Как же ей хотелось оказаться там, увидеть, как его яхта победила всех, полюбоваться этой изящной яхтой, навсегда прославившей Йенса в мире парусного спорта!
Она вернулась к письму.
«Предполагалось, что твой отец как командор яхт-клуба будет вручать награды победителям, но после регаты у него вроде бы разыгрался гастрит, и он поручил эту миссию мэру».
Значит, самолюбию ее отца был нанесен удар, но это волновало ее гораздо меньше, чем победа Йенса.
Ей надо было бы самой видеть это. Ведь это она помогла Йенсу начать осуществление своего замысла и столько времени провела с ним, пока он создавал «Лорну Д». Все эти дни она наблюдала за его работой, слушала, какие он строит планы, вдохновляла его, любила. Ей обязательно надо было присутствовать на регате!
А вместо этого она, которая носит под сердцем его ребенка, спряталась за этими каменными стенами.
А за окном, на холмах и в лесах, царило лето. На полях, тянувшихся на восток, колыхалась голубоватая рожь, совсем как Карибское море под дыханием жаркого летнего ветра. Устремив взгляд вдаль, Лорна положила руки на выпирающий живот и начала тихо… очень тихо гладить его, словно находившийся там младенец мог чувствовать ее прикосновения. Живот у нее вырос огромный, сильно тянул книзу, разводя ноги в стороны. Как приятно было осознавать, что это ее ребенок… их с Йенсом ребенок скоро придет в этот мир. В последний месяц ребенок стал для Лорны вполне ощутимой реальностью, потому что тыкался локтями и пятками в стенки живота, что вызывало любовную улыбку на губах Лорны. Иногда по ночам он ворочался и будил ее, словно заставляя задуматься, правильно ли она поступила по отношению к Йенсу. Тогда Лорна лежала, обхватив руками живот и чувствуя, как он шевелится внутри, и пыталась представить себе, как отдаст своего ребенка, после того как возьмет его в руки и поцелует.
И она понимала, что не сможет поступить так ни с ребенком, ни с его отцом.
Тетя Агнес назвала его «твой Йенс». Он не был ее Йенсом, хотя ей так хотелось этого, хотелось с того самого первого дня, нам полюбила его. Она сравнивала свою любовь к Йенсу с огромным камнем, застрявшим в груди и постоянно мешавшим дышать двигаться и жить.
А после того как он ушел разъяренный, пообещав возненавидеть ее, этот камень стал еще тяжелее. Предать его ребенка? И его самого? Да разве она сможет? Йенс прав. Бросить их ребенка, плод их любви, — это просто отвратительный поступок, которому не может быть прощения. Но только угроза потери любимого мужчины заставила Лорну понять, что она никогда не решится на подобный бессердечный шаг. Она никому не отдаст ребенка и выйдет замуж за Йенса Харкена. И если для этого потребуется навсегда порвать с семьей, то она пойдет и на это. Как же она сглупила, не послушавшись Йенса, когда он предложил ей уйти с ним!
Через три дня у Лорны начались схватки. Проснувшись от шевеления ребенка, она лежала и смотрела в ночное небо, пытаясь определить, который час. Но смогла понять только то, что луна уже заходит. Когда первая боль ослабла, Лорна встала, подошла к окну и облокотилась о подоконник, ожидая, будет ли следующий приступ, казалось, она стояла целый час. И когда приступ все же пришел, у нее не осталось никаких сомнений. Наклонившись вперед и уперевшись руками в подоконник, Лорна представила в воображении лицо Йенса в надежде, что это поможет ей.
Подождав немного, она пошла к комнате сестры Марл, тихонько постучала в дверь и замерла в ожидании. Дверь открыла незнакомая красивая молодая женщина с волнистыми темными волосами, обрамлявшими щеки и лоб.
— Сестра Марл?
Молодая монахиня улыбнулась, видя недоумение Лорны. «
— Да, Лорна?
Лорна продолжала удивленно разглядывать ее.
— Ты ведь никогда не видела меня без рясы, да?
— Какие у вас волосы!
Монахиня снова улыбнулась той безмятежной улыбкой, какой улыбалась статуя Девы Марии в часовне.
— Началось, да, Лорна?
— Да, похоже, что так.
Сестра Марл спокойно вернулась в комнату, поставила лампу и надела рясу.
— Давно ты проснулась?
— Час назад, а может, и меньше.
— Значит, уже скоро?
— Нет, я думаю, все только начинается.
— Тогда у нас много времени. Я разбужу мать-настоятельницу и сообщу ей. В половине шестого отец Гуттманн придет к мессе. И мы попросим его связаться с доктором. И твоя мать просила отправить ей телеграмму.
— Сестра, могу я спросить вас кое о чем?
— Да?
— Моя мать говорила с кем-нибудь, чтобы оставить здесь ребенка?
— Да, она говорила с матерью-настоятельницей.
— Но я не собираюсь оставлять ребенка. Я решила забрать его с собой.
Сестра Марл взяла лампу, подошла к Лорне и ласково погладила ее по щеке, словно благословляя.
— Пути Господни неисповедимы, и иногда они совсем не легкие, как и твой путь. Но я не могу поверить в то, что ребенку будет лучше без матери. Уверена, что Господь благословит твое решение.
Сразу после рассвета отец Гуттманн ушел из монастыря, унося с собой записку для доктора и текст телеграммы для Лавинии. День тянулся ужасно медленно. Лорна уже девять часов лежала в своей комнате, испытывая время от времени приступы боли. И только в три часа пополудни схватки начались по-настоящему. Приехавший доктор Эннер осмотрел ее и объявил, что роды начнутся еще не скоро.
— Не… не скоро? — переспросила Лорна, еле дыша после очередных схваток.
— Такое бывает при рождении первого ребенка. В течение двух последующих часов боли усилились. Каждый раз теперь схватки продолжались дольше, и Лорне, лежавшей на своей узкой кровати каждая из них казалась последней. Она думала, что вот-вот родит. И тут же ей в голову приходили мысли о том, где сейчас Йенс, чувствует ли он каким-нибудь образом, что это происходит именно сегодня, сможет ли она вынести все это. Сестра Марл стояла возле Лорны, как всегда спокойная, как всегда внимательная.
— Отдыхай, — тихонько уговаривала она Лорну между приступами боли, а во время самих приступов вытирала ей лоб и протягивала руку, чтобы Лорна могла вцепиться в нее. Во время одного из самых сильных приступов монахиня прошептала: — Думай о своем самом любимом месте.
И Лорна подумала об озере, о яхтах с белыми парусами, она увидела стоящего у румпеля Пенса с белокурыми волосами, сверкающими на солнце, склонившиеся к воде ивы. Очередной приступ боли стих, а когда Лорна открыла глаза, то увидела склонившуюся над ней Лавинию.
— Мама?
— Да, Лорна, я здесь.
Лорна слабо улыбнулась.
— Как ты добралась сюда так быстро?
— Ничто так не надежно в Америке, как железные дороги. Доктор сказал, что уже скоро.
— Мама, мне страшно.
— Да, конечно, понимаю, дорогая. Но монахини сделают все как надо, а я подожду за дверью.
Когда Лавиния вышла, Лорна повернула к сестре Марл лицо, освещенное слабой улыбкой.
— А я и не думала, что она приедет. Ее снова охватил сильный приступ боли, Лорна тихонько застонала, подняла колени и наклонила их набок. Доктор привязал к спинке кровати кожаные ремни и продел в них ноги Лорны, предупредив, что скоро начнутся роды. Она увидела, как монахини закатали до локтей рукава ряс, откинули с головы покрывала, закрепив их на спинах булавками. Их уши выпирали из-под плотно облегавших головы белых апостольников. И Лорна, чувствуя себя словно в тумане, подумала, как же они слышат, если апостольники так, плотно закрывают уши. Из того, что произошло в следующие пятнадцать минут, Лорна запомнила помогающие ей руки, холодные одежды, потоки жидкости, собственный стон. И вдруг все ее тело затрясло. Мышцы напряглись до предела, голова поднялась с матраса, и она закричала:
— Йенс, Йенс!
А потом толчок, наступившее после него облегчение и тихий женский голос:
— Вот он. Мальчик.
Тело Лорны охватило тепло, живот стал легким, потолок замутился в глазах, слезы горячими струйками покатились по щекам. Ее руки потянулись вниз, кто-то приподнял ей голову, и Лорна дотронулась до крохотного красного существа, чьи хилые ручки и ножки были сложены, словно плотницкий метр.
— Посмотри… посмотри на него… он просто чудо.
— Он на самом деле чудо, — тихонько прошептала сестра Марл Лорне в ухо и опустила ее голову на подушку. — А теперь отдохни немного. Ты это заслужила.
Потом, когда перерезали пуповину и отошло детское место, Лорна впервые услышала крик своего ребенка. Сестра Марл завернула ребенка в белую фланелевую пеленку и вложила его в руки Лорны.
— Сестра… — Слезы вновь покатились из глаз Лорны, когда она взглянула на личико ребенка, еще слишком сморщенное, чтобы определить, на кого он похож. — Посмотрите на него. Ох, малютка, я еще даже не придумала для тебя имя. — Лорна поцеловала ребенка в окровавленный лобик почувствовав, как он ворочается в пеленке. — Как же я тебя назову? — Она подняла взгляд на монахиню и вымолвила еле слышно: — Сестра… его отец должен был бы находиться здесь.
Сестра Марл только улыбнулась и откинула волосы Лорны со лба.
— Вы же знаете, я хочу выйти за него замуж, а родители не разрешают.
Лорне показалось, что она видит какой-то странный блеск в глазах сестры Марл, но внешне монахиня оставалась спокойной, не выказывая никаких эмоций.
— И все-таки я выйду за него замуж, — пообещала Лорна. — С самого начала мне нужно было слушать только свое сердце. И тогда бы сейчас Йенс был со мной. С нами. — Она перевела взгляд на ребенка и тихонько погладила кончиками пальцев его подбородок, а младенец потянулся к ее пальцам раскрытым ртом. — Мама просила показать ей ребенка?
— Не знаю. Но она хочет увидеть тебя. — Монахиня взяла ребенка — Извини, но мне надо выкупать его, да и тебе тоже нужно помыться.
Лорна вымылась, переоделась в чистое белье и легла на свежие простыни. В этот момент в комнату вошла Лавиния. Ребенка унесли куда-то купать, поэтому в комнате было тихо, и она казалась пустынной, как настоящая келья. Лавиния тихонько закрыла за собой дверь. Но могла и не беспокоиться, потому что Лорна все равно не спала.
— Ты видела его, мама? — спросила она. Лавиния повернулась, встревоженная тем, что Лорна не спит.
— Лорна, дорогая, как ты себя чувствуешь?
— Ты видела его?
— Нет, не видела.
— Как же так, мама? Ведь он твой внук.
— Нет, никогда. Не в том смысле, в каком ты подразумеваешь.
— Да. Во всех смыслах. Он твоя плоть и кровь, моя плоть и кровь, и я не могу бросить его.
— Лорна, ведь мы уже обо всем договорились.
— Нет, это ты сама все решила. Ты сказала мне, как все будет, но никогда не спрашивала, как хочу поступить я. Мама, сюда приезжал Йенс, чтобы увидеть меня.
— Я не желаю говорить об этом человеке!
— А я выйду за него замуж, мама.
— И это после того, что мы с отцом сделали для тебя после того, как он явился в наш дом и угрожал мне? Да как ты осмеливаешься даже говорить об этом!
— Я выйду за него замуж, — решительно повторила Лорна.
Лавиния сдержалась, чтобы не закричать, и спокойно заметила:
— А это мы еще посмотрим. И с этими словами удалилась, оставив Лорну одну.
Перед дверью кабинета матери-настоятельницы Лавиния остановилась, чтобы привести себя в порядок. Она дважды глубоко вздохнула, прижала ладони к пылающему лицу и поправила вуаль на огромной серой шелковой шляпе. Когда она постучала и вошла в кабинет, сердце все еще прыгало от негодования, но Лавиния умело скрыла свое состояние.
— Мать-настоятельница, — спокойно позвала она с порога.
— А-а, миссис Барнетт, рада видеть вас снова. Садитесь, пожалуйста.
Матери-настоятельнице было около восьмидесяти. На ее крупном лице выделялись двойной подбородок и большой нос. Проволочные дужки ее очков, казалось, впились в виски, как колючая проволока в дерево, руки были усеяны темными старческими пятнышками. Мать-настоятельница убрала ручку в подставку и уперлась костяшками пальцев в стол, словно собираясь встать.
— Прошу вас, не вставайте. — Лавиния села на один из двух стульев с обтянутыми кожей сиденьями, стоявших перед столом матери-настоятельницы положила на колени сумочку и вытащила из нее чек на десять тысяч долларов, в котором в качестве получателя был указан монастырь Святой Сесилии. Она положила чек на стол перед монахиней. — Преподобная мать, мы с мужем очень благодарны вам за прекрасный уход за нашей дочерью. Прошу вас примите это в знак признательности. Вы даже не представляете, как мы были спокойны, зная, что Лорна находится в таком месте, где может безболезненно пережить… этот неприятный момент своей жизни.
Мать-настоятельница опустила взгляд на чек и подцепила его со стола короткими ногтями.
— Благослови Господь вас обоих, — сказала она, взяв чек в руки, читая и перечитывая его. — Очень великодушно с вашей стороны.
— Благослови и вас Господь, матушка. Вы обрадуетесь, узнав, что мы нашли порядочную, верующую семью, которая заберет и вырастит ребенка.
Мать-настоятельница подняла удивленный взгляд на Лавинию.
— Я об этом не слышала. У нас тоже есть на примете семьи…
— Да. Не сомневаюсь. Но, как я сказала, все уже устроено, так что я сегодня заберу ребенка с собой.
— Сегодня? Но это слишком рано.
— Чем раньше, тем лучше. Пока его мать не успеет привязаться к нему. Я привезла с собой кормилицу, которая ожидает в гостинице в Милуоки, так что о ребенке не стоит беспокоиться.
— Простите меня, миссис Барнетт, но сестра Марл дала мне понять, что ваша дочь еще не решила, отдать или оставить сына.
Лавиния устремила на монахиню решительный взгляд.
— Девушка в таком возрасте и в таком состоянии не может принять разумное решение по такому важному вопросу, вы согласны, матушка? — Лавиния перевела взгляд на чек, выписанный на столь солидную сумму. — Я знаю, что эти деньги будут использованы на строительство нового крыла в соседнем приюте. И, должна сказать, я рада осознавать, что этому ребенку не придется жить в подобном месте.
Старая монахиня положила чек, снова уперлась костяшками пальцев в стол и поднялась.
— Я прослежу, чтобы ребенка как следует одели для поездки, и принесу его вам сюда.
И болезненной ревматической походкой вышла из, комнаты, поскрипывая правым башмаком.
— Нет, мать-настоятельница, вы не должны этого делать!
Лицо сестры Марл залилось краской, словно кровь просочилась через ее белый апостольник.
— Сестра Марл, делай, что тебе говорят?
— Но Лорна сказала мне, что хочет оставить ребенка и выйти замуж за его отца, того самого молодого человека, который приезжал навестить ее. Вы ведь помните, да?
— Все решено. Ребенок уедет с бабушкой.
— Но я не буду способствовать этому.
— Ты осмеливаешься перечить мне?
— Простите, мать-настоятельница, но это будет самый большой грех.
— Довольно, сестра?
Молодая монахиня крепко сжала губы, уставившись в плоскую, костлявую грудь матери-настоятельницы.
— Давай сюда ребенка.
Медленно опустив взгляд, сестра Марл ответила:
— Простите, мать-настоятельница, но я не могу.
— Очень хорошо. Иди к себе. Я с тобой позже поговорю.
В своей монашеской келье с белыми стенами и окном без занавески, где стояла только кровать, застеленная белым покрывалом, сестра Мэри Марл а в миру Мэри-Марлис Андерсон из О'Клэр, штат Висконсин, родившая в семнадцать лет незаконнорожденного ребенка, которого родители отняли у нее, как и у Лорны, а потом сослали ее на всю жизнь в этот монастырь, сняла с пояса четки, взяла их в правую руку и подняла глаза на простое коричневое деревянное распятие, висевшее на стене.
— Господи, прости их, — прошептала она со слезами на глазах, — потому что они сами не ведают, что творят.
Словно кающаяся грешница, она опустилась на колени, потом легла на пол, прижав лицо к холодному каменному полу и раскинув руки. И, лежа так, она тихонько молилась, выпрашивая прощение и как бы расставаясь со всеми земными болями и перенесенными страданиями.
Сестра Марл все еще лежала, когда на весь монастырь раздался крик Лорны. Он эхом отразился в пустынных коридорах. Но только этот крик был в десять раз сильнее того, который сопровождал рождение ребенка. Крик долетел до ушей восемнадцати закутанных в черные рясы девственниц, которые никогда не испытывали радости и мук деторождения, и до ушей лежащей ничком женщины, помнившей и эту радость, и эти муки.
— Не-е-е-е-ет!
Они позволили ей кричать, позволили бегать из комнаты в комнату, распахивая двери с криком:
— Где он? Где он?
Испуганные монахини прижимались к стенам, широко раскрывая глаза от ужаса. Эти монахини, выбравшие для себя спокойную жизнь, проходившую в молитвах и размышлениях, увидели, как с криком вскочившая с кровати Лорна сбила с ног мать-настоятельницу.
Сестра Мэри-Маргарет и сестра Лоуренс помогли матери-настоятельнице подняться, бормоча испуганными голосами.
— Ох, дорогая, ох, дорогая… матушка, с вами все в порядке?
Очки у старой монахини разбились, и к тому же она не могла ни согнуться, ни разогнуться.
— Остановите ее, — прошептала мать-настоятельница, когда сестрам удалось осторожно усадить ее на стул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44