о том, как я выгляжу. Я никогда не была выдающейся
красавицей, а всего лишь крупной неуклюжей девочкой, на голову выше всех.
В одном они, однако, согласились.
- Держись прямо, - сказала мама, одергивая на мне платье с боков.
- Гордая походка много значит, - добавила бабушка, возясь с моими
волосами.
Я полагаю, что они начали снова ссориться, как только я ушла, и,
говоря по правде, долгие годы мне не доставало их добродушной перебранки.
Они никогда не бранились сердито, это у них была такая манера беседовать
друг с другом: реплика - ответ, предсказуемые и дополняющие друг друга,
как двухголосное пение.
Поскольку они просили меня об этом, я высоко держала голову, хотя
косы я опустила сразу же, как только мы исчезли из вида. Мне тяжело было
держать их всю дорогу.
Я не помню, что происходило в пути, хотя знаю, что мне хотелось,
чтобы Б'оремос повернулся и заговорил со мной. Но он молчал и был занят
поиском кратчайшего пути.
А когда мы прибыли в великий город Эль-Лалдом, над которым, точно
гигантские каменные стрелы, возвышались башни-близнецы, я вдруг испугалась
и слишком затосковала по дому, чтобы начать разговор. Поэтому я поддержала
молчание Б'оремоса.
Когда Королева увидела меня, она улыбнулась. Я была так молода,
рассказывала она потом, и так серьезна, что она не могла удержаться от
улыбки. Улыбалась она, как большинство королев, скорее губами, чем всем
ртом, хотя и широко.
- Входи, дитя, - сказала она, наклоняясь вперед и протягивая мне
руку.
Я не придумала ничего лучшего, как пожать ее, не замечая поднявшийся
вокруг меня ропот, и с этого началась наша странная дружба.
Потом я наклонилась к ней и прошептала так, чтобы слышала только она:
- Не бойся темноты, моя госпожа, потому что я послана, чтобы освещать
твой путь.
Это была не та речь, которую я разучивала с мамой, и не та,
произнести которую я пообещала бабушке. И не та, которую я сочинила в
пути, пока я тащилась позади Б'оремоса в надежде, что он обернется и
заговорит со мной. Но когда я увидела Королеву, чело которой было осенено
печалью о всех годах, прожитых без дочерей, я поняла, зачем я здесь.
Б'оремос был просто хорошенькой вещицей, игрушкой, о которой можно забыть.
Я была здесь, чтобы служить Королеве и моей стране. Поэтому я сказала ей
эти слова; не ради аплодисментов двора, не ради того, чтобы Б'оремос
повернул ко мне голову, а только ради самой Королевы. И по тому, как я
произнесла их, она поняла, что я говорю правду.
Она пригласила меня сесть у ее ног, присесть на самой низенькой
подушечке Царства. Я думала, что никогда не уйду оттуда.
Затем она попросила показать мои поминальные стихи. Я вынула из
дорожной корзинки первые стихи о Седой Страннице. Они все теперь в
Королевском Зале, за запертыми дверьми, где их могут читать только ученые,
но когда-то они были выставлены на всеобщее обозрение.
Она стала читать их с возрастающим интересом, а потом подозвала к
себе жриц в белых одеждах.
- Дитя Земли поведет в путь, - сказала жрица загадочно, потирая
руками бока своего платья. Они всегда так разговаривают. Я теперь знаю,
что они доверяют ведущему самому выбирать из многих путей. У плакальщиц и
жриц, по-моему, общая манера говорить с недомолвками, хотя жрицы
претендуют на Непогрешимость и Истинные Знания, а я могу только выражать
символами то, что я чувствую здесь, вот здесь в сердце.
Королева кивнула и обернулась ко мне.
- А ты можешь сложить для меня другой гимн? Сейчас? Сейчас, при мне,
чтобы я могла видеть, что слагаешь их без подсказки старших?
Я сказала то, во что всегда верила:
- Мне некого оплакивать, моя Королева.
Она улыбнулась.
В те дни, не забывай, я была молода и пришла из маленькой деревни, из
незначительного Зала. Что я знала о Королевах? Я думала, что это улыбка
сочувствия. Теперь я знаю больше. То была улыбка силы.
Спустя несколько дней мне сообщили, что умерла моя бабушка, и у меня
появилось достаточно причин, чтобы горевать. Я все думала, что же моя мама
станет теперь делать, когда не с кем спорить, станет ли она сама молчащей
оболочкой. Но мне не разрешили отправиться для оплакивания домой, не
разрешили предложить свой голос маме как замену в разбитом дуэте. О, нет.
Королева сама убрала для меня стол в Главном Зале, и на этих подмостках,
окруженная утонченными придворными плакальщицами, я начала свою светскую
жизнь. За семь дней я написала тринадцать погребальных гимнов и сочинила
образцовые причитания, хотя предполагалось, что я этого не умею. Моя
печаль питалась тоской по дому и образом моей матери, онемевшей от горя.
Печаль была кляпом, закрывшим ей рот,
Она никогда уж не пела.
Это было сказано о моей маме и это обернулось правдой.
Уже к концу первого дня я заставила этих закаленных плакальщиц лить
слезы. Сама Королева вынуждена была слечь в постель от горя по моей
бабушке, хотя я до этого никогда не знала, как много бабушка значит для
меня.
Королева созвала лучших плакальщиц страны по-очереди заниматься со
мной, когда истекло оплакивание. За год я знала уже столько, сколько и
они, об истории оплакивания, о построении гимнов, о композиции
погребальных песен. Я выучила родословную Королевы до дважды
двадцать-первого колена, а также родословную ее кузин. Во рту и в мозгу у
меня хранились первые сотни лучших баллад, и я уже начинала запоминать их
варианты. Что выучивалось, никогда не забывалось. И когда мне присвоили
титул Мастера, я стояла в Комнате наставлений вместе с другими ученицами,
и мне доверили балладу о Семи Плакальщицах. На это требовалось полжизни, а
я выучила все за один год.
На одну ночь мне дали любовником принца, хотя я так и не родила от
него.
Но я вижу в твоих глазах вопрос, дитя мое. Не бойся задать его.
Погоди, я сама задам его вместо тебя. Сожалела ли я о своей службе
Королеве, когда я узнала, что она велела убить мою бабушку? Дитя, ты всю
жизнь прожила со знаниями, полученными от пришельцев с неба. Ты - одна из
изменившихся плакальщиц. Мы не задавали вопросов Королеве. То, что она
делала, она делала на благо нашей страны. То, что я делаю, я делаю на
благо своего искусства. Строчки о моей бабушке были длинными и исполнялись
королевскими плакальщицами; смерть ее была быстрой и безболезненной. Я бы
хотела, чтобы мы все отправлялись в путь таким образом.
Королевой было объявлено, и жрицы это одобрили, что
Мастер-Плакальщица, избранная самой Королевой - хотя и не по родства -
может оплакивать Королеву и ее близких. Это была первая перемена, начавшая
период полный перемен. Так и получилось, что я служила Королеве, а потом
сыну ее сестры. По ком плач - для Мастер-Плакальщицы не имеет значения: мы
одинаково отпеваем женщин и мужчин. Но теперь я вижу, что, в конце концов,
плачет страна. Боюсь, она станет такой же бесплодной, как моя Королева.
Ибо кто может указать на истинного отца, если все мужчины сеют одно и то
же? А каждая женщина в пору созревания так же непохожа на других, как
умело сложенная погребальная песня.
Не знаю, умрет ли страна из-за Короля или из-за пришельцев. Они
высокие и широкоплечие, ими легко восхищаться, к ним легко прикоснуться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18