Было что-то мертвое в его единственном зрячем глазе, какое-то полное отсутствие жизненной силы, отчего у нее по спине поползли мурашки. Однако когда он не извлек из заднего кармана ничего страшного, а только бумажник, через страх пробился лучик любопытства:
— Вы остановились где-то поблизости?
Незнакомец взглянул на нее столь угрожающе, что Шери быстро переключила внимание на счетчик. Он положил на прилавок тридцать долларов и вышел из лавки.
— Вы забыли сдачу! — крикнула Шери вслед.
Он и не подумал обернуться.
Эрик снял упаковку с флакона аспирина. Завернув за стенку фургона, он отвинтил крышку и вынул клочок ваты. Моросило, был серый дождливый день позднего ноября, и сырость тревожила ногу, поврежденную в аварии. Сев за руль, Эрик проглотил три таблетки, запив их остатками холодного кофе из пластмассовой чашки.
После того как в мае прошлого года его машина перелетела через ограждение, он провел месяц в больнице и еще два месяца ходил на долечивание. Тогда, в сентябре, он начал работать над новым фильмом. Хотели отложить съемки из-за его травмы, но Эрик быстро поправлялся, и было решено продолжать съемки, пригласив дублера для ряда эпизодов, в которых он обычно снимался сам.
Съемки закончились десять дней тому назад. Он планировал слетать в Нью-Йорк, обсудить пьесу, но в последнюю минуту решил поехать на машине, надеясь, что одиночество поможет ему прийти в себя. Через несколько дней одиночество стало для него более важным, чем пункт назначения, и самым близким местом к Манхэттену, до которого он добирался, стал Тернпайк в Джерси.
Эрик ехал на юг по второстепенным дорогам, путешествуя в фургоне «Дженерал моторс» — эта колымага не так бросалась в глаза, как его «ягуар». Вначале у него было смутное желание заехать к отцу и мачехе в Хилтон-Хед, куда они, выйдя на пенсию, уехали несколько лет назад. Но ему не потребовалось много времени, чтобы понять, что они последние люди на земле, кого ему хотелось бы видеть, хотя старики годами звали его навестить их, особенно после того, как Эрик приобрел известность. И сейчас ему надо было убить шесть недель до начала работы над новым фильмом. Надо было чем-то заняться, чтобы заполнить время, вот он и сел за руль.
Отъезжая от бензоколонки, он поймал взгляд женщины, смотревшей на него сквозь окно. Она не узнала его. Никто не узнавал его с тех пор, как он уехал из Лос-Анджелеса. Эрик сомневался, узнают ли его даже старые друзья, если не станут внимательно приглядываться. Поддельный акцент, которым он пользовался в последнем фильме, и отросшие волосы с успехом обеспечивали ему инкогнито уже на протяжении трех тысяч миль. И что еще важнее, чем анонимность, — маскировка помогала ему хоть на время уйти от самого себя.
Он вырулил на мокрое шоссе и машинально полез к карман куртки за сигаретами, но тут же вспомнил, что больше не курит. Ему не давали курить в больнице, и, когда выписали, привычка исчезла. Он отвык получать радость от всех чувственных удовольствий. Пища больше не привлекала его, выпивка и секс тоже. Сейчас он не мог даже вспомнить, почему это казалось ему когда-то столь важным. С тех пор как он потерял детей, Эрик чувствовал себя так, словно принадлежал уже к царству мертвых, а не живых.
За семь месяцев, прошедших после того, как Лили забрала дочерей, он узнал о сексуальных домогательствах к детям больше, чем знают все адвокаты, вместе взятые. Лежа на больничной койке, он читал истории об отцах, творивших невообразимое насилие над крошечными детьми, об извращенных, изломанных людях, чьими жертвами становилась одна дочь за другой, об отцах, предававших самые святые узы, которые только могут существовать между людьми.
Но он-то ведь не один из этих монстров! И все-таки Эрик уже не был и тем наивным, прямолинейным человеком, который ворвался в контору Майка Лонгакра, требуя, чтобы адвокат положил конец лживым обвинениям Лили. Теперь он знал, что законы также полны несправедливости.
Чего бы ему лично это ни стоило, он не допустит, чтобы дети ушли в подполье, где они лишились бы не только отца, но и матери. Пока он оставался вдали от них, полагаясь на международную компанию нанятых детективов, державших их под наблюдением. С возрастающим чувством отстраненности Эрик следил, как Лили с дочерьми переезжала с места на место — сначала в Париж, потом в Италию. Август они проводили в Вене, а сентябрь — в Лондоне. Сейчас они были в Швейцарии. Всюду, где она ни оказывалась, нанимались новые гувернантки, новые учителя, новые специалисты, чьи счета Эрик оплачивал. Детективы беседовали с людьми, нанятыми Лили, и Эрик знал, что у Бекки замедлилось развитие, а Рейчел становится все менее управляемой. Сама Лили была единственным источником постоянства для девочек, и хотя бы поэтому нельзя было допустить, чтобы они ушли в подполье.
И все же у него так болела душа за дочерей, что иногда охватывало искушение. За прошедшие семь месяцев боль превратилась из муки кровоточащей раны в привычную, иссушающую духовную пустоту, которая была хуже телесных мучений, потому что омертвляла всю его жизнь. Иногда Эрику удавалось направлять отчаяние на свою очередную роль, но съемки заканчивались, а от себя бежать было некуда.
Эрик постепенно терял способность видеть красоту мира и сейчас замечал лишь его гнусность. Он не мог больше читать газеты и смотреть телевизор, потому что ему были невыносимы сообщения об очередном новорожденном младенце, брошенном в мусорный ящик с пуповиной, все еще прикрепленной к его крохотному синему тельцу. Он не мог читать об отрезанной голове, обнаруженной в картонной коробке, или об изнасилованной бандитами молодой женщине. Одни убийства, увечья, зло… Эрик потерял способность отделять свою боль от чужих страданий. Сейчас его затрагивала уже боль всего мира, мучило одно зверство за другим, тяжесть горя его согнула, и он понял, что сломается, если не найдет способа защититься.
Вот он и бежал куда глаза глядят, натягивая на себя личину несуществующего человека — личности настолько опасной, что обыкновенные люди старались не попадаться ему на пути. Вместо радио Эрик слушал джазовые записи; спал в своем фургоне, а не в комнате мотеля с манящим телевизором; избегал больших городов и газетных щитов. Эрик прятался в свою раковину, потому что знал: он стал настолько хрупок, что может разбиться на части.
Когда Эрик сворачивал с местной дороги на центральное шоссе, из-под колес тракторного трейлера его фургон обдало водой. Он ничего не видел, пока дворники не сделали несколько полукругов по лобовому стеклу. На обочине показался бело-голубой дорожный знак, указывавший, что неподалеку находится больница. Это было именно то, что он искал, — тонкая нить, которая поможет ему защитить себя и одновременно попытаться спасти свою душу.
Проезжая через небольшой городок, Эрик по указателям нашел больницу, подъехав к приземистому неказистому кирпичному дому. Он поставил машину в самом дальнем углу стоянки, в отдалении от здания больницы, и перебрался в заднюю часть фургона. Задние сиденья были сняты, и образовалось пространство, достаточное для того, чтобы разложить походную кровать, которая сейчас была сложена и находилась рядом с дорогим кожаным кофром, в котором Эрик хранил свою одежду. Он отодвинул его в сторону и вытащил дешевую виниловую сумку.
Несколько мгновений он бездействовал. Потом, пробормотав что-то, что могло быть и молитвой, и проклятием, он открыл дверцу:
— Эй, может здесь кто-нибудь помочь парню?
Сестра Грейсон подняла глаза от медицинской карты.
Вообще-то ее трудно было поразить, но сейчас она раскрыла от удивления рот, увидев немыслимую фигуру, которая с дьявольской усмешкой выросла у стола.
На нем был вьющийся красный парик, увенчанный черным пиратским шарфом, завязанным сбоку узлом. Фиолетовая атласная рубашка была заправлена в черные шаровары необъятных размеров, по которым были разбросаны красно-фиолетовые горошины размером с блюдце. Единственная огромная бровь была нарисована на клоунской маске, закрывавшей лицо. У него был большой красный рот, другое пятно красного цвета украшало кончик носа, и фиолетовая повязка в форме звезды закрывала левый глаз.
Сестра Грейсон быстро пришла в себя:
— Вы кто?
Он капризно улыбнулся, и сестра забыла, что ей уже пятьдесят пять и давно прошли времена, когда ей можно было увлечься очаровательным негодяем.
Он отвесил ей чересчур глубокий поклон, похлопал по лбу, груди и талии:
— Меня зовут пират Пэтчес, и вам никогда не доводилось увидеть более несчастного морского волка!
Сестра Грейсон неожиданно для самой себя вовлеклась в эту игру — сделали свое дело необычные манеры незнакомца:
— Это почему же?
— Боюсь вида крови. — Он комично вздрогнул. — Несчастный я человек! Не понимаю, как вы это только выносите!
Она хихикнула, но тут же вспомнила о своих служебных обязанностях. Степенно подняв руку, сестра тщательно спрятала все кудряшки своих седеющих волос, которым удалось выбиться из-под шапочки.
— Чем могу служить?
— Вот это другое дело! Я здесь, чтобы развлечь ваших детей. Парень из «Ротари-клуб» сказал мне подойти к трем. Я что, снова перепутал время? — У него был вид нераскаявшегося грешника. — Мало того, что я боюсь крови, так я еще и ненадежен!
Единственный глаз, свободный от повязки, был ярко-бирюзового цвета, она еще не видела таких — чистый, как кристалл, цвета мятного леденца.
— Никто не говорил мне, что «Ротари» планирует визит клоуна к нашим детям.
— Вот те на! А к шести часам я должен быть в Файетвилле, работать на благотворительном базаре, который устраивает там «Общество алтаря». Как мне повезло, что у вас не только красивое лицо, но и доброе сердце! А то я бы не смог заработать пятьдесят баксов, которые мне должны заплатить в «Ротари».
Он был дьявольски глуп, но так очарователен, что сестра не смогла устоять. Кроме того, послеобеденный дождь отпугнул посетителей, и дети могли немного развлечься.
— Я думаю, ничего плохого не случится.
— Это уж точно!
Она вышла из-за стола и повела его через холл.
— Как видите, у нас маленькая больница. В педиатрическом отделении всего двенадцать коек. Из них девять заняты.
— Есть кто-нибудь, о ком мне следует знать? — мягко спросил клоун; все следы озорства в нем исчезли.
Если она и сомневалась, можно ли пускать его в палаты без официального разрешения, то теперь сомнения ее исчезли.
— Шестилетний мальчик по имени Поль. Он в палате сто семь. — Сестра показала в конец холла. — Он тяжело болел пневмонией, а его мать слишком занята со своим приятелем и редко его навещает.
Клоун кивнул и направился прямо к указанной ею двери. Тут же сестра Грейсон услышала его голос, звучавший, как катящиеся камешки:
— Ну, привет, дружище! Я — пират Пэтчес, самый несчастный из морских волков, плававших за семь морей…
Сестра Грейсон усмехнулась и вернулась назад, к своему столу. Она поздравила себя с хорошим решением. В жизни бывают случаи, когда правила стоит и нарушить.
Эрик провел эту ночь, съехав с обочины грязной дороги на небольшую просеку, поблизости от границы Северной Каролины. Выйдя на следующее утро из фургона, одетый в те же джинсы и безрукавку, что и вчера, он почувствовал во рту металлический привкус — от плохой пищи и ночных кошмаров.
Эрик купил клоунский костюм неделю назад в магазине около Филадельфии и с тех пор останавливался в муниципальных больницах небольших городков почти каждый день. Иногда он предварительно звонил, уверяя, что он от местных властей. Но обычно Эрик просто следил за бело-голубыми указателями больниц, как это было вчера, и уговаривал его впустить.
Сейчас он никак не мог забыть маленького мальчонку во вчерашней больнице. Ребенок был худеньким и болезненным, со слабой синевой вокруг губ. Он наслаждался от всей души не разделенным ни с кем вниманием Эрика. Эрик оставался с ним все послеобеденное время, а потом вернулся вечером и показывал ему фокусы, пока ребенок не уснул. Но вместо того чтобы радоваться сделанному, Эрику думалось только о всех детях, которым он не мог помочь, обо всей боли, которую он не в состоянии успокоить.
Через безрукавку пробирала зябкая сырость. Разминая мышцы, Эрик посмотрел в серое стальное небо. Это уже чересчур для солнечной Южной Каролины. Может, стоит вернуться на дорогу I-95 и отправиться прямо во Флориду? В голову ему пришла шальная мысль на пару недель присоединиться к группе клоунов братьев Ринглинг, которые возвратились с гастролей в Венеции. Может быть, у него появится шанс выступить перед здоровыми детьми, а не только перед больными, как сейчас. Ему хотелось побыть с детьми, которые не страдают.
Эрик вернулся в фургон. Он два дня не был под душем, и нужно было остановиться в мотеле и помыться. В прошлой жизни он всегда заботился о личной чистоте, но после того, как потерял детей, стал не таким чистоплотным. Неряшливость проявлялась во многом, например в еде и сне.
Через полчаса Эрик внезапно ощутил, как повело руль, и понял, что проколол шину. Он съехал на обочину двухрядного шоссе, выбрался из фургона и пошел назад за домкратом. Снова пошла мелкая морось, и сначала он не разглядел выщербленный деревянный указатель, прислоненный к пальме в стороне от дороги. Но спустившая шина была вся в грязи, и когда Эрик снял ее, шина выскользнула из рук и покатилась в кювет. Подняв шину и разогнувшись, он увидел указатель. Буквы поблекли, но Эрик смог разобрать:
ПАРК РАЗВЛЕЧЕНИЙ
НА СЕРЕБРЯНОМ ОЗЕРЕ
ЛЕГЕНДАРНЫЙ АТТРАКЦИОН —
АМЕРИКАНСКИЕ ГОРКИ «ЧЕРНЫЙ ГРОМ»
УДОВОЛЬСТВИЕ ДЛЯ ВСЕЙ СЕМЬИ
ЧЕРЕЗ 20 МИЛЬ ПОВОРОТ НАЛЕВО;
3 МИЛИ ПО ДОРОГЕ 62
Парк развлечений на Серебряном озере. Ему почудилось в этом названии что-то знакомое, но он не смог вспомнить откуда. Вспомнить удалось, лишь когда он затягивал последнюю гайку на запасном колесе. Не об этом ли месте так часто рассказывала Хани? Он вспомнил, как она потешала компанию историями о том, как росла в парке развлечений в Южной Каролине, рассказывала о пароходике, который затонул, и о знаменитых американских горках. Он был почти уверен, что речь шла о парке развлечений на Серебряном озере.
Эрик прикрепил крышку ступицы и снова посмотрел на указатель. Джинсы его намокли и испачкались в грязи; вода с волос капала на шею. Ему нужно было принять душ, нужны были чистая одежда и горячая еда. Но в этом нуждалась большая часть человечества, и, стоя на месте, он размышлял, существует ли еще этот парк на свете. Состояние указателя вызывало сомнения на этот счет. С другой стороны, чего в жизни не бывает!
А может, парк развлечений на Серебряном озере еще и открыт? И быть может, им нужен клоун?
Глава 24
— Хани, дождь припустил! — кричала Шанталь. — Сейчас же кончай работать!
Со своего насеста на самой верхушке «Черного грома» Хани взглянула на фигуру сестры, высматривавшей ее из-под маленького красного зонтика.
— Спущусь через несколько минут! — прокричала она вниз. — Где Гордон? Ведь я сказала ему, чтобы он тут же возвращался.
— Он неважно себя чувствует, — крикнула Шанталь. — Ему нужно немного отдохнуть.
— Мне все равно, пусть даже он помирает! Скажи, чтобы вернулся!
— Сегодня же Господень день! В такой день нельзя работать.
— С каких это пор вы оба стали соблюдать церковные праздники? Вы просто не любите работать в любой день!
Шанталь надулась и ушла, но Хани это мало волновало. Свободная жизнь Гордона и Шанталь кончилась. Она вбила еще один гвоздь в помост, который делала на вершине деревянной горки. Хани ненавидела дождь и ненавидела воскресенья за то, что работы по ремонту американских горок в такое время замирали. Будь на то ее воля, бригада рабочих трудилась бы семь дней в неделю. Они не были членами профсоюза и могли работать дольше.
Не обращая внимания на дождь, она продолжала сбивать части помоста. Ее удручало, что она недостаточно сильна для более тяжелой работы, например для ремонта трассы. Под руководством нанятого ею специалиста бригада потратила два месяца на то, чтобы снять старую трассу и починить рамы там, где они были повреждены. К счастью, большая их часть оказалась в порядке. Бетонные основания были установлены в шестидесятые годы и не нуждались в замене. Всех беспокоили трещины в поперечных балках, на которые опиралась трасса, но их оказалось не так уж много, как они опасались.
Все же перестройка всей трассы оказалась громоздким и дорогим проектом, и скоро у Хани кончились деньги. Она ума не могла приложить, где взять деньги на новые цепи подъемника и двигатель, который все еще не был установлен, не говоря уже об электрической системе и пневматических тормозах, которыми нужно было заменить старые, ручные.
Дождь усилился, и подмости стали совсем скользкие. Хани неохотно перелезла через край и начала долгий спуск по раме, которую использовала как лестницу, пока не был готов помост.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50