– Ага! Вижу, нам много лучше, – заявил Дион, шлепнувшись рядом с тюфяком, и подсунув виноград Квинту под нос. – Гляди, что я тебе притащил!
– Великий Юпитер, – прошептал Квинт. – Я этого не видел с самого отъезда из Рима. Откуда…
– Корабль с провизией для нас вчера прибыл из Галлии. Он пришвартовался в Лондоне, который мы, между прочим, уже начали отстраивать!
– С грузом винограда! – воскликнул Квинт, и впервые после битвы по-настоящему улыбнулся.
– Конечно, нет. Там только несколько гроздей, предназначенных его превосходительству. Мне случилось быть поблизости, когда их разворачивали… и вот… – Дион выразительно пожал плечами, отщипнул виноградину и бросил себе в рот. – Впрочем, я сомневаюсь, что губернатору в любом случае сейчас будет до винограда.
– Что? – Квинт откинулся на соломенном тюфяке. – Неприятности!
Дион быстро огляделся, прежде, чем ответить. Квинт, как офицер, лежал в углу палатки, несколько в стороне от остальных, и ближайший к нему пациент спал.
– Неприятности по вине самого Светония, – сказал Дион серьезно и очень тихо. – У нас новый прокуратор, Юлий Классицион, прибыл прямо из Рима. Отличный парень, не то что этот жирный мерзавец Кат, заваривший всю кашу с иценами. Я часто носил послания к Классициону, поэтому знаю, каков он.
– Ну и в чем тогда дело? Если не считать того, что Светонию не понравится снова делить власть над Британией с гражданским чиновником.
– Вот именно. Светоний – превосходный полководец и человек войны, и славная победа вскружила ему голову. И трудно его осуждать, но беда в том, что он не может перестать сражаться. Он хочет продолжать избиение британцев, казнить и разорять тех, кто уже потерпел полное поражение, и начал выводить из себя даже наших союзников, таких, как регнии. Классициан собирается положить этому конец.
– Уверен, легат Петиллий тоже так считает, – поразмыслив, сказал Квинт. – Рим всегда поддерживал с завоеванными народами дружеские отношения – если они покорялись. Посмотри на галлов, на испанцев, на германцев, да и на всех остальных – они сейчас так же верны Риму, как и мы с тобой.
– Я-то, если уж быть точным, грек, – с усмешкой заметил Дион. – Что лишь подтверждает сказанное, однако какие глубокие рассуждения для пылкого молодого центурия, у которого три недели соображения было не больше, чем у мухи. Ты как-то напугал меня, когда принял за ицена и пытался придушить, но еще больше в другой раз ты перепугал Фабиана, когда называл его «Регана» и пытался поцеловать…
– Благие боги… – покрываясь краской, прошептал Квинт. – Неужели…
– Было дело, мой мальчик… Ладно, мне пора идти. Отправляюсь за новым заданием. Надеюсь, снова пошлют в Лондон. Ты не поверишь, как быстро его привели в порядок. Конечно, не без помощи тех войск, что прибыли из Германии.
– Войск?
– Ах да, ты же не знал. Подкрепление Девятому. Твой легион восстанавливают. Они высадились на прошлой неделе. Светоний заявил, будто рад, что они не успели к сражению, – тем больше ему славы. – Дион красноречиво усмехнулся и повернулся, чтобы уйти, но Квинт остановил его.
– Подожди немного… Я вот думал… когда приходил в сознание… как Второй? Он пришел?
Дион посерьезнел и склонился ближе.
– Через три дня после битвы Светоний послал в Глочестер легата Четырнадцатого и отряд в тысячу человек. Они нашли положение таким же, каким мы его оставили. Валериан по-прежнему безумен, Постум по-прежнему в плену собственной тупости. Но потом… – Руки Диона опустились. – Потом префекта Постума заставили взглянуть в лицо правде. И когда до его бычьих мозгов наконец дошло, как он опозорил свой легион, превратил его в посмешище, и выказал постыдное неповиновение губернатору и самому императору… ну… он бросился на свой меч.
Последовало молчание. Молодые люди вспоминали странные приключения в крепости Глочестера. Затем Дион добавил:
– У них теперь новый легат. Произведен из трибунов… Пока! Квинт! Мне пора бежать.
После ухода Диона Квинт съел виноград и уставился в потолок палатки. Рана его ныла, и он был слаб, но мозг ясен и способен к размышлениям.
Мысли его от самоубийства Постума вернулись к дому Верховного друида в Стоунхендже. Теперь, когда каждая подробность потерянного дня ожила в нем, он вспоминал удивление, испытанное, когда Конн Лир позволил ему продолжить путь, и неожиданно увидел суровое лицо старика, когда тот сказал: «А ты молодой римский солдат, ты пойдешь призвать Второй легион, как велит твоя судьба, но… И особая усмешка блеснула в его глазах, когда он добавил: „Неважно. Сам узнаешь… “
Теперь Квинт понимал, что имел в виду Верховный друид, предупреждая, что миссия Квинта провалится. Всякому известно, что есть люди, которые могут видеть будущее. Авгуры, и сивиллы, и пророки. И Конн Лир сказал также: «Будет кровь и еще больше крови, страдания для моего народа, и в конце… » Его гибель – этих слов Конн Лир, конечно, не произнес, но у его глубокой скорби была причина. Он знал, что Рим победит, видел сумерки, опускающиеся на кельтов.
В ушах Квинта вновь зазвучали горестные причитания принцесс над телом матери на поле битвы. Тогда он едва замечал их, не чувствуя нечего, кроме радости, что жестокая, ужасная королева мертва. Но теперь причин для ненависти больше не было, зато было много причин для забот и неуверенности – из-за Реганы. Она сказала: «Твой народ и мой убивают друг друга… бесполезно, Квинт… у нас не может быть будущего». Но она дала ему пряжку.
Я должен вернуться к ней, думал Квинт, должен найти ее… Но как? Он – центурион, ответственный за подчиненных, как только он встанет на ноги, последует приказ – отправляться на восстановительные работы в Лондон, или возвращаться в свой прежний гарнизон. Жизнь римского солдата не оставляет времени для увеселительных прогулок.
И это было не единственное препятствие для его любви к Регане. Существовал закон, запрещавший римским военным жениться на британках. В смутных розовых мечтах, которым он предавался в прошлом, Квинт постарался забыть это обстоятельство. Но это были бесплодные фантазии – он видел это с ясностью, что дали ему выздоровление и зрелость, порожденной жестокими испытаниями последних месяцев.
Таким – мрачным и притихшим, нашел Квинта Петиллий, когда после полудня зашел в палатку.
– Лекарь сказал, что ты пришел в себя, – улыбаясь, сказал легат.
Ординарец подставил ему переносное кресло, и он был рядом с Квинтом.
– Нога еще будет тебя беспокоить какое-то время. Но ты крепок. Скоро будешь разъезжать на Фероксе не хуже, чем раньше. Кстати, это очень хороший конь.
– Да, легат, – благодарно ответил Квинт.
Петиллий пристально посмотрел на него.
– Я получил крупное пополнение и ожидаю еще. Когда поправишься, примешь центурию в Девятом, вместо федератов. Мы очень скоро возвращаемся в Линкольн, а потом, возможно, нас переведут в Йорк – поддерживать порядок на севере.
– Слушаюсь, легат. Спасибо, что сказал мне… А как сегодня Луций? Ты не знаешь?
– Я его видел. Он все еще плох. Лекарь считает, что легкое почти исцелилось, но он почти не говорит, и не ест, если его не заставят. Но после того, как я его повидал, ему стало лучше, – знакомая усмешка мелькнула в глазах Петиллия. – Много лучше. Я уволил Луция Клавдия из армии по инвалидности и отправляю его в Рим. Ты бы видел его лицо, когда я сообщил ему об этом!
– Это наилучший выход для меня!
– Да. Он всегда был неудачником, а я ему, бедняге, весьма обязан. Он хотел повидать тебя, Квинт. Скажи, чтобы тебя перенесли в его палатку.
– Так я и сделаю, легат. – И Квинт решил, что Петиллий, разумеется, сейчас уйдет, но тот не двигался. Он в задумчивости поскреб подбородок, глядя на Квинта.
– Его превосходительство, – наконец вымолвил он, – создал затруднительную ситуацию, будучи уверен, что с мятежом нельзя покончить без ряда акций устрашения. Я-то считаю, что их можно было бы провести жестко, но без кровопролития… По правде, большая часть выживших северо-восточных британцев голодает. Они так рассчитывали захватить наши припасы, что нынешней весной не пахали и не сеяли. Новый прокуратор, Классициан, пытается им помочь, и это приводит Светония в бешенство… Я говорю с тобой откровенно, и ты скоро поймешь, почему. – Петиллий нахмурился, словно припоминая нечто неприятное. – Классициан получил от Нерона неограниченную гражданскую власть, и в силах пресечь некоторые действия губернатора, но сейчас Светоний снова начал преследовать друидов. Если он не может добить британцев в главном, он жаждет, по крайней мере, уничтожить религию друидов – ага, вижу, тебе это любопытно, – добавил Петиллий, заметив, что Квинт приподнялся и дыхание его участилось. – Классициан, будучи типичным римским сенатором с широкими религиозными взглядами вовсе не заинтересован в уничтожении друидов, если они не выказывают прямой враждебности. Однако, они со Светонием пришли к компромиссу – что необходимо провести предварительное расследование, направив миссию мира в таинственную землю на западе, чтобы провести переговоры с Верховным друидом и попросить его о сотрудничестве. Губернатор с прокуратором согласились на том, что экспедицию должен возглавить я, в основном, потому что я выказал некие особые познания о Стоунхендже и Верховном друиде. – Легат сухо усмехнулся. – Я не упомянул, что большей частью мои знания исходят от пылкого молодого центуриона, который был вовлечен в романтическую интригу с участием друидов, да вдобавок забыл самый важный день, проведенный с ними!
– Уже нет, легат! – воскликнул Квинт. – Все вернулось!
– Прекрасно, – сказал Петиллий и встал. – Я беру с собой, по приказу Светония полную когорту, и мы отбываем завтра.
– Завтра… – прошептал Квинт, глядя на свою ногу. – Значит, меня не возьмут… – Разочарование было таким тяжким, что он не мог скрыть его и прикусил губу.
– Завтра, потому что мне необходимо скорее вернуться в Линкольн, и я не могу больше терять времени, и – да, я возьму тебя. Пока ты не сможешь ехать верхом, тебя будут нести в носилках. Это приказ.
– Благодарю, легат! – Лицо Квинта просветлело.
– Никаких благодарностей. – Резко сказал Петиллий. – Тебя включают в экспедицию не из фаворитизма и не из сентиментального желания сделать тебе приятное. Ты отправляешься, потому что можешь помочь Риму. Все романтические надежды, которые ты, возможно вынашиваешь, лишены основания. Более того – они запрещены. Понял?
– Да, легат, понял. – Квинт был совершенно искренен. Верность своему легату, легиону и Риму стала неотъемлемой частью его жизни – и однако, он не мог справиться с мыслью, что почти наверняка снова увидит Регану.
Немного погодя Квинта перенесли в палатку, где лежал Луций. Тот тепло приветствовал его.
– Клянусь Меркурием, Квинт, рад тебя видеть! Слышал, ты сильно страдал из-за ноги… Квинт, легат сказал тебе…
Луций. несмотря на бледность, запавшие глаза и страшную худобу, был полон живости, которой Квинт прежде не замечал в нем.
– Сказал ли легат, что он отсылает тебя домой? – смеясь, переспросил Квинт. – Ты ведь этого и хотел?
– Этого я и хотел, – повторил Луций. Глаза его сияли. – Кто может желать чего-то иного?
– Ну, я, например, – мягко сказал Квинт, – и это довольно удачно, поскольку мне предстоит служить здесь еще много лет. Но, честно признаюсь, я начинаю любить эту страну. В ней много красоты, когда умеешь понять ее.
Луций фыркнул почти на прежний манер.
– Тогда счастливой жизни со страной и с армией, я же прощаюсь с ними навеки. Петиллий сказал, что он напишет моему отцу, и все будет в порядке. – Он сделал паузу, но, поскольку Квинт, от которого явно ожидались поздравления, отмалчивался, Луций покраснел, отвернулся и в замешательстве облизнул губы. – Надеюсь, ты забудешь все… все, что я… что здесь случилось. Квинт, я тебя очень люблю… и восхищаюсь тобой. И так было всегда.
Квинт покраснел в свою очередь. Он быстро сжал исхудавшую руку Луция.
– Не валяй дурака, – грубовато сказал он. – Мы оба натворили кучу глупостей, с тех пор, как пришли сюда; я буду скучать по тебе. – Откашлявшись, он добавил: – Луций, я хочу попросить оказать мне услугу, когда отправишься в Рим. Сделаешь?
– Конечно.
– Отвези письмо моей матери Юлии Туллии. Я напишу его вечером, поскольку завтра отбываю на запад с Петиллием. Кроме того я не потратил большую часть своего армейского жалования. И прошу тебя, отвези и его.
Луций кивнул.
– Буду рад сделать это, и буду там за твоими приглядывать. Ты знаешь моего отца… он не лишен влияния, – в голосе Луция проскользнуло былое высокомерие.
– Знаю, – усмехнувшись, ответил Квинт. – И может, когда-нибудь попрошу тебя использовать это влияние, чтобы помочь маме и Ливии перебраться сюда, ко мне.
– Благой Юпитер! Ты им такого не сделаешь!
– Когда-нибудь… возможно… – тихо сказал Квинт. – Если будет мир. Думаю, им здесь понравится, но что проку толковать об этом сейчас. И запомни – не упоминай о моем ранении, и ни о чем, что может их обеспокоить.
– Не буду, – пообещал Луций. – Просто скажу, что ты стал надутым центурионом, и к тому же собираешься полностью одичать.
Они посмеялись, и Квинт приказал перенести себя обратно. В своей палатке он долго лежал и размышлял – что подумает мать если он напишет ей о Регане? Он знал, что может заставить ее понять, но что пользы. Он тяжело вздохнул. Не мог он упомянуть о провале своих поисков.. Правда, Юлия никогда и не ожидала от них успеха. Она была разумной женщиной. Квинт снова вздохнул и начал писать письмо, тщательно взвешивая каждое слово, чтобы никоим образом не встревожить своих близких.
Глава одиннадцатая
Сотня миль в носилках. – Блуждание в тумане. – Появление Брана. – Снова Стоунхендж. – Конн Лир говорит. – Конец поисков. – Регана отдает свою любовь.
Как ни стремился Квинт вернуться в Стоунхендж, он был рад, что стомильное путешествие продлилось более пяти дней. В конных носилках он чувствовал себя глупо и ему страшно не хотелось предстать перед Реганой таким жалким и унизительным образом. Он и без того выглядел по-дурацки, когда она видела его в последний раз в качестве лже-силура. Поэтому он стискивал зубы, и, не обращая внимания на боль в ноге и позвоночнике, ежедневно ненадолго выезжал на Фероксе. И силы быстро возвращались к нему.
Они продвигались медленнее обычного по разным причинам. До Каллевы, столицы атребатов, их сопровождали несколько когорт Четырнадцатого легиона, возвращавшихся в свой гарнизон. И все они заночевали в Каллеве, где Петиллий и легат Четырнадцатого осмотрели бывший римский лагерь и строили планы по его восстановлению.
Каллева казалась городом скорби: двери были заперты и заколочены, улицы пусты, но в окнах то и дело показывались женские лица, глядевшие на легионеров с немым отчаянием. На некоторых удаленных термах, куда новости доходили с опозданием, все еще оплакивали убитых… Однажды из хижины выбежала старуха со спутанными седыми космами, и размахивая костлявыми руками, выкрикивая проклятья, плюнула прямо в сторону легата
Петиллия. Легат проехал, сделав вид, что ничего не заметил.
В другой раз в пригороде Каллевы, они увидели двух маленьких, хорошо одетых девочек с белокурыми косичками, в ярких туниках, сколотых богатыми пряжками. Дети, плача, жались под деревом. Они отчаянно вцепились друг в друга при приближении легионеров, слишком испуганные, чтобы убежать.
Петиллий сдержал коня и обратился к проводнику-регнию, ехавшему следом:
– Спроси детей, почему они плачут.
И когда проводник, наконец успокоил их настолько, чтоб они могли говорить, Квинт услышал ответ:
– Потому что мы голодны, и наш отец убит, и мы не можем найти свою мать.
Петиллий печально улыбнулся, глядя на девочек, и сказал переводчику:
– Отведи их в Каллеву, передай какой-нибудь доброй, достойной доверия женщине, которая сможет найти их мать. Скажи им, что римляне пришлют в город провизию, и они не будут больше голодать, однако накорми их сейчас. – Он сделал знак ординарцу, который достал пакет полевого рациона из собственных запасов легата и передал его испуганным девочкам.
Видите, дети, думал Квинт, не все римляне жесткие чудовища как вы, без сомнения, верили. И он надеялся, что придет время, когда угнетенный народ сможет взирать на римлян без ненависти или апатии безысходности.
Но когда они миновали страну атребатов и достигли великой священной равнины, атмосфера изменилась. Сюда волна не принесла ни голода, ни разрушений. Маленькие фермы выглядели процветающими, туземцы встречали римлян недоуменными взглядами, и, собираясь вместе, удивленно переговаривались, ибо эти края лежали в стороне от всех римских военных дорог, и тропы, ведущие сюда, трудно было бы найти без проводника-регния.
Как бы то ни было, но в последний день перехода, когда они достигли границ священной равнины, они заблудились.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22