С ним следует бороться, находясь в подполье.
По вполне понятным причинам я почти полностью прекратил пользоваться стереовизором и прочими электронными штучками, которые имелись у меня в доме. Словно на себе испытывал те прелести «нецивилизованной жизни», о которой мне твердил Авер. Получалось – ничего, выжить можно. Правда, в моем распоряжении была целая библиотека, доставшаяся мне в наследство от родителей, да еще время от времени я принимался писать нечто вроде мемуаров. При этом я вовсе не преследовал цель закрепиться в когорте известных личностей нашей эпохи, как это бывает у многих автобиографов. Мне, прежде всего, хотелось, чтобы мои записки смогли стать отправным пунктом для тех, кто захочет по моим следам вступить в борьбу с Воздействием, если Контроль когда-нибудь ликвидирует меня…
Посетителей я старался не принимать. Наиболее близким мне людям в лице Севы и Катерины я еще в самом начале разъяснил, в чем дело, и они исправно соблюдали вето на контакты со мной. Иначе они могли бы стать жертвами того пикета из представителей пишущей братии, который чуть ли не круглосуточно дежурил у моих дверей. Кстати, в связи с этим оставалось загадкой, каким образом Демиургу удавалось, минуя этот самодеятельный живой заслон, просачиваться в мою квартиру, чтобы оставить мне очередное сообщение. В том, что ему это действительно удавалось, сомнений не было. Не раз, отправившись в ванную, чтобы снять с подбородка щетину или принять душ, либо в иные места удовлетворения естественных потребностей, я по возвращении на кухню или в одну из комнат имел удовольствие лицезреть свеженькое – по времени, но не по содержанию – извещение о своей предстоящей смерти. Проверка показывала, что дверь в квартиру по-прежнему закрыта, на замке следов взлома и применения отмычек нет, окна тщательно закупорены, а сигнализация исправна. Мне оставалось лишь предположить, что Демиург, помимо невидимости, обладает и даром проходить сквозь стены.
Страха перед своим призрачным противником я уже давно не испытывал, хотя, признаться, не расставался с оружием ни днем, ни ночью. Это был «таурус» калибра 9 миллиметров, который был конфискован при ликвидации одной шайки торговцев оружием, и в то время я забыл его приобщить к прочим стволам, учтенным в протоколе, а потом и вовсе позабыл про него. Только разгребая свой стол в кабинете, я обнаружил пистолет и прихватил с собой…
Конец моему отшельничеству пришел внезапно и, видит Бог, не по моей инициативе.
Ночью меня разбудил настойчивый звонок в дверь. Первой моей мыслью было: «Ну, наконец-то этот загадочный придурок, достававший меня своими бесплодными угрозами, явился по мою душу собственной персоной!». Накинув халат, я извлек из-под подушки «таурус» и сунул его в карман. Затем проследовал к пульту управления внешней видеокамерой, дабы лицезреть ночного гостя.
Вопреки моим смутным надеждам, на лестничной площадке перед моей дверью торчал никакой не Демиург, а Леб Штальберг. Судя по тому, как он часто моргал и время от времени протирал глаза, словно в них попал песок, спать в эту ночь ему не пришлось.
Чертыхнувшись, я пошел открывать. Зная Леба довольно давно, я не сомневался в том, что случилось нечто из ряда вон выходящее, раз уж он собственной персоной заявился ко мне.
Открыв дверь, я с ходу осведомился:
– В чем дело, Леб? Неужели ты только что обнаружил, что я забыл вручить тебе ключи от сейфа с секретной документацией?
Леб был явно смущен. Он сунул руки в карманы пиджака, потом вытащил их, затем снова полез в карман, но на этот раз в руке его появилась сигарета, которую он, однако, так и не сумел прикурить, а сломал и швырнул в угол лестничной площадки.
– Мне надо с вами поговорить, Маврикий Павлович, – наконец, произнес он, избегая глядеть мне в глаза.
– Что ж, – насмешливо сказал я, – я так и понял. Едва увидел тебя на экране домофона, как тут же сказал себе: бьюсь о заклад, что Леб Штальберг хочет поговорить со мной… Ладно, заходи.
– А вы один? – осторожно спросил он, наклонив голову набок, словно прислушиваясь к тому, что творится в недрах моей квартиры.
– С недавних пор я всегда один, Леб, – сказал я, приглашая его войти. – Ни друзей, ни любовниц, ни домашних животных. Этакий, знаешь ли, отшельник на современный лад…
Штальберг последовал за мной в гостиную, где принялся невнятно, но многословно извиняться за то, что разбудил меня посреди ночи. На мой взгляд, он еще не совсем избавился от представлений обо мне как о своем начальнике, хотя и бывшем. Я прервал его и бесцеремонно спросил, что ему нужно.
Леб заявил, что вынужден задать мне несколько вопросов, хотя ему весьма неприятно это делать, поскольку наши прошлые взаимоотношения… ну, и так далее.
Пока он путался в словах, я успел скинуть халат и натянуть на себя рубашку и брюки. При этом из кармана халата на пол со стуком вывалился пистолет, про который я уже забыл, и Леб, замолчав, вдруг так уставился на него, будто в жизни никогда не видел огнестрельного оружия. Пришлось соврать, что я уже давно собираю коллекцию оружия со сточенными бойками и что время от времени чищу на сон грядущий очередной экземпляр из своей коллекции, а вчера чисто автоматически сунул вычищенный пистолет в карман, да так и забыл про него.
Леб не моргнув глазом выслушал эту шитую белыми нитками историю. Видно было, что у него складывается свое мнение на этот счет.
Потом он уселся на краешек предложенного мной кресла, отказался от выпивки и кофе и принялся усиленно распрашивать меня о моем здоровье, планах на будущее и прочей лабуде. В конце концов, мне стало смешно от его неуклюжей дипломатичности, и я поведал Лебу поучительную байку о том, как старый шпион обучал своего начинающего коллегу искусству добывать информацию. «Прежде всего, – говорил он, – нужно расспросить источник о его здоровье, о самочувствии родных и близких, а потом уже непосредственно переходить к интересующим тебя фактам». А через несколько дней молодой шпион попался, потому что, заявившись на проходную секретного НИИ и поинтересовавшись у охранника: «Как дела? Как семья? Как дети?», брякнул: «Ну, а теперь скажите, что это за прибор, разрабатывает ваша контора?»…
Леб хмыкнул, сказал, что он мой намек отлично понял, и спросил:
– Маврикий Павлович, вы знаете женщину, которую зовут Катерина Этенко?
Он угодил не в бровь, а в глаз. У меня даже дыхание перехватило, словно врезали мне под дых.
– А что с ней случилось? – вопросом на вопрос ответил я. – И с каких это пор она стала женщиной? Не далее как неделю назад она еще, насколько я знаю, была девушкой.
Леб мягко улыбнулся.
– Когда вы последний раз виделись с ней? – осведомился он уже таким тоном, который употребляется при допросе, а не в беседе с бывшим сослуживцем.
– Черт возьми, Леб, скажи прямо, в чем дело! – взорвался я. – Ее убили? Ранили?
– Ни то, ни другое, Маврикий Павлович, – ровным голосом сказал Штальберг. – Ваша приемная дочь позавчера исчезла при весьма странных обстоятельствах, поэтому и возникла срочная необходимость в беседе с вами. Я хотел предупредить вас по визору, но вы, видимо…
Он резко замолчал и оглянулся, изучая комнату.
– Да-да, – подтвердил я, – визор у меня отключен… чтобы не беспокоили всякие любители сенсаций… Что это за странные обстоятельства, Леб, про которые ты упомянул?
– Вы пока еще не ответили на мой вопрос, Маврикий Павлович, – вежливо, но настойчиво напомнил полицейский. Такой далеко пойдет, подумал невольно я.
Сначала я собрался послать его ко всем чертям с его дурацкими вопросами, но вовремя спохватился, что за всем этим кроется что-то из ряда вон выходящее.
Я рассказал о последнем визите Катарины ко мне, опустив кое-какие детали. Например, то, как я напугал ее, вломившись в свою квартиру с пистолетом наготове.
– И после этого вы ее не видели, и она вам не звонила? – спросил Леб.
Меня всего обдало холодом. Судя по целенаправленности вопросов, Штальберг явно сомневался в моей искренности, если не сказать большего. В соответствии с канонами, ему оставалось только подозрительно осведомиться, где я был и что я делал позавчера, и он действительно задал этот вопрос, избегая встречаться со мной взглядом.
Я глубоко подышал через нос, а затем предложил собеседнику поставить все точки над "и". Однако, по каким-то соображениям внесение ясности отнюдь не входило в намерения Леба, и он еще долго выуживал из меня сведения по поводу позавчерашнего дня.
Когда, наконец, я, взмокнув от еле сдерживаемого гнева, ехидно предложил Штальбергу изложить свои соображения относительно того, в чем и на каком основании я подозреваюсь, Леб закурил и, глядя в угол, поведал мне, что позавчера, после занятий в Университете, Катерина вернулась домой, пообедала и, по ее словам, никуда выходить не собиралась. Но около девятнадцати ноль-ноль за ней заехал на машине один человек, и она наспех собралась и ушла, пообещав матери через часок вернуться. Однако, девушка не вернулась ни вечером, ни даже утром. Более того, на следующий день она не прибыла в Университет на лекции, хотя прогулы, по свидетельству ее сокурсниц, были ей не свойственны. Предпринятые меры по установлению местонахождения пропавшей девушки результата не дали. Ее нигде не видели в тот вечер, и тело ее не было обнаружено ни в больницах, ни в морге. По показаниям матери девушки («Не родной», вставил я), которая и обратилась вчера в полицию, у Катарины не было подружек или ухажеров, у которых она могла бы находиться – впрочем, на всякий случай, отработали и эту возможность, опросив всех тех, кто был знаком с девушкой…
Здесь Леб Штальберг умолк, сцапал с журнального столика книгу и стал рассеянно листать ее.
– А вы установили, кто заезжал за Катариной в тот вечер? – не выдержав паузы, спросил я.
Леб положил аккуратно книгу на место и со вздохом сказал:
– Установили, Маврикий Павлович.
– И кто же это был?
– Вы, – сказал Штальберг, и мне показалось, что в его голосе проскользнул оттенок укоризны: мол, что ж ты, приемный папаша, прячешь девчонку у себя и вынуждаешь своих бывших коллег не спать по ночам?..
Лет этак двадцать назад меня такое сообщение поразило бы, как кирпич, упавший на голову с крыши, но теперь я отлично умел скрывать свои эмоции.
– Хм, – сказал я. – Интересно, кто это меня опознал?
– Ваша бывшая супруга Рола Гурницкая, – с готовностью ответил Штальберг.
– Ошибки быть не может?
– Она абсолютно уверена в том, что именно вы заехали позавчера за Катериной. Едва ли вы изменились так, что она могла бы принять за вас кого-то другого, не правда ли, Маврикий Павлович?
– М-да… Странно. Но я вот уже две недели безвылазно сижу в этих четырех стенах, и никуда носа не высовываю.
– Значит, вы отрицаете тот факт, что забирали свою падчерицу на прогулку? – бесстрастно спросил Штальберг. – И не имеете представления, что с ней могло произойти?
– Конечно, нет!
– Хорошо, – задумчиво сказал Леб и замялся.
– Говори, говори, Леб, не стесняйся, – подбодрил я его.
Тут мой бывший заместитель, употребляя витиеватые обороты, произнес длинный монолог, из коего следовало, что, несмотря на его безоговорочное доверие лично ко мне, есть ситуации, когда каждый должен честно и добросовестно выполнить свой служебный долг, невзирая на лица, ибо только так можно обеспечить установление истины…
Его бы еще долго, наверное, несло в таком ключе, но я спросил:
– Что ты имеешь в виду, мой дорогой Леб?
– К сожалению, имеются факты, Маврикий Павлович, которые… кхм… несколько не укладываются в рамки ваших… вашего рассказа, – промямлил, ерзая в кресле, Штальберг.
– Например?
– Например, ваша личная машина… Мы тут слегка ее уже посмотрели, и наш эксперт не сомневается в том, что на ней совсем недавно ездили… Вы никому не давали ключи?
– Никому. А фамилия эксперта, случайно, не Башарин?
– Башарин?.. Нет, Маврикий Павлович, Башарин уволен мной вскоре после вашего ухода. За пьянство в рабочее время и недисциплинированность… Скажите, а сигнализация на вашей машине имеется?
– Имеется, и, кстати, дверной замок реагирует только на отпечаток моего большого пальца.
– Следов отпирания дверец отмычками, в том числе и электронными, нами не обнаружено, Маврикий Павлович. Может быть, вы просто запамятовали, что выезжали куда-нибудь?
– Что же, по-твоему, я маразматик? – обиделся я. – И неужели ты всерьез считаешь, что я и есть тот самый Демиург?!
Смущение и всякие признаки былой неловкости вдруг мгновенно слетели с Леба Штальберга, как листва опадает с дерева под порывом ветра. Он выпрямился и даже машинально застегнул пиджак на все пуговицы, на глазах превращаясь в туповатого, но исполнительного чиновника.
– Что ж, Маврикий Павлович, – сказал он, – «Платон мне друг, но истина дороже». Я вынужден пригласить своих подчиненных, чтобы произвести у вас обыск. Они ждут внизу, – пояснил он.
Вихрь мыслей пронесся в моей голове за считанные доли секунды.
Прежде всего, я понял, что меня подставили самым грубым образом. Надеяться на то, что при обыске не будет найден доставшийся мне после схватки в подвале и хранившийся теперь в примитивном тайнике под ванной атомайзер, было бы, по меньшей мере, глупо. Я хорошо знал хватку Леба еще по совместной работе – от такого педанта, как он, и блоха при обыске не ускользнет, к тому же, искать будут не только, скажем, расчлененные останки моих «жертв» и следы крови на моей одежде, но и любые возможные улики против меня. А атомайзер был самой мощной уликой, объяснявшей, куда я девал тела невинно убиенных мною сограждан. Да-а-а, не зря Демиург позволил мне оставить у себя его оружие – видно, это вписывалось в его дьявольскую комбинацию…
Еще я понял, что было бы весьма странным, если бы я сейчас взбрыкнул и потребовал, скажем, предъявить ордер на обыск или пригласить понятых. Ничего бы мне это не дало, кроме укрепления подозрений у Штальберга в отношении меня.
А потом я представил, как меня арестовывают мои бывшие подчиненные, как сажают в камеру, где надо мной будут издеваться те, кого сажал туда еще я сам, и как до суда будет собрано немало доказательств, обличающих меня в качестве извращенца… И наверняка отыщутся свидетели, видевшие меня с некоторыми из моих жертв. И едва ли следователи и судьи поверят моему признанию в том, что меня самого преследовал маньяк. И имя мое будет прославлено и заклеймено навечно нашей прессой, падкой до всевозможных сенсаций, и проклянет меня страшными словами Рола, и отвернутся от меня некоторые знакомые и друзья – возможно, за исключением Севы… А самое главное – светит мне, по крайней мере, заключение в камере особого режима до конца моих дней!
Может быть, я поступил опрометчиво, но в тот момент, когда Леб достал из кармана пиджака коробочку визора, собираясь пригласить своих подручных, времени на раздумья у меня больше не оставалось. Мышцы мои сработали прежде, чем мозг успел всесторонне проанализировать и взвесить все последствия. И еще мною двигало сознание того факта, что никто, кроме меня, не способен добраться до истинных виновников исчезновения людей в городе и что никто, кроме меня, не спасет Катьки – если, разумеется, ее еще можно спасти…
Чтобы отключить Штальберга, мне требовалось немногое: один длинный прыжок и два коротких удара в болевые точки. Что я и сделал…
Потом я тщательно связал Леба по рукам и ногам, залепил рот липкой лентой, растоптал вдребезги его коммуникатор и, прихватив с собой «таурус» с двумя запасными обоймами, атомайзер и все наличные деньги, вышел из квартиры и покинул дом через подвал автостоянки.
Пока помощники Штальберга не хватились своего начальника, у меня еще было в запасе немного времени, и я надеялся использовать его с максимальной отдачей.
Несмотря на позднюю пору, в ее окне горел свет.
Я нажал кнопку домофона. Поймал себя на мысли, что уже не помню, когда его установили: до моего ухода из этого дома или после.
Из отверстий рядом с дверью послышался голос, ее голос:
– Кто там?
– Это я, Рола, – сказал я, прижавшись губами к дырочкам домофона так, словно собирался поцеловать ее голос.
Пауза.
– Что тебе надо, Рик?
– Я хочу тебе все рассказать.
Пауза.
– Расскажи это лучше полиции, Рик.
– Не дури, Ро. Если ты мне сейчас не откроешь, я никогда не смогу найти Катерину.
Пауза.
Потом замок в двери сухо щелкнул.
Когда я вышел из лифта, Рола уже ждала меня в дверях. Она была, на мой взгляд, все той же, только заметно потолстела, а лицо было бледнее обычного и заострилось.
– Ты одна? – спросил я, только потом осознав всю нелепость своего вопроса.
Она через силу улыбнулась:
– Если ты явился, чтобы изнасиловать меня, то лучшего случая тебе не представится.
Мы прошли в комнату. Здесь почти ничего не изменилось, словно я и не покидал эту уютную квартирку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
По вполне понятным причинам я почти полностью прекратил пользоваться стереовизором и прочими электронными штучками, которые имелись у меня в доме. Словно на себе испытывал те прелести «нецивилизованной жизни», о которой мне твердил Авер. Получалось – ничего, выжить можно. Правда, в моем распоряжении была целая библиотека, доставшаяся мне в наследство от родителей, да еще время от времени я принимался писать нечто вроде мемуаров. При этом я вовсе не преследовал цель закрепиться в когорте известных личностей нашей эпохи, как это бывает у многих автобиографов. Мне, прежде всего, хотелось, чтобы мои записки смогли стать отправным пунктом для тех, кто захочет по моим следам вступить в борьбу с Воздействием, если Контроль когда-нибудь ликвидирует меня…
Посетителей я старался не принимать. Наиболее близким мне людям в лице Севы и Катерины я еще в самом начале разъяснил, в чем дело, и они исправно соблюдали вето на контакты со мной. Иначе они могли бы стать жертвами того пикета из представителей пишущей братии, который чуть ли не круглосуточно дежурил у моих дверей. Кстати, в связи с этим оставалось загадкой, каким образом Демиургу удавалось, минуя этот самодеятельный живой заслон, просачиваться в мою квартиру, чтобы оставить мне очередное сообщение. В том, что ему это действительно удавалось, сомнений не было. Не раз, отправившись в ванную, чтобы снять с подбородка щетину или принять душ, либо в иные места удовлетворения естественных потребностей, я по возвращении на кухню или в одну из комнат имел удовольствие лицезреть свеженькое – по времени, но не по содержанию – извещение о своей предстоящей смерти. Проверка показывала, что дверь в квартиру по-прежнему закрыта, на замке следов взлома и применения отмычек нет, окна тщательно закупорены, а сигнализация исправна. Мне оставалось лишь предположить, что Демиург, помимо невидимости, обладает и даром проходить сквозь стены.
Страха перед своим призрачным противником я уже давно не испытывал, хотя, признаться, не расставался с оружием ни днем, ни ночью. Это был «таурус» калибра 9 миллиметров, который был конфискован при ликвидации одной шайки торговцев оружием, и в то время я забыл его приобщить к прочим стволам, учтенным в протоколе, а потом и вовсе позабыл про него. Только разгребая свой стол в кабинете, я обнаружил пистолет и прихватил с собой…
Конец моему отшельничеству пришел внезапно и, видит Бог, не по моей инициативе.
Ночью меня разбудил настойчивый звонок в дверь. Первой моей мыслью было: «Ну, наконец-то этот загадочный придурок, достававший меня своими бесплодными угрозами, явился по мою душу собственной персоной!». Накинув халат, я извлек из-под подушки «таурус» и сунул его в карман. Затем проследовал к пульту управления внешней видеокамерой, дабы лицезреть ночного гостя.
Вопреки моим смутным надеждам, на лестничной площадке перед моей дверью торчал никакой не Демиург, а Леб Штальберг. Судя по тому, как он часто моргал и время от времени протирал глаза, словно в них попал песок, спать в эту ночь ему не пришлось.
Чертыхнувшись, я пошел открывать. Зная Леба довольно давно, я не сомневался в том, что случилось нечто из ряда вон выходящее, раз уж он собственной персоной заявился ко мне.
Открыв дверь, я с ходу осведомился:
– В чем дело, Леб? Неужели ты только что обнаружил, что я забыл вручить тебе ключи от сейфа с секретной документацией?
Леб был явно смущен. Он сунул руки в карманы пиджака, потом вытащил их, затем снова полез в карман, но на этот раз в руке его появилась сигарета, которую он, однако, так и не сумел прикурить, а сломал и швырнул в угол лестничной площадки.
– Мне надо с вами поговорить, Маврикий Павлович, – наконец, произнес он, избегая глядеть мне в глаза.
– Что ж, – насмешливо сказал я, – я так и понял. Едва увидел тебя на экране домофона, как тут же сказал себе: бьюсь о заклад, что Леб Штальберг хочет поговорить со мной… Ладно, заходи.
– А вы один? – осторожно спросил он, наклонив голову набок, словно прислушиваясь к тому, что творится в недрах моей квартиры.
– С недавних пор я всегда один, Леб, – сказал я, приглашая его войти. – Ни друзей, ни любовниц, ни домашних животных. Этакий, знаешь ли, отшельник на современный лад…
Штальберг последовал за мной в гостиную, где принялся невнятно, но многословно извиняться за то, что разбудил меня посреди ночи. На мой взгляд, он еще не совсем избавился от представлений обо мне как о своем начальнике, хотя и бывшем. Я прервал его и бесцеремонно спросил, что ему нужно.
Леб заявил, что вынужден задать мне несколько вопросов, хотя ему весьма неприятно это делать, поскольку наши прошлые взаимоотношения… ну, и так далее.
Пока он путался в словах, я успел скинуть халат и натянуть на себя рубашку и брюки. При этом из кармана халата на пол со стуком вывалился пистолет, про который я уже забыл, и Леб, замолчав, вдруг так уставился на него, будто в жизни никогда не видел огнестрельного оружия. Пришлось соврать, что я уже давно собираю коллекцию оружия со сточенными бойками и что время от времени чищу на сон грядущий очередной экземпляр из своей коллекции, а вчера чисто автоматически сунул вычищенный пистолет в карман, да так и забыл про него.
Леб не моргнув глазом выслушал эту шитую белыми нитками историю. Видно было, что у него складывается свое мнение на этот счет.
Потом он уселся на краешек предложенного мной кресла, отказался от выпивки и кофе и принялся усиленно распрашивать меня о моем здоровье, планах на будущее и прочей лабуде. В конце концов, мне стало смешно от его неуклюжей дипломатичности, и я поведал Лебу поучительную байку о том, как старый шпион обучал своего начинающего коллегу искусству добывать информацию. «Прежде всего, – говорил он, – нужно расспросить источник о его здоровье, о самочувствии родных и близких, а потом уже непосредственно переходить к интересующим тебя фактам». А через несколько дней молодой шпион попался, потому что, заявившись на проходную секретного НИИ и поинтересовавшись у охранника: «Как дела? Как семья? Как дети?», брякнул: «Ну, а теперь скажите, что это за прибор, разрабатывает ваша контора?»…
Леб хмыкнул, сказал, что он мой намек отлично понял, и спросил:
– Маврикий Павлович, вы знаете женщину, которую зовут Катерина Этенко?
Он угодил не в бровь, а в глаз. У меня даже дыхание перехватило, словно врезали мне под дых.
– А что с ней случилось? – вопросом на вопрос ответил я. – И с каких это пор она стала женщиной? Не далее как неделю назад она еще, насколько я знаю, была девушкой.
Леб мягко улыбнулся.
– Когда вы последний раз виделись с ней? – осведомился он уже таким тоном, который употребляется при допросе, а не в беседе с бывшим сослуживцем.
– Черт возьми, Леб, скажи прямо, в чем дело! – взорвался я. – Ее убили? Ранили?
– Ни то, ни другое, Маврикий Павлович, – ровным голосом сказал Штальберг. – Ваша приемная дочь позавчера исчезла при весьма странных обстоятельствах, поэтому и возникла срочная необходимость в беседе с вами. Я хотел предупредить вас по визору, но вы, видимо…
Он резко замолчал и оглянулся, изучая комнату.
– Да-да, – подтвердил я, – визор у меня отключен… чтобы не беспокоили всякие любители сенсаций… Что это за странные обстоятельства, Леб, про которые ты упомянул?
– Вы пока еще не ответили на мой вопрос, Маврикий Павлович, – вежливо, но настойчиво напомнил полицейский. Такой далеко пойдет, подумал невольно я.
Сначала я собрался послать его ко всем чертям с его дурацкими вопросами, но вовремя спохватился, что за всем этим кроется что-то из ряда вон выходящее.
Я рассказал о последнем визите Катарины ко мне, опустив кое-какие детали. Например, то, как я напугал ее, вломившись в свою квартиру с пистолетом наготове.
– И после этого вы ее не видели, и она вам не звонила? – спросил Леб.
Меня всего обдало холодом. Судя по целенаправленности вопросов, Штальберг явно сомневался в моей искренности, если не сказать большего. В соответствии с канонами, ему оставалось только подозрительно осведомиться, где я был и что я делал позавчера, и он действительно задал этот вопрос, избегая встречаться со мной взглядом.
Я глубоко подышал через нос, а затем предложил собеседнику поставить все точки над "и". Однако, по каким-то соображениям внесение ясности отнюдь не входило в намерения Леба, и он еще долго выуживал из меня сведения по поводу позавчерашнего дня.
Когда, наконец, я, взмокнув от еле сдерживаемого гнева, ехидно предложил Штальбергу изложить свои соображения относительно того, в чем и на каком основании я подозреваюсь, Леб закурил и, глядя в угол, поведал мне, что позавчера, после занятий в Университете, Катерина вернулась домой, пообедала и, по ее словам, никуда выходить не собиралась. Но около девятнадцати ноль-ноль за ней заехал на машине один человек, и она наспех собралась и ушла, пообещав матери через часок вернуться. Однако, девушка не вернулась ни вечером, ни даже утром. Более того, на следующий день она не прибыла в Университет на лекции, хотя прогулы, по свидетельству ее сокурсниц, были ей не свойственны. Предпринятые меры по установлению местонахождения пропавшей девушки результата не дали. Ее нигде не видели в тот вечер, и тело ее не было обнаружено ни в больницах, ни в морге. По показаниям матери девушки («Не родной», вставил я), которая и обратилась вчера в полицию, у Катарины не было подружек или ухажеров, у которых она могла бы находиться – впрочем, на всякий случай, отработали и эту возможность, опросив всех тех, кто был знаком с девушкой…
Здесь Леб Штальберг умолк, сцапал с журнального столика книгу и стал рассеянно листать ее.
– А вы установили, кто заезжал за Катариной в тот вечер? – не выдержав паузы, спросил я.
Леб положил аккуратно книгу на место и со вздохом сказал:
– Установили, Маврикий Павлович.
– И кто же это был?
– Вы, – сказал Штальберг, и мне показалось, что в его голосе проскользнул оттенок укоризны: мол, что ж ты, приемный папаша, прячешь девчонку у себя и вынуждаешь своих бывших коллег не спать по ночам?..
Лет этак двадцать назад меня такое сообщение поразило бы, как кирпич, упавший на голову с крыши, но теперь я отлично умел скрывать свои эмоции.
– Хм, – сказал я. – Интересно, кто это меня опознал?
– Ваша бывшая супруга Рола Гурницкая, – с готовностью ответил Штальберг.
– Ошибки быть не может?
– Она абсолютно уверена в том, что именно вы заехали позавчера за Катериной. Едва ли вы изменились так, что она могла бы принять за вас кого-то другого, не правда ли, Маврикий Павлович?
– М-да… Странно. Но я вот уже две недели безвылазно сижу в этих четырех стенах, и никуда носа не высовываю.
– Значит, вы отрицаете тот факт, что забирали свою падчерицу на прогулку? – бесстрастно спросил Штальберг. – И не имеете представления, что с ней могло произойти?
– Конечно, нет!
– Хорошо, – задумчиво сказал Леб и замялся.
– Говори, говори, Леб, не стесняйся, – подбодрил я его.
Тут мой бывший заместитель, употребляя витиеватые обороты, произнес длинный монолог, из коего следовало, что, несмотря на его безоговорочное доверие лично ко мне, есть ситуации, когда каждый должен честно и добросовестно выполнить свой служебный долг, невзирая на лица, ибо только так можно обеспечить установление истины…
Его бы еще долго, наверное, несло в таком ключе, но я спросил:
– Что ты имеешь в виду, мой дорогой Леб?
– К сожалению, имеются факты, Маврикий Павлович, которые… кхм… несколько не укладываются в рамки ваших… вашего рассказа, – промямлил, ерзая в кресле, Штальберг.
– Например?
– Например, ваша личная машина… Мы тут слегка ее уже посмотрели, и наш эксперт не сомневается в том, что на ней совсем недавно ездили… Вы никому не давали ключи?
– Никому. А фамилия эксперта, случайно, не Башарин?
– Башарин?.. Нет, Маврикий Павлович, Башарин уволен мной вскоре после вашего ухода. За пьянство в рабочее время и недисциплинированность… Скажите, а сигнализация на вашей машине имеется?
– Имеется, и, кстати, дверной замок реагирует только на отпечаток моего большого пальца.
– Следов отпирания дверец отмычками, в том числе и электронными, нами не обнаружено, Маврикий Павлович. Может быть, вы просто запамятовали, что выезжали куда-нибудь?
– Что же, по-твоему, я маразматик? – обиделся я. – И неужели ты всерьез считаешь, что я и есть тот самый Демиург?!
Смущение и всякие признаки былой неловкости вдруг мгновенно слетели с Леба Штальберга, как листва опадает с дерева под порывом ветра. Он выпрямился и даже машинально застегнул пиджак на все пуговицы, на глазах превращаясь в туповатого, но исполнительного чиновника.
– Что ж, Маврикий Павлович, – сказал он, – «Платон мне друг, но истина дороже». Я вынужден пригласить своих подчиненных, чтобы произвести у вас обыск. Они ждут внизу, – пояснил он.
Вихрь мыслей пронесся в моей голове за считанные доли секунды.
Прежде всего, я понял, что меня подставили самым грубым образом. Надеяться на то, что при обыске не будет найден доставшийся мне после схватки в подвале и хранившийся теперь в примитивном тайнике под ванной атомайзер, было бы, по меньшей мере, глупо. Я хорошо знал хватку Леба еще по совместной работе – от такого педанта, как он, и блоха при обыске не ускользнет, к тому же, искать будут не только, скажем, расчлененные останки моих «жертв» и следы крови на моей одежде, но и любые возможные улики против меня. А атомайзер был самой мощной уликой, объяснявшей, куда я девал тела невинно убиенных мною сограждан. Да-а-а, не зря Демиург позволил мне оставить у себя его оружие – видно, это вписывалось в его дьявольскую комбинацию…
Еще я понял, что было бы весьма странным, если бы я сейчас взбрыкнул и потребовал, скажем, предъявить ордер на обыск или пригласить понятых. Ничего бы мне это не дало, кроме укрепления подозрений у Штальберга в отношении меня.
А потом я представил, как меня арестовывают мои бывшие подчиненные, как сажают в камеру, где надо мной будут издеваться те, кого сажал туда еще я сам, и как до суда будет собрано немало доказательств, обличающих меня в качестве извращенца… И наверняка отыщутся свидетели, видевшие меня с некоторыми из моих жертв. И едва ли следователи и судьи поверят моему признанию в том, что меня самого преследовал маньяк. И имя мое будет прославлено и заклеймено навечно нашей прессой, падкой до всевозможных сенсаций, и проклянет меня страшными словами Рола, и отвернутся от меня некоторые знакомые и друзья – возможно, за исключением Севы… А самое главное – светит мне, по крайней мере, заключение в камере особого режима до конца моих дней!
Может быть, я поступил опрометчиво, но в тот момент, когда Леб достал из кармана пиджака коробочку визора, собираясь пригласить своих подручных, времени на раздумья у меня больше не оставалось. Мышцы мои сработали прежде, чем мозг успел всесторонне проанализировать и взвесить все последствия. И еще мною двигало сознание того факта, что никто, кроме меня, не способен добраться до истинных виновников исчезновения людей в городе и что никто, кроме меня, не спасет Катьки – если, разумеется, ее еще можно спасти…
Чтобы отключить Штальберга, мне требовалось немногое: один длинный прыжок и два коротких удара в болевые точки. Что я и сделал…
Потом я тщательно связал Леба по рукам и ногам, залепил рот липкой лентой, растоптал вдребезги его коммуникатор и, прихватив с собой «таурус» с двумя запасными обоймами, атомайзер и все наличные деньги, вышел из квартиры и покинул дом через подвал автостоянки.
Пока помощники Штальберга не хватились своего начальника, у меня еще было в запасе немного времени, и я надеялся использовать его с максимальной отдачей.
Несмотря на позднюю пору, в ее окне горел свет.
Я нажал кнопку домофона. Поймал себя на мысли, что уже не помню, когда его установили: до моего ухода из этого дома или после.
Из отверстий рядом с дверью послышался голос, ее голос:
– Кто там?
– Это я, Рола, – сказал я, прижавшись губами к дырочкам домофона так, словно собирался поцеловать ее голос.
Пауза.
– Что тебе надо, Рик?
– Я хочу тебе все рассказать.
Пауза.
– Расскажи это лучше полиции, Рик.
– Не дури, Ро. Если ты мне сейчас не откроешь, я никогда не смогу найти Катерину.
Пауза.
Потом замок в двери сухо щелкнул.
Когда я вышел из лифта, Рола уже ждала меня в дверях. Она была, на мой взгляд, все той же, только заметно потолстела, а лицо было бледнее обычного и заострилось.
– Ты одна? – спросил я, только потом осознав всю нелепость своего вопроса.
Она через силу улыбнулась:
– Если ты явился, чтобы изнасиловать меня, то лучшего случая тебе не представится.
Мы прошли в комнату. Здесь почти ничего не изменилось, словно я и не покидал эту уютную квартирку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55