Если он хочет, чтоб его пленники были мертвы, он должен их убить. Если ему нужны полезные рабы, то он должен сохранить их живыми и здоровыми.
– Что ж, верно, – пожав плечами, заметил стражник. Он набрал пригоршню сухарей и раздал их иценам.
Отон остался с десятком солдат в иценском городе, чтобы поддерживать порядок, а также провести дополнительные обыски, на случай, если пропущено что-то ценное. В его отсутствие временное командование принял Квинт и еще один офицер.
Стоял один из тех, полных ожидания дней конца зимы, когда солнце пригревает и в воздухе пахнет весной. Под кустами остролиста и могучими лесными дубами еще лежал снег, но сквозь бурую землю уже пробивались зеленые стрелы травы. Дрозды запевали на гнездах, и в глубине лесов, зеленеющих по обеим сторонам от римской дороги, дикие звери играли свои свадьбы.
Квинт слишком сильно ощущал брожение и томление весны. В сумерках он вышел из форта и побрел вдоль берега реки, заросшего камышами, где водились куропатки. Он думал, как разнится здешняя весна с внезапным пышным цветением на родине. Представлял себе мать и Ливию, сидящих в украшенном фресками атриуме, прислушивающихся к плеску фонтана. Солнце, должно быть, припекает, и персидские лилии матери уже распустились и благоухают. И посылая мысленный привет далекому дому, он неожиданно вспомнил о Регане.
Накануне отбытия из города иценов он вернулся к жилищу Пендока, чтобы попрощаться с ней, постараться – хотя он не признавал это, стереть из памяти ее последний презрительный взгляд. Хижина оказалась совершенно пуста. Гончарный круг и свиньи тоже исчезли.
То, что Пендок увел девушку прочь – несомненно, в одну из множества пещер в лесу, куда бежали другие ицены, было вполне разумно. Ибо римские разрушения продолжались. Начались случайные пожары, уничтожившие много домов. За короткое время столица иценов стала городом пустым, заброшенным, мертвым. Не осталось никого, кроме королевы и ее дочерей, запертых в крыле разрушенного дворца.
Но я хочу вновь увидеть Регану, думал Квинт. Сказать ей… заставить ее понять – что? Он был римлянин, а она британка. Римляне покоряют британцев и правят ими. Что можно еще здесь объяснить?
Не в силах справиться с собой, он сгреб горсть камешков с берега, швырнул их в реку и тупо смотрел, как они скачут по воде, а затем тонут.
Позади раздался хруст, и он развернулся, схватившись за рукоять меча.
Перед ним в тени стоял Навин и глядел, иронически сдвинув кустистые рыжие брови.
– Ты далеко ушел от лагеря, Квинт Туллий, – тихо сказал он. – В лесу есть дикие кабаны и волки. А могут оказаться и другие враги – для римлян.
Квинт улыбнулся. Он испытывал глубокую симпатию к переводчику и знал, что тот отвечал ему тем же, однако он понятия не имел, о чем в действительности думал Навин и что он чувствует. Навин держался замкнуто в дни разграбления иценского города, за исключением тех случаев, когда Кат вызывал его переводить. Тогда он ясно давал понять, что судьба иценов ему безразлична. Он был триновант, а эти два племени были во враждебных отношениях.
– Я тут ходил один и думал, – произнес Квинт, печально усмехаясь, – по правде сказать, о девушке. О маленькой иценской девушке по имени Регана, которая… в общем, я позаботился о ней во время бесчестного нападения Ката.
– Да, – сказал Навин. – Я слышал, что ты спас приемную дочь королевы. Регана не из иценов.
– Вот как? – удивленно спросил Квинт.
– Да. Она из совсем другой части Британии, хотя и в дальнем родстве с Боадицеей. Когда ее родители умерли… ее дед… – Навин осекся, и видимо, передумал говорить то, что собирался. Он быстро продолжил: –Дед Реганы шесть лет назад отправил ее на воспитание королеве.
– Тогда, значит, Пендок тоже не ицен?
– Верно, Квинт, ты задаешь слишком много вопросов, и слишком много думаешь. Если не прекратишь, то никогда не станешь хорошим римским солдатом.
Квинт вспыхнул,
– Я хороший солдат! – с жаром воскликнул он. – Только потому, что я не лижу сандалий жирного дурака прокуратора…
– И ты еще не научился придерживать язык и скрывать свои мысли, – невозмутимо продолжал Навин. – Но ты научишься.
Что бы Квинт не собирался ответить, он разом все забыл, ибо нечто в британце смутило его. Он внимательнее вгляделся сквозь сумерки.
– Навин! Ты в одежде триновантов! Препоясанная туника, высокие военные калиги, бронзовая бляха заложника – все исчезло. Вместо них на Навине были узкие шерстяные штаны. Тартановый плащ, сколотый витой кельтской пряжкой, лежал на его плечах. Подбородок его и верхняя губа, которые он прежде тщательно брил, были покрыты рыжеватой щетиной. А на лбу был выведен кружок синего цвета – знак военного вождя.
– Даже так, – сказал Навин, кивая и глядя на Квинта.
– Но что это значит?
– То, что я обнаружил вещи, которые мне не нравятся – и в Колчестере, и в Лондоне, и в особенности, в стране триновантов, где прежде правил мои отец. В Риме я был убаюкан верой, что мой народ облагодетельствован римской цивилизацией, что им хорошо. Это неправда. Я обнаружил, что их выселили из собственных домов в пользу римских ветеранов, которые оскорбляют и унижают их. Я обнаружил, что они опутаны долгами. А теперь Сенека, этот философствующий ростовщик неожиданно, без причины, взыскал к оплате все свои долги. Мой народ не может заплатить.
– Да, это плохо, – печально сказал Квинт. – История с иценами была ужасна, я знаю, знаю, но…
– Ицены – сегодня, тринованты – завтра, – а потом все остальные племена. Довольно, Квинт. Я и без того сказал больше, чем должен.
Наступило молчание. Квинт испугался, однако подумал – они ничего не достигнут. Племена не могут замириться даже между собой. Бедного Навина поймают и приведут назад. А потом его поразило неприятное сознание того, что это его долг –. сейчас же схватить непокорного беглого заложника. Его рука медленно потянулась к рукояти меча.
– Нет, мой Квинт, – произнес Навин, глядя все так же спокойно. – Ты слишком далеко зашел от лагеря – и прислушайся…
На протяжении всей беседы Квинт краем уха отмечал крики лисиц. И когда Навин призвал к молчанию, совсем рядом из рощи раздался короткий резкий лай. Ему ответил другой – справа, потом слева, впереди, и еще множество в отдалении. Этот хриплый, пронзительный звук доносился повсюду.
– Лисы, – быстро сказал Квинт. – Они всегда так шумят в брачную пору…
Но по спине у него пробежал холод, ибо глаза Навина изменились так же, как и его одежда. Они были отстраненными, издевательскими.
– Это не лисы, – произнес Навин. – Квинт, мы в последний раз встретились как друзья. Теперь возвращайся в форт. Тебе не причинят вреда. Время еще не пришло… Ступай.
Квинт подчинился. И пока он мрачно шел вдоль берега реки, то чувствовал себя под прицелом сотни пристальных невидимых глаз. Темный лес был полон неразличимых шорохов и движений. А Навин стоял там, где Квинт его оставил – суровый, неумолимый.
Вернувшись в форт, Квинт неохотно отправился доложить об опасном происшествии прокуратору.
Кат раскинулся на ложе, внимая игре Гектора на лире. Когда вошел Квинт со словами: «О, прокуратор, случилось нечто, о чем, конечно, ты обязан знать». Кат нетерпеливо смахнул крошки пирога с подбородка и, приподнявшись на локте, нахмурился.
– Ну, ну, в чем дело? Тебе известно, что меня нельзя беспокоить в этот час. О Юпитер! Никогда нет мне ни мира, ни покоя!
Квинт кратко рассказал о встрече с Навином, и прокуратор, подвыпивший, полусонный и совершенно не желающий из-за чего-либо волноваться, раздраженно заявил:
– И ты считаешь, что эта дурацкая история достаточно важна, чтобы меня тревожить? В любом случае мне никогда не нравился этот Навин. Предоставь ему одеваться, как он хочет и шататься по лесам. Как проголодается – вернется, вот и все.
– Но, прокуратор, ты не понял. Навин замышляет мятеж. Их сопротивление будет возрастать, и эти лисьи крики…
– Лисьи крики! – с презрением оборвал его прокуратор. Тебе вечно что-то мерещится, как тот друид в Кенте. Похоже, ты считаешь, что эти лисы – привидения.
Квинт побагровел, но отвечал по возможности спокойно.
– Нет, прокуратор, я уверен, что кричали тринованты из собственного клана Навина, символом которого, насколько мне известно, является лисица.
– Так пусть себе лают по лесам – звуки, весьма подходящие для британцев. – Кат развалился и зачерпнул с глиняного блюда засахаренных фиг. – Пошел вон, – приказал он, отворачиваясь от Квинта и обратился к рабу: – Продолжай играть.
И Гектор забрякал на лире.
И что, во имя Гадеса, могу я сделать? – в ярости подумал Квинт, уходя.
На следующий день они вернулись в Колчестер, и Квинт с радостью подчинился приказу отбыть завтра на север, в Линкольн, где расквартирован Девятый легион легата Петиллия. Ему предстояло путешествовать с отрядом федератов, направлявшихся еще севернее, в Йоркшир, где римляне поставили крепость в дикой стране бригантов.
Квинт наслаждался вечером в Колчестере. Он впервые посетил большие термы, пройдя через парную, купальню и массаж. Потом отправился в цирк, посмотреть бой гладиатора с медведем. Гладиатор был сильно покалечен, но все-таки убил хищника голыми руками. Это не походило на те грандиозные зрелища, что устраивались у них на родине, но возбуждало. Затем последовали пляски испанских рабынь, принадлежавших одному здешнему богатому купцу-римлянину.
Не забыл Квинт и о своем религиозном доме. Он пришел в великолепный храм Клавдия и склонился перед статуей божественного императора, как и все посетители. В полутемном храме были и другие меньшие алтари, и он, как подобает, вознес благовония на алтарь Марса, бога войны, помедлил у алтаря Венеры, богини любви, и неожиданно подумал о Регане, что, конечно, было совершенно нелепо. Злясь на себя, он поспешил отойти и вышел на форум, где на фоне неба сияла белизной огромная статуя крылатой Виктории. На форуме царила привычная суета – римляне, одетые в тоги и местные британцы, – и Квинт, погружаясь в городскую атмосферу, такую же обычную, как дома, начал думать, что, действительно, был дураком, придавая столько значения Навину и крикам лисиц. И, разумеется, тому времени, что он провел у иценов. Ну, в любом случае, решил он, скоро он увидит Луция и прочих друзей из своей когорты – даже Флакк казался мил после отребья прокуратора. Он купил вина в угловой лавке, обменялся любезностями с языкастой и очень хорошенькой дочкой виноторговца и вместе они провели вполне приятный вечер.
* * *
Ночью произошло примечательное событие. Казармы Квинта были неподалеку от форума, впоследствии ему казалось, что сквозь сон он различал какой-то шум, грохот и треск снаружи, но по-настоящему не проснулся. Пробудился он, однако, на рассвете от ропота множества голосов и топота ног.
Квинт разлепил глаза, и вышел, как был, в нижней рубахе посмотреть, что происходит. Гомонящая толпа заполняла форум, глядя на мраморное возвышение. Когда Квинт пробивался поближе, пронзительный женский голос завопил:
– Это знамение! Ужасное знамение!
«Что – „это“? – подумал Квинт, а потом увидел. Виктория, рухнув с пьедестала и разбившись на десятки кусков, лежала на брусчатке форума.
– Знамение! Знамение! – испуганный шепот пронесся по толпе, как ветер. – Победа покинула римлян.
Какая чепуха, – сказал себе Квинт, и в этот миг старый философ Сенека, неожиданно появившись на балконе, вслух ответил его мыслям.
– Братья, сограждане и британцы! – воскликнул Сенека, простирая руки. – Никакое знамение не может быть связано с простым несчастным случаем. Ночью был ветер, а статуя, без сомнения, была плохо закреплена. Мы вскоре воздвигнем другую!
Толпа с уважением внимала степенному дородному римлянину, но Квинт услышал за спиной, как кто-то прошипел несколько слов. Они были произнесены пе-кельтски, но он уловил их значение – ядовитой ненависти к Сенеке. Он инстинктивно обернулся и поймал еще два слова, произнесенные насмешливым шепотом. Что-то о веревке и ветре. Он огляделся. Да, позади стояли тринованты. Хотя все они были в римской одежде, узнавались они безошибочно – рост, светлые волосы… Но Квинт не понял, кто говорил. Их было с десяток, и все крупные, широкоскулые лица, обращенные к Сенеке, ничего не выражали.
Квинт пошел обратно в казарму, готовиться к походу на север.
«Веревка»… «ветер», – удивленно размышлял он, и вдруг его осенило. Без сомнения, не ветер, а именно крепкая триновантская веревка из оленьей кожи, привязанная ночью к статуе Победы, повергла наземь ненавистный символ римского владычества.
Квинт задумался, поверит ли Кат, если ему рассказать, но понял, что это бесполезно. Что ж, если они ограничатся символами, то все в порядке, решил Квинт. И позже, когда солнце пригревало, и он уходил с федератами, его подозрения снова показались глупыми. Был базарный день, весь город неумолчно гудел. Британские крестьяне стояли возле палаток и зазывали к своим товарам глубокими голосами, выдававшими кельтов. Одни продавали отрезы шерсти, или бронзовые изделия, крашенные рубиновой эмалью, другие – красную глянцевитую керамику, которую научились делать у римлян. Выставлены были на продажу и бобровые шкуры, и плащи из перьев. Торговый корабль из Галлии встал на якорь на реке Кольне, и его команда постепенно смешалась с толпой. Кругом звучали музыка и смех, даже британцы, казалось, радуются жизни, а над всей сценой возвышался великолепный бело-золотой храм Клавдия, такой же прочный и вечный, как власть Рима, независимо от того, сколько повержено статуй…
– Мне действительно жаль покидать Колчестер, – сказал Квинт одному из федератов, когда они выезжали из ворот. – Прелестный городишко.
Но у него не было и тени предчувствия, что когда он снова вернется сюда. Колчестер уже перестанет существовать.
Глава третья
Дорога в Линкольн. – Месть Боадицеи. – Паление Кол-честера и поражение римлян. – Регана спасает Квинта от гибели. – Бегство на Фероксе в летнюю ночь.
Хотя первая половина пути в Линкольн лежала через страну триновантов, ничего необычного не случилось. По правде сказать, пока они не свернули на север по дороге, именуемой «Эрмина», Квинт вообще никого не видел. И не слышал иных звуков, кроме тех, что издавали они сами да птицы.
На третий день они двигались вдоль окраины болот. Квинт вглядывался в зеленую мешанину топей и гадал, бывают ли здесь малярийные туманы, как на Понтийских болотах за Римом. Но в любом случае, малярийные или нет, – топи представляют собой предательски опасный лабиринт островов и петляющих тропок, постоянно избегаемых как легионерами, так, разумеется, и племенем коританов, обитавшим на западной границе болот. Там, выйдя из чащи лесов, они обнаружили несколько деревушек, внушавших самые мирные чувства. Яркое солнце, установившееся в эти два дня, играло на шкурах пасущихся овец мелких лохматых британских коров. Туземцы-коританы, столь же высокие, как ицены, с которыми они были в родстве, выглядели дружелюбными. Они искренне улыбались проходящим офицерам, и порой из круглых мазанок выбегали дети, протягивая солдатам букеты анемонов и лютиков.
Предчувствие беды и отчаяния, которые Квинт испытал в стране иценов, теперь совершенно рассеялось. Хотя он немного расслабился, но испытал и легкое разочарование, припомнив о перспективе рутинного казарменного существования в Линкольне, и решил сосредоточиться на слухах о продвижении войск, и найти какой-нибудь способ отправиться на запад, где он мог приступить к поискам останков Гая.
После многочасового марша по самой плоской равнине, какую Квинт только мог представить, высокий холм Линкольна, неожиданно воздвигшийся на горизонте, являл собой приятную смену впечатлений. И, наконец, отряд преодолел дорогу на вершину и вступил в просторную крепость Девятого легиона. Квинта встретили с энтузиазмом. Не только потому, что он пользовался популярностью, – его приезд вносил некоторое разнообразие. Флакк, центурион-испанец, заявил, что к вечернему рациону будет добавлена свежая речная рыба, а также лишняя амфора красного вина.
– Флакк оказался, в конце концов, неплохим парнем, – неохотно признал Луций, когда после обеда они вышли из казармы. – Ему скучно, так же, как и всем нам здесь, на холме, поэтому он разрешает охотиться в свободное время. Мы можем также устраивать скачки и беседовать. Термы устроены совсем недурно, даже для такого паршивого мелкого аванпоста, как наш. Хорошая парилка, и на столе для массажа всегда можно сразиться в кости.
Квинт рассмеялся, глядя на друга с ласковой насмешкой.
– Ну, а делом здесь хоть кто-нибудь занят?
– А как же, – отвечал Луций, морща нос. – Дороги. Целые мили. Мы продвигаемся на север, к Хумберу. А патрули. Не считая обычных смотров и построений, сам понимаешь.
– Патрули?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
– Что ж, верно, – пожав плечами, заметил стражник. Он набрал пригоршню сухарей и раздал их иценам.
Отон остался с десятком солдат в иценском городе, чтобы поддерживать порядок, а также провести дополнительные обыски, на случай, если пропущено что-то ценное. В его отсутствие временное командование принял Квинт и еще один офицер.
Стоял один из тех, полных ожидания дней конца зимы, когда солнце пригревает и в воздухе пахнет весной. Под кустами остролиста и могучими лесными дубами еще лежал снег, но сквозь бурую землю уже пробивались зеленые стрелы травы. Дрозды запевали на гнездах, и в глубине лесов, зеленеющих по обеим сторонам от римской дороги, дикие звери играли свои свадьбы.
Квинт слишком сильно ощущал брожение и томление весны. В сумерках он вышел из форта и побрел вдоль берега реки, заросшего камышами, где водились куропатки. Он думал, как разнится здешняя весна с внезапным пышным цветением на родине. Представлял себе мать и Ливию, сидящих в украшенном фресками атриуме, прислушивающихся к плеску фонтана. Солнце, должно быть, припекает, и персидские лилии матери уже распустились и благоухают. И посылая мысленный привет далекому дому, он неожиданно вспомнил о Регане.
Накануне отбытия из города иценов он вернулся к жилищу Пендока, чтобы попрощаться с ней, постараться – хотя он не признавал это, стереть из памяти ее последний презрительный взгляд. Хижина оказалась совершенно пуста. Гончарный круг и свиньи тоже исчезли.
То, что Пендок увел девушку прочь – несомненно, в одну из множества пещер в лесу, куда бежали другие ицены, было вполне разумно. Ибо римские разрушения продолжались. Начались случайные пожары, уничтожившие много домов. За короткое время столица иценов стала городом пустым, заброшенным, мертвым. Не осталось никого, кроме королевы и ее дочерей, запертых в крыле разрушенного дворца.
Но я хочу вновь увидеть Регану, думал Квинт. Сказать ей… заставить ее понять – что? Он был римлянин, а она британка. Римляне покоряют британцев и правят ими. Что можно еще здесь объяснить?
Не в силах справиться с собой, он сгреб горсть камешков с берега, швырнул их в реку и тупо смотрел, как они скачут по воде, а затем тонут.
Позади раздался хруст, и он развернулся, схватившись за рукоять меча.
Перед ним в тени стоял Навин и глядел, иронически сдвинув кустистые рыжие брови.
– Ты далеко ушел от лагеря, Квинт Туллий, – тихо сказал он. – В лесу есть дикие кабаны и волки. А могут оказаться и другие враги – для римлян.
Квинт улыбнулся. Он испытывал глубокую симпатию к переводчику и знал, что тот отвечал ему тем же, однако он понятия не имел, о чем в действительности думал Навин и что он чувствует. Навин держался замкнуто в дни разграбления иценского города, за исключением тех случаев, когда Кат вызывал его переводить. Тогда он ясно давал понять, что судьба иценов ему безразлична. Он был триновант, а эти два племени были во враждебных отношениях.
– Я тут ходил один и думал, – произнес Квинт, печально усмехаясь, – по правде сказать, о девушке. О маленькой иценской девушке по имени Регана, которая… в общем, я позаботился о ней во время бесчестного нападения Ката.
– Да, – сказал Навин. – Я слышал, что ты спас приемную дочь королевы. Регана не из иценов.
– Вот как? – удивленно спросил Квинт.
– Да. Она из совсем другой части Британии, хотя и в дальнем родстве с Боадицеей. Когда ее родители умерли… ее дед… – Навин осекся, и видимо, передумал говорить то, что собирался. Он быстро продолжил: –Дед Реганы шесть лет назад отправил ее на воспитание королеве.
– Тогда, значит, Пендок тоже не ицен?
– Верно, Квинт, ты задаешь слишком много вопросов, и слишком много думаешь. Если не прекратишь, то никогда не станешь хорошим римским солдатом.
Квинт вспыхнул,
– Я хороший солдат! – с жаром воскликнул он. – Только потому, что я не лижу сандалий жирного дурака прокуратора…
– И ты еще не научился придерживать язык и скрывать свои мысли, – невозмутимо продолжал Навин. – Но ты научишься.
Что бы Квинт не собирался ответить, он разом все забыл, ибо нечто в британце смутило его. Он внимательнее вгляделся сквозь сумерки.
– Навин! Ты в одежде триновантов! Препоясанная туника, высокие военные калиги, бронзовая бляха заложника – все исчезло. Вместо них на Навине были узкие шерстяные штаны. Тартановый плащ, сколотый витой кельтской пряжкой, лежал на его плечах. Подбородок его и верхняя губа, которые он прежде тщательно брил, были покрыты рыжеватой щетиной. А на лбу был выведен кружок синего цвета – знак военного вождя.
– Даже так, – сказал Навин, кивая и глядя на Квинта.
– Но что это значит?
– То, что я обнаружил вещи, которые мне не нравятся – и в Колчестере, и в Лондоне, и в особенности, в стране триновантов, где прежде правил мои отец. В Риме я был убаюкан верой, что мой народ облагодетельствован римской цивилизацией, что им хорошо. Это неправда. Я обнаружил, что их выселили из собственных домов в пользу римских ветеранов, которые оскорбляют и унижают их. Я обнаружил, что они опутаны долгами. А теперь Сенека, этот философствующий ростовщик неожиданно, без причины, взыскал к оплате все свои долги. Мой народ не может заплатить.
– Да, это плохо, – печально сказал Квинт. – История с иценами была ужасна, я знаю, знаю, но…
– Ицены – сегодня, тринованты – завтра, – а потом все остальные племена. Довольно, Квинт. Я и без того сказал больше, чем должен.
Наступило молчание. Квинт испугался, однако подумал – они ничего не достигнут. Племена не могут замириться даже между собой. Бедного Навина поймают и приведут назад. А потом его поразило неприятное сознание того, что это его долг –. сейчас же схватить непокорного беглого заложника. Его рука медленно потянулась к рукояти меча.
– Нет, мой Квинт, – произнес Навин, глядя все так же спокойно. – Ты слишком далеко зашел от лагеря – и прислушайся…
На протяжении всей беседы Квинт краем уха отмечал крики лисиц. И когда Навин призвал к молчанию, совсем рядом из рощи раздался короткий резкий лай. Ему ответил другой – справа, потом слева, впереди, и еще множество в отдалении. Этот хриплый, пронзительный звук доносился повсюду.
– Лисы, – быстро сказал Квинт. – Они всегда так шумят в брачную пору…
Но по спине у него пробежал холод, ибо глаза Навина изменились так же, как и его одежда. Они были отстраненными, издевательскими.
– Это не лисы, – произнес Навин. – Квинт, мы в последний раз встретились как друзья. Теперь возвращайся в форт. Тебе не причинят вреда. Время еще не пришло… Ступай.
Квинт подчинился. И пока он мрачно шел вдоль берега реки, то чувствовал себя под прицелом сотни пристальных невидимых глаз. Темный лес был полон неразличимых шорохов и движений. А Навин стоял там, где Квинт его оставил – суровый, неумолимый.
Вернувшись в форт, Квинт неохотно отправился доложить об опасном происшествии прокуратору.
Кат раскинулся на ложе, внимая игре Гектора на лире. Когда вошел Квинт со словами: «О, прокуратор, случилось нечто, о чем, конечно, ты обязан знать». Кат нетерпеливо смахнул крошки пирога с подбородка и, приподнявшись на локте, нахмурился.
– Ну, ну, в чем дело? Тебе известно, что меня нельзя беспокоить в этот час. О Юпитер! Никогда нет мне ни мира, ни покоя!
Квинт кратко рассказал о встрече с Навином, и прокуратор, подвыпивший, полусонный и совершенно не желающий из-за чего-либо волноваться, раздраженно заявил:
– И ты считаешь, что эта дурацкая история достаточно важна, чтобы меня тревожить? В любом случае мне никогда не нравился этот Навин. Предоставь ему одеваться, как он хочет и шататься по лесам. Как проголодается – вернется, вот и все.
– Но, прокуратор, ты не понял. Навин замышляет мятеж. Их сопротивление будет возрастать, и эти лисьи крики…
– Лисьи крики! – с презрением оборвал его прокуратор. Тебе вечно что-то мерещится, как тот друид в Кенте. Похоже, ты считаешь, что эти лисы – привидения.
Квинт побагровел, но отвечал по возможности спокойно.
– Нет, прокуратор, я уверен, что кричали тринованты из собственного клана Навина, символом которого, насколько мне известно, является лисица.
– Так пусть себе лают по лесам – звуки, весьма подходящие для британцев. – Кат развалился и зачерпнул с глиняного блюда засахаренных фиг. – Пошел вон, – приказал он, отворачиваясь от Квинта и обратился к рабу: – Продолжай играть.
И Гектор забрякал на лире.
И что, во имя Гадеса, могу я сделать? – в ярости подумал Квинт, уходя.
На следующий день они вернулись в Колчестер, и Квинт с радостью подчинился приказу отбыть завтра на север, в Линкольн, где расквартирован Девятый легион легата Петиллия. Ему предстояло путешествовать с отрядом федератов, направлявшихся еще севернее, в Йоркшир, где римляне поставили крепость в дикой стране бригантов.
Квинт наслаждался вечером в Колчестере. Он впервые посетил большие термы, пройдя через парную, купальню и массаж. Потом отправился в цирк, посмотреть бой гладиатора с медведем. Гладиатор был сильно покалечен, но все-таки убил хищника голыми руками. Это не походило на те грандиозные зрелища, что устраивались у них на родине, но возбуждало. Затем последовали пляски испанских рабынь, принадлежавших одному здешнему богатому купцу-римлянину.
Не забыл Квинт и о своем религиозном доме. Он пришел в великолепный храм Клавдия и склонился перед статуей божественного императора, как и все посетители. В полутемном храме были и другие меньшие алтари, и он, как подобает, вознес благовония на алтарь Марса, бога войны, помедлил у алтаря Венеры, богини любви, и неожиданно подумал о Регане, что, конечно, было совершенно нелепо. Злясь на себя, он поспешил отойти и вышел на форум, где на фоне неба сияла белизной огромная статуя крылатой Виктории. На форуме царила привычная суета – римляне, одетые в тоги и местные британцы, – и Квинт, погружаясь в городскую атмосферу, такую же обычную, как дома, начал думать, что, действительно, был дураком, придавая столько значения Навину и крикам лисиц. И, разумеется, тому времени, что он провел у иценов. Ну, в любом случае, решил он, скоро он увидит Луция и прочих друзей из своей когорты – даже Флакк казался мил после отребья прокуратора. Он купил вина в угловой лавке, обменялся любезностями с языкастой и очень хорошенькой дочкой виноторговца и вместе они провели вполне приятный вечер.
* * *
Ночью произошло примечательное событие. Казармы Квинта были неподалеку от форума, впоследствии ему казалось, что сквозь сон он различал какой-то шум, грохот и треск снаружи, но по-настоящему не проснулся. Пробудился он, однако, на рассвете от ропота множества голосов и топота ног.
Квинт разлепил глаза, и вышел, как был, в нижней рубахе посмотреть, что происходит. Гомонящая толпа заполняла форум, глядя на мраморное возвышение. Когда Квинт пробивался поближе, пронзительный женский голос завопил:
– Это знамение! Ужасное знамение!
«Что – „это“? – подумал Квинт, а потом увидел. Виктория, рухнув с пьедестала и разбившись на десятки кусков, лежала на брусчатке форума.
– Знамение! Знамение! – испуганный шепот пронесся по толпе, как ветер. – Победа покинула римлян.
Какая чепуха, – сказал себе Квинт, и в этот миг старый философ Сенека, неожиданно появившись на балконе, вслух ответил его мыслям.
– Братья, сограждане и британцы! – воскликнул Сенека, простирая руки. – Никакое знамение не может быть связано с простым несчастным случаем. Ночью был ветер, а статуя, без сомнения, была плохо закреплена. Мы вскоре воздвигнем другую!
Толпа с уважением внимала степенному дородному римлянину, но Квинт услышал за спиной, как кто-то прошипел несколько слов. Они были произнесены пе-кельтски, но он уловил их значение – ядовитой ненависти к Сенеке. Он инстинктивно обернулся и поймал еще два слова, произнесенные насмешливым шепотом. Что-то о веревке и ветре. Он огляделся. Да, позади стояли тринованты. Хотя все они были в римской одежде, узнавались они безошибочно – рост, светлые волосы… Но Квинт не понял, кто говорил. Их было с десяток, и все крупные, широкоскулые лица, обращенные к Сенеке, ничего не выражали.
Квинт пошел обратно в казарму, готовиться к походу на север.
«Веревка»… «ветер», – удивленно размышлял он, и вдруг его осенило. Без сомнения, не ветер, а именно крепкая триновантская веревка из оленьей кожи, привязанная ночью к статуе Победы, повергла наземь ненавистный символ римского владычества.
Квинт задумался, поверит ли Кат, если ему рассказать, но понял, что это бесполезно. Что ж, если они ограничатся символами, то все в порядке, решил Квинт. И позже, когда солнце пригревало, и он уходил с федератами, его подозрения снова показались глупыми. Был базарный день, весь город неумолчно гудел. Британские крестьяне стояли возле палаток и зазывали к своим товарам глубокими голосами, выдававшими кельтов. Одни продавали отрезы шерсти, или бронзовые изделия, крашенные рубиновой эмалью, другие – красную глянцевитую керамику, которую научились делать у римлян. Выставлены были на продажу и бобровые шкуры, и плащи из перьев. Торговый корабль из Галлии встал на якорь на реке Кольне, и его команда постепенно смешалась с толпой. Кругом звучали музыка и смех, даже британцы, казалось, радуются жизни, а над всей сценой возвышался великолепный бело-золотой храм Клавдия, такой же прочный и вечный, как власть Рима, независимо от того, сколько повержено статуй…
– Мне действительно жаль покидать Колчестер, – сказал Квинт одному из федератов, когда они выезжали из ворот. – Прелестный городишко.
Но у него не было и тени предчувствия, что когда он снова вернется сюда. Колчестер уже перестанет существовать.
Глава третья
Дорога в Линкольн. – Месть Боадицеи. – Паление Кол-честера и поражение римлян. – Регана спасает Квинта от гибели. – Бегство на Фероксе в летнюю ночь.
Хотя первая половина пути в Линкольн лежала через страну триновантов, ничего необычного не случилось. По правде сказать, пока они не свернули на север по дороге, именуемой «Эрмина», Квинт вообще никого не видел. И не слышал иных звуков, кроме тех, что издавали они сами да птицы.
На третий день они двигались вдоль окраины болот. Квинт вглядывался в зеленую мешанину топей и гадал, бывают ли здесь малярийные туманы, как на Понтийских болотах за Римом. Но в любом случае, малярийные или нет, – топи представляют собой предательски опасный лабиринт островов и петляющих тропок, постоянно избегаемых как легионерами, так, разумеется, и племенем коританов, обитавшим на западной границе болот. Там, выйдя из чащи лесов, они обнаружили несколько деревушек, внушавших самые мирные чувства. Яркое солнце, установившееся в эти два дня, играло на шкурах пасущихся овец мелких лохматых британских коров. Туземцы-коританы, столь же высокие, как ицены, с которыми они были в родстве, выглядели дружелюбными. Они искренне улыбались проходящим офицерам, и порой из круглых мазанок выбегали дети, протягивая солдатам букеты анемонов и лютиков.
Предчувствие беды и отчаяния, которые Квинт испытал в стране иценов, теперь совершенно рассеялось. Хотя он немного расслабился, но испытал и легкое разочарование, припомнив о перспективе рутинного казарменного существования в Линкольне, и решил сосредоточиться на слухах о продвижении войск, и найти какой-нибудь способ отправиться на запад, где он мог приступить к поискам останков Гая.
После многочасового марша по самой плоской равнине, какую Квинт только мог представить, высокий холм Линкольна, неожиданно воздвигшийся на горизонте, являл собой приятную смену впечатлений. И, наконец, отряд преодолел дорогу на вершину и вступил в просторную крепость Девятого легиона. Квинта встретили с энтузиазмом. Не только потому, что он пользовался популярностью, – его приезд вносил некоторое разнообразие. Флакк, центурион-испанец, заявил, что к вечернему рациону будет добавлена свежая речная рыба, а также лишняя амфора красного вина.
– Флакк оказался, в конце концов, неплохим парнем, – неохотно признал Луций, когда после обеда они вышли из казармы. – Ему скучно, так же, как и всем нам здесь, на холме, поэтому он разрешает охотиться в свободное время. Мы можем также устраивать скачки и беседовать. Термы устроены совсем недурно, даже для такого паршивого мелкого аванпоста, как наш. Хорошая парилка, и на столе для массажа всегда можно сразиться в кости.
Квинт рассмеялся, глядя на друга с ласковой насмешкой.
– Ну, а делом здесь хоть кто-нибудь занят?
– А как же, – отвечал Луций, морща нос. – Дороги. Целые мили. Мы продвигаемся на север, к Хумберу. А патрули. Не считая обычных смотров и построений, сам понимаешь.
– Патрули?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22