Те, кого ты надеялся найти здесь в своей власти, теперь в безопасном месте, а ты сам в моих руках!
— Это значит, что я умру?
— Да.
— Если я должен умереть, зачем же ты откладываешь мою смерть?
— Я должен тебя допросить.
— Ба! — воскликнул Монжуа, притворяясь удивленным. — Я думал, что ты умнее, Жильбер. Буду я отвечать или нет, я все-таки должен умереть — не так ли? Зачем же мне говорить?
— Умереть можно по-разному, — ответил Рыцарь со зловещей улыбкой. — Смерть немедленная и смерть под пыткой — вещи разные.
Монжуа пожал плечами.
— Под пыткой, — повторил он. — Пытка может испугать тех, кто боится ожогов, ран и воды. Это страдание нескольких часов, и больше ничего. Неужели ты думаешь испугать меня этим, Жильбер?
— Ты не понимаешь, — возразил Рыцарь. — Когда я говорю тебе о смерти под пыткой, я не имею в виду пыток, употребляемых в Шатле, которые могут испугать только дураков и трусов. Я говорю тебе о нравственной пытке, я говорю тебе о беспрерывных страданиях, не ограничивающихся только телом, а о тех, которые понемногу грызут душу и сердце, о тех ужасных муках, которые заставляют желать смерти, а смерть не приходит! Знаешь ли ты, какую клятву я дал?
Барон отрицательно покачал головой.
— Я тебе скажу, — сказал Рыцарь, — а потом буду тебя допрашивать.
Наступило непродолжительное молчание.
— Слушай, — сказал Петушиный Рыцарь, — двадцать лет назад в ночь на 30 января 1725 года, в ту самую ночь, когда ты убил мою мать в саду дома на улице Вербуа…
Барон вздрогнул.
— Ты видишь, что я знаю все, — продолжал Рыцарь, — в ту ночь, когда тело моего отца качалось на виселице, воздвигнутой тобой, в ту ночь мне было двенадцать лет! Стоя на коленях один на площади возле виселицы, я с отчаянием смотрел на тело моего отца, висевшее над моей головой. Я думал о страданиях не физических, а нравственных, перенесенных им и моей матерью… в течение двенадцати дней мучительной, смертельной тоски! Странная мысль мелькнула в моей голове, хотя я не знал сам, каким образом и для чего. Я увидел перед собой часы страданий и горести, пережитых моими родителями, и насчитал целых двести восемьдесят восемь часов! Внезапная мысль пришла мне на ум во время подсчета. Я приблизился к виселице, помолился на коленях, потом поднялся на ступени лестницы, оставленной палачом. Ухватившись за веревку, я дотянулся до праведной жертвы, наклонившись к ней и приложив губы к ее уху, я сказал: «Отец мой, перед Богом, близ которого ты находишься, я клянусь заставить заплатить тех, кто тебя измучил, один день за каждый час твоих страданий!» — и я поцеловал в лоб моего отца. Тогда я не знал, кто виноват в его смерти. Шли годы, а я ничего не мог узнать, но позже выяснил, что ты, барон де Монжуа, был замешан в этом кровавом деле, и решил убить тебя. Мы дрались, и я оставил тебя, как думал, мертвым. Только через несколько лет я узнал истинную роль, которую ты играл в этом гнусном преступлении.
— Как ты это узнал? — спросил барон.
— От одного твоего приятеля, от того, который тебе помогал, от Шароле, которого я принудил заговорить, когда засунул его в яму с нечистотами. Теперь понимаешь? Ты не умер, я тебя отыскал и сдержу мою клятву.
— Получается, что мне остается жить девять месяцев с половиной? — смело сказал барон. — Раз так, я не стану ничего говорить.
Рыцарь наклонился и посмотрел ему прямо в глаза.
— Ты смеешь шутить с Петушиным Рыцарем? — спросил он. — Когда я говорю тебе о страданиях в продолжение двухсот восьмидесяти восьми дней, то говорю о самом страшном, самом невыносимом страдании, какое когда-либо испытывало человеческое существо. Но ты не умрешь в эти двести восемьдесят восемь дней — нет! Ты будешь жить против твоей воли, но каждую минуту, каждую секунду ты будешь терпеть предсмертные мучения! Ты знаешь, кто я и что способен сделать? — прибавил Рыцарь, быстро вскочив со своего места. — Подумай, что тебя ждет!
— А если я буду говорить? — спросил Монжуа.
— Если ты будешь говорить, то я попрошу душу моего отца освободить меня от данной клятвы и убью тебя без всяких страданий.
— Ты мне клянешься, Жильбер?
— Клянусь.
— Что ж, расспрашивай, а я посмотрю, стоит ли тебе отвечать. О чем ты хочешь меня спросить?
— Кто помогал тебе совершить преступление на улице Вербуа? Ты не мог совершить его один.
— Еще?
— Я хочу знать, кто ранил Сабину в ночь на 30 января.
— Еще?
— Я хочу знать, кому адресовано было письмо, найденное возле трупа одного из моих людей, убитого 1 февраля на углу улиц Отфейль и Корделье.
— Это все?
— Я должен также знать, кто спас тебя от смерти и каким образом ты оказался жив, если я убил тебя пятнадцать лет назад.
— Ты хочешь знать только это? — спросил Монжуа, качая головой.
— Да. Отвечай!
— Подожди, прежде чем ответить на твои вопросы, я хочу кое-что предложить. Клянусь тебе, что мы можем договориться — это зависит от тебя. Ты узнаешь все, что хочешь знать, если согласишься выслушать мою просьбу.
— Говори, только скорее, — сказал Рыцарь с угрозой. — Знай, что этот дом окружен моими людьми, и мне стоит только подать сигнал для того, чтобы мои распоряжения были исполнены.
— Вот что я от тебя потребую, — сказал Монжуа с глубоким спокойствием, — во-первых, чтобы ты возвратил мне свободу, потом, чтобы ты отдал мне все деньги, находящиеся в твоих сундуках, потом, чтобы ты отказался от Сабины, которую я люблю и которую я хочу увезти с собой.
Рыцарь поднял свой пистолет.
— Если ты меня убьешь, — холодно сказал барон, — Сабина и Нисетта умрут завтра.
— Они умрут завтра? — воскликнул Рыцарь.
— Да, умрут, — повторил Монжуа. — Умру я или выживу, одни ли останутся эти молодые девушки или будут окружены заботой близких, они умрут в течение суток, если я не поставлю преграду между ними и смертью. Ты думаешь, что держишь меня в своих руках, а на самом деле это я держу тебя в моих.
Дуло пистолета поднялось к голове Монжуа.
— Объяснись! — приказал Рыцарь.
— Когда я оставил этот дом сегодня в восемь утра, я дал этим женщинам яд, от которого противоядие знаю я один. Как видишь, я предвидел все и поступил дальновидно.
— Отравлены! — повторил Рыцарь.
— Да. Действие этого яда начинается спустя двадцать четыре часа после приема. Сейчас час, яд был дан в восемь часов, значит, им остается жить еще девятнадцать часов, если они не примут противоядия, рецепт которого известен только мне.
— Если это так, почему ты не сказал этого раньше?
— Потому что хотел прежде узнать твои намерения. Теперь действуй. Убей меня, если хочешь, я отомщен заранее.
— Противоядие! — потребовал Рыцарь. Барон молчал и отступил на два шага.
— Противоядие! — повторил Рыцарь, подходя к Монжуа и прицелившись ему в лоб.
Барон не отвечал, но все пятился назад.
— Признайся, что ты солгал, — продолжал Петушиный Рыцарь, — признайся, что ты хотел продлить свою жизнь, и, может быть, я оставлю тебя в живых.
— Я сказал правду, — отвечал Монжуа, продолжая отступать перед грозным дулом пистолета.
Рыцарь взмахнул пистолетом, Монжуа сделал еще шаг назад и прижался к стене. Отступать дальше было некуда.
— В последний раз: противоядие, — закричал Рыцарь.
— Нет, если они останутся в твоих руках, пусть умрут!
— Умри же и ты! — закричал Рыцарь и спустил курок.
Выстрел грянул, но Монжуа внезапно исчез. Он провалился под пол, который открылся под его ногами и закрылся над его головой. На стене виднелось большое пятно крови. Вероятно, перед исчезновением барон был поражен пулей. Умер ли он или был только ранен?
Рыцарь бросил пистолет и стал ощупывать стену, рассматривать пол, чтобы найти секрет пружины, придавленной Монжуа. Он не нашел ничего, тогда он побежал в переднюю. Раздалось пение петуха, и дверь отворилась сама собой. Петушиный Рыцарь выбежал из дома. Человек в черной маске и в черном платье стоял перед ним.
— Все выходы стерегут? — спросил Рыцарь хриплым голосом.
— Да, — ответил человек в маске.
— Велите поджечь дом, и чтобы ни одно живое существо не вышло отсюда!
На дворе стояла лошадь. Рыцарь вскочил в седло и ускакал. Пушки палили, но равнина Лез, недавно пустынная, теперь была заполнена бегущими солдатами… Это бежали англичане.
XXVI
Победа
— Да здравствует король! — кричали сорок тысяч голосов.
С почерневшими ружьями, с окровавленными саблями французские солдаты плясали… а между тем на этой равнине, облитой кровью, лежали пятнадцать тысяч убитых. Англичане потеряли более десяти тысяч, французы — четыре тысячи. Людовик XV проезжал между рядами, поздравляя солдат, пожимал руки офицерам, целовал генералов… По всей линии слышались победные крики, и, когда проезжал король, знамена, пробитые пулями, склонялись перед ним, раненые приподнимались и махали руками. Это сражение, выигранное в одиннадцать часов, проигранное в час и опять выигранное в два часа, было самым великим из сражений в царствование Людовика XV — восторг был всеобщий.
— Где маршал? Где он? — спрашивал король, который еще не видел графа Морица Саксонского.
— Государь, вот он! — воскликнул дофин. Маршал, изнуренный усталостью, подъехал к королю.
Он соскочил с лошади и упал перед ним на колени.
— Государь, — сказал он, — теперь я могу умереть. Я хотел жить только для того, чтобы видеть вас победителем. Теперь, государь, вы знаете, отчего зависит победа.
Король сошел с лошади и сам поднял Морица. Он горячо поцеловал его, и крики стали еще восторженнее.
В эту минуту прискакал Ришелье, покрытый грязью и кровью, в разорванном платье. Людовик XV протянул ему руку.
— Герцог, — сказал он, — я никогда не забуду услуги, оказанной вами Франции!
Ришелье поцеловал руку короля.
— Государь — ответил он, — позволите ли вы мне представить вашему величеству двух человек, которые первыми ворвались в ряды английской колонны?
— Конечно, — отвечал король.
Ришелье сошел с лошади, подбежал к полку гренадеров и, схватив одной рукой гренадера, а другой лейб-гвардейского сержанта, быстро потащил их к королю.
— Вот они, государь! — закричал герцог.
— Ролан Даже! — с удивлением сказал Людовик. — А вы хотели быть убитым.
— Государь! — с волнением отвечал гренадер. — Мне не удалось умереть.
— К счастью для вас и для меня, господин гренадер. Для меня потому, что у меня в армии остался храбрый солдат, а для вас потому, что я награжу вас так, как вы заслуживаете.
Он дал поцеловать свою правую руку Ролану, который стал на одно колено.
Отец Ролана с глазами, полными слез, встал на колени по другую сторону и, схватив левую руку короля, прижал ее к своим губам.
Людовик обернулся к лейб-гвардейскому сержанту, который ждал неподвижно невдалеке от того места.
— Как твое имя? — спросил король.
— Тюлип, сержант третьего лейб-гвардейского полка, ваше величество.
— Хорошо! Я запомню, — сказал король.
— Да здравствует король! — закричал Тюлип, махая шляпой.
— Да здравствует король! — подхватила толпа. Даже взял за руку сына.
— Пойдем, — сказал он, — Сабина и Нисетта ждут нас в Сент-Амане.
— А Жильбер?
— Он с ними.
— Но как его нашли? Где он?
— Он сам тебе скажет.
С этими словами Даже увлек сына к мосту.
XXVII
«Кукареку!»
Наступила ночь, весь лагерь был освещен: праздновали победу. В густом лесу близ Мортони остановился всадник.
— Кукареку, — послышалось из чащи.
Всадник сошел на землю, к нему приблизился человек в черном плаще и маске.
— Ну, что яд? — спросил он с живостью.
— Ни малейшего следа! — ответил всадник.
— Они не страдают?
— Нисколько. Б не оставлял их ни на минуту и утверждает, что нет никаких признаков отравления.
— А прошло уже четырнадцать часов, как девушки отравлены. Он сказал, что дал им яд в восемь утра, а сейчас десять вечера.
— Не солгал ли этот человек? Может быть, страх или надежда спастись внушили ему эту мысль об отравлении?
— Это возможно, а если нет?
Человек в маске сделал нетерпеливое движение. Рыцарь размышлял.
— Что с домом? — спросил он внезапно.
— Сгорел дотла.
— Кто-нибудь пытался бежать во время пожара?
— Никто.
— Может, вы видели кого-нибудь, заметили что-нибудь или слышали такое, что могло бы навести нас на след?
— Ровным счетом ничего.
— Так я и думал, — сказал Рыцарь, качая головой. — Борьба еще не кончилась, но она кончится сегодня ночью.
Он наклонился к земле: послышалось второе «кукареку». Третий человек показался в тени. Это был Черный Петух.
— Где пленник? — спросил Рыцарь.
— Он здесь, — ответил Черный Петух.
Он раздвинул кустарник одной рукой, а другой, взяв закрытый фонарь, осветил внутри чащи. На земле лежал крепко связанный, с кляпом во рту, рослый худощавый человек в богатой ливрее. В наклонился над ним.
— Джон! — сказал он с удивлением. — Слуга герцога Кумберлендского!
Рыцарь сделал утвердительный знак. Потом, обернувшись к Черному Петуху, спросил:
— А другой?
— Там! — ответил Черный Петух.
Он повернул свой фонарь налево: другой человек высокого роста, также связанный, лежал в густой траве. В. подошел и посмотрел.
— Князь! — сказал он.
— Он самый! — кивнул Рыцарь.
— Когда их захватили?
— Пока горел дом. Эти люди будут нам полезны.
Рыцарь поставил свою правую ногу на грудь князя.
— Этот мне скажет, где тот! — прибавил он. — Ты поклялся, что не будешь говорить, — обратился он к князю, — а я клянусь, что ты будешь говорить.
Три «кукареку» раздалось в лесу. Три человека явились с правой стороны. Раздалось еще три «кукареку», и еще три человека явились слева. По знаку Рыцаря двое схватили Джона, два других взвалили на плечи князя, пятый человек встал спереди, шестой сзади.
— К фонтенуаскому курятнику! — приказал Рыцарь. Шесть человек исчезли в гуще леса с князем и Джоном. Курятник остался с В.
— Через десять дней общее собрание в парижском курятнике, — сказал он.
В поклонился.
— Приказания собраться будет отдано, — ответил он. Рыцарь проворно вскочил на лошадь и, сделав В прощальный знак, ускакал галопом.
XXVIII
Подземелье
Ночь выдалась темная, но на берегах Шельды, от Барри до Антуани, горели огни, зажженные французскими солдатами, и раздавалось радостное пение и победные крики. С другой стороны Фонтенуа, напротив, все было безмолвно и печально. В этой стороне еще утром величественно возвышался английский лагерь, который был в эту минуту грудой трупов на груде развалин.
Было одиннадцать часов. Вблизи английского лагеря послышался стук лошадиных копыт о сухую землю. На спине лошади лежала поклажа; невозможно было ни узнать, ни даже угадать формы этой поклажи, покрытой чем-то вроде савана. Два человека шли возле лошади, один вел ее под уздцы и был в маске, другой кутался в длинный черный плащ. Они направлялись к дороге, окаймленной густым лесом. Вдруг раздалось пение петуха; это первое «кукареку» сменилось другим, более звучным, а третье раздалось вдали. Человек в плаще сделал знак: его окружили шестеро мужчин, они как будто вдруг выскочили из-под земли.
— Все ли готово? — спросил человек в плаще.
— Все.
— Все входы в подземелье стерегут?
— Все. Их пять: один ведет в Лез, два — в лес, один — на равнину, он выходит возле фермы, пятый — на дорогу в Турне.
— А других нет?
— Нет. Мы все обыскали, все меры приняты, все подземелья осмотрены. Нет других сообщений с подземельями, кроме тех, о которых я вам говорю, за исключением, впрочем, тех, которые ведут в дом.
— Хохлатый Петух прав, — сказал, подходя, человек в маске, — его сведения совершенно верны. Доказательством служит то, что князь и лакей Джон, допрошенные порознь, сказали одно и то же.
— Кто стережет эти входы? — спросил Рыцарь.
— Те, кого вы назначили. Ваши распоряжения были исполнены в точности, — ответил Хохлатый Петух.
— Индийский Петух стережет ход в Лез.
— Растрепанный Петух — вход на равнину, Петух Яго и Петух Коротышка — в лес, Петух Золотой — дорогу в Турне.
— Кто караулит дом?
— Черный Петух.
— Мои приказания были переданы каждому?
— Слово в слово.
— Хорошо! Возьми лошадь, отведи ее в Лез и жди.
Хохлатый Петух повел лошадь, на которой лежала ноша странной формы. Человек и лошадь исчезли в ночной темноте. Петушиный Рыцарь обернулся к людям, которые стояли неподвижно и безмолвно с тех пор, как появились на дороге, и сказал:
— К петухам! И пусть они удвоят бдительность.
Все пятеро исчезли. Рыцарь и человек в маске остались одни.
— Вы заставите говорить Джона? — с живостью спросил Рыцарь.
— Лучше, может быть, чем вы заставите говорить князя, — ответил собеседник.
— Тот, кого я ищу, здесь, под моими ногами. Я его найду, и, каков бы ни был лабиринт этих подземных коридоров, он от меня не убежит. — Рыцарь приблизился к своему товарищу и, схватив его за руку, прибавил: — В, мы должны успеть.
— Мы успеем, — уверенно ответил В. — Вы обретете свое счастье.
— А вы — могущество.
— Как? — с волнением спросил В.
— Я сдержу обещание, данное самому себе, — ответил Рыцарь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
— Это значит, что я умру?
— Да.
— Если я должен умереть, зачем же ты откладываешь мою смерть?
— Я должен тебя допросить.
— Ба! — воскликнул Монжуа, притворяясь удивленным. — Я думал, что ты умнее, Жильбер. Буду я отвечать или нет, я все-таки должен умереть — не так ли? Зачем же мне говорить?
— Умереть можно по-разному, — ответил Рыцарь со зловещей улыбкой. — Смерть немедленная и смерть под пыткой — вещи разные.
Монжуа пожал плечами.
— Под пыткой, — повторил он. — Пытка может испугать тех, кто боится ожогов, ран и воды. Это страдание нескольких часов, и больше ничего. Неужели ты думаешь испугать меня этим, Жильбер?
— Ты не понимаешь, — возразил Рыцарь. — Когда я говорю тебе о смерти под пыткой, я не имею в виду пыток, употребляемых в Шатле, которые могут испугать только дураков и трусов. Я говорю тебе о нравственной пытке, я говорю тебе о беспрерывных страданиях, не ограничивающихся только телом, а о тех, которые понемногу грызут душу и сердце, о тех ужасных муках, которые заставляют желать смерти, а смерть не приходит! Знаешь ли ты, какую клятву я дал?
Барон отрицательно покачал головой.
— Я тебе скажу, — сказал Рыцарь, — а потом буду тебя допрашивать.
Наступило непродолжительное молчание.
— Слушай, — сказал Петушиный Рыцарь, — двадцать лет назад в ночь на 30 января 1725 года, в ту самую ночь, когда ты убил мою мать в саду дома на улице Вербуа…
Барон вздрогнул.
— Ты видишь, что я знаю все, — продолжал Рыцарь, — в ту ночь, когда тело моего отца качалось на виселице, воздвигнутой тобой, в ту ночь мне было двенадцать лет! Стоя на коленях один на площади возле виселицы, я с отчаянием смотрел на тело моего отца, висевшее над моей головой. Я думал о страданиях не физических, а нравственных, перенесенных им и моей матерью… в течение двенадцати дней мучительной, смертельной тоски! Странная мысль мелькнула в моей голове, хотя я не знал сам, каким образом и для чего. Я увидел перед собой часы страданий и горести, пережитых моими родителями, и насчитал целых двести восемьдесят восемь часов! Внезапная мысль пришла мне на ум во время подсчета. Я приблизился к виселице, помолился на коленях, потом поднялся на ступени лестницы, оставленной палачом. Ухватившись за веревку, я дотянулся до праведной жертвы, наклонившись к ней и приложив губы к ее уху, я сказал: «Отец мой, перед Богом, близ которого ты находишься, я клянусь заставить заплатить тех, кто тебя измучил, один день за каждый час твоих страданий!» — и я поцеловал в лоб моего отца. Тогда я не знал, кто виноват в его смерти. Шли годы, а я ничего не мог узнать, но позже выяснил, что ты, барон де Монжуа, был замешан в этом кровавом деле, и решил убить тебя. Мы дрались, и я оставил тебя, как думал, мертвым. Только через несколько лет я узнал истинную роль, которую ты играл в этом гнусном преступлении.
— Как ты это узнал? — спросил барон.
— От одного твоего приятеля, от того, который тебе помогал, от Шароле, которого я принудил заговорить, когда засунул его в яму с нечистотами. Теперь понимаешь? Ты не умер, я тебя отыскал и сдержу мою клятву.
— Получается, что мне остается жить девять месяцев с половиной? — смело сказал барон. — Раз так, я не стану ничего говорить.
Рыцарь наклонился и посмотрел ему прямо в глаза.
— Ты смеешь шутить с Петушиным Рыцарем? — спросил он. — Когда я говорю тебе о страданиях в продолжение двухсот восьмидесяти восьми дней, то говорю о самом страшном, самом невыносимом страдании, какое когда-либо испытывало человеческое существо. Но ты не умрешь в эти двести восемьдесят восемь дней — нет! Ты будешь жить против твоей воли, но каждую минуту, каждую секунду ты будешь терпеть предсмертные мучения! Ты знаешь, кто я и что способен сделать? — прибавил Рыцарь, быстро вскочив со своего места. — Подумай, что тебя ждет!
— А если я буду говорить? — спросил Монжуа.
— Если ты будешь говорить, то я попрошу душу моего отца освободить меня от данной клятвы и убью тебя без всяких страданий.
— Ты мне клянешься, Жильбер?
— Клянусь.
— Что ж, расспрашивай, а я посмотрю, стоит ли тебе отвечать. О чем ты хочешь меня спросить?
— Кто помогал тебе совершить преступление на улице Вербуа? Ты не мог совершить его один.
— Еще?
— Я хочу знать, кто ранил Сабину в ночь на 30 января.
— Еще?
— Я хочу знать, кому адресовано было письмо, найденное возле трупа одного из моих людей, убитого 1 февраля на углу улиц Отфейль и Корделье.
— Это все?
— Я должен также знать, кто спас тебя от смерти и каким образом ты оказался жив, если я убил тебя пятнадцать лет назад.
— Ты хочешь знать только это? — спросил Монжуа, качая головой.
— Да. Отвечай!
— Подожди, прежде чем ответить на твои вопросы, я хочу кое-что предложить. Клянусь тебе, что мы можем договориться — это зависит от тебя. Ты узнаешь все, что хочешь знать, если согласишься выслушать мою просьбу.
— Говори, только скорее, — сказал Рыцарь с угрозой. — Знай, что этот дом окружен моими людьми, и мне стоит только подать сигнал для того, чтобы мои распоряжения были исполнены.
— Вот что я от тебя потребую, — сказал Монжуа с глубоким спокойствием, — во-первых, чтобы ты возвратил мне свободу, потом, чтобы ты отдал мне все деньги, находящиеся в твоих сундуках, потом, чтобы ты отказался от Сабины, которую я люблю и которую я хочу увезти с собой.
Рыцарь поднял свой пистолет.
— Если ты меня убьешь, — холодно сказал барон, — Сабина и Нисетта умрут завтра.
— Они умрут завтра? — воскликнул Рыцарь.
— Да, умрут, — повторил Монжуа. — Умру я или выживу, одни ли останутся эти молодые девушки или будут окружены заботой близких, они умрут в течение суток, если я не поставлю преграду между ними и смертью. Ты думаешь, что держишь меня в своих руках, а на самом деле это я держу тебя в моих.
Дуло пистолета поднялось к голове Монжуа.
— Объяснись! — приказал Рыцарь.
— Когда я оставил этот дом сегодня в восемь утра, я дал этим женщинам яд, от которого противоядие знаю я один. Как видишь, я предвидел все и поступил дальновидно.
— Отравлены! — повторил Рыцарь.
— Да. Действие этого яда начинается спустя двадцать четыре часа после приема. Сейчас час, яд был дан в восемь часов, значит, им остается жить еще девятнадцать часов, если они не примут противоядия, рецепт которого известен только мне.
— Если это так, почему ты не сказал этого раньше?
— Потому что хотел прежде узнать твои намерения. Теперь действуй. Убей меня, если хочешь, я отомщен заранее.
— Противоядие! — потребовал Рыцарь. Барон молчал и отступил на два шага.
— Противоядие! — повторил Рыцарь, подходя к Монжуа и прицелившись ему в лоб.
Барон не отвечал, но все пятился назад.
— Признайся, что ты солгал, — продолжал Петушиный Рыцарь, — признайся, что ты хотел продлить свою жизнь, и, может быть, я оставлю тебя в живых.
— Я сказал правду, — отвечал Монжуа, продолжая отступать перед грозным дулом пистолета.
Рыцарь взмахнул пистолетом, Монжуа сделал еще шаг назад и прижался к стене. Отступать дальше было некуда.
— В последний раз: противоядие, — закричал Рыцарь.
— Нет, если они останутся в твоих руках, пусть умрут!
— Умри же и ты! — закричал Рыцарь и спустил курок.
Выстрел грянул, но Монжуа внезапно исчез. Он провалился под пол, который открылся под его ногами и закрылся над его головой. На стене виднелось большое пятно крови. Вероятно, перед исчезновением барон был поражен пулей. Умер ли он или был только ранен?
Рыцарь бросил пистолет и стал ощупывать стену, рассматривать пол, чтобы найти секрет пружины, придавленной Монжуа. Он не нашел ничего, тогда он побежал в переднюю. Раздалось пение петуха, и дверь отворилась сама собой. Петушиный Рыцарь выбежал из дома. Человек в черной маске и в черном платье стоял перед ним.
— Все выходы стерегут? — спросил Рыцарь хриплым голосом.
— Да, — ответил человек в маске.
— Велите поджечь дом, и чтобы ни одно живое существо не вышло отсюда!
На дворе стояла лошадь. Рыцарь вскочил в седло и ускакал. Пушки палили, но равнина Лез, недавно пустынная, теперь была заполнена бегущими солдатами… Это бежали англичане.
XXVI
Победа
— Да здравствует король! — кричали сорок тысяч голосов.
С почерневшими ружьями, с окровавленными саблями французские солдаты плясали… а между тем на этой равнине, облитой кровью, лежали пятнадцать тысяч убитых. Англичане потеряли более десяти тысяч, французы — четыре тысячи. Людовик XV проезжал между рядами, поздравляя солдат, пожимал руки офицерам, целовал генералов… По всей линии слышались победные крики, и, когда проезжал король, знамена, пробитые пулями, склонялись перед ним, раненые приподнимались и махали руками. Это сражение, выигранное в одиннадцать часов, проигранное в час и опять выигранное в два часа, было самым великим из сражений в царствование Людовика XV — восторг был всеобщий.
— Где маршал? Где он? — спрашивал король, который еще не видел графа Морица Саксонского.
— Государь, вот он! — воскликнул дофин. Маршал, изнуренный усталостью, подъехал к королю.
Он соскочил с лошади и упал перед ним на колени.
— Государь, — сказал он, — теперь я могу умереть. Я хотел жить только для того, чтобы видеть вас победителем. Теперь, государь, вы знаете, отчего зависит победа.
Король сошел с лошади и сам поднял Морица. Он горячо поцеловал его, и крики стали еще восторженнее.
В эту минуту прискакал Ришелье, покрытый грязью и кровью, в разорванном платье. Людовик XV протянул ему руку.
— Герцог, — сказал он, — я никогда не забуду услуги, оказанной вами Франции!
Ришелье поцеловал руку короля.
— Государь — ответил он, — позволите ли вы мне представить вашему величеству двух человек, которые первыми ворвались в ряды английской колонны?
— Конечно, — отвечал король.
Ришелье сошел с лошади, подбежал к полку гренадеров и, схватив одной рукой гренадера, а другой лейб-гвардейского сержанта, быстро потащил их к королю.
— Вот они, государь! — закричал герцог.
— Ролан Даже! — с удивлением сказал Людовик. — А вы хотели быть убитым.
— Государь! — с волнением отвечал гренадер. — Мне не удалось умереть.
— К счастью для вас и для меня, господин гренадер. Для меня потому, что у меня в армии остался храбрый солдат, а для вас потому, что я награжу вас так, как вы заслуживаете.
Он дал поцеловать свою правую руку Ролану, который стал на одно колено.
Отец Ролана с глазами, полными слез, встал на колени по другую сторону и, схватив левую руку короля, прижал ее к своим губам.
Людовик обернулся к лейб-гвардейскому сержанту, который ждал неподвижно невдалеке от того места.
— Как твое имя? — спросил король.
— Тюлип, сержант третьего лейб-гвардейского полка, ваше величество.
— Хорошо! Я запомню, — сказал король.
— Да здравствует король! — закричал Тюлип, махая шляпой.
— Да здравствует король! — подхватила толпа. Даже взял за руку сына.
— Пойдем, — сказал он, — Сабина и Нисетта ждут нас в Сент-Амане.
— А Жильбер?
— Он с ними.
— Но как его нашли? Где он?
— Он сам тебе скажет.
С этими словами Даже увлек сына к мосту.
XXVII
«Кукареку!»
Наступила ночь, весь лагерь был освещен: праздновали победу. В густом лесу близ Мортони остановился всадник.
— Кукареку, — послышалось из чащи.
Всадник сошел на землю, к нему приблизился человек в черном плаще и маске.
— Ну, что яд? — спросил он с живостью.
— Ни малейшего следа! — ответил всадник.
— Они не страдают?
— Нисколько. Б не оставлял их ни на минуту и утверждает, что нет никаких признаков отравления.
— А прошло уже четырнадцать часов, как девушки отравлены. Он сказал, что дал им яд в восемь утра, а сейчас десять вечера.
— Не солгал ли этот человек? Может быть, страх или надежда спастись внушили ему эту мысль об отравлении?
— Это возможно, а если нет?
Человек в маске сделал нетерпеливое движение. Рыцарь размышлял.
— Что с домом? — спросил он внезапно.
— Сгорел дотла.
— Кто-нибудь пытался бежать во время пожара?
— Никто.
— Может, вы видели кого-нибудь, заметили что-нибудь или слышали такое, что могло бы навести нас на след?
— Ровным счетом ничего.
— Так я и думал, — сказал Рыцарь, качая головой. — Борьба еще не кончилась, но она кончится сегодня ночью.
Он наклонился к земле: послышалось второе «кукареку». Третий человек показался в тени. Это был Черный Петух.
— Где пленник? — спросил Рыцарь.
— Он здесь, — ответил Черный Петух.
Он раздвинул кустарник одной рукой, а другой, взяв закрытый фонарь, осветил внутри чащи. На земле лежал крепко связанный, с кляпом во рту, рослый худощавый человек в богатой ливрее. В наклонился над ним.
— Джон! — сказал он с удивлением. — Слуга герцога Кумберлендского!
Рыцарь сделал утвердительный знак. Потом, обернувшись к Черному Петуху, спросил:
— А другой?
— Там! — ответил Черный Петух.
Он повернул свой фонарь налево: другой человек высокого роста, также связанный, лежал в густой траве. В. подошел и посмотрел.
— Князь! — сказал он.
— Он самый! — кивнул Рыцарь.
— Когда их захватили?
— Пока горел дом. Эти люди будут нам полезны.
Рыцарь поставил свою правую ногу на грудь князя.
— Этот мне скажет, где тот! — прибавил он. — Ты поклялся, что не будешь говорить, — обратился он к князю, — а я клянусь, что ты будешь говорить.
Три «кукареку» раздалось в лесу. Три человека явились с правой стороны. Раздалось еще три «кукареку», и еще три человека явились слева. По знаку Рыцаря двое схватили Джона, два других взвалили на плечи князя, пятый человек встал спереди, шестой сзади.
— К фонтенуаскому курятнику! — приказал Рыцарь. Шесть человек исчезли в гуще леса с князем и Джоном. Курятник остался с В.
— Через десять дней общее собрание в парижском курятнике, — сказал он.
В поклонился.
— Приказания собраться будет отдано, — ответил он. Рыцарь проворно вскочил на лошадь и, сделав В прощальный знак, ускакал галопом.
XXVIII
Подземелье
Ночь выдалась темная, но на берегах Шельды, от Барри до Антуани, горели огни, зажженные французскими солдатами, и раздавалось радостное пение и победные крики. С другой стороны Фонтенуа, напротив, все было безмолвно и печально. В этой стороне еще утром величественно возвышался английский лагерь, который был в эту минуту грудой трупов на груде развалин.
Было одиннадцать часов. Вблизи английского лагеря послышался стук лошадиных копыт о сухую землю. На спине лошади лежала поклажа; невозможно было ни узнать, ни даже угадать формы этой поклажи, покрытой чем-то вроде савана. Два человека шли возле лошади, один вел ее под уздцы и был в маске, другой кутался в длинный черный плащ. Они направлялись к дороге, окаймленной густым лесом. Вдруг раздалось пение петуха; это первое «кукареку» сменилось другим, более звучным, а третье раздалось вдали. Человек в плаще сделал знак: его окружили шестеро мужчин, они как будто вдруг выскочили из-под земли.
— Все ли готово? — спросил человек в плаще.
— Все.
— Все входы в подземелье стерегут?
— Все. Их пять: один ведет в Лез, два — в лес, один — на равнину, он выходит возле фермы, пятый — на дорогу в Турне.
— А других нет?
— Нет. Мы все обыскали, все меры приняты, все подземелья осмотрены. Нет других сообщений с подземельями, кроме тех, о которых я вам говорю, за исключением, впрочем, тех, которые ведут в дом.
— Хохлатый Петух прав, — сказал, подходя, человек в маске, — его сведения совершенно верны. Доказательством служит то, что князь и лакей Джон, допрошенные порознь, сказали одно и то же.
— Кто стережет эти входы? — спросил Рыцарь.
— Те, кого вы назначили. Ваши распоряжения были исполнены в точности, — ответил Хохлатый Петух.
— Индийский Петух стережет ход в Лез.
— Растрепанный Петух — вход на равнину, Петух Яго и Петух Коротышка — в лес, Петух Золотой — дорогу в Турне.
— Кто караулит дом?
— Черный Петух.
— Мои приказания были переданы каждому?
— Слово в слово.
— Хорошо! Возьми лошадь, отведи ее в Лез и жди.
Хохлатый Петух повел лошадь, на которой лежала ноша странной формы. Человек и лошадь исчезли в ночной темноте. Петушиный Рыцарь обернулся к людям, которые стояли неподвижно и безмолвно с тех пор, как появились на дороге, и сказал:
— К петухам! И пусть они удвоят бдительность.
Все пятеро исчезли. Рыцарь и человек в маске остались одни.
— Вы заставите говорить Джона? — с живостью спросил Рыцарь.
— Лучше, может быть, чем вы заставите говорить князя, — ответил собеседник.
— Тот, кого я ищу, здесь, под моими ногами. Я его найду, и, каков бы ни был лабиринт этих подземных коридоров, он от меня не убежит. — Рыцарь приблизился к своему товарищу и, схватив его за руку, прибавил: — В, мы должны успеть.
— Мы успеем, — уверенно ответил В. — Вы обретете свое счастье.
— А вы — могущество.
— Как? — с волнением спросил В.
— Я сдержу обещание, данное самому себе, — ответил Рыцарь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51