Я стал на колени около нее, мы именно так договорились раньше. Я даже
пробормотал:
- Да, Доктор З.
Позади себя я услышал, как Линни тихо произнесла:
- Пусть смерть твоя будет скорой.
Б'оремос повторил эти слова.
Именно в этот момент Доктор З. "умерла".
Эн-Джимнбо нагнулся, взял ее запястье и попытался сосчитать слабый
пульс, а затем объявил, что она умерла. Мы все начали рыдать, выть, по
крайней мере, все антропологи. Хопфнер и его троица вели себя скованно и
выглядели, по-моему, неубедительно. Они выли, падали на колени, по крайней
мере, Кларк и двое стражей помоложе упали на колени. Хопфнер стоял по
стойке смирно и конвульсивно двигал челюстью, как будто он испытывал
большой эмоциональный стресс.
Но, конечно, ни один из нас не плакал.
Б'оремос положил руку на лоб Доктора З., и постарался как можно
незаметнее скользнуть пальцами под ее носом, но он не почувствовал
дыхания. Линни положила ладонь на широкую грудь Доктора З., но если там и
продолжалось дыхание, оно было, конечно, неглубоким, его нельзя было
заметить.
Я встал.
- Мы не раздеваем наших покойников и не выставляем их на столбах для
хищных птиц, - сказал я сдавленным как бы от горя голосом. - Хотя мы,
конечно, оставим тело Доктора З. здесь, чтобы ваши люди могли посмотреть
на нее прежде, чем мы заберем ее на корабль и поместим для обозрения в
прозрачный ящик. - Я сделал глубокий вдох. Эта часть беспокоила нас,
потому что ее надо было поместить в отсек долгого сна не позднее, чем
через семьдесят два часа. - Одного-двух дней вам хватит?
- Одного дня, - сказал Б'оремос. - Этого хватит, чтобы весь двор
пришел посмотреть на нее.
Я вздохнул свободно.
- Как угодно. - И поклонился. Удивительно, что я ему поверил. Я был
уверен, что он и все придворные хотели отдать дань уважения нашей умершей
Королеве и никому из них не пришло в голову, что мы их обманули. Хотя
принцы были склонны к интригам, такие штучки землян были за пределами их
воображения, или, по крайней мере, я так думал. Что говорит Королева - то
правда, а Доктор З. была - в глазах Б'оремоса - нашей Королевой. И все же,
как сказал Хопфнер, мы не хотели излишне рисковать.
Доктор З. пролежала в таком состоянии весь день, Хопфнер стоял по
стойке смирно у ее изголовья, Кларк - у ног, и еще по одному стражу с
каждой стороны. Как только прекращался поток плакальщиков, Хопфнер начинал
жаловаться мне.
- Они оказывают ей большую честь, - отвечал я. - Обычно мертвое тело
выставляют на погребальных столбах для птиц. Только на королев смотрят и
плачут по ним.
Это успокоило его.
Эн-Джимнбо часто становился на колени около Доктора З., как будто
плача над ней. На самом деле он проверял жизненно важные признаки. Любое
изменение означало бы резкое ухудшение в ее долгом сне. Тогда был бы
приведен в исполнение план Б, или, как накануне ночью выразилась Доктор
З., "это означало бы, что меня надо в пожарном порядке убирать отсюда. Я
не отношусь к отряду мучеников. Просто играю роль по мотивам волшебной
сказки".
Когда стали опускаться последние лучи эль-лаллорийского солнца и
серые пальцы ночи протянулись к нашей лужайке, появилась сама Королева, в
сопровождении Линни и жрицы с шаром и крестом в руках.
Королева рыдала, произнося слова, которыми начинается строфа из
Королевского Оплакивания:
- Королева скончалась. Пусть хлынут слезы.
Потом она направилась в Зал Плача, сделав нам знак следовать за ней.
Мы оставили Хопфнера, Кларка и Эн-Джимнбо охранять З. Я объяснил это
небольшое отступление от их церемонии в выражениях средневекового понятия
о бдении (Аналоги, аналоги - звучали у меня в мозгу слова Доктора З.) и,
хотя Б'оремосу это показалось странным, все было похоже на правду. Он не
настаивал, чтобы эти трое покинули ее, но оставил с ними одного из своих
слуг, Мар-Кешана, в знак глубокого уважения.
Зал был освещен факелами, пламя которых тянулось к отверстию в крыше.
Хотя плакальщицы вышагивали медленно, под удары больших погребальных
барабанов, на стенах плясали сумасшедшие тени, создавая безумную пародию
на печальную процессию. Похоже было, что ирония этого беспокоила только
меня.
Эль-лаллорийцы были как будто по-настоящему тронуты смертью Доктора
З., хотя они были знакомы с ней всего один день. Мы, небесные
путешественники, вели себя скорее, как туристы, чем скорбящие друзья. Я
только надеялся, что Королева и ее свита примут нашу неуклюжесть за
традиционное проявление горя.
Линни взобралась на сцену, за ней - Б'оремос. Они начали произносить
и петь долгие душераздирающие погребальные гимны и звучные стихи,
сопровождая их сериями невероятно мелких шажков. Это было оплакиванием
Королевы.
Когда Линни декламировала третью длинную поэму за эту ночь, а толпы
плакальщиц стояли, уставившись на сцену с восхищенными взглядами,
обнявшись за плечи и раскачиваясь в такт ее словам, в тот момент я начал
понимать, какой она по-настоящему великий артист. Потому что по мере того,
как я слушал натренированным за годы обучения профессиональным ухом, я
понимал, что она вплела в стихи те немногие детали из жизни Доктора З.,
которые ей удалось собрать, добавив наблюдения физического характера,
поразившие меня. И все это она проделывала в потоке речи, в строгих рамках
ритмического рисунка - сложного, формализованного, контрапунктического - и
в рамках развернутой метафоры скорби. Это было выступление мастера.
Стоявшая рядом со мной Королева откровенно рыдала, коротко и страстно
всхлипывая. Она прикоснулась к моей руке и ее пальцы как будто огнем
прожгли мою кожу.
- Она мне нравилась, - сказала она. - И я бы хотела узнать ее лучше.
Проглотив сразу возникший ответ: "Тогда зачем вы заставили ее
умереть?", я вместо этого сказал:
- Она уже выросла от вашей дружбы. Если бы она знала вас дольше, она
выросла бы еще больше. - Какой-то чертенок во мне добавил голосом Доктора
З.: "Хотя кое-кто мог бы сказать, что она уже достаточно выросла".
- Что ты сказал, А'арон, на этом своем грубом языке? - спросила
Королева, и я с ужасом понял, что последнюю фразу я произнес по-английски
вслух.
- Я сказал... да возрастет она в Свете, - опять подумав, что слово
"свет" меньше всего подходило к Доктору З.
- Так вы тоже знаете о Свете, - сказала Королева. - Мы должны
обсудить это. Приходи сейчас в мою комнату, чтобы продолжить разговор. -
Ее рука горела на моей.
- У нас в обычае скорбеть рядом с телом оплакиваемого, - сказал я,
объясняя "бдение".
Она посмотрела на меня своими загадочными глазами и ушла в вихре
теней, а за ней быстро последовали ее слуги.
Мне кажется, я смог перевести дыхание только, когда она ушла. Огонь
ее руки еще долго горел на моей после ее ухода.
Когда Королева ушла, ритуал оплакивания стал постепенно сворачиваться
и Лини наконец сошла со сцены. Медленно шагая в такт ударам барабанов, она
подошла ко мне.
- Человек-Без-Слез, - сказала она, - я буду плакать за тебя и твоих
друзей не потому, что так приказала Королева, а потому, что я чувствую,
что бы ты ни говорил Королеве, ты не скорбишь по-настоящему, может быть,
не умеешь скорбеть.
- Может быть, я не знаю как, Лина-Лания, - сказал я.
- Может быть, незачем, - ответила она.
На миг я остолбенел, подумав, не разгадала ли она нашу шараду. Потом
я решил, что она метафорически говорила о нашей жизни вообще, так, как она
ее понимала.
- Когда нет ни плукенны, ни ладанны, а только промежуточное
состояние... - начала она.
- Любовь - не промежуточное состояние, она лучше, чем и то, и другое.
- В это я не верю.
- Может быть, ты не умеешь.
- Может быть, незачем.
Это не был спор, это была перекличка, и сердце мое билось с ее в
одном ритме. Глаза у нас блестели и в Зале, погружающемся в темноту,
казалось, светились.
Как раз в это время к нам присоединился Б'оремос.
- Так заканчивается первая ночь оплакивания, - сказал он. - Теперь мы
должны попировать, надо съесть ту порцию, которая обычно достается нашей
Королеве.
Я улыбнулся.
- Тогда нам придется съесть очень много.
Линни выглядела шокированной, но Б'оремос стукнул меня ладонью по
спине и, хотя он не смеялся, я думаю, он был близок к этому.
- Пойдем в мои апартаменты. Там будет много хорошей еды. Мар-Кешан
все давно приготовил. Седовласая тоже пойдет с нами.
- Седовласая?
- Лина-Лания, Седая Странница. Мы ее зовем так.
- Седовласая. - Я перекатывал слово во рту, мне не очень нравился
заключенный в нем смысл.
Линни заметила мои колебания.
- Какое имя ты предпочитаешь?
- Линни. Оно напоминает мне о линнет, маленькой певчей птичке Земли,
моего мира.
- А какого цвета эта птичка? - спросила она.
Я улыбнулся. - Есть одна разновидность, называется серая линнет, -
сказал я.
- Вот видишь, - сказала она. - Слова двух миров не могут лгать.
Называй меня, как хочешь.
- Линни, - сказал я. - Я оставлю Седовласую во рту Б'оремоса. Потому
что в нашем мире это мрачный цвет, вылинявший, печальный, без блеска. Тебе
он не подходит.
- Ты на самом деле еще не знаешь, что мне подходит, Человек-Без-Слез,
- сказала Линни. - Я чувствую в тебе сомнения. Удивление и сдержанность.
Еще не спета песня.
Б'оремос вклинился между нами. Взяв меня за правую руку, он потащил
меня из Зала Плача во дворец через мощеные улицы, а затем через лабиринт
переходов к его комнатам. Линни шла следом.
- А Королева знала, что ты пошел с ним вместо того, чтобы вернуться
на корабль для бдения?
- Я этого не знал и, должен сознаться, и не подумал об этом. Я сказал
себе, что я наблюдаю, изучаю, познаю. Настоящий антрополог. Но на самом
деле, я думаю, мне было приятно.
- Ладанна.
- Простите, сэр?
- Я просто размышляю. Продолжай, Аарон.
В комнате Б'оремоса я с легкостью кинулся на гору подушек, как будто
я делал это всю жизнь. Б'оремос улегся на своих подушках, своей ногой
касаясь моей. Только Линни сидела выпрямившись, как знак препинания между
нами.
Я задавал вопросы, сформулированные скорее как утверждение, а
Б'оремос давал ответы, которые выглядели скорее как загадки. Это все было
похоже на игру, я начинал постигать их способ мышления. Так бывает, когда
изучаешь какой-то язык и вдруг начинаешь видеть сны на этом языке и
понимаешь, что это и есть момент постижения новой культуры. Но когда он
наступает, этот момент, тут уж сомнений нет.
Я совсем забыл о "смерти" Доктора З. и поэтому, когда вошел слуга,
призывая Б'оремоса в апартаменты Королевы, я не был готов услышать его
тяжелый вздох.
- Скорбь заставляет ее думать о своем бессмертии, - сказал он.
- Скорбь? - спросил я. - Бессмертие? - Длинный день и стаканы
поднесенного вина, значительно более крепкого, чем все, что я пробовал
раньше, замедлили мою сообразительность.
- Смерть вашей Королевы печалит ее и она думает о времени, когда она
сама будет в Пещере, лишенная утешения, родных дочерей, которые могли бы
оплакать ее. Ей хочется еще одного ребенка. Она настаивает на том, чтобы
быть засеянной этой ночью, и мы все будем вознаграждены, если будет
урожай.
- Она просила меня, - сказал я. - Она приглашала меня в свои покои,
но я сказал нет.
Б'оремос и Линни были шокированы.
- Королеве не отказывают, - сказала Линни.
- Мы делаем свои посевы с любовью, - сказал я. - А если есть любовь,
всегда есть выбор.
- У мужчины в этих делах нет выбора, - сказал Б'оремос. - У мужчины
так мало времени, оно должно быть потрачено на службу Королеве. Она зовет
и я... - Он провел рукой по переду своего хитона, где появилась заметная
выпуклость. - Я мужчина и я должен ответить на призыв. - Он мрачно
посмотрел на меня. - То ли ты играешь с нами и ты не мужчина, то ли...
- Я - Мужчина, - просто сказал я.
- То ли твое время движется с другой скоростью, - закончила Линни.
На это я не ответил. Я не смел.
Б'оремос прикоснулся к моему плечу и быстро вышел в дверь, скрытую
под драпировкой, а мы остались с Линни одни.
- Для тебя время действительно идет иначе? - спросила она.
Я долго думал, как объяснить так, чтобы не скомпрометировать еще
больше наш прилет.
- Мы иначе считаем, - сказал я наконец.
Она немного помолчала, ее худое лицо сохраняло торжественное
выражение, напоминая мне о мадоннах на витражах храмов там, на старой
Земле. Наконец она взглянула на меня.
- Ты многому можешь научить нас, небесный путешественник.
- Я здесь для того, чтобы учиться, а не учить, - сказал я, и вдруг
мысли мои странно прояснились. Я, казалось, вижу каждое слово прежде, чем
произнести его. Сам того не замечая, я протянул руку, взял слово из
воздуха, повернул его в ладони и сказал: - Это слово - ладанна.
- Я научу тебя разнице между плукенной и ладанной, - сказала Линни, -
без слов. - Она сказала серьезно. - Потому что нет сомнений, что я не могу
научить человека горевать, если он не чувствует горя здесь. - Она
приблизилась вплотную ко мне и коснулась ладонью моей груди над сердцем,
широко расставив пальцы.
- Но где же человек чувствует разницу между плукенной и ладанной,
если не здесь? - сказал я, накрывая ее руку своей. Ее рука дрожала.
- Меня никогда не касались, - ответила она, потом добавила, как будто
такое простое утверждение нуждалось в объяснении. - В моей деревне я была
странной, даже более странной, чем обычный королевский посев. Я здесь, так
как я Плакальщица Королевы, я Неприкасаемая. Тебе понятно, что это значит?
- Маленькая линнет, - сказал я почти шепотом, - сладкая певунья. Меня
тоже никогда не касались. Я был слишком занят науками. Но теперь - это
было бы также нарушением всех моих клятв - коснуться тебя.
Ее рука соскользнула с моего сердца к моим губам.
Я поцеловал ее пальцы один за другим. Они были огрубевшие, на большом
пальце левой руки был шрам в виде креста. Потом я выпустил ее руку,
потянулся за своей чашей с вином и осушил ее. На донышке лежало одинокое
маленькое черное зернышко, как точка в конце предложения.
- Что это? - спросил я.
Она взяла чашу, заглянула в нее, потом приложила руку ко лбу.
- Это то, что остается от орешка люмина, если его размочить в вине. У
Б'оремоса остались те три орешка, которые ваша Дот'дер'це вернула ему.
Один он положил в твою чашу.
- О, Боже. Я умру? - спросил я, начиная чувствовать тепло,
подымающееся в ногах. Если это смерть, она не так уж неприятна.
- О, нет, А'рон, не умрешь. Три орешка приносят смерть. От двух у
тебя будут кошмары и истерика. Но один... - Она заговорила тихим голосом и
как-то рассеяно. Один - для ночи бешеного удовольствия.
- А ты тоже выпила вино с орешком? - спросил я, вдруг с нетерпением
ожидая ответа.
Она заглянула в свою чашу, осушила ее, снова посмотрела. Глаза у нее
были золотые и большие.
- Мы не сможем остановить то, что уже началось, - сказала она. - Если
кто-то виноват, если было предательство, то это Б'оремос. Ты - и я - мы
невиновны. - Она встала, задула одну за другой свечи, потом подошла ко мне
среди замешкавшихся теней и легла рядом со мной.
Первый поцелуй и первое прикосновение были сладкими, но не так, как
все остальные, которые последовали потом.
- Дальше можешь не описывать, Аарон.
- Спасибо, сэр, но я не смог бы, даже если бы вы приказывали. Люмин
затуманил мои ощущения и я не знаю, что было реальностью, а что - нет. Но
я люблю ее, сэр. И я знаю, что она любит меня.
- Какие у тебя основания так говорить?
- Потому что когда она задувала свечи, я заглянул в ее чашу. В ней не
было маленького черного зернышка.

- Дамы и господа, вы все слышали показания Аарона Спенсера. Я хочу,
чтобы вы их тщательно обдумали. Вам надо изучить три вещи: мотивы
засорения, метод засорения и, конечно, состоялось ли на самом деле
засорение.
- Простите, сэр, но есть кое-что, чего я не понимаю. То, что
случилось между мной и Линни, произошло наедине. Когда Б'оремос вернулся,
мы уже расстались, она ушла в свою комнату, а я вернулся на корабль, где я
должен был помочь перенести Доктора З в капсулу длительного сна. Мы с
Линни решили, что нам нужно время, чтобы разобраться в своем отношении к
тому, что случилось, и мы не собирались обсуждать это с кем-либо. Она
напомнила мне, что нарушение клятвы под действием люмина не считается.
Поэтому я никак не могу понять, из-за чего затеян этот военный суд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18