Но ничего не поделаешь. Нужно как можно скорее выбираться отсюда, а для этого нужны деньги. Она убрала бумажник в свой ридикюль, надела шляпку, которую предусмотрительно оставила внизу, и быстро оглядела комнату. Она не забыла ни одной вещи, по которой ее можно было бы опознать. Забеспокоившись, она намочила салфетку и повязала ее Мандевилю вокруг головы, на месте удара уже начала вырастать большая шишка.
Сделав это, она быстро прошла в холл, осторожно отодвинула тяжелый засов и вышла в прохладный воздух летнего вечера.
Воздух был наполнен ароматами. Она сделала несколько глубоких вдохов и посмотрела вниз и вверх вдоль улицы, мирно лежавшей в вечерних тенях. Должно быть, уже очень поздно. Ей повезло, что все это произошло в одну из самых светлых ночей в году. Теперь, вдали от Майлза Мандевиля, она уже не испытывала такого отчаяния. Правда, ее положение довольно затруднительно, но она свободна, у нее есть деньги, она еще спасет себя и свою репутацию. Жаль, конечно, что она не знает, где находится, размышляла она, быстрыми шагами идя к центру городка, но это неважно, важно знать, куда она направляется. А это она знала твердо. Все ее беды начались с того, что она убежала из дому. Она поедет в Дентон-Холл, станет его настоящей хозяйкой, и наплевать на свет и его сплетни. Если Мэйнверинг разыщет ее – хорошо. Если нет – что ж, к этому надо быть готовой: она станет самой эксцентричной из старых дев. «Буду разводить кошек – нет, лучше обезьян», – думала она, выходя на центральную площадь и останавливаясь перед большим постоялым двором.
На площади еще были люди, и она ощущала любопытные взгляды, направленные в ее сторону. Ей надо было бы придумать, как она объяснит, почему не имеет багажа и почему ее никто не сопровождает. Она расправила плечи и откинула назад голову – жест, который напомнил бы Мэйнверингу ее старшего брата. Почему она должна что-то кому-то объяснять? У нее есть деньги, совесть ее чиста. Что еще нужно?
Она решительно вошла в дом, очень удачно подражая старой герцогине, когда та сердилась, и повелительным тоном потребовала хозяина. Он подошел не очень охотно, оторвавшись от чарки и сыра, которым наслаждался, сидя на кухне, и коротко осведомился, чего желает леди в столь поздний час.
– Крытую коляску и четырех лучших лошадей, тотчас, – последовал твердый ответ.
– Крытую коляску? Четырех лошадей? – Он никогда о таком не слышал. Молодая леди, он с сомнением назвал ее так, – очень молодая леди, и одна, ночью… Зачем ей коляска и четверка лошадей?
– Это вас совершенно не касается, – сказала Дженнифер, – я уже и так задержалась. Я хорошо заплачу, если все будет готово через десять минут.
Как бы нечаянно, она приоткрыла ридикюль, чтобы был виден бумажник.
– Гмм? – Хозяин поднял брови, извинился и отдал необходимые приказания.
Прождав в беспокойстве четверть часа, в течение которых она с помощью осторожных расспросов поняла, что находится в Эпсоме, и в свою очередь намекнув успокоившемуся хозяину кое-что о смерти и несчастье в своей семье, она наконец отправилась в Дентон-Холл.
Солнце давно село. На небе сияла луна. Дженнифер чутко спала, пристраиваясь то так, то этак в трясущемся экипаже. Когда она проснулась, застывшая и усталая, справа от себя она узнала стены Петворт-Парка. Она почти дома. Кучер остановился на Петворт-сквер, спросил, куда ехать, и они потряслись дальше. Перед ними промелькнул олень, которого вспугнул стук колес. Вот уже и Дентон-Парк. Дом вырисовывался перед ней в лучах холодного рассвета, Дженнифер спрыгнула с коляски; в горле стоял ком, в глазах – слезы. Быстро смахнув их рукой, она расплатилась с кучером и с замиранием сердца повернулась к дому. Она дома, она спасена, она снова – мисс Перчис.
Взбежав по ступеням, она молотком выбила веселую трель на дверях. Много лет назад так стучали в дверь ее братья, когда неожиданно возвращались. Странно, она впервые вспомнила о них без боли. «Я повзрослела, – подумала она, – как странно».
В темном холле забрезжил свет, большая дверь приоткрылась, и на пороге появился обеспокоенный старый Сомс в ночном колпаке и накинутом на плечи пальто.
Увидев ее, он расцвел.
– Мисс Дженнифер! Счастливый день! Вы наконец дома!
– Да, Сомс. – Она вошла в холл и закрыла за собой дверь. – Я приехала домой, чтобы быть здесь хозяйкой. Давно пора.
Он смахнул слезу:
– Прекрасные новости. Но, мисс Дженнифер, где ваш багаж, где горничная? Вы одна?
Она тихо улыбнулась ему.
– Ужасно, не правда ли? Как удачно, что никто кроме вас этого не видит. А теперь я иду прямо в постель, и, Сомс, мне кажется, что я уже какое-то время была дома: болела.
Он с любовью посмотрел на нее:
– Ох, мисс Дженни, вы всегда были забиякой. У нас у всех сердце разрывалось, когда мы видели как вами командует…
– Ш-ш-ш, Сомс, – перебила она его, – довольно. Все позади. И вы отправляйте в постель, а то схватите воспаление легких. Я иду к себе. Разбудите меня в полдень и скажите, чтобы Хобсон – управляющий – пришел к часу.
Сомс был так рад этому новому доказательству того, что она действительно станет хозяйкой, и, провожая ее наверх, только бормотал что-то о проветренной постели и грелках.
– Глупости, Сомс, – произнесла она, забралась под одеяло и через минуту уже спала.
XVIII
В Лондоне лорд Мэйнверинг нетерпеливо мерил шагами будуар своей бабушки: взад-вперед, туда-сюда, а она сидела, выпрямившись в кресле, и наблюдала за ним с сожалением и сочувствием.
– Джордж, у меня уже голова пошла кругом, – сказала она наконец. – Это хуже, чем в Эксетерском зверинце. Неужели нельзя посидеть и смирно подождать своей участи, как истинному христианину?
– Нет, мэм, – он остановился около нее. – Если бы это была не моя вина, я бы мог это вынести. Но я такого наговорил… Как она может меня простить?
Он снова зашагал, но в другом направлении, что позволяло ему как бы случайно выглядывать в окно, высматривая лакея, который был послан с письмом к Дженнифер.
– Как она простит тебя – это ее проблема, – сказала старая леди, – но прощение, знаешь ли, женщинам дается легче. Сколько раз я прощала твоего деда… Ох, Господи…
– Но вы были его женой, мэм.
– Ты считаешь, это легче? Не думаю, Джордж, не думаю.
Но он ее уже не слушал.
– Наконец-то, – сказал он, – где этот балбес болтался так долго? Вон он идет.
Он уже было направился из комнаты, чтобы встретить лакея, но бабушка задержала его.
– Терпение, Джордж, терпение. И помни: письмо будет адресовано мне.
Но никакого письма не было. Мэйнверингу показалось, что прошла вечность, пока лакей переоделся в домашнюю ливрею, появился на пороге и доложил, что не получил ответа на письмо герцогини.
– Нет ответа? – Она очень удивилась. – Погоди, Джордж, еще рано отправляться к дьяволу. В это верится с трудом. Мисс Фэрбенк, пардон, мисс Перчис, горда, но не невежлива. – Она повернулась к лакею. – Ты передал письмо мисс Фэрбенк прямо в руки, как я приказывала?
Он поежился под проницательным взглядом.
– Нет, я не смог, ваша светлость, ее не было.
– Не было? Тогда почему ты не дождался ее возвращения?
Лакей покраснел и покружил головой так, будто ему был тесен воротник:
– Если ее светлости угодно… Я знаю, вы не любите слушать сплетни слуг… Я ждал, сколько мог… Уже прошло и шесть, и семь вечера… Я решил, что уже не стоит ждать.
– Не стоит? Ты хочешь сказать, что тебе было пора обедать? Что за негодный пустоголовый болван! Но что ты там бормотал о сплетнях?
– Ну, ваша светлость, в людской болтали (а их и всего-то там три служанки, повар да дворецкий, да и тот без ливреи), – он вздрогнул при нетерпеливом восклицании герцогини и продолжал, – короче говоря, – ваша светлость, они болтали, что мисс Фэрбенк сбежала.
– Что, опять? – воскликнула герцогиня. – Нет, Джордж, ты никуда не двинешься, пока мы не выясним все до конца. Я устала от твоих вспышек. Приди в себя и слушай.
С Мэйнверингом давно никто так не разговаривал. Удивляясь самому себе, он опустился в кресло и стал слушать, как бабушка допрашивает лакея.
Оказалось, что когда он пришел, в доме был переполох. Мистер Гернинг пошел поговорить с мисс Фэрбенк, обнаружил, что она ушла гулять одна, и учинил скандал, что, по словам служанки, было явлением совершенно обычным.
Мисс Гернинг успокаивала его, как могла, говоря, что кузина вышла лишь на минуту глотнуть свежего воздуха, но кузен Эдмунд все-таки счел нужным пойти за ней. Так как все эти разговоры происходили в холле, а лакей ожидал под лестницей, ему все было слышно.
Но вскоре вернулся Эдмунд, бледный, хлопнул дверью и закричал на весь дом, так что могли слышать абсолютно все, что какой-то мужчина силой увез его кузину Дженнифер в карете каштанового цвета. Мистер Гернинг снова стал кричать, его сестра заплакала, а дочь пригрозила поступить так же. К этому моменту, конечно, все слуги уже беспардонно слушали. Они слышали, как мисс Гернинг побежала наверх и принесла записку, адресованную мисс Фэрбенк, которую нашла на полу у нее в комнате. В записке назначалось свидание в саду Темпл. Ничего не подозревая, мисс Фэрбенк пошла туда, и ее украли. Тут миссис Фостер зарыдала, а мисс Гернинг упала в обморок, уронив записку.
– И что случилось с запиской? – спросила герцогиня.
– Ух, ваша светлость, – воротничок снова стал узковат, – не знаю, правильно ли я сделал, но… Надеюсь, ваша светлость не будет сердиться, но зная интерес, который вы проявляете к молодой леди, я воспользовался случаем, – тут он вытащил из кармана смятый листок бумаги и передал ей, – и подобрал ее. Вот она.
– Хорошо, – сказала герцогиня, – ты справился лучше, чем я ожидала.
Оставшись наедине с Мэйнверингом, она расправила бумажку и прочла ее вслух: «Жизнь моя, я вижу, что не могу без вас жить. Вы должны простить меня, выйти за меня замуж. Я не могу появиться в Холборне. Умоляю, приходите в сад Темпл, к реке, как только получите эту записку. Я буду ждать вас там весь вечер, ваш покорный слуга». Да. – Она покрутила записку в руках. – Цветисто, но по существу. И подписано, Джордж, просто «М». Это ведь не твоя?
– Моя? Сейчас не время шутить, мэм. Она, очевидно, сбежала с Мандевилем. Я знаю этот его каштановый экипаж. Что ж, желаю им счастья.
– Джордж, ты испытываешь мое терпение. Ты совсем потерял голову? Ты совсем ослеп и оглох от своей страсти и не слышал, что рассказывал слуга? Мисс Фэрбенк увезли силой в этом каштановом экипаже, который, как тебе известно, принадлежит Мандевилю. Эта записка, конечно, от него. Узнать можно по стилю. Интересно, он специально написал так, чтобы она подумала, будто письмо от тебя, или ему просто повезло?
– От меня? Что вы имеете в виду?
– Господи, дай мне терпения! Ты еще не додумался? Дженнифер, конечно, расстроилась после вашей сцены, получила записку, в которой просят прощения и делают предложение, да еще и подписанную буквой «М». Конечно, она сразу же решила, что записку писал ты, и поспешила на свидание, чтобы простить и попросить прощения.
Он вскочил.
– И вместо этого встретила Мандевиля. Я никогда себе этого не прощу. Если бы только я вернулся туда, а не прибежал к вам со своими разговорами о гордости и отчаянии и разной прочей ерундой! Но мы теряем время. Благодарю от всего сердца, мэм. Вы привели меня в чувство. А теперь сделайте мне еще одно одолжение: велите заложить самых быстрых лошадей и принести дедушкины пистолеты.
– Разумеется. – Она позвонила и отдала необходимые распоряжения. – А ты догадываешься, куда он ее повез?
– Надеюсь. Мне придется на это сделать ставку. Я знаю, что его яхта в Саутгемптоне. И помню, как Гарриет Вильсон говорила, что она провела однажды ночь с ним в маленькой таверне в Эпсоме; он похвалялся, что платит хозяину за услуги. Он повезет Дженнифер туда на ночь, чтобы окончательно погубить ее репутацию, а потом увезет во Францию, чтобы избежать моей мести.
– А что будешь делать ты, Джордж?
– Убью его, если понадобится, и, что бы ни случилось, завтра же женюсь на Дженнифер. Вы можете попросить вашего кузена епископа приготовить все для свадьбы по специальному разрешению.
– Хорошо. А вот и карета. Не стреляй больше, чем нужно. И, Джордж, – окликнула она его, – что бы ни произошло, прошу – не задирай Дженнифер. Женщины любят, чтобы с ними считались.
Он повернулся и поцеловал бабушке руку.
– Мэм, только бы мне найти ее…
Конюх герцогини не привык к тому, чтобы кто-то другой правил его любимыми серыми, но одного взгляда на лорда Мэйнверинга было достаточно, чтобы уступить ему свое место. Конюх был счастлив уже тем, что ему вообще позволили ехать, а не оставили дома. Когда они на полной скорости понеслись по Парк-Лейн, он закрыл глаза и принялся молиться. А слепой нищий, наощупь переходивший дорогу, наоборот, открыл глаза, вдруг прозрев, и бросился бегом на другую сторону. В Уайтхолле они подобно урагану разметали в стороны девиц из женской семинарии, длинной вереницей тянувшихся на вечернюю прогулку. Кучер поглубже надвинул шляпу и, взглянув на слугу Мэйнверинга, улыбнулся:
– Мы, похоже, спешим!
Серые почти совсем выбились из сил, когда Мэйнверинг остановился у дверей маленькой таверны, которую узнал по описанию Гарриет Вильсон, но кучер даже не пытался протестовать.
Мэйнверинг бросил ему вожжи и поспешил к двери. Было уже поздно. Слишком поздно? Он сердито заколотил в дверь рукояткой хлыста и закричал:
– Эй, в доме, поторопитесь!
Откуда-то из кухни выползла старуха и посмотрела на него с беспокойством.
– Господи помилуй, – пробормотала она, – еще один из благородных. Будто нам сегодня мало бед… – И, повысив голос, позвала, – Джон, Джон, тут еще один…
– Иду, ма, – ответил мужской голос. Послышался разговор, потом сверху спустился низенький толстый краснолицый мужчина и передал ей таз с водой.
– Костоправ говорит делать компрессы и постоянно следить, чтобы вода была холодная. И давать ему нюхать нашатырь, чтобы он снова не отключился.
Он повернулся к Мэйнверингу:
– Прошу простить, сэр, что задержал вас, но мы совершенно выбиты из колеи сегодня. А место-то у меня всегда считалось таким спокойным, лучшим во всем Суррее.
– Жаль беспокоить вас в такое позднее время, – сказал Мэйнверинг, жалея, что не придумал раньше, как поосторожнее начать расспросы, – но я ищу одну молодую леди, которую, по моим сведениям, могли сюда привезти.
– Молодую леди, – хозяин даже поперхнулся на слове, – скорее уж молодую мегеру. И вы еще говорите «леди». Слышали бы вы, как называл ее мистер Мандевиль, когда пришел в себя! А уж он-то такой щедрый, такой приятный джентльмен. Так обойтись с ним! Да таким, как она, даже в тюрьме не место! Молодая леди, как же… Бесовка!
Мэйнверинг едва мог скрыть радость по поводу услышанного, поэтому не обращал внимания на выражения.
– Называйте ее как хотите, мой друг, только скажите, где она?
– Могу только сказать, где она должна быть: в кутузке за разбой с насилием, грабеж и не знаю, что еще, а мистер Мандевиль, такой добряк, не хочет обращаться в полицию, а ведь он пролежал без сознания с полчаса, а то и больше, прежде чем мы это обнаружили. Ведь он приказал, после того как я подал десерт, чтобы его не тревожили… Это было понятно: такая хорошенькая штучка была с ним. Хитрая бестия, как оказалось… Но откуда мне было знать, если она сидела тут и болтала о Париже и новых шляпках и еще о всяком… Откуда мне было знать, спрашиваю я, что она замышляет убийство?
– И что она сделала? – Мэйнверинг почувствовал себя гораздо лучше. Сердце, всю дорогу от Лондона выстукивавшее «слишком поздно, слишком поздно», успокоилось. Дженнифер была спасена.
– Сделала, сэр? Да не успел я отвернуться, как она хватает бутылку кларета, полную бутылку, заметьте, сэр, моего лучшего кларета, который обошелся мне Бог знает сколько за дюжину, и стукает бедного джентльмена изо всей силы по голове, обчищает его карманы, сэр, и еще у нее достает духу обмотать ему голову мокрой салфеткой, а потом как ни в чем не бывало спокойненько уходит! А он даже не хочет послать за констеблем, сэр! Никогда ничего подобного не видел: просто лежит и стонет!
– Ну, – Мэйнверинг едва не прыгал от радости, – вряд ли стоит этому удивляться. Хорош же он будет, если заявит, что его ограбила юная леди.
– Юная леди! – Хозяин снова возмутился. – Юная разбойница – вот кто она такая. И как только он связался с такой рыжей! От рыжих всегда одни только беды, уж поверьте мне…
Но Мэйнверинг уже узнал все, что ему было нужно. Дженнифер спаслась и посчиталась с Мандевилем так удачно, что ему не нужно было вмешиваться. Едва ли стоит стрелять в человека, который валяется в постели с сотрясением мозга. Вот и стремись тут совершать рыцарские поступки, со смешком подумал он. Но все-таки следовало ее как можно скорее догнать. Кроме того, ему вдруг пришла в голову мысль, обдавшая его холодом: был ли этот удар самозащитой или местью?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
Сделав это, она быстро прошла в холл, осторожно отодвинула тяжелый засов и вышла в прохладный воздух летнего вечера.
Воздух был наполнен ароматами. Она сделала несколько глубоких вдохов и посмотрела вниз и вверх вдоль улицы, мирно лежавшей в вечерних тенях. Должно быть, уже очень поздно. Ей повезло, что все это произошло в одну из самых светлых ночей в году. Теперь, вдали от Майлза Мандевиля, она уже не испытывала такого отчаяния. Правда, ее положение довольно затруднительно, но она свободна, у нее есть деньги, она еще спасет себя и свою репутацию. Жаль, конечно, что она не знает, где находится, размышляла она, быстрыми шагами идя к центру городка, но это неважно, важно знать, куда она направляется. А это она знала твердо. Все ее беды начались с того, что она убежала из дому. Она поедет в Дентон-Холл, станет его настоящей хозяйкой, и наплевать на свет и его сплетни. Если Мэйнверинг разыщет ее – хорошо. Если нет – что ж, к этому надо быть готовой: она станет самой эксцентричной из старых дев. «Буду разводить кошек – нет, лучше обезьян», – думала она, выходя на центральную площадь и останавливаясь перед большим постоялым двором.
На площади еще были люди, и она ощущала любопытные взгляды, направленные в ее сторону. Ей надо было бы придумать, как она объяснит, почему не имеет багажа и почему ее никто не сопровождает. Она расправила плечи и откинула назад голову – жест, который напомнил бы Мэйнверингу ее старшего брата. Почему она должна что-то кому-то объяснять? У нее есть деньги, совесть ее чиста. Что еще нужно?
Она решительно вошла в дом, очень удачно подражая старой герцогине, когда та сердилась, и повелительным тоном потребовала хозяина. Он подошел не очень охотно, оторвавшись от чарки и сыра, которым наслаждался, сидя на кухне, и коротко осведомился, чего желает леди в столь поздний час.
– Крытую коляску и четырех лучших лошадей, тотчас, – последовал твердый ответ.
– Крытую коляску? Четырех лошадей? – Он никогда о таком не слышал. Молодая леди, он с сомнением назвал ее так, – очень молодая леди, и одна, ночью… Зачем ей коляска и четверка лошадей?
– Это вас совершенно не касается, – сказала Дженнифер, – я уже и так задержалась. Я хорошо заплачу, если все будет готово через десять минут.
Как бы нечаянно, она приоткрыла ридикюль, чтобы был виден бумажник.
– Гмм? – Хозяин поднял брови, извинился и отдал необходимые приказания.
Прождав в беспокойстве четверть часа, в течение которых она с помощью осторожных расспросов поняла, что находится в Эпсоме, и в свою очередь намекнув успокоившемуся хозяину кое-что о смерти и несчастье в своей семье, она наконец отправилась в Дентон-Холл.
Солнце давно село. На небе сияла луна. Дженнифер чутко спала, пристраиваясь то так, то этак в трясущемся экипаже. Когда она проснулась, застывшая и усталая, справа от себя она узнала стены Петворт-Парка. Она почти дома. Кучер остановился на Петворт-сквер, спросил, куда ехать, и они потряслись дальше. Перед ними промелькнул олень, которого вспугнул стук колес. Вот уже и Дентон-Парк. Дом вырисовывался перед ней в лучах холодного рассвета, Дженнифер спрыгнула с коляски; в горле стоял ком, в глазах – слезы. Быстро смахнув их рукой, она расплатилась с кучером и с замиранием сердца повернулась к дому. Она дома, она спасена, она снова – мисс Перчис.
Взбежав по ступеням, она молотком выбила веселую трель на дверях. Много лет назад так стучали в дверь ее братья, когда неожиданно возвращались. Странно, она впервые вспомнила о них без боли. «Я повзрослела, – подумала она, – как странно».
В темном холле забрезжил свет, большая дверь приоткрылась, и на пороге появился обеспокоенный старый Сомс в ночном колпаке и накинутом на плечи пальто.
Увидев ее, он расцвел.
– Мисс Дженнифер! Счастливый день! Вы наконец дома!
– Да, Сомс. – Она вошла в холл и закрыла за собой дверь. – Я приехала домой, чтобы быть здесь хозяйкой. Давно пора.
Он смахнул слезу:
– Прекрасные новости. Но, мисс Дженнифер, где ваш багаж, где горничная? Вы одна?
Она тихо улыбнулась ему.
– Ужасно, не правда ли? Как удачно, что никто кроме вас этого не видит. А теперь я иду прямо в постель, и, Сомс, мне кажется, что я уже какое-то время была дома: болела.
Он с любовью посмотрел на нее:
– Ох, мисс Дженни, вы всегда были забиякой. У нас у всех сердце разрывалось, когда мы видели как вами командует…
– Ш-ш-ш, Сомс, – перебила она его, – довольно. Все позади. И вы отправляйте в постель, а то схватите воспаление легких. Я иду к себе. Разбудите меня в полдень и скажите, чтобы Хобсон – управляющий – пришел к часу.
Сомс был так рад этому новому доказательству того, что она действительно станет хозяйкой, и, провожая ее наверх, только бормотал что-то о проветренной постели и грелках.
– Глупости, Сомс, – произнесла она, забралась под одеяло и через минуту уже спала.
XVIII
В Лондоне лорд Мэйнверинг нетерпеливо мерил шагами будуар своей бабушки: взад-вперед, туда-сюда, а она сидела, выпрямившись в кресле, и наблюдала за ним с сожалением и сочувствием.
– Джордж, у меня уже голова пошла кругом, – сказала она наконец. – Это хуже, чем в Эксетерском зверинце. Неужели нельзя посидеть и смирно подождать своей участи, как истинному христианину?
– Нет, мэм, – он остановился около нее. – Если бы это была не моя вина, я бы мог это вынести. Но я такого наговорил… Как она может меня простить?
Он снова зашагал, но в другом направлении, что позволяло ему как бы случайно выглядывать в окно, высматривая лакея, который был послан с письмом к Дженнифер.
– Как она простит тебя – это ее проблема, – сказала старая леди, – но прощение, знаешь ли, женщинам дается легче. Сколько раз я прощала твоего деда… Ох, Господи…
– Но вы были его женой, мэм.
– Ты считаешь, это легче? Не думаю, Джордж, не думаю.
Но он ее уже не слушал.
– Наконец-то, – сказал он, – где этот балбес болтался так долго? Вон он идет.
Он уже было направился из комнаты, чтобы встретить лакея, но бабушка задержала его.
– Терпение, Джордж, терпение. И помни: письмо будет адресовано мне.
Но никакого письма не было. Мэйнверингу показалось, что прошла вечность, пока лакей переоделся в домашнюю ливрею, появился на пороге и доложил, что не получил ответа на письмо герцогини.
– Нет ответа? – Она очень удивилась. – Погоди, Джордж, еще рано отправляться к дьяволу. В это верится с трудом. Мисс Фэрбенк, пардон, мисс Перчис, горда, но не невежлива. – Она повернулась к лакею. – Ты передал письмо мисс Фэрбенк прямо в руки, как я приказывала?
Он поежился под проницательным взглядом.
– Нет, я не смог, ваша светлость, ее не было.
– Не было? Тогда почему ты не дождался ее возвращения?
Лакей покраснел и покружил головой так, будто ему был тесен воротник:
– Если ее светлости угодно… Я знаю, вы не любите слушать сплетни слуг… Я ждал, сколько мог… Уже прошло и шесть, и семь вечера… Я решил, что уже не стоит ждать.
– Не стоит? Ты хочешь сказать, что тебе было пора обедать? Что за негодный пустоголовый болван! Но что ты там бормотал о сплетнях?
– Ну, ваша светлость, в людской болтали (а их и всего-то там три служанки, повар да дворецкий, да и тот без ливреи), – он вздрогнул при нетерпеливом восклицании герцогини и продолжал, – короче говоря, – ваша светлость, они болтали, что мисс Фэрбенк сбежала.
– Что, опять? – воскликнула герцогиня. – Нет, Джордж, ты никуда не двинешься, пока мы не выясним все до конца. Я устала от твоих вспышек. Приди в себя и слушай.
С Мэйнверингом давно никто так не разговаривал. Удивляясь самому себе, он опустился в кресло и стал слушать, как бабушка допрашивает лакея.
Оказалось, что когда он пришел, в доме был переполох. Мистер Гернинг пошел поговорить с мисс Фэрбенк, обнаружил, что она ушла гулять одна, и учинил скандал, что, по словам служанки, было явлением совершенно обычным.
Мисс Гернинг успокаивала его, как могла, говоря, что кузина вышла лишь на минуту глотнуть свежего воздуха, но кузен Эдмунд все-таки счел нужным пойти за ней. Так как все эти разговоры происходили в холле, а лакей ожидал под лестницей, ему все было слышно.
Но вскоре вернулся Эдмунд, бледный, хлопнул дверью и закричал на весь дом, так что могли слышать абсолютно все, что какой-то мужчина силой увез его кузину Дженнифер в карете каштанового цвета. Мистер Гернинг снова стал кричать, его сестра заплакала, а дочь пригрозила поступить так же. К этому моменту, конечно, все слуги уже беспардонно слушали. Они слышали, как мисс Гернинг побежала наверх и принесла записку, адресованную мисс Фэрбенк, которую нашла на полу у нее в комнате. В записке назначалось свидание в саду Темпл. Ничего не подозревая, мисс Фэрбенк пошла туда, и ее украли. Тут миссис Фостер зарыдала, а мисс Гернинг упала в обморок, уронив записку.
– И что случилось с запиской? – спросила герцогиня.
– Ух, ваша светлость, – воротничок снова стал узковат, – не знаю, правильно ли я сделал, но… Надеюсь, ваша светлость не будет сердиться, но зная интерес, который вы проявляете к молодой леди, я воспользовался случаем, – тут он вытащил из кармана смятый листок бумаги и передал ей, – и подобрал ее. Вот она.
– Хорошо, – сказала герцогиня, – ты справился лучше, чем я ожидала.
Оставшись наедине с Мэйнверингом, она расправила бумажку и прочла ее вслух: «Жизнь моя, я вижу, что не могу без вас жить. Вы должны простить меня, выйти за меня замуж. Я не могу появиться в Холборне. Умоляю, приходите в сад Темпл, к реке, как только получите эту записку. Я буду ждать вас там весь вечер, ваш покорный слуга». Да. – Она покрутила записку в руках. – Цветисто, но по существу. И подписано, Джордж, просто «М». Это ведь не твоя?
– Моя? Сейчас не время шутить, мэм. Она, очевидно, сбежала с Мандевилем. Я знаю этот его каштановый экипаж. Что ж, желаю им счастья.
– Джордж, ты испытываешь мое терпение. Ты совсем потерял голову? Ты совсем ослеп и оглох от своей страсти и не слышал, что рассказывал слуга? Мисс Фэрбенк увезли силой в этом каштановом экипаже, который, как тебе известно, принадлежит Мандевилю. Эта записка, конечно, от него. Узнать можно по стилю. Интересно, он специально написал так, чтобы она подумала, будто письмо от тебя, или ему просто повезло?
– От меня? Что вы имеете в виду?
– Господи, дай мне терпения! Ты еще не додумался? Дженнифер, конечно, расстроилась после вашей сцены, получила записку, в которой просят прощения и делают предложение, да еще и подписанную буквой «М». Конечно, она сразу же решила, что записку писал ты, и поспешила на свидание, чтобы простить и попросить прощения.
Он вскочил.
– И вместо этого встретила Мандевиля. Я никогда себе этого не прощу. Если бы только я вернулся туда, а не прибежал к вам со своими разговорами о гордости и отчаянии и разной прочей ерундой! Но мы теряем время. Благодарю от всего сердца, мэм. Вы привели меня в чувство. А теперь сделайте мне еще одно одолжение: велите заложить самых быстрых лошадей и принести дедушкины пистолеты.
– Разумеется. – Она позвонила и отдала необходимые распоряжения. – А ты догадываешься, куда он ее повез?
– Надеюсь. Мне придется на это сделать ставку. Я знаю, что его яхта в Саутгемптоне. И помню, как Гарриет Вильсон говорила, что она провела однажды ночь с ним в маленькой таверне в Эпсоме; он похвалялся, что платит хозяину за услуги. Он повезет Дженнифер туда на ночь, чтобы окончательно погубить ее репутацию, а потом увезет во Францию, чтобы избежать моей мести.
– А что будешь делать ты, Джордж?
– Убью его, если понадобится, и, что бы ни случилось, завтра же женюсь на Дженнифер. Вы можете попросить вашего кузена епископа приготовить все для свадьбы по специальному разрешению.
– Хорошо. А вот и карета. Не стреляй больше, чем нужно. И, Джордж, – окликнула она его, – что бы ни произошло, прошу – не задирай Дженнифер. Женщины любят, чтобы с ними считались.
Он повернулся и поцеловал бабушке руку.
– Мэм, только бы мне найти ее…
Конюх герцогини не привык к тому, чтобы кто-то другой правил его любимыми серыми, но одного взгляда на лорда Мэйнверинга было достаточно, чтобы уступить ему свое место. Конюх был счастлив уже тем, что ему вообще позволили ехать, а не оставили дома. Когда они на полной скорости понеслись по Парк-Лейн, он закрыл глаза и принялся молиться. А слепой нищий, наощупь переходивший дорогу, наоборот, открыл глаза, вдруг прозрев, и бросился бегом на другую сторону. В Уайтхолле они подобно урагану разметали в стороны девиц из женской семинарии, длинной вереницей тянувшихся на вечернюю прогулку. Кучер поглубже надвинул шляпу и, взглянув на слугу Мэйнверинга, улыбнулся:
– Мы, похоже, спешим!
Серые почти совсем выбились из сил, когда Мэйнверинг остановился у дверей маленькой таверны, которую узнал по описанию Гарриет Вильсон, но кучер даже не пытался протестовать.
Мэйнверинг бросил ему вожжи и поспешил к двери. Было уже поздно. Слишком поздно? Он сердито заколотил в дверь рукояткой хлыста и закричал:
– Эй, в доме, поторопитесь!
Откуда-то из кухни выползла старуха и посмотрела на него с беспокойством.
– Господи помилуй, – пробормотала она, – еще один из благородных. Будто нам сегодня мало бед… – И, повысив голос, позвала, – Джон, Джон, тут еще один…
– Иду, ма, – ответил мужской голос. Послышался разговор, потом сверху спустился низенький толстый краснолицый мужчина и передал ей таз с водой.
– Костоправ говорит делать компрессы и постоянно следить, чтобы вода была холодная. И давать ему нюхать нашатырь, чтобы он снова не отключился.
Он повернулся к Мэйнверингу:
– Прошу простить, сэр, что задержал вас, но мы совершенно выбиты из колеи сегодня. А место-то у меня всегда считалось таким спокойным, лучшим во всем Суррее.
– Жаль беспокоить вас в такое позднее время, – сказал Мэйнверинг, жалея, что не придумал раньше, как поосторожнее начать расспросы, – но я ищу одну молодую леди, которую, по моим сведениям, могли сюда привезти.
– Молодую леди, – хозяин даже поперхнулся на слове, – скорее уж молодую мегеру. И вы еще говорите «леди». Слышали бы вы, как называл ее мистер Мандевиль, когда пришел в себя! А уж он-то такой щедрый, такой приятный джентльмен. Так обойтись с ним! Да таким, как она, даже в тюрьме не место! Молодая леди, как же… Бесовка!
Мэйнверинг едва мог скрыть радость по поводу услышанного, поэтому не обращал внимания на выражения.
– Называйте ее как хотите, мой друг, только скажите, где она?
– Могу только сказать, где она должна быть: в кутузке за разбой с насилием, грабеж и не знаю, что еще, а мистер Мандевиль, такой добряк, не хочет обращаться в полицию, а ведь он пролежал без сознания с полчаса, а то и больше, прежде чем мы это обнаружили. Ведь он приказал, после того как я подал десерт, чтобы его не тревожили… Это было понятно: такая хорошенькая штучка была с ним. Хитрая бестия, как оказалось… Но откуда мне было знать, если она сидела тут и болтала о Париже и новых шляпках и еще о всяком… Откуда мне было знать, спрашиваю я, что она замышляет убийство?
– И что она сделала? – Мэйнверинг почувствовал себя гораздо лучше. Сердце, всю дорогу от Лондона выстукивавшее «слишком поздно, слишком поздно», успокоилось. Дженнифер была спасена.
– Сделала, сэр? Да не успел я отвернуться, как она хватает бутылку кларета, полную бутылку, заметьте, сэр, моего лучшего кларета, который обошелся мне Бог знает сколько за дюжину, и стукает бедного джентльмена изо всей силы по голове, обчищает его карманы, сэр, и еще у нее достает духу обмотать ему голову мокрой салфеткой, а потом как ни в чем не бывало спокойненько уходит! А он даже не хочет послать за констеблем, сэр! Никогда ничего подобного не видел: просто лежит и стонет!
– Ну, – Мэйнверинг едва не прыгал от радости, – вряд ли стоит этому удивляться. Хорош же он будет, если заявит, что его ограбила юная леди.
– Юная леди! – Хозяин снова возмутился. – Юная разбойница – вот кто она такая. И как только он связался с такой рыжей! От рыжих всегда одни только беды, уж поверьте мне…
Но Мэйнверинг уже узнал все, что ему было нужно. Дженнифер спаслась и посчиталась с Мандевилем так удачно, что ему не нужно было вмешиваться. Едва ли стоит стрелять в человека, который валяется в постели с сотрясением мозга. Вот и стремись тут совершать рыцарские поступки, со смешком подумал он. Но все-таки следовало ее как можно скорее догнать. Кроме того, ему вдруг пришла в голову мысль, обдавшая его холодом: был ли этот удар самозащитой или местью?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24