— Она рассмеялась. — Вообще-то, Голливуда нет и никогда не было. Голливуд — это некое внутреннее состояние, это крупнейший из всех существующих мифов.
— Ваши слова звучат слишком уж цинично, — заметила Плам.
— Жизнь, она, знаете ли, постоянно учит, — с грустью откликнулась Синтия. — Раньше я, бывало, задумывалась, почему мне потребовалось целых пятьдесят лет, чтобы стать взрослой. А теперь вижу, что любой разумной женщине требуется не меньше пятидесяти лет, чтобы понять этот безумный мир. — Она вдруг выключила музыку и встряхнула головой, отбрасывая с лица белокурые пряди. — Таким, как я, приходится пробиваться к успеху, стиснув зубы. Бабы вокруг сволочатся, мужики устраивают западни, в которые мы обязательно попадаем. Мы чувствуем, как в наши спины впиваются ядовитые стрелы, но думаем, что, наверное, виноваты в этом сами, что, наверное, вели себя где-то как-то не так. И продолжаем рваться вперед, не догадываясь, что это просто психологическая война, которая всегда ведется против нас.
Движение остановилось из-за случившейся впереди аварии. Синтия чуть слышно выругалась.
— Мы делали карьеру, чтобы быть независимыми и не рассчитывать на других. Кому-то это удалось, но с каким трудом! Успех, за которым гнались, отнял все время, заставил забыть обо всем на свете. Я не имею в виду забыть вышивание гладью, как вы понимаете. Я говорю о поисках смысла моей жизни.
Плам, как всегда, слушая такие откровения, растерялась. В Англии никто не говорит о своих чувствах, а вот в Америке каждый, не задумываясь, обнажает свою душу перед любым — знакомым и незнакомым.
— Я как раз начинаю задумываться об этом, — осторожно заметила она.
Движение впереди возобновилось.
— У вас счастливый брак? — между прочим поинтересовалась Синтия.
— Я не уверена в этом, — после долгой паузы пробормотала Плам.
— Я была замужем минуты две.
— И что у вас произошло?
— Разве это имеет значение? Это был один из тех союзов, которые разваливаются потому, что мужчина рядом со своей удачливой женой чувствует свою незначительность. Могу только добавить, что я-то не чувствовала себя значительной.
Ветер резко рванул их волосы.
— У нас это не так, — словно оправдываясь, сказала Плам. — Наша проблема в том, что мы оба добились успеха, только Бриз доволен этим, а я нет, и он не понимает, почему.
— А почему все-таки?
Плам задумалась на секунду.
— Это выматывает и пожирает тебя. Занятия живописью приносят мне удовлетворение, но дело приняло такой оборот, что я занимаюсь ею еще и для того, чтобы избежать всего остального в моей жизни — чтобы спрятаться от реальности. Кстати, я не знаю, что такое реальность. Я боюсь остановиться и посмотреть на свою жизнь, потому что не хочу увидеть себя превратившейся в машину, печатающую деньги. Бриз дал мне возможность заниматься живописью. Но теперь я понимаю, что он же не даст мне остановиться.
— В этом-то все и дело, милая. Успех не оставляет времени на то, чтобы порадоваться ему или хотя бы подумать, почему не оставляет. Я вижу то же самое в жизни своих клиентов-кинозвезд: в конечном итоге они готовы отдать целые состояния, чтобы о пять стать такими, как все.
После того, как «Мерседес» свернул к гавани, Плам робко спросила:
— Синтия, вы испытывали когда-нибудь беспричинную печаль?
— Вы имеете в виду ощущение, подобное липкому туману, который медленно опускается вокруг и делает всякое усилие над собой немыслимым? Кто же не испытывал такого? Ах, да какого черта! Только Золушка оказалась счастливой в конечном итоге.
— Разве? Но мы не знаем, что происходило с Золушкой после того, как она вышла замуж. Кто решил, что они счастливы, — он или она? Что она сделала, чтобы быть счастливой? Родила шестнадцать детей, которые никогда не ссорились и не изводили ее? Или нашла себе веселенькую необременительную работенку, чтобы всегда быть в центре внимания, как жены ваших президентов?
Синтия засмеялась.
— У Золушки, по-моему, было не так уж много достоинств. Безвольная, угнетенная личность, не имевшая друзей, которую пинали все, кому не лень.
— Золушка была зависимой, пассивной и забитой, — согласилась Плам. Теперь «Мерседес» повернул на автостраду Сан-Диего.
— Одному богу известно, почему она стала кумиром всего женского населения планеты, — удивлялась Синтия.
— И пальцем не пошевелив, чтобы изменить свою жизнь, она тем не менее оказалась победительницей, — заметила Плам.
— Вот почему большинство женщин думают, что кумиром можно стать, не прилагая для этого никаких усилий. Но я предпочитаю сама быть себе прекрасным принцем и сама выбирать себе туфли, тогда они будут по ноге, значит, и разочарований будет меньше.
Наконец «Мерседес» выехал на Венецианский бульвар и повернул к океану. Впереди буйными красками полыхал закат.
Плам вскинула к небу руки и воскликнула:
— Я хочу остаться! — Ей нестерпимо захотелось взяться за кисть.
— Лос-Анджелес, конечно, не подарок, но здесь тоже есть свои прелести, — с гордостью произнесла Синтия.
Двумя часами позже Плам лениво плескалась в бледно-розовой мраморной ванне.
Кое-что в Синтии было ей непонятно. Синтия выучилась на оформителя в нью-йоркском Парсонсе, потому у нее был вполне натренированный глаз и достаточно проницательности, чтобы увидеть многие скрытые детали своего натюрморта. Так почему же она не заметила двух одинаковых ящериц на двух очень дорогих голландских картинах, купленных ею?
Синтия решила не обращаться в полицию по поводу своей поддельной картины и привела те же самые доводы, что и Лео. Причиной этого могла быть самая обыкновенная житейская логика, но это могло также значить, что Синтия не хочет, чтобы полиция совала нос в ее дела. Если это так, то почему?
Синтия говорила, что, цинично измеряя искусство деньгами, люди сами дают фальсификаторам повод для морального оправдания своих действий. Плам видела два ее тайника — сейф и французский шкаф. А где же другие, более крупные тайники?
Синтия явно не испытывала недостатка в деньгах.
Могла ли она быть членом банды, промышляющей подделками, и выступать в роли распространителя ее продукции?
Глава 11
Вторник, 7 января 1992 года
Выставка Плам должна была состояться в галерее их старинного приятеля Гарри Солта. Высокий, поджарый и загорелый, он не был похож на городского жителя, хотя никогда не покидал Сиднея, разве только ради того, чтобы поваляться на берегу океана. Именно это он и предложил сделать, когда они ехали из аэропорта Кингсфорд Смит:
— Вы должны в полной мере воспользоваться своим пребыванием в Австралии, Плам. После ваших интервью мы могли бы съездить в Уаттамоллу — лучше этого побережья нет ничего на свете: белый песок, тихие бухточки, деревья склоняются к самой воде…
— Каких еще интервью! — После долгого ночного перелета из Лос-Анджелеса Плам помышляла лишь о том, чтобы принять ванну и как следует выспаться, чтобы адаптироваться к новому времени и избавиться от накопившейся усталости.
— Репортер из «Буллетин» должен срочно готовить материал о вашей выставке. И Кэти Перчуэлл хочет заполучить вас раньше других. Эта гадюка непреклонна: или сразу, или никогда. Сожалею. Но я предупреждал, что график будет напряженным.
Вернисаж был назначен на 13 января, но в оставшиеся до этого шесть дней предстояло проделать еще много работы. Только на то, чтобы развесить картины, потребуется три дня. Кроме того, до открытия у нее были назначены встречи с потенциальными покупателями, которых нашел Гарри.
В тихих роскошных апартаментах отеля «Риджентс» ее ожидали цветы и шампанское. На столике рядом с корзинкой, полной шампуней и лосьонов, лежали газеты и журналы.
С обложки «Вэнити фэар» ей мило улыбалась Сюзанна. В интервью она мимоходом затрагивала тему своей популярности; подробно рассказывала о своем адвокате, который научил ее всему, что она знает, забыв даже словом обмолвиться о Викторе или о своих тихих, как мышки, дочках.
Вопросы журналиста были полны сарказма, по сути, он обвинял ее в том, что она вселяет в женщин несбыточные мечты, но Сюзанна словно не замечала яда этой скрытой критики. Плам проглядела иллюстрированный отчет о лицемерии, процветавшем на семнадцати акрах фермы «Солнечный берег», где Сюзанна демонстрировала свой тщательно продуманный и прибыльный уход в сельскую жизнь.
Плам вспомнила телерепортаж о Рождестве из огромной образцово-показательной кухни Сюзанны. Задания, подробные, как инструкции летчику, отпечатала Бетси — перегруженная делами, но никогда не унывающая помощница Сюзанны, рука об руку работающая с ее тремя секретарями, двумя экономками, двумя горничными, тремя садовниками и одним разнорабочим. На этой суперкухне горничные в одинаковых лилово-полосатых платьях выполняли мелкие поручения: вешали еловые шишки на входную дверь, украшали ветками стол для гостей — словом, делали то, до чего у Плам никогда не доходили руки в сумасшедшие предпраздничные дни.
Насладившись жасминовым ароматом ванны, Плам накинула халат и вышла на балкон. Отсюда открывался восхитительный вид на Сиднейскую гавань. Покрытая пышной растительностью береговая линия, извиваясь, образовывала на своем пути десятки небольших бухточек и укромных заливов. Справа вдалеке был виден узкий вход в гавань. Слева высились мощные фермы стального моста. Еще дальше голубое зеркало гавани чертили белоснежные парусники и маленькие осанистые паромчики с пассажирами, направляющиеся к зеленым пригородам на северном берегу и величественным резиденциям в Роуз-бей.
Под бескрайним голубым небом занимался жаркий январский день. Темный облегающий свитер и кожаная мини-юбка, в которых она приехала, уже не подходили.
Журналист из «Буллетин» прибыл раньше, чем она успела переодеться. «Он похож на бизнесмена», — думала Плам, когда они пили кофе на балконе и она отвечала на обычные в подобных случаях вопросы.
— Почему я занимаюсь живописью? Я сама иногда удивляюсь. Это беспокойное дело. Когда я работаю над картиной, я всегда в тревоге, а когда не работаю, мне не по себе. Мой муж всегда знает, если работа у меня не клеится: я раздражительна, ворчлива и не нахожу себе места. Да, я работаю шесть дней в неделю, с рассвета и до сумерек, с коротким перерывом на ленч. Иначе мне ничего не удалось бы сделать. Я не покидаю студию, потому что это отвлекает внимание. — Плам усмехнулась. — Художники не такие буйные, как о них порой думают. Мы живем тихо и много размышляем. Я веду такой образ жизни вот уже десять лет.
По правде говоря, иногда я чувствую себя оторванной от реальности.
— Это добровольное затворничество стоит того? — спросил журналист.
— То есть представляют ли какую-то художественную ценность мои работы? Надеюсь, да. — Плам опять задумалась. Да жила ли она полной жизнью эти последние десять лет? Или попусту растрачивала свой талант, прожигала отпущенные дни? — Я могу остановиться, если захочу, — сухо заметила она. Но тут же задумалась — так ли это на самом деле? Однажды она ослушалась Бриза, когда тот был в отъезде по делам. Устав от жесткой дисциплины, которую он насаждал, она взбрыкнула, вскочила в первый попавшийся самолет, вылетавший в Грецию, поселилась в скромном отеле на берегу моря, лежала на пляже и думала: «Вот это жизнь!» Но через два дня ее уже ничто не радовало, она не находила себе места. Прилетев в Лондон, она тут же ринулась в свою студию.
— Нет, у меня никогда не было проблем с живописью, — терпеливо отвечала Плам на следующий вопрос. — Конечно, не каждая картина удается с первого раза. Некоторые получаются быстро и радуют. Бывает, что работа просто заходит в тупик, тогда я ее уничтожаю. Над некоторыми приходится покорпеть, прежде чем из них что-то получится. Приходится долго блуждать в потемках. Но вот я делаю последний мазок и вижу, что работа завершена.
— И тогда?
— И тогда, — улыбнулась Плам, — я вдруг чувствую усталость, удовлетворение и… опустошенность. Я кладу палитру и кисти и вдруг ясно осознаю, что мне никогда больше не захочется взглянуть на этот холст.
— Никогда?
— Никогда.
Следующее интервью было совершенно другим. Кэти Перчуэлл, из числа молодых возмутительниц спокойствия в австралийской журналистике, ссутулившись сидела на диване и не мигая смотрела на Плам. Худющая, в черных джинсах и черной рубахе, на ногах ботинки с металлическими носами и шипами на задниках — особый шик. Толстый слой белого грима делал ее лицо похожим на маску с розовыми надутыми губами. Тряхнув пышными волосами, она нажала кнопку магнитофона и выпалила:
— Как вы думаете, бордели следует узаконить?
Не ожидая такого начала, Плам не нашлась, что ответить.
— Я… я никогда не задумывалась над этим. А почему вы спрашиваете?
— Комиссия по уголовному праву Квинсленда пытается легализовать бордели, чтобы ликвидировать проституцию со стороны организованной преступности и сократить число проституток в тюрьмах!
— Я никогда не понимала, почему женщин сажают в тюрьму, а их клиентов нет. Если проституция вне закона, то закон нарушают и те, и другие.
Кэти оживилась.
— Мужская солидарность в действии. — Ее следующий вопрос был столь же неожиданным:
— Вы счастливы? Плам насторожилась.
— А почему вы спрашиваете об этом! Кэти пожала плечами.
— У вас, похоже, есть все: муж, дети, карьера, деньги, в то время как многие из нас только стремятся всего этого достичь, считая, что тем самым они добьются счастья. Так ли это?
Стараясь выиграть время, Плам медленно проговорила:
— Мои счастливые моменты всегда для меня неожиданны. — Она не собиралась распахивать свою душу перед этой пронырой. Ей вспомнилась ночь, когда Тоби было два месяца от роду. Полусонная, она сидела в кровати, привалившись к подушкам, и при свете луны кормила его грудью и гладила рукой его редкие волосики, ощущая запах детского тельца. В тот миг она вдруг почувствовала себя безмерно счастливой. И тут же это ощущение счастья, как всегда у нее, сменилось предчувствием недоброго. Но Плам тогда твердо сказала себе, что глупо считать, будто ей не суждено быть счастливой, и тем более глупо чувствовать вину, испытав момент счастья. Но ощущение вины не проходило.
— Дает ли вам секс то, на что вы надеялись? — Подчеркнуто наглый, неожиданный и вызывающий вопрос был рассчитан на то, чтобы вызвать у собеседника растерянность. А Плам всегда терялась, сталкиваясь с откровенной недоброжелательностью Но ей удалось взять себя в руки.
— Вы имеете в виду влюбленность? — Ей вспомнился Джим. — Эта эйфория проходит, как утренний туман, это не настоящее счастье. — Может быть, на агрессивность надо отвечать агрессивностью? Она взглянула на Кэти. — Вы замужем, Кэти?
— Да-а. Он журналист. Мы живем вместе три года.
— И секс принес вам то, о чем вы мечтали?
— Давайте сразу расставим точки над i. Вопросы задаю я. — Последовала долгая пауза, после чего Кэти пробормотала:
— Я не знаю. — Она наклонилась и выключила магнитофон. — Жизнь представляется такой неинтересной теперь, когда мы женаты. Такой безликой. Я люблю этого парня. Но часто ловлю себя на мысли: «Неужели все так и будет — до конца моей жизни? Неужели это все?"
— Нас всех приучили ждать слишком многого от замужества. Все мы верили, что счастье нам преподнесут на блюдечке с золотой каемочкой вместе с другими свадебными подарками.
— Замужество стало всего лишь последним из разочарований. Мне ужасно надоело лишаться иллюзий после каждого крупного события в жизни.
— Как вы себя чувствуете? — забеспокоилась Плам, взглянув на ее внезапно побледневшее лицо. Кэти резко хохотнула.
— Так же, как всегда. Неудовлетворенной. Беспокойной. Подавленной. — Она смотрела исподлобья, как дерзкий заброшенный ребенок, решивший больше не сносить пренебрежительного отношения к себе. — Я одна из самых высокооплачиваемых журналисток в Австралии, знаете ли, и мне наплевать на всех. — Вид у нее вдруг стал утомленным. — Конечно, я делаю большие успехи, но за этим… ничего. — Она прикусила свою розовую губу. — Я чувствую себя так, словно во мне заморозили какую-то часть меня или удалили се из меня хирургическим путем. Я не знаю, что это за часть, но хочу, чтобы ее вернули.
Плам узнала эту тоску по чему-то такому, что не поддается определению. Она помнила, какое горькое чувство охватило ее, когда она поняла однажды, что ни деньги, ни слава, ни популярность, как у кинозвезды, не способны восполнить эту утрату. Плам догадалась, что Кэти явно надеялась, что замужество заполнит эту пустоту. Но ничего подобного не случилось.
— Хватит обо мне. — Кэти с кислой и отстраненной улыбкой включила магнитофон и, вернув себе прежний образ задиристой девчонки, опять принялась забрасывать Плам такими же агрессивными вопросами, так же не давая ей передохнуть. Обстрел продолжался до тех пор, пока в комнате не появился Гарри.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
— Ваши слова звучат слишком уж цинично, — заметила Плам.
— Жизнь, она, знаете ли, постоянно учит, — с грустью откликнулась Синтия. — Раньше я, бывало, задумывалась, почему мне потребовалось целых пятьдесят лет, чтобы стать взрослой. А теперь вижу, что любой разумной женщине требуется не меньше пятидесяти лет, чтобы понять этот безумный мир. — Она вдруг выключила музыку и встряхнула головой, отбрасывая с лица белокурые пряди. — Таким, как я, приходится пробиваться к успеху, стиснув зубы. Бабы вокруг сволочатся, мужики устраивают западни, в которые мы обязательно попадаем. Мы чувствуем, как в наши спины впиваются ядовитые стрелы, но думаем, что, наверное, виноваты в этом сами, что, наверное, вели себя где-то как-то не так. И продолжаем рваться вперед, не догадываясь, что это просто психологическая война, которая всегда ведется против нас.
Движение остановилось из-за случившейся впереди аварии. Синтия чуть слышно выругалась.
— Мы делали карьеру, чтобы быть независимыми и не рассчитывать на других. Кому-то это удалось, но с каким трудом! Успех, за которым гнались, отнял все время, заставил забыть обо всем на свете. Я не имею в виду забыть вышивание гладью, как вы понимаете. Я говорю о поисках смысла моей жизни.
Плам, как всегда, слушая такие откровения, растерялась. В Англии никто не говорит о своих чувствах, а вот в Америке каждый, не задумываясь, обнажает свою душу перед любым — знакомым и незнакомым.
— Я как раз начинаю задумываться об этом, — осторожно заметила она.
Движение впереди возобновилось.
— У вас счастливый брак? — между прочим поинтересовалась Синтия.
— Я не уверена в этом, — после долгой паузы пробормотала Плам.
— Я была замужем минуты две.
— И что у вас произошло?
— Разве это имеет значение? Это был один из тех союзов, которые разваливаются потому, что мужчина рядом со своей удачливой женой чувствует свою незначительность. Могу только добавить, что я-то не чувствовала себя значительной.
Ветер резко рванул их волосы.
— У нас это не так, — словно оправдываясь, сказала Плам. — Наша проблема в том, что мы оба добились успеха, только Бриз доволен этим, а я нет, и он не понимает, почему.
— А почему все-таки?
Плам задумалась на секунду.
— Это выматывает и пожирает тебя. Занятия живописью приносят мне удовлетворение, но дело приняло такой оборот, что я занимаюсь ею еще и для того, чтобы избежать всего остального в моей жизни — чтобы спрятаться от реальности. Кстати, я не знаю, что такое реальность. Я боюсь остановиться и посмотреть на свою жизнь, потому что не хочу увидеть себя превратившейся в машину, печатающую деньги. Бриз дал мне возможность заниматься живописью. Но теперь я понимаю, что он же не даст мне остановиться.
— В этом-то все и дело, милая. Успех не оставляет времени на то, чтобы порадоваться ему или хотя бы подумать, почему не оставляет. Я вижу то же самое в жизни своих клиентов-кинозвезд: в конечном итоге они готовы отдать целые состояния, чтобы о пять стать такими, как все.
После того, как «Мерседес» свернул к гавани, Плам робко спросила:
— Синтия, вы испытывали когда-нибудь беспричинную печаль?
— Вы имеете в виду ощущение, подобное липкому туману, который медленно опускается вокруг и делает всякое усилие над собой немыслимым? Кто же не испытывал такого? Ах, да какого черта! Только Золушка оказалась счастливой в конечном итоге.
— Разве? Но мы не знаем, что происходило с Золушкой после того, как она вышла замуж. Кто решил, что они счастливы, — он или она? Что она сделала, чтобы быть счастливой? Родила шестнадцать детей, которые никогда не ссорились и не изводили ее? Или нашла себе веселенькую необременительную работенку, чтобы всегда быть в центре внимания, как жены ваших президентов?
Синтия засмеялась.
— У Золушки, по-моему, было не так уж много достоинств. Безвольная, угнетенная личность, не имевшая друзей, которую пинали все, кому не лень.
— Золушка была зависимой, пассивной и забитой, — согласилась Плам. Теперь «Мерседес» повернул на автостраду Сан-Диего.
— Одному богу известно, почему она стала кумиром всего женского населения планеты, — удивлялась Синтия.
— И пальцем не пошевелив, чтобы изменить свою жизнь, она тем не менее оказалась победительницей, — заметила Плам.
— Вот почему большинство женщин думают, что кумиром можно стать, не прилагая для этого никаких усилий. Но я предпочитаю сама быть себе прекрасным принцем и сама выбирать себе туфли, тогда они будут по ноге, значит, и разочарований будет меньше.
Наконец «Мерседес» выехал на Венецианский бульвар и повернул к океану. Впереди буйными красками полыхал закат.
Плам вскинула к небу руки и воскликнула:
— Я хочу остаться! — Ей нестерпимо захотелось взяться за кисть.
— Лос-Анджелес, конечно, не подарок, но здесь тоже есть свои прелести, — с гордостью произнесла Синтия.
Двумя часами позже Плам лениво плескалась в бледно-розовой мраморной ванне.
Кое-что в Синтии было ей непонятно. Синтия выучилась на оформителя в нью-йоркском Парсонсе, потому у нее был вполне натренированный глаз и достаточно проницательности, чтобы увидеть многие скрытые детали своего натюрморта. Так почему же она не заметила двух одинаковых ящериц на двух очень дорогих голландских картинах, купленных ею?
Синтия решила не обращаться в полицию по поводу своей поддельной картины и привела те же самые доводы, что и Лео. Причиной этого могла быть самая обыкновенная житейская логика, но это могло также значить, что Синтия не хочет, чтобы полиция совала нос в ее дела. Если это так, то почему?
Синтия говорила, что, цинично измеряя искусство деньгами, люди сами дают фальсификаторам повод для морального оправдания своих действий. Плам видела два ее тайника — сейф и французский шкаф. А где же другие, более крупные тайники?
Синтия явно не испытывала недостатка в деньгах.
Могла ли она быть членом банды, промышляющей подделками, и выступать в роли распространителя ее продукции?
Глава 11
Вторник, 7 января 1992 года
Выставка Плам должна была состояться в галерее их старинного приятеля Гарри Солта. Высокий, поджарый и загорелый, он не был похож на городского жителя, хотя никогда не покидал Сиднея, разве только ради того, чтобы поваляться на берегу океана. Именно это он и предложил сделать, когда они ехали из аэропорта Кингсфорд Смит:
— Вы должны в полной мере воспользоваться своим пребыванием в Австралии, Плам. После ваших интервью мы могли бы съездить в Уаттамоллу — лучше этого побережья нет ничего на свете: белый песок, тихие бухточки, деревья склоняются к самой воде…
— Каких еще интервью! — После долгого ночного перелета из Лос-Анджелеса Плам помышляла лишь о том, чтобы принять ванну и как следует выспаться, чтобы адаптироваться к новому времени и избавиться от накопившейся усталости.
— Репортер из «Буллетин» должен срочно готовить материал о вашей выставке. И Кэти Перчуэлл хочет заполучить вас раньше других. Эта гадюка непреклонна: или сразу, или никогда. Сожалею. Но я предупреждал, что график будет напряженным.
Вернисаж был назначен на 13 января, но в оставшиеся до этого шесть дней предстояло проделать еще много работы. Только на то, чтобы развесить картины, потребуется три дня. Кроме того, до открытия у нее были назначены встречи с потенциальными покупателями, которых нашел Гарри.
В тихих роскошных апартаментах отеля «Риджентс» ее ожидали цветы и шампанское. На столике рядом с корзинкой, полной шампуней и лосьонов, лежали газеты и журналы.
С обложки «Вэнити фэар» ей мило улыбалась Сюзанна. В интервью она мимоходом затрагивала тему своей популярности; подробно рассказывала о своем адвокате, который научил ее всему, что она знает, забыв даже словом обмолвиться о Викторе или о своих тихих, как мышки, дочках.
Вопросы журналиста были полны сарказма, по сути, он обвинял ее в том, что она вселяет в женщин несбыточные мечты, но Сюзанна словно не замечала яда этой скрытой критики. Плам проглядела иллюстрированный отчет о лицемерии, процветавшем на семнадцати акрах фермы «Солнечный берег», где Сюзанна демонстрировала свой тщательно продуманный и прибыльный уход в сельскую жизнь.
Плам вспомнила телерепортаж о Рождестве из огромной образцово-показательной кухни Сюзанны. Задания, подробные, как инструкции летчику, отпечатала Бетси — перегруженная делами, но никогда не унывающая помощница Сюзанны, рука об руку работающая с ее тремя секретарями, двумя экономками, двумя горничными, тремя садовниками и одним разнорабочим. На этой суперкухне горничные в одинаковых лилово-полосатых платьях выполняли мелкие поручения: вешали еловые шишки на входную дверь, украшали ветками стол для гостей — словом, делали то, до чего у Плам никогда не доходили руки в сумасшедшие предпраздничные дни.
Насладившись жасминовым ароматом ванны, Плам накинула халат и вышла на балкон. Отсюда открывался восхитительный вид на Сиднейскую гавань. Покрытая пышной растительностью береговая линия, извиваясь, образовывала на своем пути десятки небольших бухточек и укромных заливов. Справа вдалеке был виден узкий вход в гавань. Слева высились мощные фермы стального моста. Еще дальше голубое зеркало гавани чертили белоснежные парусники и маленькие осанистые паромчики с пассажирами, направляющиеся к зеленым пригородам на северном берегу и величественным резиденциям в Роуз-бей.
Под бескрайним голубым небом занимался жаркий январский день. Темный облегающий свитер и кожаная мини-юбка, в которых она приехала, уже не подходили.
Журналист из «Буллетин» прибыл раньше, чем она успела переодеться. «Он похож на бизнесмена», — думала Плам, когда они пили кофе на балконе и она отвечала на обычные в подобных случаях вопросы.
— Почему я занимаюсь живописью? Я сама иногда удивляюсь. Это беспокойное дело. Когда я работаю над картиной, я всегда в тревоге, а когда не работаю, мне не по себе. Мой муж всегда знает, если работа у меня не клеится: я раздражительна, ворчлива и не нахожу себе места. Да, я работаю шесть дней в неделю, с рассвета и до сумерек, с коротким перерывом на ленч. Иначе мне ничего не удалось бы сделать. Я не покидаю студию, потому что это отвлекает внимание. — Плам усмехнулась. — Художники не такие буйные, как о них порой думают. Мы живем тихо и много размышляем. Я веду такой образ жизни вот уже десять лет.
По правде говоря, иногда я чувствую себя оторванной от реальности.
— Это добровольное затворничество стоит того? — спросил журналист.
— То есть представляют ли какую-то художественную ценность мои работы? Надеюсь, да. — Плам опять задумалась. Да жила ли она полной жизнью эти последние десять лет? Или попусту растрачивала свой талант, прожигала отпущенные дни? — Я могу остановиться, если захочу, — сухо заметила она. Но тут же задумалась — так ли это на самом деле? Однажды она ослушалась Бриза, когда тот был в отъезде по делам. Устав от жесткой дисциплины, которую он насаждал, она взбрыкнула, вскочила в первый попавшийся самолет, вылетавший в Грецию, поселилась в скромном отеле на берегу моря, лежала на пляже и думала: «Вот это жизнь!» Но через два дня ее уже ничто не радовало, она не находила себе места. Прилетев в Лондон, она тут же ринулась в свою студию.
— Нет, у меня никогда не было проблем с живописью, — терпеливо отвечала Плам на следующий вопрос. — Конечно, не каждая картина удается с первого раза. Некоторые получаются быстро и радуют. Бывает, что работа просто заходит в тупик, тогда я ее уничтожаю. Над некоторыми приходится покорпеть, прежде чем из них что-то получится. Приходится долго блуждать в потемках. Но вот я делаю последний мазок и вижу, что работа завершена.
— И тогда?
— И тогда, — улыбнулась Плам, — я вдруг чувствую усталость, удовлетворение и… опустошенность. Я кладу палитру и кисти и вдруг ясно осознаю, что мне никогда больше не захочется взглянуть на этот холст.
— Никогда?
— Никогда.
Следующее интервью было совершенно другим. Кэти Перчуэлл, из числа молодых возмутительниц спокойствия в австралийской журналистике, ссутулившись сидела на диване и не мигая смотрела на Плам. Худющая, в черных джинсах и черной рубахе, на ногах ботинки с металлическими носами и шипами на задниках — особый шик. Толстый слой белого грима делал ее лицо похожим на маску с розовыми надутыми губами. Тряхнув пышными волосами, она нажала кнопку магнитофона и выпалила:
— Как вы думаете, бордели следует узаконить?
Не ожидая такого начала, Плам не нашлась, что ответить.
— Я… я никогда не задумывалась над этим. А почему вы спрашиваете?
— Комиссия по уголовному праву Квинсленда пытается легализовать бордели, чтобы ликвидировать проституцию со стороны организованной преступности и сократить число проституток в тюрьмах!
— Я никогда не понимала, почему женщин сажают в тюрьму, а их клиентов нет. Если проституция вне закона, то закон нарушают и те, и другие.
Кэти оживилась.
— Мужская солидарность в действии. — Ее следующий вопрос был столь же неожиданным:
— Вы счастливы? Плам насторожилась.
— А почему вы спрашиваете об этом! Кэти пожала плечами.
— У вас, похоже, есть все: муж, дети, карьера, деньги, в то время как многие из нас только стремятся всего этого достичь, считая, что тем самым они добьются счастья. Так ли это?
Стараясь выиграть время, Плам медленно проговорила:
— Мои счастливые моменты всегда для меня неожиданны. — Она не собиралась распахивать свою душу перед этой пронырой. Ей вспомнилась ночь, когда Тоби было два месяца от роду. Полусонная, она сидела в кровати, привалившись к подушкам, и при свете луны кормила его грудью и гладила рукой его редкие волосики, ощущая запах детского тельца. В тот миг она вдруг почувствовала себя безмерно счастливой. И тут же это ощущение счастья, как всегда у нее, сменилось предчувствием недоброго. Но Плам тогда твердо сказала себе, что глупо считать, будто ей не суждено быть счастливой, и тем более глупо чувствовать вину, испытав момент счастья. Но ощущение вины не проходило.
— Дает ли вам секс то, на что вы надеялись? — Подчеркнуто наглый, неожиданный и вызывающий вопрос был рассчитан на то, чтобы вызвать у собеседника растерянность. А Плам всегда терялась, сталкиваясь с откровенной недоброжелательностью Но ей удалось взять себя в руки.
— Вы имеете в виду влюбленность? — Ей вспомнился Джим. — Эта эйфория проходит, как утренний туман, это не настоящее счастье. — Может быть, на агрессивность надо отвечать агрессивностью? Она взглянула на Кэти. — Вы замужем, Кэти?
— Да-а. Он журналист. Мы живем вместе три года.
— И секс принес вам то, о чем вы мечтали?
— Давайте сразу расставим точки над i. Вопросы задаю я. — Последовала долгая пауза, после чего Кэти пробормотала:
— Я не знаю. — Она наклонилась и выключила магнитофон. — Жизнь представляется такой неинтересной теперь, когда мы женаты. Такой безликой. Я люблю этого парня. Но часто ловлю себя на мысли: «Неужели все так и будет — до конца моей жизни? Неужели это все?"
— Нас всех приучили ждать слишком многого от замужества. Все мы верили, что счастье нам преподнесут на блюдечке с золотой каемочкой вместе с другими свадебными подарками.
— Замужество стало всего лишь последним из разочарований. Мне ужасно надоело лишаться иллюзий после каждого крупного события в жизни.
— Как вы себя чувствуете? — забеспокоилась Плам, взглянув на ее внезапно побледневшее лицо. Кэти резко хохотнула.
— Так же, как всегда. Неудовлетворенной. Беспокойной. Подавленной. — Она смотрела исподлобья, как дерзкий заброшенный ребенок, решивший больше не сносить пренебрежительного отношения к себе. — Я одна из самых высокооплачиваемых журналисток в Австралии, знаете ли, и мне наплевать на всех. — Вид у нее вдруг стал утомленным. — Конечно, я делаю большие успехи, но за этим… ничего. — Она прикусила свою розовую губу. — Я чувствую себя так, словно во мне заморозили какую-то часть меня или удалили се из меня хирургическим путем. Я не знаю, что это за часть, но хочу, чтобы ее вернули.
Плам узнала эту тоску по чему-то такому, что не поддается определению. Она помнила, какое горькое чувство охватило ее, когда она поняла однажды, что ни деньги, ни слава, ни популярность, как у кинозвезды, не способны восполнить эту утрату. Плам догадалась, что Кэти явно надеялась, что замужество заполнит эту пустоту. Но ничего подобного не случилось.
— Хватит обо мне. — Кэти с кислой и отстраненной улыбкой включила магнитофон и, вернув себе прежний образ задиристой девчонки, опять принялась забрасывать Плам такими же агрессивными вопросами, так же не давая ей передохнуть. Обстрел продолжался до тех пор, пока в комнате не появился Гарри.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48