Извозчика и лакеев бросили в карету и заперли дверцы. Шароле понесли к аллее на Елисейских полях и посадили в почтовый экипаж, запряженный шестеркой, с извозчиком и форейтором. Два человека в черных бархатных масках сели в карету вместе с ним. Еще два сели на козлы возле извозчика, двое встали на запятки. Четверо других вскочили на лошадей, ждавших с левой стороны. Раздалось «кукареку», после чего экипаж и всадники направились к дороге в Сен-Дени.
Оставив этот город справа, карета в сопровождении четырех всадников повернула к Понтуазу. Гроза не унималась, но была уже не так сильна, дождь продолжал лить. Было без четверти девять, когда это случилось. Ровно в десять часов карета доехала до Понтуаза, но она в город не въехала, а повернула направо и остановилась перед дверью дома в начале дороги в Мери. Шесть человек держали шесть свежих лошадей. Почтовых лошадей, покрытых пеной и потом, выпрягли в один миг и запрягли новых. Всадники тоже сменили лошадей; бичи защелкали, карета понеслась. За Понтуазом дорога была суха, грозы в той стороне не было.
После отъезда из Парижа не было произнесено ни одного слова. Люди в карете хранили молчание. После одиннадцати часов в темноте стали различимы зубчатые башни собора Бове. Весь город спал, нигде не было видно ни единого огня. Карета остановилась на берегу Авелона. Четыре человека сошли с лошадей. Дверца открылась, и один человек вышел из кареты. Оставшийся в карете высадил графа де Шароле, которого приняли два человека и отнесли на берег.
Ехавшие в карете шли впереди, остальные замыкали шествие. Напротив кареты был дом с красивым фасадом. Ворота его отворились без шума. Карета въехала на внутренний двор, ворота закрылись. Люди подошли к берегу, где под ивами была привязана лодка. Шароле положили на дно лодки, два человека в масках сели на корме, четверо взялись за весла.
Лодка пересекла реку и, обогнув город, причалила у больших деревьев. Тут стояла рыбачья хижина, и в ту минуту, когда лодка причалила, дверь хижины отворилась, из нее вышел человек. Послышалось тихое «кукареку». Люди вышли из лодки, рыбак помогал им, удерживая лодку багром. Два человека вынесли Шароле на руках и вошли в узкую улицу, совершенно пустынную и тихую. Люди шли медленно и бесшумно. В середине улицы, слева, возвышался большой черный дом. Люди остановились перед этим домом! Шедший впереди человек в маске наклонился, сунул правую руку под дверь, и она тотчас отворилась. Все вошли, и дверь затворилась сама собой. Люди вошли в низкую комнату, стены которой, необыкновенно толстые, не должны были пропустить ни малейшего звука. Шароле посадили в кресло. По знаку первого человека в маске четверо сопровождавших вышли из комнату и закрыли дверь. Двое в масках остались наедине с Шароле. Длинную широкую комнату со сводами освещали многочисленные лампы, прибитые к стенам. Один из похитителей, тот, который велел выйти людям, пристально смотрел на Шароле. Со связанными руками и ногами, с кляпом во рту, Шароле сидел неподвижно и безмолвно.
— Выньте кляп и перережьте веревки на руках и ногах, — велел человек, стоявший перед графом.
Его спутник поспешно исполнил приказ. Сделавшись свободным в движениях, Шароле вздохнул с облегчением и растянул руки. С тех пор как лошади его упали, граф в первый раз смог говорить и шевелить руками.
— Узнаю я, наконец, где нахожусь? — сказал он, вставая и топая ногой.
— В городе, где правосудие зависит от вас, монсеньор, — ответил человек в маске. — Вы в Бове, в нескольких лье от вашего поместья Фоссез.
— Кто же меня привез сюда?
— Я.
— Кто ты такой, осмеливающийся поднять руку на принца крови?
— Я тот, кому король заранее подписал помилование, если он вас убьет.
— Убийство! — сказал Шароле, побледнев.
— Нет. Если бы я хотел вас убить, я бы давно сделал это, но у нас разные вкусы, принц. Я не люблю убийств, я предоставляю их вам, — изменив тон, но, сохраняя угрожающее выражение, продолжал незнакомец. — Вы хотите знать, кто я? Вам недолго придется ждать ответа.
Человек в маске ударил в гонг, стоявший возле него на столе. Дверь открылась, и вошли два человека, ведя третьего, босого и с непокрытой головой. Грубая рубашка была его единственной одеждой, руки связаны за спиной, а шея обвязана веревкой. Этого человека поставили напротив Шароле, вслед за этим люди, которые привели его, покинули комнату.
— Граф де Шароле, имею честь представить вам старого приятеля, которого вы не видели очень давно, — барона де Монжуа. — Сделав шаг назад и скрестив руки на груди, человек в маске прибавил: — Теперь скажу, кто я. Я Жильбер, сын Рено, оружейника с набережной Феррайль, того, которого вы приказали осудить судьям этого города, монсеньор, 25 января 1725 года, того, чье мертвое тело вздернули на виселицу 30 января.
Наступила минута страшного молчания.
— 30 января 1725 года, пока вы ужинали с вашими друзьями у Бриссо на улице Вербуа, я был здесь. Я был тогда молод, мне было всего двенадцать лет. Я увидел тело моего отца на виселице. Ночью я, держась за веревку, влез наверх, поцеловал моего отца, и, наклонившись к его уху, шепнул: «Отец мой, я отомщу за тебя, клянусь тебе. Тот, кто виновен в твоей смерти, умрет так, как ты, и там, где ты». Прошло двадцать лет и шесть месяцев, как я дал клятву. В эту ночь я сдержу ее. Вот подлый убийца моего отца! — прибавил он, указывая на Монжуа. — Он умрет. А вы, Шароле, его гнусный сообщник, отомстите за меня. Этот человек умрет от вашей руки. Его я приговорил к смерти, а вас — к роли его палача.
— Негодяй! — сказал Шароле. — Ты смеешь оскорблять принца крови!
— Это отнюдь не первое мое оскорбление. Мы давно знаем друг друга, месье де Шароле! Это я ограбил ваш замок Эмеранвилль, это я посадил вас на целую ночь в нечистоты, это я сжег ваш особняк на улице Фран-Буржуа! Вы слышали произнесенный приговор? Граф де Шароле, вы повесите этого человека, как он повесил моего отца, и подпишете вашим именем протокол казни. Вы сделаете это без малейшего протеста, не говоря ни одного слова. При малейшем колебании я прострелю вам голову. Посмотрите прямо мне в лицо: двадцать лет назад меня звали Жильбер Рено, а теперь меня зовут Петушиный Рыцарь!
Сорвав плащ и маску, Рыцарь предстал во всем своем могуществе.
— Вы понимаете, — продолжал он, — что должны сделать то, что я хочу. Впрочем, это покажется вам забавным, граф! Вы стреляете, как в кроликов, в бедных людей, работающих на расстоянии выстрела, но вы никогда не вешали. Это доставит вам удовольствие.
— «Кукареку!» — послышался пронзительный крик.
Дверь открылась, и вошли семь человек. У всех в петлицах платьев или на шляпах были перья различного цвета. Они схватили Монжуа и Шароле.
— На виселицу! — приказал Петушиный Рыцарь.
Каждый, кому пришлось в эту ночь находиться на площади в Бове, смог присутствовать при странном и жутком зрелище. На этой площади высились позорный столб и виселица. Ровно в полночь группа людей молча двигалась под виселицей, потом тень медленно поднялась по ступеням длинной лестницы. Среди глубокой тишины, с верха лестницы упала веревка на помост. Люди стояли на помосте. Вот группа раздвинулась, и можно было увидеть человека, качавшегося в петле. Другой человек был привязан за руки к ногам повешенного. Руки этого человека были развязаны, он тяжело упал и, повешенный остался один, медленно вертясь на веревке. Прошло четверть часа, а стоявшие под виселицей и на помосте не сделали ни одного движения. Потом раздалось тихое «кукареку», и все быстро разошлись. Под виселицей остался лишь мужчина в черном плаще. Он поднял голову, протянул правую руку к небу, а левую приложил к сердцу.
— Отец мой! — сказал он. — Твой сын сдержал клятву, ты отомщен!
III
Улица Вербуа
Пробило половину первого ночи, и лодка опять переезжала через Авелон в обратную сторону.
Два человека выпрыгнули на берег, за ними сошел граф де Шароле, руки которого теперь были свободны, а с ним вместе Петушиный Рыцарь. Лицо Рыцаря было открыто. С ним шел мужчина в маске. Это был В. Двое других следовали за ними, и все семеро шли по берегу. Только что они достигли мостовой, как ворота большого дома отворились, и подъехала карета, запряженная шестеркой. Открыв дверцу, В вошел первым, за ним Шароле, потом Петушиный Рыцарь, четверо остальных сели верхом. Карета поехала по парижской дороге.
Возвращение свершилось с такой же быстротой, как и приезд. Они двинулись в путь в половине первого, а в три часа утра виднелись уже мельницы Монмартра, раскинувшие в ночной темноте свои белые крылья. Карета въехала в Париж через ворота Сен-Мартен и остановилась у стены аббатства Сен-Мартен де Шап. Рыцарь, В и Шароле покинули карету и в сопровождении четырех всадников, сошедших с лошадей, повернули направо и оказались на улице Вербуа. Рыцарь шел первым, В за ним, рядом с Шароле. Они остановились перед домиком в два этажа, перед которым 30 января, как мы знаем, стояли три человека: А, Б, В. Рыцарь открыл дверь, вошел, впустил Шароле и В. Схватив за руку графа, он быстро потащил его, не говоря ни слова, по темным комнатам дома и дошел до крыльца, спускавшегося в сад.
30 января шел снег, погода стояла холодная, деревья были голы, сад пуст и печален. В эту августовскую ночь сад был великолепен, свеж и зелен. Рыцарь, все еще держа за руку графа, заставил его спуститься в сад. В шел за ними. Они прошли густые аллеи и дошли до середины, где возвышалось абрикосовое дерево, давно уже засохшее. Ничего не могло быть печальнее этой части сада, походившей на кладбище. Рыцарь, Шароле и В подошли к абрикосовому дереву. Под ним лежало тело человека высокого роста со связанными руками. Рыцарь обернулся к Шароле и сказал:
— Мы стоим на том самом месте, где в ночь на 30 января 1725 года убили мою мать. Это вы велели арестовать Морлиера, который мог бы помешать этому преступлению; это вы предложили прогулку по льду в Версале, чтобы дом был пуст; это вы, наконец, все приготовили для преступления; а вот тот, кто совершил его, вот мерзавец, задушивший мою мать! Он также умрет, как и тот, которого вы повесили; и убьете его вы, как убили другого. Ты был орудием, помогавшим поразить невинных, ты станешь рукой, которая поразит виновных. Удави этого, как ты повесил первого!
Схватив графа, он толкнул его к князю, лежавшему без движения под абрикосовым деревом.
IV
Исповедь
Шесть часов пробили часы на парижском соборе, одна из дверей которого была открыта. В это утро, когда никто еще не проснулся в Париже, человек, закутанный в широкий плащ, в шляпе, надвинутой на лоб, вошел в храм. Без сомнения, его ждали, потому что в ту минуту, как он вошел, прелат прошел через хоры. Этот прелат, руки которого были скрещены на груди, а голова клонилась к плечу, был одет в фиолетовую мантию епископа. Это действительно был епископ, монсеньор де Мирпуа, самый уважаемый и самый строгий прелат во Франции. Его опередил аббат, отворивший ему дверь в исповедальню. Через несколько секунд человек, вошедший в церковь прошел в исповедальню и опустился на колени. Встав с колен после довольно продолжительного времени, он перекрестился и стал ждать. Дверь отворилась, и епископ вышел.
— Пойдемте, сын мой, — сказал он шепотом, направляясь к ризнице.
Там их ждали два аббата; епископ переговорил с ними шепотом, потом, сделав знак рукой тому, кто исповедовался у него, открыл дверь, ведущую в монастырь. У этой двери стояла карета. Лакей отворил дверцу, прелат сел в карету, а за ним вошел исповедовавшийся и сел напротив епископа. Карета тронулась и через десять минут остановилась у особняка прелата. Епископ вышел из кареты первым, взошел на лестницу, потом в богато меблированную молельню. Незнакомец следовал за ним. Прелат сел на стул и указал на другой своему спутнику, который принял это приглашение с поклоном.
— Итак, вы Петушиный Рыцарь? — спросил Мирпуа, смотря на человека, сидевшего напротив него.
— Да, монсеньор, — отвечал тот.
— Петушиный Рыцарь, разбойник!
— Для тех, кто меня не знает, но вы слышали всю мою исповедь, вы знаете, кто я. Я ни разу не тронул невинного, я сделался орудием правосудия судьбы, каравшим виновных, пренебрегавших человеческими законами. Десять лет я шел по этому тяжкому пути. Я вырвал из нечистых рук более шести миллионов ливров, отдав их страдавшим от нищеты и голода. Ни один ливр из этих денег не попал в мой кошелек и не послужил для моей сестры. Ночи я проводил как таинственный мститель общества, а дни — как честный труженик. Я был Петушиным Рыцарем, разбойником — от заката до восхода солнца, а днем я был Жильбером-оружейником! Если бы мои родители не пали жертвой подлых убийц, я не жил бы этой жизнью. Но когда я увидел, что мой отец осужден постыдно, когда я узнал, что мать моя задушена, я возненавидел это общество, поставившее себя вне закона, и начал беспощадную войну с ним!
Рыцарь смотрел на прелата, глаза которого были прикованы к нему.
— О! Вы должны понять меня, монсеньор, — продолжал Рыцарь, — жажда справедливости, живущая в моем сердце, это не мое лишь достояние. Многие думают, или скоро будут думать так, как я… немного пройдет лет, и вся Франция потянется к справедливости и свободе! Но не в этом дело, — продолжал Рыцарь, переменив тон, — речь идет обо мне одном. Я сказал вам все, и если вы знаете, что толкнуло меня на этот путь, то знаете, что я отомстил за себя в эту самую ночь или, лучше сказать, отомстил за тех, кто страдал.
— Вы не имели права действовать таким образом, — сказал де Мирпуа.
— Но если бы я оставил в живых этих чудовищ, они погубили бы еще множество невинных.
— Господь запрещает мщение!
— Господь не запрещает убивать ядовитую змею.
— Змея не человек, она не может раскаяться.
— Умоляю вас, монсеньор, призовите на мою будущность милосердие Божие!
— Как вы собираетесь жить теперь?
— Я вам сказал и повторю снова: отомстив, я хочу отказаться от двойного существования, которое я вел до этого дня. Петушиный Рыцарь умер, Жильбер — жив. Счастье еще возможно для меня на земле. Я люблю Сабину. Я буду работать, и мы будем счастливы. Эта-то любовь и привела меня к вам.
— Вас привела ко мне любовь? Объясните, сын мой.
— Сабина — девушка праведная, монсеньор. Обманывать ее далее было бы невозможно. Признаться ей во всем я не могу, однако я люблю ее. Ради нее я отказываюсь от своего таинственного и безграничного могущества. Прочтите в моем сердце и в моей душе: для того чтобы стать супругом Сабины перед Богом, я должен встать перед алтарем, а для этого мной должна руководить ваша рука. Вы знаете все, ответьте, могу ли надеяться?
Прелат помолчал, по-видимому погруженный в раздумье, затем встал и подошел к Петушиному Рыцарю медленным, торжественным шагом.
— Поклянитесь вечным спасением вашей души, что вы сказали правду, — проговорил он.
Жильбер воздел обе руки.
— Клянусь, — сказал он, — клянусь перед отцом моим и моей матерью, которые теперь в чертогах Господа и слышат меня!
— Клянитесь, что вы никогда не карали невинного.
— Клянусь!
— Поклянитесь, что вы всегда действовали по велению сердца, а не повинуясь злодейскому чувству.
— Клянусь!
— Клянитесь, что с этого часа, исключая законной обороны, вы никогда не поразите человека, как бы ни был он виновен!
— Клянусь!
Прелат протянул руки над головой Жильбера.
— Милосердие и прощение Господа неисчерпаемы, — произнес он.
— Отец мой, — сказал Жильбер, становясь на колени, — окажите мне последнюю милость.
— Чего вы хотите, сын мой?
— Я мог похоронить тело моего отца на святом кладбище, но тело моей матери остается там, где его погребли преступники. Вам известно, что три месяца назад в лесу Сенар один человек имел счастье спасти жизнь его величества, которого чуть не убил кабан?
— Знаю.
— Это я спас кроля.
— Неужели?
— Да. Король обещал мне исполнить мою первую просьбу. Пусть же его величество позволит мне похоронить мою мать на кладбище.
— Я увижу его величество в совете сегодня утром и передам ему вашу просьбу.
Жильбер приподнялся с колен.
— Позволите ли поцеловать вашу руку?
Прелат протянул Жильберу свою руку, на пальце которой сверкало кольцо епископа.
V
Венчание
В этот вечер граф де Сен-Жермен приехал к маркизе де Помпадур и был принят очень любезно. Очаровательная гостиная, меблированная с изяществом и роскошью, была полна хорошеньких женщин, и граф оказался единственным мужчиной в этом обществе.
— В самом деле, граф, это не плутовство? — сказала маркиза, улыбаясь и жеманясь.
— Уверяю вас, — отвечал Сен-Жермен с самым серьезным видом, — что я никогда не плутую.
— Однако это до того странно, что надо считать или чудом, или шуткой.
— Это ни то ни другое, маркиза.
— А что же?
— Достижение науки.
— О! — удивились дамы.
— Пусть маркиза попробует сама, — сказал Сен-Жермен, — тогда она убедится.
— Дайте мне конфетницу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
Оставив этот город справа, карета в сопровождении четырех всадников повернула к Понтуазу. Гроза не унималась, но была уже не так сильна, дождь продолжал лить. Было без четверти девять, когда это случилось. Ровно в десять часов карета доехала до Понтуаза, но она в город не въехала, а повернула направо и остановилась перед дверью дома в начале дороги в Мери. Шесть человек держали шесть свежих лошадей. Почтовых лошадей, покрытых пеной и потом, выпрягли в один миг и запрягли новых. Всадники тоже сменили лошадей; бичи защелкали, карета понеслась. За Понтуазом дорога была суха, грозы в той стороне не было.
После отъезда из Парижа не было произнесено ни одного слова. Люди в карете хранили молчание. После одиннадцати часов в темноте стали различимы зубчатые башни собора Бове. Весь город спал, нигде не было видно ни единого огня. Карета остановилась на берегу Авелона. Четыре человека сошли с лошадей. Дверца открылась, и один человек вышел из кареты. Оставшийся в карете высадил графа де Шароле, которого приняли два человека и отнесли на берег.
Ехавшие в карете шли впереди, остальные замыкали шествие. Напротив кареты был дом с красивым фасадом. Ворота его отворились без шума. Карета въехала на внутренний двор, ворота закрылись. Люди подошли к берегу, где под ивами была привязана лодка. Шароле положили на дно лодки, два человека в масках сели на корме, четверо взялись за весла.
Лодка пересекла реку и, обогнув город, причалила у больших деревьев. Тут стояла рыбачья хижина, и в ту минуту, когда лодка причалила, дверь хижины отворилась, из нее вышел человек. Послышалось тихое «кукареку». Люди вышли из лодки, рыбак помогал им, удерживая лодку багром. Два человека вынесли Шароле на руках и вошли в узкую улицу, совершенно пустынную и тихую. Люди шли медленно и бесшумно. В середине улицы, слева, возвышался большой черный дом. Люди остановились перед этим домом! Шедший впереди человек в маске наклонился, сунул правую руку под дверь, и она тотчас отворилась. Все вошли, и дверь затворилась сама собой. Люди вошли в низкую комнату, стены которой, необыкновенно толстые, не должны были пропустить ни малейшего звука. Шароле посадили в кресло. По знаку первого человека в маске четверо сопровождавших вышли из комнату и закрыли дверь. Двое в масках остались наедине с Шароле. Длинную широкую комнату со сводами освещали многочисленные лампы, прибитые к стенам. Один из похитителей, тот, который велел выйти людям, пристально смотрел на Шароле. Со связанными руками и ногами, с кляпом во рту, Шароле сидел неподвижно и безмолвно.
— Выньте кляп и перережьте веревки на руках и ногах, — велел человек, стоявший перед графом.
Его спутник поспешно исполнил приказ. Сделавшись свободным в движениях, Шароле вздохнул с облегчением и растянул руки. С тех пор как лошади его упали, граф в первый раз смог говорить и шевелить руками.
— Узнаю я, наконец, где нахожусь? — сказал он, вставая и топая ногой.
— В городе, где правосудие зависит от вас, монсеньор, — ответил человек в маске. — Вы в Бове, в нескольких лье от вашего поместья Фоссез.
— Кто же меня привез сюда?
— Я.
— Кто ты такой, осмеливающийся поднять руку на принца крови?
— Я тот, кому король заранее подписал помилование, если он вас убьет.
— Убийство! — сказал Шароле, побледнев.
— Нет. Если бы я хотел вас убить, я бы давно сделал это, но у нас разные вкусы, принц. Я не люблю убийств, я предоставляю их вам, — изменив тон, но, сохраняя угрожающее выражение, продолжал незнакомец. — Вы хотите знать, кто я? Вам недолго придется ждать ответа.
Человек в маске ударил в гонг, стоявший возле него на столе. Дверь открылась, и вошли два человека, ведя третьего, босого и с непокрытой головой. Грубая рубашка была его единственной одеждой, руки связаны за спиной, а шея обвязана веревкой. Этого человека поставили напротив Шароле, вслед за этим люди, которые привели его, покинули комнату.
— Граф де Шароле, имею честь представить вам старого приятеля, которого вы не видели очень давно, — барона де Монжуа. — Сделав шаг назад и скрестив руки на груди, человек в маске прибавил: — Теперь скажу, кто я. Я Жильбер, сын Рено, оружейника с набережной Феррайль, того, которого вы приказали осудить судьям этого города, монсеньор, 25 января 1725 года, того, чье мертвое тело вздернули на виселицу 30 января.
Наступила минута страшного молчания.
— 30 января 1725 года, пока вы ужинали с вашими друзьями у Бриссо на улице Вербуа, я был здесь. Я был тогда молод, мне было всего двенадцать лет. Я увидел тело моего отца на виселице. Ночью я, держась за веревку, влез наверх, поцеловал моего отца, и, наклонившись к его уху, шепнул: «Отец мой, я отомщу за тебя, клянусь тебе. Тот, кто виновен в твоей смерти, умрет так, как ты, и там, где ты». Прошло двадцать лет и шесть месяцев, как я дал клятву. В эту ночь я сдержу ее. Вот подлый убийца моего отца! — прибавил он, указывая на Монжуа. — Он умрет. А вы, Шароле, его гнусный сообщник, отомстите за меня. Этот человек умрет от вашей руки. Его я приговорил к смерти, а вас — к роли его палача.
— Негодяй! — сказал Шароле. — Ты смеешь оскорблять принца крови!
— Это отнюдь не первое мое оскорбление. Мы давно знаем друг друга, месье де Шароле! Это я ограбил ваш замок Эмеранвилль, это я посадил вас на целую ночь в нечистоты, это я сжег ваш особняк на улице Фран-Буржуа! Вы слышали произнесенный приговор? Граф де Шароле, вы повесите этого человека, как он повесил моего отца, и подпишете вашим именем протокол казни. Вы сделаете это без малейшего протеста, не говоря ни одного слова. При малейшем колебании я прострелю вам голову. Посмотрите прямо мне в лицо: двадцать лет назад меня звали Жильбер Рено, а теперь меня зовут Петушиный Рыцарь!
Сорвав плащ и маску, Рыцарь предстал во всем своем могуществе.
— Вы понимаете, — продолжал он, — что должны сделать то, что я хочу. Впрочем, это покажется вам забавным, граф! Вы стреляете, как в кроликов, в бедных людей, работающих на расстоянии выстрела, но вы никогда не вешали. Это доставит вам удовольствие.
— «Кукареку!» — послышался пронзительный крик.
Дверь открылась, и вошли семь человек. У всех в петлицах платьев или на шляпах были перья различного цвета. Они схватили Монжуа и Шароле.
— На виселицу! — приказал Петушиный Рыцарь.
Каждый, кому пришлось в эту ночь находиться на площади в Бове, смог присутствовать при странном и жутком зрелище. На этой площади высились позорный столб и виселица. Ровно в полночь группа людей молча двигалась под виселицей, потом тень медленно поднялась по ступеням длинной лестницы. Среди глубокой тишины, с верха лестницы упала веревка на помост. Люди стояли на помосте. Вот группа раздвинулась, и можно было увидеть человека, качавшегося в петле. Другой человек был привязан за руки к ногам повешенного. Руки этого человека были развязаны, он тяжело упал и, повешенный остался один, медленно вертясь на веревке. Прошло четверть часа, а стоявшие под виселицей и на помосте не сделали ни одного движения. Потом раздалось тихое «кукареку», и все быстро разошлись. Под виселицей остался лишь мужчина в черном плаще. Он поднял голову, протянул правую руку к небу, а левую приложил к сердцу.
— Отец мой! — сказал он. — Твой сын сдержал клятву, ты отомщен!
III
Улица Вербуа
Пробило половину первого ночи, и лодка опять переезжала через Авелон в обратную сторону.
Два человека выпрыгнули на берег, за ними сошел граф де Шароле, руки которого теперь были свободны, а с ним вместе Петушиный Рыцарь. Лицо Рыцаря было открыто. С ним шел мужчина в маске. Это был В. Двое других следовали за ними, и все семеро шли по берегу. Только что они достигли мостовой, как ворота большого дома отворились, и подъехала карета, запряженная шестеркой. Открыв дверцу, В вошел первым, за ним Шароле, потом Петушиный Рыцарь, четверо остальных сели верхом. Карета поехала по парижской дороге.
Возвращение свершилось с такой же быстротой, как и приезд. Они двинулись в путь в половине первого, а в три часа утра виднелись уже мельницы Монмартра, раскинувшие в ночной темноте свои белые крылья. Карета въехала в Париж через ворота Сен-Мартен и остановилась у стены аббатства Сен-Мартен де Шап. Рыцарь, В и Шароле покинули карету и в сопровождении четырех всадников, сошедших с лошадей, повернули направо и оказались на улице Вербуа. Рыцарь шел первым, В за ним, рядом с Шароле. Они остановились перед домиком в два этажа, перед которым 30 января, как мы знаем, стояли три человека: А, Б, В. Рыцарь открыл дверь, вошел, впустил Шароле и В. Схватив за руку графа, он быстро потащил его, не говоря ни слова, по темным комнатам дома и дошел до крыльца, спускавшегося в сад.
30 января шел снег, погода стояла холодная, деревья были голы, сад пуст и печален. В эту августовскую ночь сад был великолепен, свеж и зелен. Рыцарь, все еще держа за руку графа, заставил его спуститься в сад. В шел за ними. Они прошли густые аллеи и дошли до середины, где возвышалось абрикосовое дерево, давно уже засохшее. Ничего не могло быть печальнее этой части сада, походившей на кладбище. Рыцарь, Шароле и В подошли к абрикосовому дереву. Под ним лежало тело человека высокого роста со связанными руками. Рыцарь обернулся к Шароле и сказал:
— Мы стоим на том самом месте, где в ночь на 30 января 1725 года убили мою мать. Это вы велели арестовать Морлиера, который мог бы помешать этому преступлению; это вы предложили прогулку по льду в Версале, чтобы дом был пуст; это вы, наконец, все приготовили для преступления; а вот тот, кто совершил его, вот мерзавец, задушивший мою мать! Он также умрет, как и тот, которого вы повесили; и убьете его вы, как убили другого. Ты был орудием, помогавшим поразить невинных, ты станешь рукой, которая поразит виновных. Удави этого, как ты повесил первого!
Схватив графа, он толкнул его к князю, лежавшему без движения под абрикосовым деревом.
IV
Исповедь
Шесть часов пробили часы на парижском соборе, одна из дверей которого была открыта. В это утро, когда никто еще не проснулся в Париже, человек, закутанный в широкий плащ, в шляпе, надвинутой на лоб, вошел в храм. Без сомнения, его ждали, потому что в ту минуту, как он вошел, прелат прошел через хоры. Этот прелат, руки которого были скрещены на груди, а голова клонилась к плечу, был одет в фиолетовую мантию епископа. Это действительно был епископ, монсеньор де Мирпуа, самый уважаемый и самый строгий прелат во Франции. Его опередил аббат, отворивший ему дверь в исповедальню. Через несколько секунд человек, вошедший в церковь прошел в исповедальню и опустился на колени. Встав с колен после довольно продолжительного времени, он перекрестился и стал ждать. Дверь отворилась, и епископ вышел.
— Пойдемте, сын мой, — сказал он шепотом, направляясь к ризнице.
Там их ждали два аббата; епископ переговорил с ними шепотом, потом, сделав знак рукой тому, кто исповедовался у него, открыл дверь, ведущую в монастырь. У этой двери стояла карета. Лакей отворил дверцу, прелат сел в карету, а за ним вошел исповедовавшийся и сел напротив епископа. Карета тронулась и через десять минут остановилась у особняка прелата. Епископ вышел из кареты первым, взошел на лестницу, потом в богато меблированную молельню. Незнакомец следовал за ним. Прелат сел на стул и указал на другой своему спутнику, который принял это приглашение с поклоном.
— Итак, вы Петушиный Рыцарь? — спросил Мирпуа, смотря на человека, сидевшего напротив него.
— Да, монсеньор, — отвечал тот.
— Петушиный Рыцарь, разбойник!
— Для тех, кто меня не знает, но вы слышали всю мою исповедь, вы знаете, кто я. Я ни разу не тронул невинного, я сделался орудием правосудия судьбы, каравшим виновных, пренебрегавших человеческими законами. Десять лет я шел по этому тяжкому пути. Я вырвал из нечистых рук более шести миллионов ливров, отдав их страдавшим от нищеты и голода. Ни один ливр из этих денег не попал в мой кошелек и не послужил для моей сестры. Ночи я проводил как таинственный мститель общества, а дни — как честный труженик. Я был Петушиным Рыцарем, разбойником — от заката до восхода солнца, а днем я был Жильбером-оружейником! Если бы мои родители не пали жертвой подлых убийц, я не жил бы этой жизнью. Но когда я увидел, что мой отец осужден постыдно, когда я узнал, что мать моя задушена, я возненавидел это общество, поставившее себя вне закона, и начал беспощадную войну с ним!
Рыцарь смотрел на прелата, глаза которого были прикованы к нему.
— О! Вы должны понять меня, монсеньор, — продолжал Рыцарь, — жажда справедливости, живущая в моем сердце, это не мое лишь достояние. Многие думают, или скоро будут думать так, как я… немного пройдет лет, и вся Франция потянется к справедливости и свободе! Но не в этом дело, — продолжал Рыцарь, переменив тон, — речь идет обо мне одном. Я сказал вам все, и если вы знаете, что толкнуло меня на этот путь, то знаете, что я отомстил за себя в эту самую ночь или, лучше сказать, отомстил за тех, кто страдал.
— Вы не имели права действовать таким образом, — сказал де Мирпуа.
— Но если бы я оставил в живых этих чудовищ, они погубили бы еще множество невинных.
— Господь запрещает мщение!
— Господь не запрещает убивать ядовитую змею.
— Змея не человек, она не может раскаяться.
— Умоляю вас, монсеньор, призовите на мою будущность милосердие Божие!
— Как вы собираетесь жить теперь?
— Я вам сказал и повторю снова: отомстив, я хочу отказаться от двойного существования, которое я вел до этого дня. Петушиный Рыцарь умер, Жильбер — жив. Счастье еще возможно для меня на земле. Я люблю Сабину. Я буду работать, и мы будем счастливы. Эта-то любовь и привела меня к вам.
— Вас привела ко мне любовь? Объясните, сын мой.
— Сабина — девушка праведная, монсеньор. Обманывать ее далее было бы невозможно. Признаться ей во всем я не могу, однако я люблю ее. Ради нее я отказываюсь от своего таинственного и безграничного могущества. Прочтите в моем сердце и в моей душе: для того чтобы стать супругом Сабины перед Богом, я должен встать перед алтарем, а для этого мной должна руководить ваша рука. Вы знаете все, ответьте, могу ли надеяться?
Прелат помолчал, по-видимому погруженный в раздумье, затем встал и подошел к Петушиному Рыцарю медленным, торжественным шагом.
— Поклянитесь вечным спасением вашей души, что вы сказали правду, — проговорил он.
Жильбер воздел обе руки.
— Клянусь, — сказал он, — клянусь перед отцом моим и моей матерью, которые теперь в чертогах Господа и слышат меня!
— Клянитесь, что вы никогда не карали невинного.
— Клянусь!
— Поклянитесь, что вы всегда действовали по велению сердца, а не повинуясь злодейскому чувству.
— Клянусь!
— Клянитесь, что с этого часа, исключая законной обороны, вы никогда не поразите человека, как бы ни был он виновен!
— Клянусь!
Прелат протянул руки над головой Жильбера.
— Милосердие и прощение Господа неисчерпаемы, — произнес он.
— Отец мой, — сказал Жильбер, становясь на колени, — окажите мне последнюю милость.
— Чего вы хотите, сын мой?
— Я мог похоронить тело моего отца на святом кладбище, но тело моей матери остается там, где его погребли преступники. Вам известно, что три месяца назад в лесу Сенар один человек имел счастье спасти жизнь его величества, которого чуть не убил кабан?
— Знаю.
— Это я спас кроля.
— Неужели?
— Да. Король обещал мне исполнить мою первую просьбу. Пусть же его величество позволит мне похоронить мою мать на кладбище.
— Я увижу его величество в совете сегодня утром и передам ему вашу просьбу.
Жильбер приподнялся с колен.
— Позволите ли поцеловать вашу руку?
Прелат протянул Жильберу свою руку, на пальце которой сверкало кольцо епископа.
V
Венчание
В этот вечер граф де Сен-Жермен приехал к маркизе де Помпадур и был принят очень любезно. Очаровательная гостиная, меблированная с изяществом и роскошью, была полна хорошеньких женщин, и граф оказался единственным мужчиной в этом обществе.
— В самом деле, граф, это не плутовство? — сказала маркиза, улыбаясь и жеманясь.
— Уверяю вас, — отвечал Сен-Жермен с самым серьезным видом, — что я никогда не плутую.
— Однако это до того странно, что надо считать или чудом, или шуткой.
— Это ни то ни другое, маркиза.
— А что же?
— Достижение науки.
— О! — удивились дамы.
— Пусть маркиза попробует сама, — сказал Сен-Жермен, — тогда она убедится.
— Дайте мне конфетницу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51